I.
Эта легенда берёт своё начало в герцогстве, созданном для принцев крови и имеющее название Шато-Тьерри в городе Отмус. В августе на Севере Франции стоит погода, больше похожая на июльскую. Нет утомительного зноя, летний бриз прекрасно освежает в полуденные часы, лёгкий ветер колышет ветви деревьев, сквозь кроны которых мерно льётся солнечный, тёплый свет. Здесь погода более спокойна, чем на юге, зато более дождливо. В зябкие вечера, когда нагретая земля постепенно отдаёт своё тепло — идут дожди, а после – лёгкий туман обволакивает землю. В один такой августовский вечер в семье герцога Шампань, известного своей большой семьёй и властным характером произошло неожиданное знакомство его старшего сына с потенциальной невестой. Она происходила из знатного и богатого Бургундского рода, что глава семьи счёл выгодным для увеличения его состояния. В те времена брак по расчёту не был чем-то из ряда вон выходящим: молодые дамы со слезами на глазах были вынуждены под надзором их семей вступать в брак с богатыми, но дряхлыми королями и герцогами. Этот случай другой. Невеста являлась не дурной внешне и весьма умной для своего возраста дамой. За её плечами было несчётное количество сундуков с приданым и те качества хорошей жены, ценившееся в обществе. А молодой граф и вовсе неписанной красоты юноша, разве только ростом не вышел. Но это ничуть не делало его хуже. Манеры юного графа отличались от любых других, каждое его движение включало в себя грациозность, присущая кошке и лёгкость воронова пера. Его яркие лазурные глаза, словно ограненные два сапфира светили в мраке комнаты, освещённой свечами, а огненные кудри ручьями лились с плеч, мерцая золотом и шёлком. Его наряд говорил о богатстве и состоятельности. Нежнейшая рубашка с кружевным воротом и яркий алмаз, окаймляющий его хрупкую шею. Худые пальцы с силой сжимали вилку из дорогого серебра, когда он слушал льстивые комментарии отца его потенциальной пассии. Глаза смотрели с прищуром и нескрываемым презрением данной традиции, но такое не впервой. Его отец часто язъявлял желание устраивать такие вечера, но каждый раз юный граф отвергал выбранную им пассию. С терпением и выдержкой переживал каждый такой приём, ни разу не изменяя своим манерам. На этот раз его отец был настроен серьёзно и требовал от юного графа беспрекословного подчинения, но тот был неумолим. С детства сентиментальная и малодушная мать читала ему на ночь глядя французские романы о прекрасных принцах и принцессах, невообразимых подвигах ради сильнейшего чувства – любви и серенады странствующих музыкантов. То представление о браке, что сложилось у него — не соответствовало ультиматуму отца. Именно этот скандал явился, словно гром среди ясного неба и положил начало его истории.II.
Спокойный летний вечер был прерван криками и битой посудой. Два сильных духом и упёртых герцога бунтовали, словно два агрессивных дракона, чей сон был беспрецедентно прерван. Ярко-алые и лазурные очи только что и сверкали в полумраке замка. — Никогда! Слышишь, ты никогда не заставишь меня жениться! Кричал юный, но не по возрасту умный граф Чуя Накахара, урождённый Шампань. Его начитанности и умению держать себя на важных приёмах мог позавидовать любой, знание трёх языков не раз помогало его отцу заключить договор с иностранными гостями. Но все в доме знали о вспыльчивости графа, явно унаследованной от отца и равнодушию к людским жизням от матери. — Ты мой сын, и это я решаю твою судьбу! В ответ рычал его отец. Он был жесток, часто физически наказывая прислугу за оплошность на глазах семьи, когда пребывал в плохом настроении. Статность и манерность Чуи являлись результатом строго воспитания и неоднократных наказаний, множества часов за книгами и постоянно сменяющиеся учителя. — Я не позволю тебе отвергнуть этот брак! А если попытаешься – я вновь переломлю твою гордыню, ты, неблагодарное отродье! Каждый громкий крик отталкивался от каменных стен замка и вызывал ужас вкупе с роем мурашек. Мать юного графа и его сёстры вжались в диваны, на которых сидели и не смели вмешиваться. Никто не желал попасть под горячую руку главы семейства. — Плевать! Делай со мной, что угодно, да хоть убей! — Это всё дрянное воспитание твоей матери! Смерти он захотел, поглядите на него! Резким взмахом ладони отец ударил юного графа по щеке, но тот лишь стойко выдержал это и не покачнулся. Он направил взгляд синих глаз, полный злобы и свирепости на своего отца. — Ненавижу. – юный граф рычит, словно раздраконенный пёс, готовый сорваться с цепи и сомкнуть пасть на шее отца. За этими словами последовал ещё один сильный удар, оставляющий во рту железный вкус крови и свинцовый разум. — Скажи ещё раз! — Ненавижу! Последовал третий удар. Юный граф не выдержал и упал на каменный пол с характерным стуком костей. Сознание отключилось, тело графа лежало на полу без единого движения, лишь слабое дыхание подавало признаки жизни. Слуги с трясущимися руками унесли тело едва живого после удара головой о пол графа на самый верх замка – башню, что высоко возвышалась над герцогством. Там царил холод и смерть. Пахло сыростью и плесенью, а солнечный свет едва проникал через решётки на круглых и маленьких окнах. Именно эта башня многие года служила местом ежедневных пыток знаниями и иностранными языками юного графа. Его маленькая кровать, стол и стул – минимальное убранство этой круглой и мрачной темницы с грузной, деревянной дверью на замок. Голова отдаёт ноющей болью, глаза заплыли пеленой и сильно слезятся. Требуются большие усилия, чтобы граф Накахара поднялся на локтях, каждая кость ноет и трепещет, помещение кружится, а взгляд всё никак не может сфокусироваться. Каждый раз после ссоры с отцом он оказывается тут, перед ним на столе стоит совершенно привычный серебряный поднос с едой, а он полулёжа сидит на твёрдом матрасе с привычным постельным, запертый в башне и вдыхает пыль в воздухе. Граф осведомлён о том, что с ним будет происходить. Каждый день к нему будет наведываться отец и задавать один и тот же вопрос, согласен ли он на женитьбу, в ответ на отрицание – последует удар. Если он продолжит сопротивляться больше недели – его лишат еды, снова через неделю – воды. И тогда он даст заветное и долгожданное согласие, перешагивая чрез принципы и желания. Так случалось каждый раз, и ему приходилось вставать на колено перед отцом, прося прощения за свой характер. Жуя столь привычную овсяную кашу, он пытается представить брак, такой же не счастливый, как у его отца. Себя он видит злым тираном, вымещающим обиду и злость на детях и жене, видит голодных крестьян просящих его о свободе и грязь за пределами замка, до которой ему нет совершенно никакого дела. Такое будущее худшее, что может представить юный граф. Поморщившись, он вновь оглядывает темницу. Нет никаких возможностей выбраться, решётки столь малы и еле впускают солнечный свет, над крышей кричат стаи воронов, просовывая свои клювы меж прутьев решётки с мерзкими и поеденными крыльями. Как вдруг он видит тонкий луч света, тянущийся от потолка… Конусовидная крыша башни была очень ветхой, её не раз покрывали черепицой, но всё без толку. Капли воды ручьями просачивались сквозь доски. Если состояние крыши настолько ненадёжно, есть шанс выбраться отсюда, словно кошка спуститься вниз и избежать женитьбы. Эта возможность радует, граф ходит под крышей, подставляя фарфоровое лицо под редкие струи света, вдыхает запах воли и простора за пределами герцогства – его личной темницы. За это время раздумий к графу никто не наведался, стража не стояла за дверьми башни. Солнце отошло в сторону, уступая место правления на небе своей сестрице луне. Темнота поглотила герцогство, лунный свет сочился сквозь решётку и ту дыру в крыше. Наступило идеальное