Печатная машинка для Джона Х. Уотсона

Седьмое октября тысяча девятьсот первого года. Осень установила в Лондоне свои порядки. Погода теперь часто становилась пасмурной и более туманной, но не в этот день. Этот день был светлым, несмотря на то, что с утра прошёл дождь. Яркая листва, слетавшая с деревьев, украшала дороги города, пестря своей палитрой от яркого, солнечного жёлтого, ещё не успевшего поблекнуть пожухнуть, до алого и насыщенного бордового. А уж оттенки оранжевого не сосчитал бы никто. С красотой этого времени года, пожалуй, сравнился бы только человек, родившийся в этот день сорок девять лет назад. Доктора Джона Уотсона вполне можно было назвать олицетворением осени. Отчасти из-за его волос с золотисто-рыжим оттенком свежей опавшей листвы и серо-голубых глаз, похожих на октябрьское небо. Холмс находил это сходство милым в некотором роде. Уотсон вышел из спальни, по обыкновению одетый в свой твидовый костюм и готовый к завтраку. Праздничным в его гардеробе был лишь галстук, подаренный Холмсом на прошлый день рождения. — Доброе утро, Холмс, — кивнул доктор и сел за стол. — Доброе, Уотсон, — детектив сдержанно улыбнулся, забывая про свою трубку, чтобы присоединиться к своему соседу за завтраком. Завтрак проходил в тишине, которую нарушали только замечания о том, что миссис Хадсон чудесно готовит. Вдруг в гостиной неожиданно возник Билли — мальчик, который разводил огонь в камине и выполнял некоторые поручения Холмса и миссис Хадсон. В руках у парнишки была средних размеров коробка. По тому, как он её нёс, было понятно, что внутри что-то тяжёлое. Однако Билли ни на секунду не остановился, чтобы передохнуть. Уотсон заинтересовался происходящим. Он не помнил, чтобы кто-то из домочадцев заказывал посылку. — Что это у тебя, Билли? — отрываясь от трапезы, спросил Уотсон. — Мистер Холмс попросил занести эту коробку в вашу комнату, — отчеканил парень, увиливая от чёткого ответа, но доктор снова его окликнул: — А что в коробке? Взгляд Билли метнулся к Холмсу. Можно ли говорить? Отрицательное движение головы детектива заставило парня вновь увильнуть от ответа: — Вы сами увидите, когда откроете. Но позвольте мне сначала донести эту коробку до вашей комнаты, доктор Уотсон. Уотсон повернулся к Холмсу, который сохранял свой привычный вид, не выражая никаких эмоций. Но доктор увидел, как на мгновение детектив довольно улыбнулся, не отрываясь от завтрака. — Сначала покончите с едой, а затем ознакомьтесь с содержимым коробки, милый Уотсон. — Это какой-нибудь розыгрыш? Мне стоит к чему-то готовиться? — настороженно уточнил доктор, у которого, кажется, от интриги пропал аппетит. — Только к хорошему, дорогой мой. Это небольшой презент от меня для вас в этот замечательный день, — ответил Холмс и откинулся на спинку стула, наблюдая за реакцией соседа. Уотсон промолчал и продолжил наслаждаться едой миссис Хадсон. Он не торопился закончить трапезу, смакуя ожидание и испытывая небольшое волнение. Билли, выбежав из комнаты, поздравил Уотсона с праздником и удалился так же быстро, как и появился. Доктор даже не успел поблагодарить мальчика и дать ему несколько пенсов за его работу. Впрочем, Холмс наверняка об этом позаботился. *** Все совместные приключения с Холмсом Уотсон переносил на бумагу вручную, кропотливо подбирая нужные слова и соблюдая крайнюю аккуратность. Личный биограф сыщика подумывал о том, чтобы перейти на механизированное устройство, которое изобрели относительно недавно. Печатная машинка, как говорили, являлась крайне удобной вещью, и, когда к ней приноровишься, помогала сохранить время, которое доктор тратил на свои рукописи, после чего у него побаливало запястье и спина, но когда Уотсон поинтересовался ценами, заглядывая в некоторые специализированные магазины, даже самые заурядные модели стоили как его недельное жалование. Таких трат он позволить себе не мог. Они с Холмсом не бедствовали, но и не шиковали. Поэтому, открыв коробку, аккуратно поставленную на кровать, Уотсон не поверил своим глазам. В коробке красовалась «Ундервуд №5» — новейшая пишущая машинка, выпущенная год назад одноимённой компанией в Нью-Йорке, блестящая своей новизной. Конкурентов она превосходила в несколько раз, и сколько стоит эта модель, доктор даже побоялся представить. Он сел на край кровати, трепетно достал машинку, поставил её на колени, поворачивал, разглядывая со всех сторон. Она и вправду имела приличный вес. В коробке также лежали несколько красящих лент, а одна из них даже была двухцветной, не просто чёрной, а чёрно-красной. На дне коробки одиноко покоилась открытка с осенним пейзажем. На оборотной стороне было написано скромное поздравление от Холмса. Уотсон улыбнулся, едва сдерживая