История о двух братьях, дьяволе и его пособнике

Ночью Каин просыпается от шума. Похоже, кого-то тащат на допрос и бьют уже в коридоре, и слышно это даже сквозь толстенную дверь его камеры. Он задирает голову: в маленьком окошечке у самого потолка еще темно. Значит, до рассвета — и приговора, который ему вынесет сам принц-епископ фон Дорнхайм, — остается несколько часов. Каин надеется, что все пройдет быстро. Три тысячи лет назад на Крите он прыгнул в вулкан, и даже это его не убило. Не убьет и костер. Будет очень больно и очень неприятно, но если его тело не начнут сжигать несколько раз и не обратят в пепел, а просто вывезут останки на кладбище, то восстановится он быстро. И мало не покажется никому. И тюрьму эту, этот проклятый Друденхаус, он разнесет на кирпичики. А потом доберется до Бертольда фон Эккенберга, племянника старого графа, и заставит его во всеуслышание признаться в убийстве старшего графского сына Ульриха. Каин пытается принять более удобное положение — скованные руки все время затекают — и гремит железом. Если бы не эти цепи, вбитые в стены, он бы давно отсюда выбрался. Ничего, думает Каин. Надо просто дождаться рассвета. Он закрывает глаза и заставляет себя уснуть. *** Каин собирается уезжать из родового замка фон Эккенбергов на рассвете. Седельные сумки уже туго набиты припасами, а к рассвету графские конюхи оседлают его коня. Впереди будет долгий путь на юг — по трактам, проложенным через леса и холмы. И даже несколько горных перевалов. Хорошо бы обошлось без встречи с разбойниками: едет он один. И в ближнем бою на мечах вполне способен одолеть двух или трех здоровяков. Вот только привлекать внимание к своей персоне Каин не хочет. Но если ему повезет, то к концу лета он будет в Венеции. Придумает себе новое имя — и какое-нибудь новое занятие. Именно сейчас Венецианская республика ни с кем не сражается, и это хорошо. От войны он устал. Особенно от этой войны, совершенно непонятной и от этого ненавистной. Когда мир окончательно сошел с ума, и все воюют против всех. И последователи Лютера ведут себя ничуть не лучше тех, кто остался верен Понтифику. — Знаешь, Маркус, когда все закончится, — обещает ему Ульрих фон Эккенберг за праздничным ужином, устроенным в честь его отъезда, — я обязательно разыщу тебя там. — Обязательно, — кивает Каин и поднимает кубок с вином. И не знает, как сказать другу — человеку, с которым он несколько лет сражался плечом к плечу, — что в Венеции он будет носить другое имя. Нет, скорее всего звать его будут Марко — Каин уже тысячи лет выбирает похожие имена — но он не знает, чем он там займется. Может быть, станет торговцем. Он же был когда-то купцом: правда, три тысячи лет назад. Торговал шафраном и другими пряностями. И жил он тогда в Минойском царстве. Каин вспоминает прекрасный Кносс — город веселых песен, пиров и вечного праздника, погибший в землетрясении, — и того, кого не видел уже столетия. В сердце щемит, и хочется верить в чудо. В то, что однажды Люцифер отыщет его в Венеции. — Ульрих, мне совестно уезжать, — признается Каин. — Вдруг опять набеги. — Ты и так защищал нас все эти пять лет, — замечает Ульрих фон Эккенберг. Слуги как раз приносят в зал молочного поросенка, только что снятого с вертела. Пахнет вкусно. — Мы справимся. Вон, и Бертольд, мой двоюродный брат, вернулся с отрядом. Да и Конрад уже не ребенок, и если что, возьмет меч в руки. И война эта закончится скоро. В ответ этот самый Бертольд скалится, поднимает кубок и молча осушает до дна. Конрада — младшего сына фон Эккенберга — за столом нет. И вовсе не потому что он так молод. Просто Конрад и Ульрих друг друга на дух не переносят и садятся вместе за стол только с отцом: перечить графу фон Эккенбергу нельзя. Но сегодня граф рано ушел спать, жалуясь на ломоту в костях, а Конрад, верно, решил проведать очередную служанку или кухарку. — Сюда идут шведы. — Они идут в Мюнхен. И замок наш им точно не по пути. Мой отец не зря больше опасается соседей, чем шведов или датчан. Лучше скажи, Маркус, ты точно не будешь искать родных? Неужели род фон Акерманнов и вправду угас? — Нет у меня родных, — говорит Каин. — Я проверял. Много раз. И сюзерена тоже нет. И это снова ложь. В самом начале этой заварухи он все-таки пытался выбрать сторону. Ландскнехт из него получился так себе: служить за деньги Каину было просто неинтересно. Из ландскнехтов он ушел. Дал взятку в магистрате Ханау, и ему выписали фальшивую грамоту о несуществующих родовых владениях в долине Рейна. Так Маркус, ландскнехт без рода и племени, в одночасье стал фрайгерром Маркусом фон