Точка замерзания.

– Знаешь, я бы убил любого, кто решит, что сможет заменить мне тебя. – так улыбаться предвестник умеет только при встрече с ним: не скалится, не темнит, борясь с навязчивыми мыслями больного учёного. Сейчас у Дотторе другие планы: в руках цветы, а не скальпель, на плечах выглаженная рубашка, а не лабораторный халат. Да и Снежная так далеко. Можно вглядываться в даль, но за горизонтом не встретиться взглядом с заснеженными пиками, меж которых бушуют потоки вечного мороза. Но и в Мондштате наступает осень, сырая и ветреная. Влага росой скапливается на лепестках роз, обласканных холодным воздухом. Цветы из теплиц Снежной стойкие, а этим сортом второй предвестник занимался лично, пусть и не любил ботанику. Ему просто хотелось вложить свои старания в этот подарок, и Дотторе передаёт цветы, так ласково глядя на любимое лицо. Маска здесь ни к чему. Этому человеку предвестник открыт душой практически с первой их встречи, с первого глотка местного вина. Перед ним доктор открыл все свои шрамы ещё так давно, представ нагим, с полным доверием в глазах. И этот особый блеск во взгляде мужчина несёт по сей день, а сколько лет прошло? Пятнадцать? Двадцать? Предвестники не должны любить, поклявшись царице быть верными, но глаза выдают то, что свое сердце доктор отдал другому и не жалеет. Положил бы свою жизнь не на службу госпоже, а за то, чтобы чаще бывать в Мондштате и ночами из объятий наблюдать за тем, как над роскошными лозами, меж деревьев, лениво порхают кристальные анемо бабочки. Глаза не умеют врать, они – зеркало мечтаний и переживаний, поэтому Дотторе выбрал ничего не видеть и не выдавать себя, сменив старую шутовскую маску на ту, что похожа на лик чумного доктора. Они видятся редко и лишь в моменты, когда луна побеждает солнце, свергая его с небесного свода вдаль, за горизонт. Днем слишком шумно, слишком много людей вокруг. Да и по делам Дотторе перестал посещать Мондштат лично. За него это делают клоны, мыслящие, как их создатель, но не отравленные таким страшным ядом, как любовь. Предвестник больше не может быть не предвзят, когда дело касается города свободы. Он готов пойти на многое, чтобы уберечь единственного человека во всем Тайвате, способного принять и понять сумасшедшего учёного, назвавшего его гением, а не монстром. Как предвестнику, Дотторе не позволительна такая слабость, но вот как человек, отвергнутый обществом, он воспылал неподдельными чувствами к единственному проблеску понимания, заботы, что никогда не испытывал. – Помнишь, я говорил, что они подыскали мальчишку на один из низших номеров? С одной стороны, я рад, что перестану решать вопросы экономики, с другой, я перестану так часто приезжать к тебе по делу. Первый и так сквозь зубы даёт мне разрешение на поездки. Догадывается. Он видел мои глаза в тот вечер. – кладбищенская земля мокрая и промерзшая, но это не мешает доктору прилечь рядом, забыв о состоянии светлой формы предвестника. Глянув в бок, на надгробный камень с застывшим любимым лицом, Дотторе смотрит на него, как на живое, и цветов он всегда приносил пять, девять или пятнадцать, всегда нечетное количество, будто не верил в смерть, сломавшую его жизнь на до и после всего пять лет назад. Всего... Кто-то за это время успевает смириться, отпустить и идти дальше, но не Второй Предвестник Фатуи. Он приезжает сюда всего два раза в год, в день рождение погибшего и.. – С днём твоей смерти, Крепус. – под конец этой фразы Дотторе надрывисто смеется, всё-таки он достиг той точки, о которой говорил когда-то. Все Предвестники рано или поздно до неё доходят: до точки замерзания, когда в глазах теряется искра жизни, как болезнь проходят искренние чувства и эмоции. Пьеро, Синьора, Капитано — они все давно промерзли ложью до костей в стенах Заполярного дворца. А доктор держался, жил от поездки до поездки в Мондштат, там же наслаждаясь компанием Рагнвиндра старшего и отогреваясь его пламенной натурой. Но насквозь "промёрзнуть" заставляет понимание: это он дал владельцу винокурни глаз порчи, сам его убил. Самая большая ложь в тёмной душе Дотторе даёт ему проблеск надежды. Он врёт сам себе, что всё еще достоин этой любви, что сможет быть рядом. Сможет, но не в том состоянии, какого хочет достичь сам Предвестник: вернуть винодела к жизни, но учёный раз за разом осекается, спотыкается об одни и те же ошибки и постепенно