время, дабы аккурат, бесшумно, словно мышь в башне подставить стол под дыру в крыше, превозмогая боль и головокружение. Рост графа невелик, но низкие потолки в башне позволяют ему достать концами пальцев до доски и рывком отломить её. На лицо графа сыплется песок и падает черепица, гремя по пустой башне, и если бы за дверьми была стража – она вмиг поймала бы юного графа. Чёрное небо с белоснежным ликом луны светит сквозь крышу. Желание очутиться на воле затмевает боль, и с каждым разом граф всё сильнее увеличивает пространство в крыше башни. Чёрные грачи – дети ночи кружат над герцогством, рассказывая множество безмолвных историй, одна из которых будет гласить об отважном графе, сбежавшем из герцогства и никогда не вернувшимся. Граф Накахара, схватившись за черепицу пробирается на самую крышу, оказываясь неприлично высоко, над самым небом. Теперь он видит все необъятные просторы, деревни и растянувшийся на множество гектаров лес: чёрный, дремучий, навевающий грусть и тоску. Где-то там, далеко за темнеющей полосой густых крон кроется графство, хозяин коего – прославленный затворник, унаследовавший титул графа в шестнадцать после смерти его семьи. Никто, кроме его придворных и слуг не видел его лица, известно лишь имя – Осаму Дазай. Ходят разные слухи: одни о том, что он уродлив, другие противоречат им и гласят о его затмевающей красоте. Точно известно лишь одно – граф очень щедр и заботится о своих людях, на его землях нет голода и болезней, а каждую субботу устраивается праздник с вкусностями за счёт казны графа. Чтобы спуститься на землю по башне графу Чуе предстоит ступать по дырам в кирпичной стене – весьма ненадёжным и осыпающимся. Ветер колышет рубашку, едва не сдувая графа, он ощупывает носками каждый кирпичик, ищет любой выступ для надёжного спуска и добирается до низу, спрыгнув в мягкую траву. Животрепещущее чувство свободы в груди мешается с незнанием, куда теперь ему податься. Одежда истреплется, лицо исхудает и примет нездоровый вид, тело станет грязным и совершенно не похожим на графское. У него нет ни единого родственника или друга за пределами герцогства – только непроглядный лес, хранящий в себе невесть что. Но участь умереть съеденным волками устраивает Чую гораздо больше, нежели идти всю жизнь на поводу у отца.III.
Мать луна наблюдает с высоты неба за бегущим, сквозь туман юным графом. Мимо проносится поселение за поселением, хижина за хижиной, собачий лай и ржание жеребцов сопровождает и благословляет путь графа, забегающего в непроглядный, густой лес, раздвигая тяжёлые ветви пушистых елей и попадая в лесное царство, где все живут по совершенно иным законам и порядкам. Кроны высоких и величественных деревьев куполом огибают небо, пропуская чрез себя нежный свет луны и мерцание звёзд на чёрном, словно морская пучина, полотне. В заряженном и свежем воздухе витает запах хвои, приятной сырости грибов, звучат звуки шуршащей опавшей хвои и хрустят под ногами ветви, пока юный граф пробирается всё глубже, ощупывая рельефную кору, морщась от скользящих и бьющих о лицо ветвей деревьев. Лесные полосы сменяются, деревья приобретают всё новые виды и обличия. Ходят разные поверья о злых лесных духах – Лютенах. Они путают охотников, подстерегающих дичь, сбивают с дороги путников. На голове у них головной убор с двумя белыми перьями: надев её, лесной дух становился невидимкой. Так что разглядеть этих созданий — задача не из легких. Граф с детства вслушивался во все поверья и рассказы. Ему думалось, что за пределами герцогства простирается мир, полный мифических существ и волшебников, свободы и счастья. Ему нравится на свободе чувство неопределённости, словно каждый его шаг – бросок жребия, чудеса фортуны. Ему понятна необходимость существования страшных чудищ, как способ предостеречь и скрыть чудесный мир за пределами герцогства. Но по мимо вымышленных чудовищ существуют реальные, обитающие не только в сказаниях и мифах. Чужие графства окружает не только густой лес, но и хранящие покой сторожа со своими преданными спутниками – сторожевыми псами. С самого рождения такие собаки верны жизнью своим хозяевам. Их нюх резок, а слух остёр. Они сильны собой, их массивные лапы легко отталкиваются от поверхностей, а пасть легко вцепляется хваткой не на жизнь, а на смерть. Встреча с такими бродягами не принесёт ничего хорошего, ведь возможно именно их сила описывается в древних поверьях и сказаниях. Такие сторожа потрясающе ориентируются в лесу, ставшем для них родным домом и именно в это, чьё-то гнездо беспрецедентно и нагло вторгся сбежавший граф Накахара. Лишь сверкнули в темноте жёлтые очи пса, как юный граф понял положение, в которое сам же и набрёл. Теперь ужас поглотил его нутро, отрывая по кусочку рассудка и освобождая место нахлынувшей панике в страхе за жизнь. Он лёгким порывом, словно летящее по ветру перо, взбирается высоко по сучьям древа ввысь, кора осыпается со ствола и ветви с болью царапают кожу юного графа. Не успел он опомниться, как оказался на верхушке ели, обхватив ствол руками, словно последнюю нить жизни. Внизу слышался свист и громкий лай уже не одного, а целой свирепой своры псов. Так и просидел граф на дереве всю оставшуюся ночь. Он устроился на широкой ветви, свесив ноги и пытаясь обуздать страх упасть. Холод пробирал до костей, заставляя крупно дрожать, а изо рта шёл густой пар. На высоте трёх метров — юный, рыжеволосый граф выглядел, словно настоящий лесной дух. Так величественно и легко. Он зрел ввысь, размышляя о своём будущем, забыв о сне и еде. Его волновало лишь то, как бы спуститься вниз и найти пристанище, обосноваться и переждать. С его знаниями граф мог работать учителем, он бы согласился на любую работу, лишь бы этот кошмар прекратился… За темнотой следует свет, тонкие солнечные лучи ласкают всё живое и не живое, граф спускается вниз по тем же сучьям, не выдержав и спрыгнув. Всё тело ужасно ноет, а движения даются с ещё большим трудом, чем ранее. Граф Накахара продолжает свой путь дальше, превозмогая все трудности на его пути. Лес словно ожил, сверкая своей листвой в золотистых струях солнца, птицы начали свою песнь, так чудесно и звонко щебеча над головой. Граф идёт медленнее, кривя лицо от дискомфорта и усталости, каждое движение не в радость, ему уже кажется, что он потерялся. Будто лесные духи взаправду существуют и сейчас намеренно путают его, обрекая на смерть, как вдруг взору представляется большая, круглая и одинокая пещера. По обе стороны вход в неё окружён лесом, а сама она возвышается на невысоком пригорке. Юный граф настороженно изучает пещеру: просторная, тёмная и сырая. В ней холодно, как и в темнице герцогства, Чуе не хочется снова находиться в таком месте, но выбора у графа нет. Совсем скоро сумерки, а юный граф вдоволь убедился в опасности леса ночью. Он оказывается в тёмной и страшащей своей неизведанностью пещере, проходя всё глубже. — Тут кто-нибудь есть? Голос графа ударяется о стены пещеры и повторяется, словно кто-то дразнит его, но кроме эха никого нет. Чуя ощупывает холодные и сырые стены, местами заросшие густым мхом. Натеки свисают сверху и торчат снизу, больше напоминая зубы чудовищ, он будто в чьей-то огромной пасти, которая вот-то захлопнется. Силы юного графа постепенно покидают его, когда он опускается на холодный каменный выступ пещеры, больше похожий на мраморную скамью. Поморщившись и перевернувшись на бок, Чуя крепко обхватывает себя руками, пытаясь сохранить тепло тела. Изо рта исходит пар, холодный воздух неприятно раздражает слизистую, а веки предательски тяжелеют. В таких местах кишат хладнокровные пресмыкающиеся, рептилии, насекомые и это последнее, что интересует графа, когда он полностью погружается в сон, сомкнув свои небесные очи…
IV.