Акерманном. Акерманн — потому что эта непритязательная и совсем не рыцарская фамилия означает человека, идущего за плугом, а Каин все-таки иногда вспоминает, как был земледельцем. Потом фрайгерр Маркус фон Акерманн попробовал воевать снова. За католиков: ну, так получилось. И в сражении у Магдебурга встретил Ульриха фон Эккенберга — точнее, спас ему жизнь — а когда тот решил возвращаться в Баварию, в родной замок близ Бамберга, потому что там тяжело заболел его отец, Каин уехал с ним. И на пять лет жизнь его приобрела хоть какой-то смысл. *** Каин разлепляет веки, когда в камере становится чуть светлее, чем ночью. Еще немного, и он даже сможет разглядеть изречения из Священного Писания, которыми здесь украшены стены. Он прислушивается. Но за дверью царит тишина, и Каин кое-как садится, сгибая ноги в коленях. В который раз пытается вырвать цепи из стен: сил все-таки не хватает. Даже у него. Да и цепи на славу, он давно таких не видел, и до сих пор не понимает, как его поведут на допрос. Неужели каждый раз будут приводить кузнеца? Допросы идут не в Друденхаус, а в небольшом домике рядом: говорят, тамошний дознаватель знает свою работу. Как бы бессмысленно ни звучало обвинение, попавшие в Друденхаус берут на себя любую вину. Оговаривают соседей, родителей и даже собственных детей. Лишь бы палач перестал мучить. И отправляются на костер. В Бамберге все сошли с ума, однажды говорит ему Ульрих фон Эккенберг. Каин снова и снова вспоминает последние дни в родовом замке. И все не может простить себе одну единственную ошибку: надо было разыскать Ульриха тем утром. *** Солнце растекается по небу оранжевыми лучами. Каин всматривается в петляющую по холмам дорогу и в окрестные селения и поля, раскинувшиеся внизу. Хорошо бы к вечеру добраться до Нойштадта, переночевать в каком-нибудь трактире, а назавтра выехать в Нюрнберг. Он немного жалеет, что Ульрих не пришел попрощаться. Ладно, думает Каин. Все-таки пир был хорош. И затянулся за полночь. Графский конюх выводит его коня из стойла и держит под уздцы, а стража уже открывает ворота. Каин бросает последний взгляд на серые стены и башенки замка, на пять лет ставшего ему домом. И вдруг слышит: — Господин! К нему бежит управляющий замка. Раз так, дело серьезное. — Господин фон Акерманн! — управляющий дрожит от ужаса. И даже забывает как следует поклониться. Не то чтобы это было важно для Каина. — Граф просит вашей помощи. Он там, у колодца. Каин не медлит. Он срывается на бег — до того дворика ведут две лестницы и коридор — и спустя минуту сам оказывается у колодца. Вместе со старым графом. Вместе с Ульрихом, который стоит на коленях, закрыв лицо руками. И не может сдержать рыданий. Каин не верит своим глазам: у колодца лежит Конрад фон Эккенберг с разможженным черепом. Окровавленный камень валяется рядом. Все это Каин уже видел однажды. Несколько тысяч лет назад. И ему это совсем не нравится, если честно. *** Каин ничего не понимает: за целый день к нему так и не пришли. И не принесли ни воды, ни даже корки хлеба. Кто-то ведь посмел жаловаться на обращение с узниками в Друденхаус, и принц-епископ ответил, что эта тюрьма лучше многих постоялых дворов. А ведь здесь содержатся люди, заключившие сделку с дьяволом! Очень смешно, думает Каин. Особенно в его случае. Потому что сделку с дьяволом он и правда заключил — было и такое — но совсем не ту, в которой его несомненно обвинят. Люцифер не имеет никакого отношения к его бессмертию. Однажды Король Ада и вправду пообещал избавить его от страданий. И, в общем, избавил. Другим способом. Само Проклятие никуда не делось, и Печать все еще горит на его плече — Каин и сейчас может пережить огонь и воду, его не берет ни чума, ни другая хворь, а его тело само излечивается от чудовищных ран. Зато убивать себя ему больше не хочется. А если все-таки хочется, он вспоминает Люцифера и его умные, внимательные черные глаза. И его слова о том, что именно в этом и заключается то настоящее Проклятие. А вовсе не в бессмертии. Потому что Всевышний очень хитер. И лукав. И его невозможно переиграть. Но можно не играть в его игры. *** Каин осматривает мертвое тело Конрада фон Эккенберга: похоже, этот камень и в самом деле принес ему покой. Только как и почему, Каин не знает. Видит он лишь одно: на ладонях Ульриха нет крови. Вокруг старого колодца тем временем собираются слуги, и все они голосят и плачут, и говорят о каких-то бесах и ведьмовстве, и о проклятиях тоже. Каин уверен, что проклятия тут не причем. Он уговаривает графа фон Эккенберга пойти в главную башню — или в маленькую часовню, поговорить