Огонёк

Костер, бывший в лагере очагом жизни, центром мироздания, собрал вокруг себя почти всех путешественников. Усталые воины-путники все, как один, грели руки в жарком воздухе, иногда шипя от попадающих на оголенную кожу искр. Вокруг этого светоча тепла и спокойствия царил собачий холод — в Ферелден пришла поздняя осень. Нет, снег ещё не лег плотными шапками на худые кроны окружающих очередную стоянку деревьев; с тонких веток-лапок лишь капала ледяно-жгучая влага, оставшаяся после жестокого ливня. До сих пор гром властно оглашал окрестности, но это было уже далеко на восток от лагеря. Героиня на пути к успеху, в миру Элисса Кусланд, сидела у очага, подставив ему замерзшие стопы и обхватывая острые коленки руками, покрытыми шрамами от прошлых битв. Кожаные перчатки, лежавшие рядом с ней, были покрыты бурой корочкой крови и исполосованы длинными, узкими дырами от мечей. Давно героиня уже отложила их, с тоской подумав, что до ближайшего города ой как долго, а у Бодана легких перчаток может и не оказаться. Но мысли о житейских, по сути, мелочах недолго занимали голову Кусланд. На их место пришло предназначение, неумолимый рок, нависший над её головой, как звезды и луна этим, без сомнения, красивым поздним вечером. Хотелось расслабиться, но за релаксацией следовал сон, а за сном — кошмары. Неумолимые, безжалостные, жестокие видения изуродованного дракона, ведущего из недр стонущей земли легионы порождений тьмы, заставляли просыпаться в холодном поту и осознавать, что это ты, а не вечно перебравший Огрен, разорвала свою подушку на куски и вопила, перебудив нервную половину лагеря. Затем всегда приходили мысли о людях, уже убитых несметной толпой тварей, рожденных ужасающими матками. Насаженные на уродливые, истекающие ядом и кровью копья, брошенные гнить и кормить червей на улицах, они были как флагштоки и знамена, издали кричащие о прошедшей здесь неумолимой орде, а пораженные мором животные, влачащие свое полное боли обреченное существование, были её глашатаями. Ветер разносил сладковатый запах смерти на километры вокруг, заражая все отчаянием и смутой. Казалось бы, в такой жизни, полной опасностей, кажущейся бессмысленной, с маячившей в конце неизвестностью вкупе с обреченностью, не могло быть светлых пятен. Но это было не так. Тишину развеяло пение нечаянно подавшей голос струны. Кусланд отвела пустой взгляд от ритмично пляшущих на дровах и углях языков пламени и повернулась направо. На лице её заиграла улыбка, такая свежая и искренняя, что даже не верилось. Парадоксально. Лелиана вышла из своей скромной палатки, лишь кокетливо украшенной парой строгих атласных лент. В хрупких с виду руках — Кусланд усмехнулась, припоминая, как бард намедни свернула ими шею зазевавшемуся продажному стражнику — она осторожно несла любимую лютню. Шмоплз выполз за ней, смешно тыкаясь в ногу хозяйки. Наклонившись, Лелиана ласково погладила его за ушком, и от удовольствия тот зажмурил слепые глаза. - Который час ты уже такая грустная, - известила она Кусланд, присаживаясь рядом, на истертый в походах матрац. Героиня подвинулась, уступая ей место у очага. - Это все видения, не так ли? На лице у девушки отражалось искреннее беспокойство за боевую подругу. Кусланд же, глядя на её искаженное тревогой лицо, в настороженные голубые глаза, ощущала лишь такое редкое умиротворение. Ей было приятно смотреть на волосы: такие насыщенно-рыжие, поразительно настоящие, а не крашеные дешевой хной с отвратительным запахом, они отражали свет костра, сияя, как корона, даже само солнце. Нет, для Элиссы они затмевали и его. - Не будем об этом, - Кусланд улыбнулась краешками губ, всеми силами изгоняя из мыслей тоску и безысходность. Слишком уж долго они там были. Шаловливая рука, покрытая свежими царапинами после вечерней стычки с моровыми волками, легко коснулась рыжих прядей, мягких, словно шёлк. Даже цвет и форма не могли затмить этого потрясающего ощущения, будто вода струится сквозь пальцы, но не утекает, а остается. Неизменная. Лелиана хихикнула и невольно улыбнулась, будто принимая правила одной им известной игры. - Мне кажется, что ты восприняла тот разговор о прическе слишком буквально, - со смехом заметила она. Кусланд медленно кивнула, усмехаясь: - Так и есть. Не отрывая взгляда от подруги, Лелиана взяла лютню поудобнее, и тонкие пальцы начали перебирать послушные струны. Элисса прикрыла глаза, расслабившись. Ей всегда нравилась именно эта мелодия: медленная, красивая, такая успокаивающая, что хотелось лечь и не вспоминать больше ни о порождениях тьмы, ни о долге. Она делала их миражом, хотя сама была не более, чем потоком звуков. Изумительных звуков. - Иди сюда. А шёпот Лелианы, медом разливающийся по сознанию, ещё слаще. Секунда — и мрачная воительница Кусланд, гроза порождений тьмы, уже у ног хитрой бардессы, очаровавшей словом и песней. Кладет непослушную голову ей на колени, окончательно отдавая себя на милость победительницы. Сейчас один из немногих моментов, в которые ей хорошо — и все равно, что на них смотрит весь лагерь. Закрывая глаза, одолеваемая тяжелой полудремой, сменяющей часто кошмарный сон на извечном посту, Элисса всегда видела непроглядную тьму. Даже тогда темная сторона её сущности, принятая вместе с кровью порождений тьмы, не отпускала её. Но с недавних пор на краю сознания возник яркий огонек, рыжий костер надежды, становящийся тем ярче, чем пронзительней звучали струны лютни Лелианы. Музыка оживляла саму её душу, дарила то, чего не могли дать никакие слова, силы магии или клинка — спокойствие. То, в чем Элисса нуждалась больше всего. И все благодаря её рыжему огоньку, который она захватила с собой с затухающих углей Лотеринга. - Лелиана, - она позвала тихо, почти неслышно, будто листва шелестит, но бард сразу же отвлеклась, внимательно глядя на нее. Готова слушать любой приказ. И кто это тут кому подчиняется, спрашивается? - Может, споешь... только для меня? Бард кивнула, и на её нежном лице расцвела заговорщическая улыбка. В эту ночь, укутанную теплым маревом дыма от костра, Элиссу не будут мучить кошмары.