— …Охотник зря трубит в свой горн - Пленен не будет уникорн! Извергла глотка гневный рык, Он слышен был за много лиг. В испуге, словно кипятком ошпаренный, очнулся ото сна юный граф, и тяжело дыша прислушался к звучанию флейты и унисону мужских голосов, исходящих с улицы… — Свирепый нрав не укротить, Ты полон сил, ты хочешь жить... Но что же ты стоишь стеной При виде девы молодой? Звучало это просто невообразимо хорошо. Чуя уже было подумал, что его укусила ядовитая змея и всё это ему чудится, но осмотрев себя, свою сырую одежду, и ощущая неимоверный холод до постукивания челюстей – нигде не болит, а звуки всё ближе и ближе. — Что им нужно от тебя, единорог? Только рог, Дивный рог, Ценный рог... Это — рок, Злой рок. Невозможно и вообразить себе такого... А столь чудесная музыка бродячих менестрелей звучит в непроглядной чаще леса всё ближе и громче. — Она кричит тебе: "Беги!" - Но поздно: ты уже погиб, Попался в плен девичьих глаз... Пришел твой срок, пробил твой час. Кажется, их голоса симфонируют внутри, прямиком в ушах графа и нескрываемый страх быть пойманным кричит, предостерегает его. Следующие шаги даются с трудом, ноги ощущаются чужими и ватными, они покалывают и ноют. Благо, в пещере есть сталагнаты, зубьями торчащие снизу. Граф ощупывает один – широкий и высокий, огибает его и садится на холодный «пол», прижав к себе затёкшие и ледяные ноги. — И жизнь отдать уже ты рад За этот нежный робкий взгляд, За дивный миг, волшебный сон - Сердец биенье в унисон. Это пение… Оно уже здесь, прямиком в пещере. Сладкие речи со звуками флейты, и как Чуя смог внять – виолы. Запевают три сладких голоса, пританцовывая в пространстве и кидая непонятные вещи вниз. Сердце юного графа вот-вот готово сделать последний, отрезвляющий и колющий всё тело удар перед тем, как выпрыгнуть и разбиться вдребезги о камни пещеры. — Но дочка злого короля Слыла чистейшею не зря... И вот ты навсегда исчез, Ушел в Броселиандский лес. Чудесное песнопение утихло. На смену ему пришло копошение и плохо разбираемые чужие голоса, звучащие более грубо в обычной речи, а потом и вовсе стихли на нет, слышались лишь отдаляющиеся шаги. «Оставаться тут больше нельзя,» – рассуждал юный граф. — «Наступило утро, можно спокойно отправиться дальше в путь». Он поднялся с шоркающими движениями и было ускорил свой шаг к выходу, как вдруг… Пред взором графа возвышается худой, тёмный силуэт в контражур и преграждает выход из пещеры. Его лицо покрыто тенью – не видно ни зги, разве только чувствуется его ступор и удивление неожиданному жителю пещеры. С минуту они глядят друг на друга в безмолвии. — Кто вы? – спрашивает человек. Его голос наполняет тело до краёв приятной негой и не звучит страшно или агрессивно, отнюдь. Он тянущийся, витиеватый и с придыханием. Графу не ясно, что ответить… Мол, я – сбежавший юный граф, старший сын герцога Шампань? Иль соврать? Однако внешний вид говорит о его богатстве, хоть и одежда истрепалась, зато графская натура в крови. Каждая пропорция лица, словно вылеплена по канонам золотого сечения — с простолюдином не сравнить. Но граф Накахара знает, как отвести от себя неподходящие вопросы, ввести оппонета в ступор. Ему часто приходилось участвовать в диспутах, где он побеждал парой брошенных фраз. — Извольте спросить сначала, кто вы? – шах и мат, незнакомец. Из всё ещё покрытых тенью уст человека послышался смешок, он приблизился к графу на шаг и совершил реверанс. Грациозно, плавно… — Пред вами бродячий бард, — он выпрямился, сложив руки на груди и наклонив голову вбок. – Извольте узнать ваше имя, мсье. — Лишь после того, как услышу ваше. — У меня нет имени. «Весьма странно» — граф Чуя отметил картавость этого незнакомца. Его речь приятна, он ведёт разговор отнюдь не как бродяга, а словно выходец из аристократии. Определённо. Реверанс динамичен, соблюдены формы приличия, словно на важном приёме. — В таком случае и у меня его нет. Туше. Граф решил не раскрывать незнакомцу тайну о своём происхождении. Вероятность, что его отец объявил графа в розыск, а в придачу за поимку коего огромное вознаграждение – велика. Чуя не верил в искренность людей и гуманность их поступков, тогда с какого перепугу ему выдавать себя незнакомому музыканту?... — Тогда будем знакомы, рыжий пещерный житель. На этих словах незнакомец сел на выступ, где давеча спал граф. Он откинулся на холодную каменную стену, закинул одно колено поверх другого, всё держа сложенными на груди руки, глядя с прищуром и интересом на юного графа взглядом тёмно-карих глаз, коему представилась отличная возможность полностью осмотреть внешний вид незнакомца, освещаемого яркими лучами солнца… Каштановая и густая копна кудрявых с концов волос переливалась от света солнца. На лице его, лишённом абсолютно любого намёка на загар не было изъянов, лишь небольшой шрам пересекал справа насупленную и тонкую бровь, а ещё один, по форме напоминающий молнию рассекал верхнюю губу слева. Это не выглядело мерзко, а наоборот привлекало внимание к скорченным в однобокой улыбке тонким губам. — Да как ты смеешь меня так наз… — граф осёкся, закипая и отведя взгляд в сторону. Ему нельзя выдать своего благородного происхождения, и будем честны – высокомерного нрава, какой имеется лишь у избалованных детей. — Вижу, на ты перешёл… Тщеславия не занимать. – незнакомец, выглядя абсолютно расслабленно и непринуждённо — лишь хмыкнул, качая длинной ногой. Одет он был довольно бедно, что совершенно не сочеталось с его манерами и красотой, которую не мог не признать граф. Помимо мятых брюк и грязных сапог, коими он болтал в воздухе, от чего грязь хлопьями падала вниз, на его тело была надета холщёвая рубаха с объёмными рукавами и коричневый жилет нараспах из замши. Плечи и шея были замотаны в шерстяной серый шарф. — Невежда. – процедил сквось сомкнутые зубы Чуя, оскорбившись прозвищу «Рыжий пещерный житель». Никто и подавно не смел его так называть, особенно с таким острым и надменным взглядом. Граф весь сжался от злобы, хмуря лоб и сложив брови домиком. Он рефлекторно оперся на одну ногу, другую выдвинув вперёд и отстукивая недовольный ритм, держа руки на груди сложенными. — Брось препирания, что ты тут забыл? Знаешь хоть, в чьих владениях скитаешься? — Позволь узнать. – сказано остро, с показной враждой и недоверием. — Так мы вторглись без разрешения… Знай, это земли величественного, мудрого и красивейшего графа — по имени Осаму Дазай, – незнакомец боготворил графа, словно лично знал его. – Я удивлён, что графские псы не разорвали тебя в клочья. Накахара осознал, в чьи владения забрёл… Об этом графе он слышал много слухов, большинство из них славили его щедрость и добродушие. — Тц, — пред глазами встал злобный оскал и мерцание собачьих глаз этой ночью, — Почти чуть не разорвали, знаешь, — граф сверкнул на незнакомца глазами, — Я не собираюсь продолжать беседу с тобой. И направился к выходу из пещеры, преступая тень и вставая под лучи солнца. — Куда пойдёшь? – протянул незнакомец, уже стоя позади. — Не твоё собачье дело. Граф, только пятками сверкая, направился чрез поляну прямиком в лес, не желая больше делить пространство с бродягами, хоть и на лицо один из них был вполне приятен, но уж не считая характера.V.