с отцом Йоганном, да помолиться Божьей Матери и Спасителю. Так принято. И не важно, что ни Божья Матерь, ни Спаситель не ответят и не придут на помощь: ведь их никогда не было. Тело Конрада как раз уносят в зал, где еще вчера шло празднество: обмыть и переодеть. А челядь — и кухарки, и даже вся стража — в один голос шепчутся, что в Ульриха фон Эккенберга просто вселился бес. То же самое говорит и Бертольд, родной графский племянник, когда входит в часовню вслед за Каином и графом. — Дядя, — Бертольд осеняет себя крестным знамением, а голос его слышен надрыв, — вы же сами знаете, как Ульрих любил Конрада. Они могли ссориться будто молодые петухи и лупить друг друга, как все мальчишки. Настоящий Ульрих бы никогда не поднял руку на родного брата! Что, если он правда одержим? Каин слышит это и хмурится. Он знает Ульриха много лет. Знает как хорошего человека, щедрого друга и отважного рыцаря. Но даже у хороших людей есть слабости: например, они требуют многого от себя и от других. Наверно, в глубине души Ульрих и вправду любил брата. Вот только считал трусом и мелким пакостником, и постоянно ожидал от юного Конрада какой-то подлости. А уж Конрад платил старшему брату той же монетой. Бывает, думает Каин. И сразу же решает, что никуда не поедет. Венеция подождет. По приказу старого графа Ульриха запирают в башне: тот настолько потрясен, что до сих пор молчит и ничего не объясняет. А когда не молчит, шепчет: — Это я его убил. Это я убил Конрада. Я не хотел, я правда не хотел. Каин целый день ходит по замку. Заглядывает на конюшни и в оружейную, забирается на крепостную стену и спускается в погреб. Все же он жил здесь пять лет. И знаком со всеми этими людьми. К концу следующего дня Каин выясняет, что произошло на самом деле. Не ожидает он лишь одного: в это время к принцу-епископу уже мчится гонец. С вестью о том, что старший сын графа фон Эккенберга одержим бесами. *** К вечеру дверь все-таки отворяется. — Вы никакой не фрайгерр Маркус фон Акерманн, — говорит черный человек. Он стоит на пороге камеры и держит в руке зажженную свечу. Лица его Каин не видит. Даже когда снова пытается сесть — руки у него все-таки невероятно затекают — и опять гремит и стучит цепями. — Такого рыцаря никогда не существовало, — продолжает черный человек. — Вы совершили подлог. Нам известен писарь в магистрате Ханау, который помог вам. Он во всем признался. Мы даже знаем, сколько вы ему заплатили. А быстро они, думает Каин. Он сидит тут всего-то три дня, а дознаватели уже все выяснили про Маркуса фон Акерманна. Отличная работа, ничего не скажешь. Тем более что до Ханау совсем неблизко. Тем более что город еще год назад взяло шведское войско, и власть там иная, чем в Бамберге. И кругом вообще-то идет война. — Кто вы такой? — Вы все равно не поверите, — отвечает Каин. — Но мне нравится имя Маркус. Черный человек молчит. Будто что-то складывает в уме. — Допрос начнется завтра. — Давайте я облегчу вам работу, — предлагает Каин. — Я действительно совершил подлог. Я действительно проклят Богом. Вам этого хватит? Для приговора? — Вы не похожи на того, кто боится. — Ладно. Каин перебирает в уме самые безумные и дикие обвинения, о которых ему с ужасом рассказывали в замке. И наконец улыбается. — Я спал с Сатаной, — говорит он. — Первый раз я возлег с дьяволом три тысячи лет назад, было это на острове Крит. Но по-настоящему мы познали друг друга только в Риме, я служил там центурионом. И после этого наши с Сатаной дороги довольно часто пересекались. Когда он вылезал из Ада, то обязательно находил меня на Земле. И обычно мы не теряли времени. Вот теперь черный человек отступает назад, и рука его с зажженной свечой вздрагивает. На мгновение Каин видит его лицо: злое, с маленькими глазками в которых горит отвращение. — Вы сами этого хотели, — говорит черный человек. Дверь закрывается, и Каин остается один. Все-таки Бертольд, думает он. За три дня невозможно добраться от Бамберга до Ханау. Разве только полететь на метле, как это часто делают ведьмы, когда спешат на шабаш. К тому же, надо знать, что искать. И где искать. У Бертольда фон Эккенберга было для этого целых пять лет. *** Каин очень торопится. Он взбегает по крутой лестнице вверх и замирает на пороге. В зале для празднеств невыносимо светло — кто-то распорядился зажечь все свечи на огромной люстре. И также невыносимо тихо. Разве что отец Йоганн что-то бормочет: наверное, какую-нибудь молитву. Старый граф безутешен и никого не слушает: ни отца Йоганна, ни старую кухарку, принесшую чашу с травяным настоем. Он сидит на скамье рядом с