замерзает, теряя рассудок, сожаление и совесть. «Теплая рука, протянутая через талию, медленно поглаживала бок предвестника. Тот очень удобно устроился. Кресло в кабинете Рагнвиндера было мягким и уютным, но Дотторе занял самое лучшее место: на коленях винодела, вытянув ноги на стол, а лопатками прижимаясь к широкой груди. Крепус давно привык, что его занимают таким образом во время заполнения бумаг, да и сам оказывался в подобном положении. Сегодня именно Дотторе нуждался в том, чтобы пригреться рядом, принимать ласки и слушать размеренное дыхание, иногда прерываемое усталыми вздохами. Рагнвиндр этим вечером проверял состояние капитала винокурни, а доктор сверлил взглядом гневное письмо от Первого. Лист уже успели смять, отбросить на пол, надорвать, но вот Предвестник вновь перечитывает замечание о безрезультатном нахождении в командировке. Это раздражало, вынуждало напряженно ёрзать и уже в сотый раз ворчать Рагнвиндру о своих недовольствах. – Сам бы приехал и исследовал проделки Рэйндоттир. Следы гончих разрыва в Вольфендоме – это не шутки. Донести то, что чужие результаты работ могут помочь моим исследованиям просто невозможно. Он не только безглазый, но ещё и глухой. – Дотторе, послушай. – прерывая очередные недовольные возгласы, Крепус осторожно начал говорить, чтобы не показаться незаинтересованным в проблемах предвестника, не обесценить его злость, на которую он, на самом деле, имеет право. – Ему не понять твоих опасений, он не видит всех твоих амбиций. Я верю, что твои исследования важны. Читал вчера твои записи о Вольфендоме. Я мало что в этом понимаю, но твои слова читаются складно, четко. – ученый повернул голову в сторону винодела, удивлённо глядя на него. Рука крепуса аккуратно легла на чужую щеку, потянув к себе ближе. Поцелуй, больше похожий на касание, согнал закипающие в груди эмоций, сглаживая пыл доктора. Он всё так же смотрел в алые глаза напротив, так похожие на его собственные, но без пелены злости, сумасшествия. Единственное, что там можно было разглядеть — лёгкое опьянение. Нахождение Предвестника так близко, его задумчивый взгляд и складные речи о науке на самом деле пьянили Крепуса, за это он любил этого предвестника. Они слишком похожи: оба могли говорить о любимом деле часами, Рагнвиндр — о виноделии, защите города, семье, а Дотторе иногда терял счёт времени, когда рассказывал о своих исследованиях. – Он считает, что я слетел с катушек. Все и всегда так считали. Мне кажется, я вновь на той грани, когда совсем поеду крышей. – он редко говорил о своих чувствах вслух, иногда казалось, что ничего, кроме крови и науки, его не волновало: обходило стороной. Но в теплых объятьях Крепуса Дотторе раскрывался как человек, не понятый миром. В глазах Рагнвиндра учёный был тем, для кого судьба уготовила другое время: дальнее будущее, а не период жизни людей, не готовых к подобному гению. – Ты не сумасшедший. Быть может, остальные слишком глупы, чтобы понять тебя? Я в восторге, когда ты с энтузиазмом берешься за дело, ты хорош в том, чем занимаешься. Для меня ты гениален, Дотторе. – Если бы я знал, как мне повезёт, я бы приехал в Мондштат, а не Снежную десять лет назад. – вновь одаривая любимого человека поцелуем, Дотторе припомнил начало работы в Фатуи. Может, он и был бы готов отказаться от того ответвления своего прошлого в пользу жизни рядом с Крепусом, но мысль о том, что они вовсе не встретились бы, тревожит. Что будет завтра? Никто не знает. Известно лишь настоящее, а в нём предвестник чувственно целовал свою единственную любовь под желтоватым тусклым светом свечи.» В день смерти, когда Рагнвиндр не выдержал силы глаза порчи, Дотторе услышал о трагедии от предателей в рядах Ордо Фавониус, работающих на Снежную. Тогда ученый был на личной беседе с Первым предвестником Фатуи, а чёрно-белая шутовская маска позволяла видеть неприлично много, каждый дрогнувший мускул, побелевшие губы. В момент известия перед глазами Дотторе пронеслись воспоминания о каждой их встрече за долгие пятнадцать лет: каждая ночь, прогулка под открытым небом — те самые звезды мелькнули слезами на глазах, но учёный вовремя отвернулся, и Педролино не заподозрил ничего о личной трагедии доктора, как казалось. Тогда Дотторе решил, что он должен спрятать свои чувства ото всех, закрыться за ледяной железной маской. Настал момент его точки замерзания.