Он вновь очутился уже в более редком лесу: с пнями и вытоптанной травой – это говорит о том, что до графства осталось рукой подать… Мимо пробегают зайцы, громко ударяя лапами о землю, с сосен сыплется чешуя шишек, явно обглоданная белками. Где-то вдалеке постукивает дятел. Граф идёт уже довольно долго. По его расчётам, лес давно должен кончиться, открывая пределы города и деревень в округе… Ну хоть лесничий домик, или куст с ягодами. Граф не ел и не пил уже два дня, изнемогая от усталости, жажды и боли в желудке. Честное слово, ещё немного – и он окончательно потеряет веру в себя и свои силы. Вдалеке слышится быстрый хруст ветвей. Граф насупился, замерев и оглядевшись. Никого поблизости нет – лишь сосны, кусты и упавшие от грозы деревья, как вдруг он понёсся вперёд, убегая… За ним, прямиком из чащи леса, перепрыгивая препятствия массивными лапами бежал сеттер, срываясь на громкий лай. Голодному, едва стоящему на ногах графу не скрыться от него. Неожиданно лай сменяется на немощный скул пса, и граф, остановившись, видит его — лежащего на траве с кинжалом в груди. Лапы содрогаются, тело извивается в конвульсии, а знакомый, худощавый силуэт вынимает кинжал, окончательно и с силой прекратив мучения пса. Незнакомец из пещеры хладнокровно и без жалости смотрит на бездыханное тело сеттера, вытерев о колено брюк кровь с кинжала и убрав его за пазуху.***
Менестрель глядит вслед уходящему рыжему путнику, которого неожиданно для себя встретил в пещере, являющейся для него и его товарищей – местом отдыха и гульбищем… Он был ошеломлён, когда решил вернуться в пещеру, а там обнаружил рыжеволосого юношу, выползающего из-за сталагната. Не высокий, изысканно одетый в графский наряд, с тонким, аккуратным телом и лицом, на котором багровеют запёкшиеся царапины. Вышедший из темноты юноша сверкнул двумя яркими, лазурными глазами, а его волосы, имеющие рыжий, больше огненный цвет растрепались и висели неровным каскадом с плеч. Шёлковая рубашка была разодрана у шеи, а кружево приобрело желтоватый оттенок. Его колени тряслись от холода, аккуратные губы приобрели синеватый цвет. Он был больше похож на побитое и выброшенное, но благородное животное, а оттенок его волос и глаз был ведьминский, совершенно диковинный. Помнится, намедни в графстве прошёл слух о сбежавшем и разыскиваемом за большое вознаграждение сыне герцога из рода Шампань. Он отчётливо запомнил запавший глубоко в память портрет пропавшего графа Накахары, и даже глядя на рисунок на бумаге о розыске – был затмлён его красотой… Юноша, прямо сейчас стоящий пред ним – был его точной, но ещё более прекрасной копией. Музыканту не стоило совершенно никаких сил догадаться, что юноша, столь побитый лесом – ни кто иной, как сбежавший граф Накахара. Вот только он не шибко спешил возвращаться домой, не утопал в просьбах о спасении. Он совершенно бесцеремонно и нахально игнорировал диалог, ведя себя, словно избалованный ребёнок… «Воспитание голубых кровей видно сразу» — пронеслось в мыслях музыканта. На удивление, симбиоз впечатляющих манер и острого языка цеплял. «Вот ведь напыщенный дьяволёнок воплоти, небось явился прямиком из ада…» — думалось барду. Ах, если бы он знал, как был прав… Когда граф Накахара быстрым и уверенным, но с трясущимися коленями от холода шагом, двинулся прямиком в лес, низвергнувший его, и чуть было не убивший – внутри музыканта что-то сжалось. «Либо собаки, либо лес погубят его». И переждав, пока граф с полной уверенностью зашёл в лес, направился за ним.***
— З-зачем ты убил его… — запинаясь от злости, и резко подступившей к нёбу горечи процедил граф, подойдя ближе к истекающему кровью телу собаки. — А ты, как я вижу, действительно не прочь быть разодранным в клочья. — Да как можно быть таким чудовищем?! – Чуя встрепенулся, отпрянул от тела собаки и жгуче вглядывался в незнакомца. Тот смотрел стеклянным, полным абсолютного равнодушия взглядом на собачье тело. Ни один мускул на его лице не выражал сочувствия или сожаления. — Да ну, — янтарные глаза смотрели спокойно, – Захотел оказаться на его месте? Да пожалуйста. – он развернулся и стал уходить. Гордость и отвращение преграждали графу путь просить о помощи, но он понимал, что без содействия взаправду сгинет… — Эй ты, а ну стой. Бард остановился. Он зрел в корень проблемы, прекрасно зная, как заставить графа принять его помощь. — Мы должны закопать тело пса.VI.