восторг, пробирающий всё его тело. Он поспешил спуститься в гостиную и поблагодарить друга за чуткий подарок. Холмс тем временем перебрался в своё кресло, в который раз за день набивая трубку своим излюбленным табаком. Услышав шаги Уотсона, он повернулся в его сторону, чтобы убедиться, что тот его подарком доволен. — Это прекрасный подарок, Холмс! — доктор занял своё место. — Но эта печатная машинка наверняка стоит немалых денег! И это вы-то, не в состоянии потянуть съём квартиры в одиночку, с такими подарками? — Уотсон произнёс это с долей иронии и демонстративно взмахнул рукой. На самом деле Холмс уже давно мог позволить себе выкупить эту квартиру целиком — щедрые клиенты активно благодарили его за помощь. Он готов был взять на себя и долю Уотсона, считая это справедливым, ведь доктор так же активно участвовал в делах и предавал публичной огласке успехи Холмса, что обеспечивало ему славу лучшего сыщика, и следовательно, всё больший поток интересных и хорошо оплачиваемых дел. Но у Уотсона были свои принципы. Несмотря на все эти условия, он не бросал своей врачебной практики и ответственно вкладывал деньги за своё проживание на Бейкер-стрит. Холмс не смел ему перечить, уважая друга. — Пустое, мой дорогой. Видя то, как вы горите писательством, я просто обязан был предоставить вам полный комфорт в этом нелёгком деле, — Холмс закурил трубку, и уголок его губ дёрнулся в улыбке. — Между прочим, вы можете считать это благодарностью за ваше тёплое ко мне отношение. В этом году исполняется двадцать лет со дня нашего знакомства. Уотсон сопоставил в голове все даты и убедился в том, что слова Холмса — чистая правда. Двадцать лет — это ведь целая жизнь. И они провели её бок о бок, борясь с преступной частью Лондона и его округи. От этой мысли восторг Уотсона преумножился, и ему захотелось это как-то выразить — сказать, сделать что-то. — Это очень щедро, Холмс. Позвольте пригласить вас сегодня поужинать у Симпсона? Мы сможем отметить сразу два замечательных события. Я даже готов проиграть вам несколько партий в шахматы, — ухмыльнулся Уотсон. Его ладонь нервно сжимала колено. Куда деть все те чувства, которые заполняют его с головы до пят и вот-вот вырвутся наружу? — С удовольствием, — согласился Холмс и блаженно прикрыл глаза. Улыбка детектива растворилась в сизом облаке табачного дыма. *** Ужин прошёл отлично. Бутылка вина, выбранного Холмсом, отлично вписалась в этот волшебный вечер и была выпита до дна. Уотсон, как и обещал, проиграл несколько партий в шахматы, но одна всё же оказалось удачной. Детектив не имел привычки играть в поддавки и играл в полную силу. Уотсон же не имел привычки отчаиваться и всегда просил реванш. На улице похолодало и стемнело. Широкие тротуары освещали уличные фонари, становилось безлюдно. Народ разбредался по домам, прячась в тепле своих квартир. Холмс предложил пешую прогулку до Бейкер-стрит и Уотсон согласился. Этот вечер был особенным, не таким, как другие. Может быть, именно он подтолкнул двух старых друзей на откровенные разговоры. Может, выпитая бутылка вина. В сущности — не важно. — И всё же, возвращаясь к подарку, — ни с того, ни с сего, начал Уотсон, доставая портсигар. — Он слишком дорогой, Холмс. Я в жизнь не смогу отплатить вам чем-то столь же ценным. — Мой дорогой Уотсон, — детектив принял сигару, предложенную другом, и продолжил: — Вы уже сполна отплатили мне за эту вещицу. Скажу больше — подари я вам десять таких машинок, всё ещё оставался бы у вас в долгу, — Холмс смотрел куда-то вдаль, то ли избегая взгляда Уотсона, то ли ища подходящие слова в тёмном небе, испещрённом яркими звёздами. — Вы несколько раз спасали мою жизнь, рискуя своей. Моё существование без вас не было бы столь интересным, не только потому, что у меня появился верный спутник и внимательный биограф. У меня появился дорогой человек и прежде всего — учитель, — Холмс наконец-то посмотрел на Уотсона. Тот внимательно слушал, кажется, совсем забыв про сигару. — Я не умел любить и не стремился быть любимым. Но в глубине души хотел этого, понимаете? Вы же дали мне удочку, вместо того, чтобы единожды дать рыбу. Научили меня этому замечательному чувству. И позволили быть любимым. Вы изменили меня и, несомненно, в лучшую сторону. Вы добры ко мне, как никто другой, замечаете каждый мой триумф и не вините за провалы. Для меня нет ничего дороже вашей компании, дорогой друг. И меньшее, что я могу для вас сделать, это подобный подарок, — Холмс говорил негромко, несмотря на то, что рядом с ними не было ни единой души. «А большее?» — пронеслось в голове Уотсона, который остановился на секунду, чтобы выкинуть истлевший остаток папиросы. Он не находил слов для ответа. Просто молча встал посреди