Обиды будут недолгими

— Нет, это бред, — Сережа опускает на пол босые ноги и изумленно смотрит в экран телефона, пальцами второй руки отбивая звонкую чечетку. Разумовский приближает и отдаляет фотографию, вглядываясь в чужое лицо и рассматривая одежду, лишь мельком пробежавшись глазами по новостной строке. Сергей вскакивает с дивана, ругается сквозь зубы, волнуясь, переживая, хлопает ладонью по бедру и кусает губы, не зная, куда себя деть от возмущения. Он такое не любит. Его халат — единственный в своем роде, пусть не совсем новый, но Сережей любимый. Специально такой выбирал. Чтобы ткань была мягкой и шелковой, не царапала чувствительную кожу, чтоб пояс держался удобно и крепко. Сказать легко, а на деле любой хороший сайт предлагал только детские махровые халатики с разноцветными облачками и диснеевскими принцессами. Еще тогда Разумовский от идеи искать дальше отказался, заказал пошив, довольствуясь получившимся узором, мягкими завитками ложившимся на ту самую шелковую ткань бордового цвета. Халат был великолепным и, сука, неповторимым. Яркая фотография Феликса Юсупова, случайно встретившаяся в утренней ленте новостей, определенно доказывала обратное. Где он — в офисе или дома — хер знает, но одет в почти такой же, великолепный и прекрасный халат, явно пошитый недавно на основе того самого, Сережиного. Только пуговицы позолочены и узор менее заметен. Наглая, отвратительная подделка. Разумовский обкусывает кожу вокруг ногтя, быстро печатая одной рукой гневное сообщение Юсупову, попутно угрожая и оскорбляя. Феликс отвечает нескоро, может из-за своей занятости, а может он слишком собой доволен, и сидя в своей барской квартире на подоконнике, довольствуется вкусом крови и чужим недовольством, и растерянностью. — Пиздец, — констатирует Сережа, прочитав ответное «А в чем, собственно, проблема?» Он мог бы тысячу лет распинаться о том, что же не так, но он, в отличие от Юсупова таких привилегий не имел, и веками жить не планировал. Плагиат сраный. Сережа не ограничивает себя в ругательствах, вновь усаживаясь на диван и откидываясь назад, удобно устроив руки на его твердой спинке. Смиряться с нагло сворованной идеей для моделирования нового халата он не собирается, ведь князь мог бы и предупредить о своем желании носить что-то подобное, да Сережа бы и сам ему такой халат-близнец подарил, если б знал, но Феликс, в свойственной себе манере поступил подло и мерзко. Хочется пить. Разумовский нервно откидывая челку назад, едва касаясь пальцами влажных от пота волос, нажимает на кнопку выключения сбоку. Экран телефона гаснет, оставляя после себя образ Юсупова перед глазами. А он весь прям светится от удовольствия. Щелкает крышка разноцветной банки со сладкой газированной водой, той самой, от которой зубы сводит. Пена быстро стекает струйками по металлическому покрытию на стол, пачкая худые Сережины пальцы розовым цветом. Разумовский всерьез задумывается о том, с какой ноги он сегодня встал, прокручивая в голове события сегодняшнего утра. Помнит только неприятное чувство холода сразу после пробуждения и этот отвратительный на вкус кофе. Понадеявшись, что нога все-таки была правой, Сережа вновь посылает Феликса нахуй за то, что тот наглой своей выходкой довел его до состояния нервозности. Даже голова закружилась. Сергей с силой ударяет ладонями по столу, шумно выдохнув. Банка с глухим стуком падает на пол, образуя под собой липкую сладкую лужицу. Бледные пальцы зарываются волосы, убирать за собой нет никакого желания. Обида, закипающая в груди медленно, но верно растекается по ослабевшему телу, и Сережа, распластавшись на жесткой поверхности дивана, нервно смаргивает с темных ресниц выступившие слезы. — Да пошел ты. В словах скользит неприязнь. Сережа произносит целый монолог ненависти к Феликсу Юсупову и его отвратительной подделке, закрывая покрасневшее лицо ладонями и часто-часто вздыхая. Разумовский вздрагивает от едва слышного шороха, послышавшегося из-за спины. Чей-то надрывный шепот, недовольный, беспорядочный и беспокойный, становящийся все звучней с каждой секундой, словно кто-то, включив телевизор, нажимает на кнопку громкости на пульте. — Телефон