Молча, не проронив и звука, они поместили тело сеттера в вырытую яму и засыпали чёрной землёй. Граф поник. И дело далеко не в псе. В его глазах темнело, идти было в тягость, а желудок издавал урчащие звуки. Едва ступая на корягу, попавшуюся им по пути – графа валяло из стороны в сторону. — Давно не ел? – бард не мог не обратить внимания на исхудалого, почти без жизненных сил графа. В ответ последовала ожидаемая тишина. Граф был не рад предложению вернуться в пещеру в компании незнакомца, – Ну, дело твоё. – бард пожал плечами. — У тебя не может не быть имени. – подал голос граф. Уж очень измученно и надрывисто он звучал. — Ну, у тебя же его нет. – усмехнулся музыкант, получая грозный взгляд от графа. — Вообще-то есть, но оно точно не для твоих ушей, бард. — Ух, как грозно. Говоришь так, словно я какое-то отрепье. – он усмехнулся. — А кто ты, если не оно? – граф выгнул бровь и их взгляды встретились. — Ты не думал, что я могу быть кем угодно?… — последовала косая улыбка. – Даже графом. Это было сказано с толикой уверенности, но Чуя не мог этому поверить, поэтому звонко рассмеялся… — Да ни в жизни. Ни один граф не будет шляться по лесу с менестрелями. — Ну, может, я никогда не хотел становиться графом? – бард отвёл взгляд и зашагал более уверенно, его лицо приобрело серьёзный вид. — Ерунда, никогда в это не поверю. — Твоё право. – он пожал плечами. Они оба шли по лесу, пребывая в раздумье. Время шло быстро. Солнце опускалось всё ниже к горизонту, окрашивая землю в более золотой. Незнакомец потрясающе ориентировался в лесу, словно ходил по нему всю жизнь. Уверенно, резво перепрыгивая через канавы, что не скажешь о графе, еле поднимающем ноги. Он запинался о каждый камень, каждый корень дерева, торчащий из-под земли, что-то едкое брызжа себе под нос, склоня голову вниз. Он не замечал, как идущий рядом бард внимательно наблюдает за ним. Где-то в закромах своей души он жалел его, не понимая, что же вынудило юного графа оставить свои будущие владения и скрыться в чужом графстве. Наконец, за перьями сосен виднелась та же самая пещера, только плохо различаемая в темноте. Внутри горел высокий костёр и доносилось чудесное песнопение менестрелей… — Пришли. Наконец, граф соизволил поднять свои очи. Он почувствовал в воздухе запах жаркого, втянув носом его аромат. Желудок заныл ещё сильнее, а изо рта потекли слюнки. — Кто они? – граф говорил про три мужских силуэта, освещаемых светом костра. — Бродячие музыканты — мои приятели. Тебе некого бояться. — А кто сказал, что я боюсь? – граф из последних сил пошёл в пещеру, а бард ухмыльнулся ставшему в мгновение ока энергичным от вкусного запаха еды графу. Первым в пещеру зашёл бард. — У нас гости. – серьёзности его голосу не занимать. Трое рослых мужчины вмиг застыли, теребя кончиками пальцев музыкальные инструменты. — Ну и куда ты опять пропадал? – спросил самый высокий из них. Бард насупился и отошёл в сторону, открывая вид на стоящего позади графа. Все открыли свои очи в изумлении — или от усталого вида графа, иль непонятно от чего. — Хочешь есть? – спросил бард, проходя к костру и садясь, оставляя подле себя место графу. Явно выглядя сконфуженно, граф подошёл и сел рядом с музыкантом, уже за обе щеки уплетавшего ножку цыплёнка. Три менестреля так и не могли прийти в себя, во все глаза уставившись на барда, которому, в свою очередь, было будто бы всё равно. — Дыру во мне просверлите. – всё так же невинно жуя ножку сказал бард куда-то в пустоту. К тому времени граф освоился, накинувшись на цыплёнка и картофель, не замечая пристальных взглядов. Они не выражали зла, разве что вселенское негодование. Но ответа не последовало. — Кто вы? – спросил уже другой у графа. — У него нет имени. – перебил бард. Граф чуть едой не подавился. — Как так? – уже три менестреля не могли ничего понять. Прокашлявшись, граф вытер губы о рукав рубахи. — Прошу прощения за свои манеры, но как мне известно, — он злобно зыркнул на барда. – У него его тоже нет. — Как это нет?! Имеется! – громко, в унисон пролепетали менестрели. – Осаму его звать. — Прямо как графа Дазая Осаму?... – Чуя пребывал в лёгком шоке и недоумении, почему бард не изволил сказать ему имени, а шутки про то, что он может быть графом уже казались вполне реальными. Атмосфера стала натянутой, граф Накахара пристально смотрел на… Осаму, а тот откинулся на землю. — Как графа, вот только графского в нём нет ничего, он — обычный бард, как и мы. – посмеявшись, менестрели встрепенулись и начали есть. В кромешной темноте, озаряемой лишь тлеющим костром запевает оркестр из трех менестрелей: один играет на виоле; второй на подобной флейте, похожей на современный кларнет; третий ударяет в квадратный тамбурин, сделанный из кожи, натянутой на раму. Осаму наливает бардам вина, пригубив сам, и угощает графа, завлеченного, словно в трансе от песнопения музыкантов. Тонкое звучание голосов, словно щебетание соловья. У каждого есть свой отрывок песни, в коем они рассказывают свою лично сочинённую историю: кто о принцессе в башне и отважном принце, кто поёт о морских Сцилле и Харибде, кто о прелестных единорогах и Бразилианских лесах… Осаму достаёт виолу со смычком, начитая петь и… Она звучит невероятно выразительно, глубоко, ее мелодии напоминают человеческую речь, разговор по душам. Ни один инструмент не способен так точно, проникновенно передать практически весь спектр существующих эмоций. Виоле нет равных в ситуации, когда требуется передать трагичность момента. Кажется, она плачет, рыдает. Низкие звуки инструмента схожи с мужским басом, верхние напоминают женский альтовый голос. Его подбородок лежит на обечайке инструмента, глаза прикрыты веками, брови сведены домиком... Музыка проникает внутрь его души, и после он начинает петь. Граф был восхищён пением менестрелей, но голос и мотив Осаму… Он юн, что не сказать про его сладкозвучный, бархатный и невероятно грудной голос. Насыщенный, яркий, сильный и звонкий. Стоя, подняв голову ввысь, он вибрирует в пещере… — Как вечер тих! Неспешно тает день, Стекая в воды медленной реки, Плащом ложится бархатная тень, И горести как будто далеки... Эта мелодия грустна, она не похожа на другие. Виола изнывает и хнычет в руках Осаму с каждым медленным движением смычка всё сильнее. Слова песни не о приключениях или подвигах, они о любви. Настоящей и искренней, именно той, ради которой сбежал граф от отца… — О чём-то тихо шелестит листва, Закатный луч – улыбкой на устах... И я молчу. Зачем нужны слова, Когда сияют звёзды в небесах? За пределами пещеры в ночном небе действительно сияют звёзды. Безмерное количество маленьких огней, словно разорвался жемчужный браслет и рассыпался на чёрное бархатное полотно… — Что есть любовь? Не восхищённый взгляд, Когда сияют радостью глаза, Когда они так много говорят Как сотней языков сказать нельзя. Мнение графа о незнакомце начинает плавно смягчаться. То, с каким трепетом и болью в голосе поёт Осаму — не может оставить в равнодушии. Он лжив — граф смог сразу же это понять, вот только невозможно солгать во время пения, даже если вы будете играть чужую музыку, стихи — не важно, что. В любом случае эмоции одержат верх над вами… — Что есть любовь? Не пенье соловья Под звёздами, меж розовых кустов. И кто-то рядом. И душа твоя С его едина. И не надо слов …Со стороны граф Чуя больше похож на маленького лесного зверька, пригревшегося на груди у человека. Музыка способна оголить душу не только барда. Она, как инструмент – действует на всех и каждого, кто позволяет впустить её внутрь себя. — Что есть любовь? Не поцелуй в ночи, Когда сольются губы и сердца, И кровь в ушах набатами стучит, И миг единый длится без конца. «О милостивый, как чудесна воля, Где небо простирается над полем без границ, И вороны над головою голосом своим покорным Шептали мне о чудных далях, без границ…» Бывало, граф Накахала писал свои стихи под сводом башни, утопая в одинокой грусти. Он мечтал лишь о воле. Фантазии охватывали его мысли, когда но мог часами смотрел в одну точку башни… — Любовь – она прекрасна без прикрас, Любовь – она ведь, в сущности, проста. Лишь, просыпаясь, видеть всякий раз, Как улыбнутся милые уста. Вино расслабляет, уносит приятной до дрожи в теле негой в сон, и юный граф засыпает… «Как странна, многогранна сущность этого менестреля»...VII.
