Рассвет сотрет мой сон в окне, Где светит твое имя мне. И даст вздохнуть, и даст пропеть, Чье имя мне было милей. polnalyubvi — лишь бы не снилось
Он давно уже не думал о моральных принципах. Их нет. Конечно, надо бы убиваться, ненавидеть и звенеть отвращением, но это бесполезно. Волосы горят самым настоящим золотом. Наваждение кажется таким плотным, что, кажется, его можно потрогать и пропустить меж пальцев. Наблюдать за тем, как ускользают воспоминания, давно уже прошедшие мгновения. Вегард протягивает руку. Протягивает и надеется на то, что его пальцы сломаются, кисть вывернется, но ладонь касается этого золота. Золотая сказка смотрит невнятно, растерянно. Вегард с тоской думает, что эту сказку придется прогнать. Порвать и сжечь. Тело под его ногтями кровоточит. Сказочные губы мягкие, чуть дрожат. Воспоминания смешиваются, кипят, стекают по телам капельками пота, слезами по ресницам и стонами с губ. Криво обрезанное золото, сжигающее подушки; розовые губы; те же веснушки на плечах… Что Магда в свое время, что Джетт дарят ему одни эмоции. Одну бурю. Вегард давно уже не думает о моральных принципах. Их нет. Сгорели. Он не виноват. Последние крохи здравого смысла сгорели в рыжем золоте; и винит он именно невинные глаза, дрожащий, тихий шепот и эти кудряшки, в которых путается смех, взгляд Вегарда.***
Гнев рвался наружу закатыванием глаз и судорожным вздохом. Два года Вегард не видел эти темные глаза и не терялся в лабиринте рыжего золота, и это все за два года обрело характер. Линия губ стала жестче, глаза приняли хищный вид, но как же это все не вяжется с испугом, заплутавшим в едва дрожащих ресницах. Вегард вновь тянул ладонь, теперь уже радуясь безнаказанности. Трепета не было — трепет был уместен два года назад, когда сказка была совсем еще юной. Вегард вспомнил, как порвал и сжег чужую невинность, и ему стало жарко от осознания того, кого же он опустил. Сына. Эти мысли пьянили не хуже бренди и возбуждали так, что Вегард ощутил эту тяжесть всем телом, всей кожей. Сказка дрожала, шепнула совсем тихое «Пожалуйста, Вег…», и это звучало так беспомощно, что Вегард сипло выдохнул, усмехнулся ему в ухо тихим «Долг платежем красен». Он хочет — и он получит. Ладонь накрыла чужую шею, пальцы невесомо огладили острый кадык. Вегард сжал его шею, борясь с желанием развернуть Джетта к себе и начать душить по-настоящему, чтобы увидеть дымку в его глазах, страх и беспомощность щенка, угодившего под телегу, беспомощность совсем еще юной девчонки, которая понимает, что вот-вот перестанет быть девочкой… Джетт уже не ребенок, и потому невинность из его фигуры выветрилась; он вытянулся, стал угловатым. Юношеская фигура окончательно сформировалась. Так даже интереснее. Тянуло спросить, пачкал ли Джетта еще кто-то за эти два года, но Вегард решил оставить эти издевки на потом. Вегард усмехался, смотря ему в глаза и старясь запомнить эти изломившиеся, хмурые брови, слезящиеся глаза и чуть приоткрытый рот. Он обдал горячим дыханием шею и плечо Джетта, а затем накрыл поцелуем. Джетт вздрогнул, рванулся прочь, но Вегард раздраженно взрыкнул, сжал его шею и крепче сдавил его запястья, не давая вырваться. Он вдыхал запах его тела, кусал до шрама, до крови, по-звериному, так, что у самого на ресницах закипели слезы от желания, — и голова его кружилась, тело становилось тяжелым и горячим, а мысли не задерживались в голове. Единственное, что там стучало, помимо желания, было умиротворенное «Масло в шкафчике…» Джетт пялился в стену, изо всех сил стараясь укротить сбившееся из-за слез в глотке дыхание. Он понимал, что нужно просто забыть себя, свое тело и все остальное. Позволять себя кусать, душить и… Он всхлипнул, тут же прикусив губу, и услышал тихое фырканье, отдаленно напоминающее смешок. Вегард вновь его осквернял. Краски тускнели. Слезы растворялись в звездах. Взмокшие тела, попытки уйти от боли и что-то едва уловимое, зреющее на грани сознания, но до чего никак не удавалось дотянуться, чтобы поймать это и как следует раздумать. Когда Вегард поднялся к нему из холодной и темной бани, где приводил себя в порядок, Джетт уже прекратил дрожать. Вегард прислушался. Тот тихо сопел, даже не поменяв позы — на животе, вжавшись щекой в подушку. Разве что ногу опустил и обнял себя под ребра. Вегард не стал его будить. Накрыл одеялом его тело, попутно то ли обрадовавшись, то ли разочаровавшись тому, что укусы, царапины и букеты засосов и гематом выглядели не как ужасающая картина, а просто как перебор. Наверно, странная помесь эмоций называлась стыдом. Вегард сел на край постели, разглядывая еще совсем недавно беззвучно всхлипывающего и дрожащего Джетта - и сейчас в этом образе не было чего-то возбуждающего. Кудрей больше не было, был бритый затылок. Пухлость в губах пропала, и ей на смену пришли ранки — зачем только кусает… Тело испорчено синяками и чисто мужскими гранями. Юноша спал. Вегард не сдержался — наклонился и прикоснулся сухими губами к его виску. Джетт уже вырос. Поцелуй стал благословением сыну от отца. Дверь тихо закрылась. За ней остался спящий и не видящий снов обесчещенный юноша, который легко научится жить дальше. Ночь была совсем тихой. Вегард кое-как разделся, стараясь не будить жену, и лег рядом, обняв ее под грудью. Та тут же завозилась, повторяя знакомые изгибы своего мужа, чтобы прижиматься к нему всем своим телом. Вегард потянул носом, вдыхая запах ее волос. Золото, розовые губы и веснушки на плечах больше не будут тревожить его сознание. Они оба готовы двигаться дальше, ведь время — лучший лекарь. Они навсегда забудут обо всем. Воспоминания будут настигать их только в кошмарах.