мне дай, — неожиданно требует непонятный голос, в котором Сережа улавливает собственные интонации, но властные нотки в нем ему совершенно не симпатизируют, от чего оборачивается он запредельно медленно, не потрудившись даже подняться с дивана. Человек, сидящий за столом пугает лишь неожиданностью своего появления, но никак не внешним своим видом, наоборот, несколько привлекает — настолько хорош собой. Светлые, почти пепельные волосы за уши заправляет и вытягивает вперед ладонь, тем самым призывая Разумовского выполнить его просьбу быстрее. Лежать на спине, запрокинув голову, становится неудобно, и Сергей переворачивается на живот, дабы разглядеть неизвестного получше. — А ты еще кто? Чужие губы растягивает чарующая улыбка, парень опирается локтями на холодную крышку стола и с трепетным вздохом наклоняется вперед, деловито склонив на бок голову. — Халат. Приятно познакомиться. Руку бы ему пожать, хотя бы из вежливости, но Сережа, с трудом справляясь с собственным удивлением, лишь тупо моргает, недоверчиво глядя на представившегося. — Мой? — Хмурит брови, принимая сидячее положение. — Твой, — кивает Халат в подтверждение, поднимаясь на ноги и выходя из-за стола, — Да не переживай ты так, яхонтовый, я на тебя прям так не наденусь. Шутке лишь сам Халат улыбается, а Сережа, потрудившись картину такую представить, лишь тяжело вздыхает. — Что пришёл-то? — потирает виски Разумовский, хотя взгляд отводить боится, мало ли что тому в голову может прийти. — У меня проблема, не мешай. Халат перестает улыбаться и лишь за мгновение оказывается уже на ногах, вскрикивая: — Я до глубины души оскорблен! — Халат быстрыми шагами направляется к автоматам с газировкой. — Ну надо же было, такой бесценный шедевр так нагло подделать. Да он же так на меня похож, даже, сволочь такая, совсем не скрывает того, что он не первый такой, не настоящий, не шедевральный, сука! Мужчина, активно жестикулирует, рассекая руками воздух, и ругается, не стремясь остановиться. Сережа даже возражать ему не спешит, глядит, как зачарованный на него, да мысленно со всем соглашается. — Чересчур театрально, — замечает Сергей, заставляя Халат обернуться. — Мне эти твои злодейские речи ни к чему. — Ну извиняй, — Халат отвечает язвительно. Он хлопает ладонями по бедрам, отчего рукава его цветастого кимоно обвисают вниз, прикрывая почти полностью его красивые пальцы чистой тканью, — но ты тряпка, — заканчивает он, приближаясь к Сереже с деловитым видом. — С чего это ты взял, — обижается Разумовский. Челка снова на лицо падает, и Сережа глядит на Халат одним глазом. — С того, дорогой, что ты ему все прощаешь, — шепчет мужчина, садясь перед ним на корточки и проводя ладонями по чужим холодным запястьям. — И это простишь. Сережа хмурит брови, якобы вспоминая, чем еще ему Юсупов не угодил. Многим, как оказалось. Перед глазами мелькает довольная Феликсова ухмылка. — Ну и пошел бы он нахуй, — цедит Разумовский, убирая рыжую челку с глаз, а то Халат уже совсем невидно становится. — Пошел бы, — смеется тот, передразнивая, — а в лицо ему такое скажешь? Нет? От чего же? Я бы сказал. И скажу. Потому что проблему надо решать. Фу, как отвратительно. — Решать? Каким это образом? Серебром его мерзкий Халатишко намазать что ли? — нервно хихикает Сергей, скидывая чужую ладонь со своей руки. — Жестко и радикально, — прямо в глаза смотрит, и выглядит таким серьезным, что Сереже бы посмеяться, но он строит недовольную гримасу и отвечает: — Не смешно. — Смешно. А вообще, так подло, с серебром, не надо. Надо по-джентельменски, по-мужски. Например, дуэль, кулачки, камень-ножницы-бумага… Масса способов! — восклицает, довольно заулыбавшись и снова вскочив на ноги. — Знаешь, стреляться лучше не надо, — Сережа хотел было возмутиться, но отчего-то затихает, сводя брови к переносице. — Эта развалина будет возмущаться насчёт старинных дуэльных правил, вкус победы испортит! Кулачки с вампиром.? — Разумовский задумывается, пару секунд переваривая информацию. — Тогда уж в перчатку серебряную подкову класть. Может, последнее? Халат, разгуливающий уже вперед-назад по комнате, усмехается, остановившись вновь прямо перед Сережей: — Он