Настало утро. Граф открыл свои очи на рассвете, оглядев мрачную пустоту пещеры. Ни костра, ни менестрелей… Словно всё это было сном, приятным миражем. Единственная деталь, сидящая у стены пещеры, Осаму — служит напоминанием о минувшем вечере. — Доброе утречко. – его голос сиплый, и он закашливается. — Ты заболел? – Чуя видит на себе накинутый шерстяной шарф, давеча висящий на шее у Осаму, – Ну конечно… Забери его. – Чуя стаскивает с себя шарф, подойдя к барду, и аккурат садится подле него. Заматывает шарф вокруг его длинной шеи, прикрыв спину и плечи. — Самому небось холодно. Граф закатил глаза, вспоминая. Осаму так ловко ориентируется в лесу… — Итак, — граф потягивается, и Осаму видит из-под рубашки рельефный живот, — Ты такой у нас отважный, аж тошно… Поэтому проведи меня в графство, этого, как там его… — Чуя помнит фамилию графа, но все так о нём льстят. — Дазай Осаму. – как-то меланхолично глядя на улицу хрипит Осаму. Теперь он выглядит бледно, с синяками под карими глазами. — Точно. Дазай… Вот туда ты меня и отведёшь. — И какова твоя цель? – Осаму как-то не шибко энергичен, словно целую ночь не спал. — Пока не знаю. Осаму нахмурил свой взгляд, всматриваясь в свои руки. В его голове явно шёл мыслительный процесс. Хилый, медленный, но процесс. — Радуйся, ведь мне туда же. С тяжёлым вздохом поднялся Осаму, ковыляя в лес, еле переставляя ноги, лишь изредка поглядывая на бредущего позади графа. Время шло. Чувствовалось, что графство близко — чаще мелькали обобранные кусты с черникой, малиной и калиной. Несколько раз под ноги попадали чужие миски и предметы обихода, что потеряли люди, пробегали псы, но никак не реагировали на путников, словно одного из них они или боятся, иль чуют его силу за версту. Графу Накахаре всё никак не давало покоя состояние Осаму. Прежде весёлый, ну или крайне напыщенный шут – вмиг стал хилым и болезненным. Он, то ли дело опирался на стволы деревьев, тяжело хрипя, но продолжал идти. — Если хочешь, можем отдохнуть, ты же валишься с ног. — Не хочу... – слишком тихо, дабы внять словам пролепетал Осаму. — Так, попридержи-ка коней. – Чуя, заметив, что Осаму вновь облокотился на ствол, удерживая себя от падения — подлетел и утянул его за собой на землю. Тот пытался вырваться из хватки, сжимающей его плечи, но попытки были сведены на нет. — Дай-ка сюда свой лоб… — лёгким движением ладони Чуя сгрёб свисающие локоны Осаму в сторону, нависая над ним на коленях, и прижал губы к взмокшему лбу. — Зачем ты целуешь меня в лоб? – заплывшим взглядом Осаму пытался разглядеть Чую, но у него не получалось. Веки предательски тяжелели, голова становилась слишком тяжёлой, а в пальцах пробирала дрожь. — Слушай, а у тебя жар, — заметил граф, перекладывая ладонь на его шею, — Да ты весь горишь, это очень не хорошо, – он обеспокоенно опустился на колени, садясь на свои ноги, и проверил рукой свой лоб. – У тебя определённо жар… — Нам идти совсем немного осталось, не переживай ты так. – он лихорадочно осматривался вокруг, вытирая стекающий пот с лица. — Да ну? Я не хочу тащить твой труп, знаешь ли. – на самом деле граф переживал. Очень. Он был наслышан о болезнях, гуляющий за пределами герцогства, слышал разговоры отца с доносчиками. Они говорили о числах умерших в данном месяце, и… Те каждый раз говорили о тысячах людских душ. Поэтому сейчас он был действительно обеспокоен состоянием Осаму… – А ну-ка поднимайся… — граф сгрёб тяжёлую и ноющую тушу, — Что-то ты слишком тяжёлый. Рука Осаму теплилась расслабленной и свисала вниз, пока граф буквально нёс на себе первого, носки которого застревали в земле, а сам он был не в силах на них устоять. Чуя всё думал, как бы бард не откинул концы. Он не знал ни места его проживания(если то вообще имеется), ни дороги до графства. Осаму лишь изредка поднимал голову и мычал туда, куда им идти… И он не ошибся. Спустя час они вышли из лесу и Чуя готов был взвыть от открывающихся пред ним крыш домов, гудение деревенских жителей, чуть поодаль замка… Да не такого, как у него. Он был довольно миниатюрный и состоял из нескольких башен белого цвета, вверху, словно колпаком накрытых крышами. Вокруг не было боевых башен, окна были большие и арочные, а внутри сего убранства восходил высокий донжон. Также, граф отметил много смотровых башен, виднеющихся за каменными крепостными стенами, а красота обрамляющих парковых зон, рассмотреть которую удалось, стоя на холме – восхищала. Вход в графство регулировал подвесной мост, сейчас откинутый поперёк рва с водой. По нему оживлённо передвигались обычные люди, ремесленники и купцы с повозками и товарами. Оживлённый поток говора и сплетен, криков и выяснения отношений. Пока Чуя, уже сам еле волоча ноги, с Осаму на плече зашёл в рой этой суматохи, ему чудилось, что сейчас его сшибут с ног, раскатают по мосту и закатают обратно, глазом не моргнув. Им удалось незаметно проскользнуть внутрь, пока проверяющий устроил ругань с носильщиком. Осталось дело за малым. Он доковылял с Осаму на плече к ближайшей хижине, уходя далеко от людских глаз, и упал, привалившись к стене, по которой сполз Осаму, словно ручей. — Куда теперь, эй! – попытки тщетны, — Ау-у, Осаму! – он стоял над ним, ударяя о щёки, иногда щипая и пытаясь привести в жизнь. — Во дво… дворец. – он еле дышит, хватая воздух ртом. — Как это во дворец? — Де-елай, что говорю я, Чуя… Накахара… Графа, словно кипятком ошпаренного отбросило назад. — И ты всё это время знал?! Из последних сил Осаму поднялся и сел, зарываясь руками в каштановые пряди, мыча и изнывая от немочи. — Твои. Рис-сунки на розыскных брошюрах повсюду… Ну конечно же я знал. — Ирод! Да как так можно! Накахара был в ярости, словно давно сдерживающийся вулкан. Слова магмой вытекали из его уст, опаляя всю обстановку вокруг. Он, сидя о стену напротив Осаму, извергал проклятия в воздух, непонятно кому адресованные. — Слушай, мне нужно во дворец... – только и выдавил Осаму. Но эти слова смогли пробиться сквозь гнев Накахары и он вдруг осознал весь ужас. Больше не проронив ни слова, он поднял на себя Осаму и потащился с ним во дворец. Высокие башни и вход было легко заметить, поэтому Чуя без труда ориентировался на новой территории. Ему здесь понравилось: много зелени, у каждой хижины цветут нежно-жёлтые лилии с крупными соцветиями, видимо так полюбившиеся графу Дазаю, и слышится пение птиц. В своём герцогстве Чуя никогда не слышал пение жаворонка или ласточки, лишь хриплые крики воронов. И вот они у стен замка. Высокая, деревянная дверь с ручкой в виде головы льва издаёт очень громкий стук, когда граф Чуя пытается достучаться до слуг и открыть двери. Ему думается, что их — грязных, усталых бродяг выкинут на улицу, и глазом не моргнув, но… Грузную зверь со скрипом отворяет миловидная прачка. Вначале её лицо выражает недоумение, как вдруг, заметив знакомую копну смольных волос она начинает криками звать слуг, выхватывая Осаму из хватки Чуи. — O mon dieu! Мой мальчик!... – она нежно выхватывает Осаму, заводя его внутрь и отдавая слугам, которые куда-то с трепетом его уносят. – А я знала, знала, что тебе не стоит пропадать в этом лесу! – женщина порхнула вверх по ступенькам прямиком за слугами, оставляя Чую совершенно одного в зале…VIII.