мертвым телом сына, теперь уже обмытым и переодетым, и уложенным на длинный обеденный стол. И время от времени лишь утирает слезы. И спешить нельзя. Поэтому Каин подтягивает себе колченогий табурет и забирает чашу из рук кухарки. Потом он садится по другую сторону обеденного стола и просто ждет. Свечи успевают выгореть почти до конца, когда граф фон Эккенберг вдруг произносит: — Скажите о нем что-нибудь хорошее. Голос кажется Каину глухим и неузнаваемым, но просьбу он выполняет. — Ваш сын Конрад очень любил жизнь, — говорит Каин. — Он стал бы достойным рыцарем и непременно прославился в веках. Конрад не заслужил такой судьбы. Граф кивает. Качает головой, смотрит ввысь, в деревянные перекладины на потолке. — Сегодня я потерял одного сына. И проклял второго. Значит, у меня больше нет детей, — объясняет он. — Видно, Господь Бог наказал меня за то, что я слишком гордился сыновьями. За то, что я мало молился Ему. А еще я решил, что могу быть счастлив. Просто так. Без покаяния, без смирения. Каин открывает рот и теряет дар речи. Он ведь тоже решил, что может быть счастлив. Без покаяния и смирения. Отец Йоганн шепчет очередную молитву. За узкими слюдяным окнами уже стоит непролазная темень, и в зал снова приходит слуга, с широкой сальной свечой в блюдце. — Господин? — Оставьте нас, — в голос графа звенит сталь, из которой выковывают мечи. — Я хочу поговорить с фрайгерром фон Акерманном наедине. И слуга, и даже отец Йоганн послушно исчезают за порогом. — Вы что-то узнали, — требует граф фон Эккенберг. — Так говорите же. — Ваш сын Конрад погиб по трагической случайности, — начинает Каин. — Ульрих не желал его убивать, но они действительно поссорились. Конраду нравилась девушка, которая служит у вас на кухне, ее зовут Марта. В ту ночь, когда я собирался уезжать, кто-то донес Ульриху, что Конрад взял ее силой. Это не так. Сама Марта говорит, что все было по любви. Но она очень боится. Ульрих был в бешенстве и настиг Конрада у старого колодца. Они вправду затеяли драку, но Ульрих не брал в руки тот камень. И между прочим, Ульрих носил кинжал на поясе, но не вытащил его. Если бы он хотел его убить, он мог легко заколоть Конрада. Скорее всего, Конрад оступился, упал и ударился головой. Граф молчит. Каин чувствует, что ему не хватает то ли сил, то ли воздуха. То ли от проклятой сальной свечи, которую тут забыл слуга, исходит какая-то особенно мерзкая вонь. — Не проклинайте его, — просит Каин. — Я понимаю, что простить это — почти невозможно. Но у вас есть сын. У Ульриха доброе сердце, и я видел мало людей отважнее его. И сейчас он нуждается в вас. В вашем милосердии. — Я решу, что с ним делать, — бросает граф. — Он не хотел убивать брата. — Но убил. А раз так, Всевышний уже проклял его. *** Каин не спит полночи: перед глазами у него стоит Ульрих фон Эккенберг. Такой молодой и такой смелый. Воин, который в бою всегда прикрывал плечо товарища, и с которым можно было пойти и в разведку, и на штурм любой крепости. Верный друг. Графский сын, всегда добрый со слугами. И просто хороший человек, ничем не заслуживший такой несправедливости. И такой страшной судьбы. Нельзя было задерживаться в том замке, думает Каин. И принимать приглашение Ульриха. Надо было уехать оттуда еще пять лет назад. Ульрих и Конрад остались бы живы, и никакая изощренная хитрость, выдуманная Бертольдом, не заставила бы одного брата убить другого. А если бы это и произошло, Ульрих остался бы жив — и граф фон Эккенберг, как бы ни был он упрям и набожен, рано или поздно все равно простил бы старшего сына. А теперь после смерти графа замок отойдет его племяннику, Бертольду. На то и был расчет. Но дело даже не в замке, и не в хитрости. А в том, что Господь Бог снова его переиграл. Снова показал, что бывает, когда он, Каин, подпускает кого-то слишком близко. Когда привязывается. Когда ему, Каину, кто-то сострадает. Нельзя сострадать тому, кто навечно Проклят. И носит Печать. Каин набирает в грудь побольше воздуха, делает рывок и неимоверное, почти что нечеловеческое усилие, и оковы врезаются ему в запястья. Но вырвать цепи из камня у него все равно не выходит, и он страшно злится на себя. Лежит и смотрит в потолок — в полную темноту. Наконец, его сминает усталость, и он падает в забытье. На рассвете Каина будят крики и топот — в маленькой камере толпится множество людей. Четверо стражников, в латах и с мечами, висящими на перевязи, а один даже держит аркебузу — и целится в него, Каина. Рядом стоит кузнец: смотрит на него исподлобья. А черных человека теперь два, а не один, но они все равно схожи, как