тебе своими «ножницами» глаза выколет. С минуту оба молчат. Халат, явно ожидающий от Сережи некоторых разумных мыслей, мягко улыбается, еще чуть-чуть, и пальцами к волосам медным потянется, да по голове ласково погладит, дабы Сереженьку успокоить. Его, судорожно размышляющего, даже жаль становится, а от вида его, расстроенного, Халат расплакался бы, если б своих идей у него не имелось. Сережа ноготь кусает, локти поставив себе на колени. В голову идей закрадывается множество. Тревожных, да и с излишней сложностью он, конечно, избегать старается, с Юсуповым в долгие игры играть — себе дороже, в хитрости, да и в социальном интеллекте Феликс уж точно на шаг впереди. Да еще и улыбается Разумовскому, наверное, все шагая и шагая вперед, оставляя Сережу изнывать в одиночестве. С ним быстро надо разбираться, Юсупову прямота действий точно не в угоду будет. — Телефон дай мне, — повторяет Халат вновь, оборачиваясь и крутя головой из стороны в сторону. Разумовский движения его зеркалит, глазами телефон ища на диване. Привстает даже, обнаружив его у себя же под задницей. Ситуация неловкой отчего-то не кажется, даже под пристальным взглядом собственного Халата Сережа чувствует себя подозрительно легко и спокойно, без колебаний отдавая мобильный Халату в руки. Тот фотографию вновь открывает, недовольно брови сводя к переносице. Рассматривает с неподдельным интересом, и так и эдак телефон в руках крутит, фото приближает почти до пикселей, даже мелкие самые ниточки разглядывая, не упуская возможности пробурчать себе под нос что-то явно выражающее недовольство, и кажется даже, насмешку. — Нет это совершенно невозможно! — чужое спокойствие, мгновенно пресекающиеся всплеском эмоций, сопровождается громким вскриком. Халат не сдержан, бесится, как и подобает униженному, и к Сереже вновь обращается недовольно, — и ты ему это простить собирался? Сережа мотает головой отрицательно, но тут же ловит себя на мысли о том, что Юсупов со стопроцентной точностью был бы прощен им. Кивает. — Вот, — Халат букву «о» растягивает, а насмешливая улыбка, растягивающая чужие губы, уходить совсем не собирается. — И плевать я хотел, дорогой мой, что ты об этом думаешь. Мы идем бить его халат. Я буду пиздить его, поскольку я, — он нарочито выделяет «Я», — потому что получше твоего знаю, что больнее, рукав или пояс. Секунда, и оба думают о глупости такого выражения. Сережа посмеивается, но ни слова не возражает, лишь добавив, что и Феликсу был бы раз наконец дать по морде. Он знает, с этим он справится точно. Или не точно. — Ну он же вампир все-таки, как я его?.. — Разумовский губы поджимает, раздумывая над правильностью выбора между «победю» и «побежу», но так ничего и не выбрав, взглядом своим умоляющим обращается к Халату. Халат смеется. Или Сережина глупость его смешит, или собственные идеи, но он терпеливо ему отвечает, все-таки погладив своими холодными гибкими пальцами по медным волосам Сережу. — Ты и болтать мастер, яхонтовый, и по морде бьешь так, что зубы вылетают. Справишься, — улыбается. Сборы много времени не занимают. Сережа, что уж, только переодевается спешно, подгоняемый Халатом, ругается, то и дело ударяясь обо что-нибудь локтем и коленом. За дорогое такси приходится отдать сумму достаточно приличную, Халат привередлив, и деликатную свою ткань о грязные кресла портить не собирался. Он, все нашёптывающий идеи уничтожения Юсупова и его Халата с Сережей в спор вновь ввязывается. Сережа волнуется, и Халату отвечает нечасто, но советы его слушает внимательно, лишь мельком на таксиста поглядывая, который Сергею явно был чему-то удивлен. Естественно, люди сами с собой разговаривают нечасто, да еще и в чьем-то присутствии. В квартире Феликса всегда прохладно. Сережа сюда захаживать любит, только если не из-за спора. Вечно открытые окна и терпкий запах дорогого парфюма вызывают обычно легкое спокойствие и умиротворение, но теперь Разумовский чувства такие в себе подавляет, решительно направляясь по светлому коридору вперед, слыша сзади легкие шаги собственного Халата. Юсупов, в привычной себе манере сидит в кресле, ногу на ногу закинув, и любуясь новым своим маникюром. Он обычно