Большое, светлое помещение с преобладающими жёлтым и белым цветами в интерьере, большими подвесными люстрами и лепниной под потолком. Цветы стояли в больших горшках на полу вдоль лестниц и окон: те же лилии, алые розы и люпины. Аромат цветения и преобладающий запах лилий так пленил, что Накахара было уже забыл о усталости, расплывшись в кресле, где он сидел. Вдруг, в главные двери вбегает знакомый мужской силуэт – это известнейший лекарь, служивший в былые времена семье Накахары. Полный, бородатый мужчина быстро вбегает на лестницу, несясь со всех ног наверх, куда унесли Осаму, не замечая Чую… А он, уже было лицо стал прикрывать ладонями. Если позвали этого врача – значит дело серьёзное. В ответ на нарастающую тревогу Чуя стал кусать губы, хмуря свои брови и теребя пальцы. Его всё мучили вопросы, много вопросов, которые он хотел задать именно Осаму, но главный звучал так: «Кто ты, чёрт бы тебя побрал?!»… Спустя много времени ожидания и перебирания тревожных мыслей в голове, к его плечу прикоснулась нежная женская рука, легко потряхивая и обращая на себя внимание. Это была та самая женщина, что отворила им дверь. Миловидная — её лицо цвета крови с молоком и серые глаза выглядели до ужаса добрыми, а губы улыбались. — Юноша, ах юноша, благодарю вас!… Вы спасли нашего графа от смерти. – в уголках её глаз выступили слёзы, которые она смахнула пухлой рукой. Теперь Чуя всё понял. С ним не шутили, на прямую говоря о своём статусе, да что уж говорить, ведь Осаму вылитый граф. Но… По что ему эти менестрели и лес, когда есть такое графство, любимый и любящий его народ, власть и свобода? Накахара сам являлся графом, поэтому статус Осаму ничуть его не пугал. — Не стоит, это он мне помог… — Чуя вдруг засмущался, вспоминая все вещи, что испускал в адрес Осаму, или если быть точнее – графа Осаму Дазая. — Разве?... Не поведаете ли вы мне историю? – прачка присела в кресло рядом и стала внимать каждому его слову… Время шло. Мимо проходили слуги, странно поглядывая на явно потрёпанного юношу и прачку, увлечённо беседовавших друг с другом. Чуя и сам не заметил, как рассказал абсолютно всё, впредь до своего происхождения, отца-тирана, его терзаний и побега из герцогства. Он говорил о Осаму так величественно и благодарно, с горящими глазами, что это замечала только женщина напротив. С трепетом он повествовал о их дороге, состоянии Осаму, о его потрясающем голосе и чудной игре на виоле. Сама же она, восхитившаяся графом Чуей, и понимающая с кем говорит – вкратце, но не без энтузиазма рассказала о том, кем является графу, каков он и о его правлении. — Юный граф, вы правы в том, что Дазай Осаму – чудесный человек… Так о нём скажет каждый без толики сомнения или лжи, я вас уверяю! А его родители… Ах, как жаль, как жаль… Чудесные люди были! Папенька его – хмурый, да добрый человек, всем помогал. А маменька, подруга дней моих суровых… Нежнейшая женщина. Так сильно любила графа, что отдала жизнь за него, кровью истекла при родах, бедняга… Отец его тогда сильно страдал, и пил много, но сына любить не преставал. Вот только про подданных и жителей графства забыл, вот и умер два года тому назад. Нелегко Осаму тогда пришлось, унаследовал он запущенное графство в свои шестнадцать лет отроку, но справился с этой ношей, да лучше отца своего… Земля ему пухом. Я же, простая прачка, но давнишняя подруга его маменьки, любила его как родного, растила… Такой он конечно у нас распрекрасный юноша… Красив, ой как на мать похож глазами! А ростом точно в отца вышел. Ехиден, но добр, весел! Сильно его жизнь помотала… Много, кто титул украсть хотел, заполучить в свои руки обманом, а он… Умён не по годам! Это всё учителя его любимейшие. Но вот сказал он мне как-то, что музыкой заниматься хочет. А я что? Ну как же отказать? Наняли мы ему учителя, виолу купили. С тех пор он и поёт, пишет стихи, да какие! Мелодичные, рифмы заморские, а голос ангельский, уверяю я вас! А вот сейчас он захворал, ах, граф Накахара, как я вам благодарна!... – женщина больше не могла сдерживать слёзы, была она второй матерью ему. Чуя всё понимал, особенно разделял качества графа Осаму… Честно говоря, уж очень запал в сердце Чуе граф Осаму. – Оставайтесь у нас столько, сколько вам заблагорассудится! Здесь вам только рады! И Осаму будет рад, друзей у него, кроме нас нет, с вами может он и расцветёт! Радость на лице её было видно за версту, да и идти Чуе было не куда… Так он и решил остаться, найдёт работу, освоится. Начнёт жизнь с чистого листа, как он и мечтал...IX.