близнецы-братья. И не столь чертами лица и маленькими свинячьими глазками, сколь надменностью во взгляде: так смотрят люди, уверенные в своей правоте и силе. — Этот, что ли? — спрашивает один черный человек другого. — Он самый, — отвечает второй. Все-таки не близнецы, думает Каин. Первый верховодит, а второй — второй сейчас держит сальную свечу, и это именно он приходил к нему в камеру вчера вечером. На лице у второго черного человека написано самодовольство. — Сейчас проверим, — говорит он. Подносит свечу ближе. Перед глазами у Каина блестит узкое лезвие клинка — клинок сейчас вспарывает его рубаху, надо сказать, весьма грязную и пропитанную потом. А потом тот же клинок вспарывает его кожу, прямо на груди. Неглубоко. И не то чтобы очень больно, но лишь сейчас Каин все понимает. Когда чувствует, как зарастает порез на коже. Почти мгновенно. На глазах у всех, кто собрался в его камере. Он понимает, что зря надеялся на скорый суд — или у них тут все идет без суда? — и приговор. Потому что на лицах стражников — вот этих самых крепких парней в латах и с мечами, да с аркебузой — написан страх. Кузнец хмурится и крестится. А в свинячьих глазках обоих черных людей вспыхивает небывалая радость. — Ведьмовство, — торжествующе говорит первый. — Перед нами настоящий пособник дьявола. Кузнец принимается за оковы — руки его дрожат — и едва Каина освобождают из кандалов, как на него наваливаются стражники. Выкручивают ему руки. И тащат наружу, в тот, другой дом, где обычно проходят дознания. *** Каин решает, что утро вечера мудренее. На следующий день он находит графа фон Эккенберга не в зале для празднеств, где все еще лежит мертвое тело Конрада. А в маленькой часовне. Снова пытается убедить — и снова без толку. — Не тратьте вашего времени, — говорит ему граф. А еще граф говорит, что его племянник Бертольд — хороший человек. Мало ли о чем там шепчутся слуги да кухонные девки: народ они темный, даже грамоте не обучены. А когда отец Йоганн по воскресеньям созывает всех на проповедь, они еще и зевают. Каин не сдается. Просто у него нет доказательств, но он пытается их найти. Он снова ходит по замку и разговаривает с теми кухарками, а еще с оружейниками и кузнецом. Вечером граф фон Эккенберг сам зовет Каина к себе: в крохотную молельню около спальни. — Я знаю, что вы считали его другом, — замечает граф. — И понимаю, почему вы желаете его оправдать. И до сих пор опрашиваете моих слуг и ведете собственное дознание. Но я уже все решил. И хотя я не хочу быть плохим и негостеприимным хозяином, сейчас я настаиваю, чтобы вы уехали, фрайгерр. — Как скажете, граф. А что ему еще делать? У порога Каин поворачивается и все-таки спрашивает: — Позвольте спросить. Что ждет Ульриха? — Война, — не задумываясь, отвечает граф. И смерть, понимает Каин. Той же ночью он поднимается в башню, где заперт Ульрих. Не то чтобы тот собирался бежать, но у двери выставлена стража. — Я пришел попрощаться, — говорит Каин. — Хейко? Фенно? Его тут знают, в этом замке. Вместе с Хейко и Фенно он однажды разгромил маленькое войско, собранное соседями. Поэтому сейчас Хейко и Фенно — оба хмурые и насупленные — просто отступают в сторону. — Ульрих, — начинает Каин, входя в маленькую комнатку и запирая за собой дверь. — Я знаю, что случилось. Что ты не брал в руки камень, и что ты не хотел убивать Конрада. Я знаю, что вашу ссору из-за Марты подстроил Бертольд и что он оклеветал Конрада. Ульрих сидит прямо на полу, обхватив колени руками. И, кажется, вовсе его не слушает. Каин ставит свечу на каменный выступ. Садится рядом с Ульрихом. И признается: — Когда-то я тоже пережил подобное. Ульрих все-таки поднимает голову. Но смотрит не на него, а в стену. — Когда? — Очень давно, — отвечает Каин. — Я тоже убил своего брата. И как я ни пытался это искупить, у меня ничего не получается. Потому что я проклят. — Проклят? — не понимает Ульрих. — По-настоящему. Самим Господом Богом. Ты помнишь тот случай близ Эшенбаха? Когда наемники устроили на нас засаду, и ты сам видел, как меня проткнули мечом? Вот теперь Ульрих буравит его своими серыми глазами. — Я тогда соврал тебе, — продолжает Каин. — Сказал, что тебе показалось. И что меня только оцарапало. Тот наемник и вправду проткнул меня мечом. Но мои раны, даже самые глубокие и смертельные, все равно затягиваются. Ожоги исцеляются, а кости срастаются. Ни яд, ни хворь не могут нанести мне вреда. Меня вообще нельзя убить. Сперва Ульрих ничего не отвечает. Потом хмурится и вдруг догадывается: — Так вот почему ты уезжаешь от нас. Маркус, а ты ведь и не стареешь, верно? — Верно, — кивает