что-то простенькое выбирает для дизайна, но теперь Разумовский может разглядеть на них явный рисунок. Феликс Сергею улыбается, притворно смотрит невинными своими глазами из-под ресниц и здоровается, завораживая Разумовского своим тихим, мелодичным голосом. — Ты совсем ахринел? — без излишних прелюдий вопрошает Сережа, заикнувшись после первого слова. При виде Юсупова на глаза слезы от обиды наворачиваются, из-за чего губы начинают подрагивать. Разумовский не знает, куда деть руки. Взгляд Феликса гуляет по Сережиному лицу. Юсупов брови удивленно вскидывает, вдруг склоняя набок голову и глядя куда-то Сергею за спину. Он жестом Разумовского останавливает и скользит языком по губам: — А это еще кто? — Понятия не имею, он просто со мной пришел. — Халат? — догадывается Юсупов, закатив глаза, — разбирайтесь сами, — практически выплевывает Феликс, закатив глаза и махнув рукой в сторону, обращая чужое внимание на человека в алых одеждах, который раскинулся на белом подоконнике. Юсуповский Халат здоровается так же, цинично и недовольно, но вмиг заругавшийся Халат Сережи выслушивает с легким интересом, даже немного приподнимаясь со своего ложе. Сережа на Феликса вновь взгляд свой возвращает, переступает с ноги на ногу, и губы кусает. Переживает, бедный. — А что же такого я сделал? — Юсупов оставляет Халаты, игнорирует крики и ругань со стороны, притворно удивляясь. — Ты… да ты, ты издеваешься надо мной, да? Ты бы спросил, да разве я был бы против? Шей хоть сотню таких халатов, но мне, мне об этом скажи! Это же, — Сережа всхлипывает, смаргивая пелену с глаз, и на Феликса смотрит почти умоляюще, — отвратительно блять. Юсупов слез Сережиных не любит. Плач его не трогает совсем, раздражает больше, но искренность подлинная в словах Разумовского им улавливается. Он демонстративно вперед выставляет руку, показывая Сереже средний палец, на ногте которого виден дизайн с лицом самого Распутина. — Дорогой мой, — Феликс с кресла поднимается и к Сереже ступает, пальцами холодными коснувшись чужой шеи, и обходит Разумовского сзади, руки упокоив у него на плечах, — разве ж я что-то плохое сделал. Халат мой, похож на твой разве, — улыбается, мягко целуя Сережу в загривок. — Сам посмотри, — Юсупов голову чужую ладонями обхватывает и в сторону поворачивает, взор его направляя на дерущихся уже Халатов, — совсем разные ведь. Разумовский кивает, вглядываясь в лицо второго, Феликсова Халата. Тот от боли вскрикивает, когда Халат Сережин ему в плечо зубами вгрызается. На пол падает дорогущая ваза, уже не первый десяток лет стоящая на тумбе подле кровати, оставляя в ногах обоих Халатов множество крупных осколков. Те и внимания кажется не обращают, обувью давя стекла еще сильнее. — Суки, — цедит Юсупов, пальцами по Сережиным плечам скользя, — еще что-нибудь разобьют, порву обоих к чертовой матери. Обиды Сережины вмиг забываются от того, как умело Феликс целует его в обнаженную шею, а руки ловко пробираются под рубашку, морозя бесовским своим холодом. От такого мурашки по спине бегут. — Не похожи, — соглашается Разумовский, глянув напоследок на Халаты, которые от жестокой драки понемногу переходили на мирный диалог, периодически все-таки толкаясь. Носы разбиты у обоих, одежды порваны, и Сережа жалеет о том, что Халат попорчен остался. Удивляется тому, что Халат свою месть вроде и совершил, а ему не удалось вновь, но мысленно соглашается все-таки с тем, что схожести то и нет никакой между Халатами. Сережа вздрагивает от противного звука дверного звонка. Юсупов кажется и внимания не обращает на это, лишь успокаивающе Разумовского целует в крепкую шею. — Если это очередная шлюха, которую ты решил сожрать именно сейчас, то я клянусь, я все-таки набью тебе морду, — с тихим вздохом обещает Сергей, откидывая голову на чужое плечо. — Не волнуйся, проституток-полотенец у меня нет, — шепчет на ухо, и в голосе его явно слышится насмешка. Халаты перестают кажется даже разговаривать, и Сережа, руководствуясь одним лишь любопытством на них глядит, обнаруживая, что и у тех конфликт явно решен. Халаты целуются, блаженно прикрыв глаза, и стягивают друг с друга уже порванную одежду, довольствуясь.