Так, сбежавший и вмиг утративший своё наследство, юный граф обрёл крышу над головой в новом и чуждом ему графстве, но так манящем неизведанностью. Прачка, представившаяся, как Люсинда – показала ему новую комнату графа. Да не как он представлял себе, а под стать ему. Светлую, на том же этаже, где находятся покои графа Осаму. В ней была большая, с балдахином кровать, чудеснейший резной шкаф, письменный стол у арочного шкафа и собственная ванная комната. О большем Чуя и мечтать не мог... Лес настолько его измотал, что дойдя до кровати, он упал на неё вниз головой и уснул… Не помнится, сколько он проспал, но открыв глаза в свете свечей, он понял, что за окном – ночь. В комнате чем-то вкусно пахло, и сев на край он увидел еду на серебряном подносе. Остывший, но не менее вкусный рис с овощами и мясо приятно тяжелели в изголодавшемся желудке Чуи. Он запивал всё это дорогим вином из серебряного бокала с узорами и клеймом в виде змеи. В качестве десерта стоял яблочный пирог с кремом… Ох, как приятна такая вкусная еда после нелёгких скитаний по лесу. Вдоволь насытившись яствами, Чуя направился в тёмную ванную, перенеся туда свечи. Она была мраморной, с миниатюрной ванной, биде и раковиной. Наконец, спустя много времени граф скинул с себя ветхую одежду, сев в горячую воду и наконец расслабившись… Все его мышцы получали долгожданное наслаждение, он вымыл свою кожу душистым мылом, с ароматом роз, намылил огненные кудри, приводя себя в привычный облик, и вышел обратно в комнату абсолютно нагим. Не став вытираться или одеваться, Чуя залез под тёплое, с приятной тяжестью одеяло, засыпая… Он видел приятнейшие сны с райскими садами, морями и вкуснейшими красными яблоками. Проснувшись на рассвете, он ощутил себя наконец в защите, словно попал домой. Он точно знал, что находится в нужном месте, в нужное время. Вылезя из-под одеяла, он открыл резной шкаф и распахнул его. В нос ударил аромат свежего белья, а пред ним висело множество одежды: кафтаны, кюлоты, сюртуки. Но взгляд зацепился за узкие брюки, накрахмаленную рубаху и чёрный жилет. Обувь, что странно – была в точность под размер его ноги – высокие кожаные сапоги на каблуке. Чуя вновь ощутил себя графом, осматривая с ног до головы в зеркале, вычёсывая свои кудри, вьющиеся от чистоты. Он исхудал, скулы стали острее, а костяшки выпирали. Ему скорее хотелось изведать замок, где он находится, а первым делом проведать своего спасителя, хозяина сего места. Графа Осаму Дазая… Выйдя в прохладный коридор, он свернул направо, и стуча своими каблуками, направился искать покои графа. Будь он простым человеком, не смел бы так нагло и бесцеремонно стучать в самые роскошные двери на этаже. И о чудо, ему кто-то хмыкнул изнутри сиплым голосом. Толкнув и входя в тёмные, прохладные покои, Чуя закрыл двери и огляделся: ещё более роскошная, но в меру вычурная мебель, лилии в вазах и большая кровать. Постельное бельё было взъерошено, скомкано, но обитателя нигде не было видно… — Утречка, – просипел хриплый голос Осаму с окна. Чуя встрепенулся, подходя ближе и смотря в такие опьяняющие, немного красные глаза Осаму. Он выглядел помято, но уже чисто. На нём была синяя шёлковая пижама, а сам он сидел на тёмном подоконнике. Окно было закрыто портьерами алого цвета, его нога свисала вниз, качаясь, а на другой, что была согнута – лежали руки и острый подбородок графа Осаму. В целом, он выглядел более здоровым, чем вчера. Определённо. – Выглядишь… По-графски изысканно. Так странно, но этот голос вызывал внутри Чуи странные эмоции. Что-то радостное и родное, уютное. Его хотелось слушать вечность, долго смотреть на лицо Осаму и запоминать каждый изгиб. — И тебе, граф Осаму Дазай, — это было сказано с показной иронией, но глаза выдавали трепет и желание быть рядом, — Болеешь? – Накахара изогнул бровь, изучая собеседника и порхая на подоконник рядом, касаясь обувью тонкой и оголённой ступни Осаму. — Жить буду, да и мне вроде как уже лучше, — Осаму cклонил голову, заворожённо смотря на Чую, а тот в ответ улыбнулся уголками губ и отвёл взгляд на постель. Он отметил, что в комнате Осаму пахло лилиями, немного пылью и мускусом. У его кровати стоял недоеденный завтрак и осушенный бокал с вином. — Я рад за тебя. Так они просидели на подоконнике довольно долго, обсуждая все события минувших дней. У каждого за плечами была своя завораживающая своей рискованностью история…***
С того момента прошёл год. В герцогстве графа Шампань бесчинствовал народ, свергнув его и завладев властью. Все искали молодого наследника, исчезнувшего в ночи, словно ворон. В то время в графстве графа Осаму дела становились всё лучше. Пошёл слух о его скорой женитьбе на чудесной девушке, волосы которой горели огнём, а в глазах можно было увидеть всю синеву неба… Говорили, что она ловка, словно ворон и безумно умна, помогая графу Осаму заводить дружбу с заморскими купцами. Графство богатело, территории расширялись, а слухи преумножались. Помимо празднеств каждую субботу, появилась новая традиция – выступления музыкантов. Двери в графство всегда были открыты для бродячих менестрелей, сказочников и странников. Но главным музыкантом был некий, прозвавший себя Лисом. О его умении взывать к сердцам людей при помощи стихов и песен гласили легенды. В своих сочинениях он прославлял любовь, высмеивал сатирой пороки и чудно играл на виоле… Рыжая девушка — длинные кудри, В синеве глаз — ни намека на ласку. Пусть она даже и не колдунья, Только и жить с ней, наверно, не сладко. Только кому же такая нужна-то? Гордость сейчас не в цене и не в моде Незачем даже ходить по гадалкам — Всех женихов ей дороже свобода. -Странные речи у девушки этой, Странные взгляды, неясные думы... Как же такой ей живется на свете? -Ну ее! Что с нее взять-то, с колдуньи... Часто уходит куда-то надолго, В час предрассветный, холодный и жуткий Часто сидит по ночам на пороге Рыжая девушка — длинные кудри. -Но неужели всегда одинока? -Знаешь... По летам такое бывает: Выйдет девчонка та утром из дома, И на неделю из глаз пропадает. После вернется на утренней зорьке — Лис до калитки ее провожает. Рыжая ведьма ему улыбнется, Лис, точно призрак, в тумане растает. Всяко бывает...Не наше то дело. Пусть ее! Главное, что б не вредила. ...Рыжая ведьма на солнце глядела, Рыжая Лисьего Князя любила. Запевал чудесно Лис, стоя на сцене и плавно водя смычком о виолу. Смотрел он точно в одно место, за высокий орешник, не отрывая своего влюблённого взгляда. Закончив, под аплодисменты и множество бутонов лилий, он ловко спрыгнул и исчез в толпе, захватив с собой один лишь нежнейший цветок, направляясь к орешнику, где ждал его возлюбленный – граф Накахара собственной персоны, прячущий порозовевшие щёки и улыбку за рукою с перстнем. — Голубушка, как хороша!... – Лис, точнее граф Осаму Дазай порхнул к своему ворону, зажимая соцветие лилии меж зубов и рьяно улыбаясь. Его коньячные глаза сверкали, смотря в два сапфира. Чуя, зажимая зубами лилию, высвободил её из уст Осаму, сжимая в руках и втягивая нежный аромат. На его носу осталась рыжая пыльца, которую Осаму ловко смахнул, аккурат беря за подбородок Чую и нежно целуя в губы, вкуса вишнёвого вина. — Я так сильно люблю тебя... Фраза застыла на губах обоих графов, так сладко целующихся за высоким ореховым древом…