Каин. — Поэтому я скитаюсь по миру. И я не знаю, как отблагодарить тебя и твоего отца. За то что вы на целых пять лет приютили меня здесь, и за то, что этот замок стал мне настоящим домом. — Выходит, что я должен позвать сюда стражу и отца Йоганна, — говорит Ульрих каким-то глухим, незнакомым голосом. — А еще послать гонца в Бамберг. Чтобы наш принц-епископ поскорее узнал про ведьмовство и бесовщину. Ну, так меня учили. Каин задерживает дыхание. — Вот только я воевал вместе с тобой, и знаю, что ты за человек, фрайгерр Маркус фон Акерманн. Проклят ты или нет, и кто ты такой на самом деле… да разве это важно? Какое-то время они так и сидят на полу, не шелохнувшись. Свеча дымит, пока от нее не остается лишь жалкий огарок. Наконец, Каин все-таки решается: — Поедем со мной в Венецию? — Зачем? — Ты молод и полон сил. Если ты сейчас погибнешь на войне со шведами, никому от этого пользы не будет. И ты можешь начать жизнь заново. Конрада уже не вернуть, но ты можешь завести семью и продолжить род, и стать хорошим отцом своим детям. И воспитать их как следует. И просто жить, Ульрих. Вот только Ульрих молчит. А потом выносит себе приговор: — Ты же сам сказал, что такой грех не искупить. Каин остается с ним до самого утра. Они вспоминают бой у Магдебурга и драку с наемниками на тракте в Нойштадт. В окне брезжит тусклый рассвет, когда они обнимаются и прощаются навсегда. Потому что Ульрих фон Эккенберг также непреклонен и упрям, как и его отец. Каин проходит мимо стражи — Хейко зевает, а Фенно все хмурится — и спускается вниз по лестнице. Идет к себе: снова распихать вещи по седельным сумкам. У самой конюшни Каин останавливается. Вглядывается в невысокую башню, в которой сейчас сидит Ульрих, и даже различает маленькое окошко наверху. Поодаль кто-то бранится и лязгает железо: стража идет отпирать замковые ворота. Каин успевает оседлать коня, когда шума вдруг становится намного больше. Он слышит топот и ржание лошадей, а в следующее мгновение его окружает маленький отряд городской стражи. Ну как маленький — человек десять. Причем неплохо вооруженных. Некоторые даже в доспехе. — Вот он, — Бертольд фон Эккенберг показывает на него рукой. — Вот он, проклятый Богом! Несколько всадников спешиваются и идут к нему. Еще один держит в руках какие-то особенно тяжелые цепи и кандалы. Каин прикидывает расклад: не в его пользу. Их просто больше. — Брать живым! — командует всадник в самых тяжелых латах. Каин сшибает с ног одного и ломает руку второму, а третьего — стаскивает с лошади. Но потом с лошади стаскивают его самого, а от удара дубинкой по ребрам у него что-то трескает внутри. Ладно, думает Каин. Заживет. Но второй удар приходится по голове, и он падает на землю. Стражники уже держат его за руки и за ноги, когда Каин вдруг слышит звонкий голос: — Вон отсюда! Этого не ожидает никто — особенно того, как легко Ульрих расшвыривает стражников. — Беги! — кричит ему Ульрих. — Беги скорее! В следующее мгновение Бертольд поднимает оброненную кем-то дубинку. И последнее, что видит Каин — до того, как ему надевают мешок на голову — это безжизненное тело Ульриха, распластанное на земле. *** Каин смотрит в серый потолок. Потолок ему нравится. И стены тоже — в отличие от той камеры, где он провел несколько дней, — здесь хотя бы нет изречений из Священного Писания. И на том спасибо, думает он. Прислушивается к тишине. В который раз пробует здешние цепи на прочность. В который раз у него ничего не выходит. Лежать на каменной плите холодно и неудобно. Особенно когда он так распластан и раздет, а руки и ноги разведены в разные стороны, и пошевелиться почти не удается. И что делать, он тоже не знает. Раньше он надеялся на костер. Сейчас — когда его тюремщики знают, как быстро на нем заживают раны — он надеется на то, что все вытерпит и выдержит. И не сойдет с ума от боли: как знать, возможно ли это с его Проклятием. Отвлечет своих палачей и все-таки придумает, как сбежать. В следующее мгновение дверь отворяется. — Ваше настоящее имя, — требует черный человек. Первый. Который всем здесь командует. — Маркус, — Каин решает выиграть время. Может, о нем все-таки доложат принцу-епископу, а тот все-таки подпишет приговор. — Это правда мое имя. Маркус, пусть и не фон Акерманн. Я из простолюдинов. Черный человек молчит. Рассматривает его, будто он какая-то отвратительная тварь, пойманная на охоте и пригвожденная ножом к кухонному столу. — Иногда я вообще ничего не спрашиваю, — замечает черный человек. — День или два. Или больше. А мои помощники в это время делают все, что требуется. С жаровней и раскаленным железом. Или с водой. Знаете, что случается потом? Проходит какое-то время, и любая ведьма или колдун умоляют меня о том, чтобы я снова задавал им вопросы. Каин старается не сводить взгляд с потолка. Смотреть в дальний угол не нужно: он там все уже разглядел. И клещи, и щипцы, и какие-то ножи странной формы. — После этого нам рассказывают все. В голосе черного человека звучит искренняя гордость. Он обходит плиту, к которой прикован Каин, и снова внимательно его разглядывает. — Даже если ваши раны быстро излечиваются, боль вы все равно чувствуете. Это трудно скрыть. — Меня действительно зовут Маркус, — говорит Каин. И тут же понимает, что это совершенно не важно. — Вы сказали, что прокляты Богом. И познали дьявола. Ведь так? Теперь Каин медлит. Потому что, если честно, он совершенно не хочет говорить с черным человеком о Люцифере. Вот о Боге можно. Для начала Каин решает солгать. — Я все это придумал. — Интересно, — продолжает черный человек, — что будет, если вырезать вам внутренности? Скажем, печень. Она отрастет снова? А сердце? — Я просто умру. — Давайте так. Вы расскажете сами, а потом мы проверим. После этого я буду знать, можно ли вам доверять. По коже идет холодок — что говорить дальше, Каин не знает. Зато черный человек уже все решил. Он подходит к двери и окликает помощника — и палача. Все они нарочно медлят. Нарочно не спешат, разводя огонь в жаровне. Палач долго выбирает нож. Примеривается. Показывает черному человеку, где будет делать надрез и как вырежет желудок. — Зря вы сказали про дьявола, — говорит черный человек. — Он вам точно не поможет. Каин видит этот страшный, изогнутый нож — а мгновением позже тяжелую дубовую дверь срывает с петель. На пороге пыточной стоит дьявол. Самый настоящий. В какой-то странной хламиде — никак из шестнадцатого века, вспоминает Каин — и очень злой. Глаза Люцифера вспыхивают огнем, а лицо его покрывается багровым и алым. Палач кричит от ужаса, а его помощник мечется от одной стены к другой: выхода он будто не видит. Так выглядят люди, когда они сходят с ума — и Каин знает, что это так и будет. А черный человек то ли понимает, что смотреть на дьявола нельзя, то ли просто делает худшее, что сейчас можно сделать: сам берется за нож и со всей силы всаживает его Каину в сердце. Каин падает в темноту. *** Ему тепло. И лежит он на чем-то мягком, похожем на дорогую перину, и чем-то таким же мягким укрыт, и чья-то рука сейчас гладит его по щеке. — Маркус, — слышит он. — Мой дорогой, мой любимый Маркус. И открывает глаза. Люцифер лежит рядом с ним на боку, опираясь на локоть, и внимательно, обеспокоенно его разглядывает. Будто что-то случилось. Будто Люцифер взаправду испугался за него. Ерунда, думает Каин, ну что может со мной случиться. И вдруг вспоминает все. Стены спальни сверху донизу завешаны гобеленами, и в тканях сверкают золотые нити. Потолок украшен фресками. А в окно вставлено большое стекло — и не слюдяное, а литое, вроде тех, что делают мастера на острове Мурано близ Венеции. — Мы что, во дворце? — спрашивает Каин. — Во дворце. Люцифер улыбается и спрыгивает с кровати. Уходит куда-то и скоро возвращается с чистым полотном и тазом: с теплой водой, подумать только. Осторожно стаскивает с Каина одеяло и пытается стереть с него кровь. Каин тем временем разглядывает кровать с балдахином и резные стулья. И небо в окне. — Турин или Флоренция? — спрашивает он. — Турин. — Нас сейчас обнаружат! — Не волнуйся, — Люцифер смеется. — Мы в гостях. У герцога Савойского, вернее, у его племянника. Я же был тут лет сто назад, помнишь? Кажется, я рассказывал. — Точно. Кто-то из Савойских… — … остался в небольшом долгу перед дьяволом. И поступил очень достойно, а именно передал эту тайну внукам и правнукам. Так что меня здесь ждали. Каин успокаивается. Принимает заботу и нежность: с Люцифером это просто. С Люцифером даже он может быть не только каменной стеной. Особенно, когда тот так на него смотрит. И когда склоняется над ним и осторожно касается его губ своими, а потом покрывает поцелуями все его тело. И когда произносит: — Я очень скучал по тебе. — Я тоже. Каину очень хорошо и очень горячо, но он должен, должен все узнать у Люцифера. — Как ты меня нашел? Люцифер отстраняется и садится на краешек кровати. Черные глаза полнятся грустью и болью. — Я увидел тебя в адской петле, — рассказывает он. — Я не знаю, кто тот человек. Он был светловолос, строен и белокож, с серыми глазами. Его худшим воспоминанием было то, что он не успел тебя спасти. От каких-то всадников в латах. Мне доложили, и я пошел посмотреть сам. — Ульрих, — тихо говорит Каин. — Ульрих фон Эккенберг. Конечно, Ульрих попал в Ад. Как же еще. — Хорошие люди часто попадают в Ад, — Люцифер будто читает его мысли. — Его чувство вины было огромным. Непреходящим. И очень тяжелым, как оковы. В общем, когда я понял, что тебе грозит беда, я отправился тебя искать. — Спасибо. Каин смотрит в потолок. Пытается не думать о том, что могло случиться, если бы Люциферу не доложили об этой адской петле, и если бы Люцифер вовремя не нашел его. — А потом он исчез, — продолжает Люцифер. — Этот Ульрих. — Исчез? — Так бывает. Время в Аду тянется медленнее, чем на Земле, и в Аду он был лишь один день. Значит, на Земле он умер лишь на несколько мгновений. Я видел такое раньше. Человек будто бы умирает, падает в Ад, а потом исчезает. Обычно люди, с которыми это произошло, потом ничего не помнят. И живут на Земле дальше, до настоящей смерти. Каин хмурится. Ему все еще невыносимо от одной мысли о том, что Ульрих попал в Ад. А потом мозаика складывается из кусочков. — Постой! Это значит, что Ульрих жив? *** За окном синеет небо и светит солнце. А вдалеке по холмам и цветущим лугам бежит тропинка. И манит за собой, и так хочется ей поверить, — поверить в то, что где-то вдалеке тебя ждет счастье. И добрые чудеса, и волшебство. Впрочем, Каин и сейчас счастлив. По-настоящему. Потому что добрые чудеса уже случились, он сам только что был свидетелем им, а его собственное волшебство стоит неподалеку, рассматривая фреску на стене замка. Люцифер возвращает ему взгляд, полный нежности. И улыбается. — Маркус, — слышит он. И спешит вглубь комнаты. Ульрих лежит в кровати, обложенный подушками и укрытый периной, а голова его замотана белой тканью. Но он жив, и только это сейчас имеет значение. Ульрих жив и даже скорее всего не помнит, что вправду умер на те считанные мгновения. А когда умер, оказался в Аду. В петле, из которой не выбраться. И все потому, что так отчаянно пытался спасти его, Проклятого самим Всевышним. — Как ты? — спрашивает Каин. — Голова все еще болит, — отвечает Ульрих и немного кривится. Но в следующий момент лицо его озаряет улыбка, а серые глаза блестят, как и прежде. — Ничего. Пройдет. Главное, что с тобой все хорошо. Каин полностью с ним согласен. — И отец меня простил, — тихо добавляет Ульрих. — Вот только сам я себя не простил. И не прощу никогда. Но это другое, правда? — Правда, — спорить с ним Каин не может. С графом фон Эккенбергом они уже виделись. Еще утром, когда явились в замок: он и Люцифер. Граф уже тогда все понял. Понял, что справедливый и благой Господь, в которого он так верил, едва не отнял у него второго сына. А когда Люцифер заставил Бертольда во всем признаться — спросил, чего тот желает, и Бертольд честно рассказал про замок, и про то, как оклеветал Конрада, и как убедил слуг в том, что в Ульриха вселились бесы, — непреклонный граф решил, что Господь дал ему второй шанс. И он будет любить сына, как прежде. И хотя Господь тут был ни при чем, Каин ощущает небывалую, ни с чем не сравнимую радость. Будто и его тоже простили. — Как ты спасся? — в глазах Ульриха просыпается любопытство. — Тебя могли замучить, сжечь, бросить в подземелье. Но ты выбрался. — Я не выбрался, — говорит Каин. — Меня спас мой друг Лючио. Его друг Лючио — ну, сейчас Люцифер одет по современной пьемонтской моде, как принято в благородных семействах вроде герцогов Савойских — смотрит на них с улыбкой. Мгновенно все понимает и выскальзывает за порог. — Кто он? — спрашивает Ульрих. Каин качает головой. — Мне лучше не спрашивать, верно? — Верно. — Ну и ладно, — улыбается Ульрих. — Вы же останетесь погостить у нас? — Ненадолго, — Каин пожимает плечами. — У Лючио не так много времени. Это правда: очень скоро сюда явится Аменадиэль, светлый ангел Господень. И напомнит Люциферу о том, что тот должен вернуться в Ад. Смотреть на то, как идут бессмысленные пытки, которым нет конца. Ведь для Ада — и для Господа Бога — не важно, хороший ты человек или плохой. Важно, что ты чувствуешь вину. Не важно, какую. Вечером — после скромного празднества — Каин находит Люцифера на крепостной стене. Они вместе смотрят, как солнце падает в лесную дубраву, напоследок раскрашивая небо в оранжевый и розовый. — Что с ним будет потом? — спрашивает Каин. — С Ульрихом. После смерти? — Ты знаешь и так. — Это несправедливо. Люцифер пожимает плечами. — Когда-нибудь все изменится, — говорит он. — Только для этого нам с тобой надо всего лишь победить в Армагеддоне. После этого я смогу уничтожить Ад. А Рай придется выстроить заново. Каин уверен, что у них все получится.