улицы, смотря на Холмса, который остановился рядом. — Если вам нечего сказать, я вас понимаю, — кивнул детектив. — Я и сам с трудом подобрал слова. Но я уверен, что вы чувствуете то же, что и я. Сегодняшний вечер, — Холмс махнул изящной рукой, — особенный. Мы оба это понимаем, верно? Уотсон улыбнулся на секунду, кивнул и подошёл ближе, чтобы взять Холма под руку. Они продолжили идти в тишине. Уотсон и хотел бы сейчас что-то сказать, да вот слов было недостаточно. Всех слов в английском языке, всех жестов и восклицаний, было недостаточно, чтобы выразить то, что лежало у него на душе непосильным грузом вот уже несколько лет. Холмс сказал непозволительно много человеку, не теряющему надежду. Это стало пищей для ума Уотсона. «Я научил его любить?» — звучал в голове Уотсона неумолимый вопрос. Боже, да эти слова стоили целого мира! Но значило ли это то, о чём подумал доктор? Стоило ли ему открыть свои чувства в ответ? Не было ли это тем желаемым, которое он принял за действительное? Удивлению доктора не было предела. На протяжении долгих лет он сдерживал своё желание сказать Холмсу что-то подобное. «Вы позволили мне быть любимым». Значит ли это то, что Холмс всё понимал и чувствовал? Осознавал, но только сейчас признался. Уотсон окончательно убедился в том, что этот вечер был особенным. И закончиться он должен… нестандартно. А как именно — он только догадывался. Вернувшись на Бейкер-стрит, Уотсон сел в своё кресло, всё так же молча. Холмс встал где-то позади, отчего-то не желая занимать место рядом. Стоял и также молчал. Оба хотели говорить, но не могли выдавить из себя ни слова. Уотсон услышал лишь удаляющиеся шаги — детектив покинул гостиную. Доктор и не подозревал, что Холмс в этот момент держал себя в руках изо всех сил, лишь бы не сорваться и не сделать какую-нибудь оплошность и сам ушёл от провокации. И Уотсон подумал, что момент упущен. — Господи, какой же я дурак! — шёпотом произнёс Уотсон и, согнувшись, спрятал своё лицо в ладонях. Уотсон не был уверен в том, верно ли истолковал слова Холмса. Он не смел приблизиться к нему, чтобы не натворить глупостей, несмотря на всё желание. Даже ответить Холмсу на излияния его души он не смог. Потому что стоило бы ему начать, он бы себя уже не остановил. Сказал бы всё, что хотел. И сделал всё, о чем только мечтал. И двадцатилетняя дружба канула бы в лету. Стоило ли пытаться? Уотсон подумал, что всё же стоило. Но он упустил возможность, как последний трус. Прошло два часа, прежде чем Уотсон перестал истязать себя ужасными мыслями. Он выкурил уже несколько сигар, ослабил галстук, растрепал волосы на голове и успел прослезиться. Собравшись с мыслями, поднялся и отправился к буфету, чтобы налить себе чего-нибудь покрепче. Выпьет и пойдёт спать. Так и поступают трусы, не нашедшие в себе уверенности для признания. Топят все свои откровения на дне стакана, а затем и вовсе забывают их. — Я думал, что вы отправились спать, — послышался голос Холмса из-за спины. — Налейте мне тоже. Что-то не спится. — Раз не спится — можно спиться, — хмыкнул Уотсон, отдавая детективу стакан, полный виски. Может быть, этот странный каламбур хоть немного развеет тоску, давящую на него. — Вам нехорошо? — Холмс сел на диван, приглашая Уотсона сесть рядом. По глазам доктора, наверное, было видно, что скупая мужская слеза всё же настигла его в подходящий момент. Подкралась из-за угла и воткнула предательский нож в спину, заставляя утирать слезы платком из кармашка пиджака. Платок, кстати, тоже подарил Холмс. Вместе с галстуком и запонками. Уотсон и помыслить не мог, что однажды этот платок ему пригодится по назначению — утирать слёзы, отнюдь не дамские. — Немного, — согласился Уотсон после того, как до дна осушил стакан. — Я даже не сказал вам спасибо. Многое хотел сказать. Не получилось. Простите мне мою оплошность, дорогой друг. Холмс кивнул и последовал примеру Ватсона, допивая виски. Горечь на языке заставила его сощуриться. — Лишь на мне лежит ответственность за то, как я понял ваши слова. Нет мне прощенья, если я истолковал их неправильно. Позвольте мне быть с вами откровенным, Холмс, — риторически попросил Уотсон и повертел в руках пустой стакан. — Как и вы сегодня, я хочу заметить вашу значимость в моей жизни. Вы дали веру в будущее бывшему солдату, который потерял всякую надежду на лучшее. Наша встреча… после неё моя жизнь заиграла совершенно новыми красками. Такими яркими, как никогда прежде. Вы говорили про любовь. Сказали, что я научил вас любить и позволил быть любимым. Я не знаю, что и думать после этих слов. Позвольте… позвольте узнать, было ли это метафорой или мне стоит воспринимать это буквально? Вы же знаете — без вашей подсказки я ни в чём не буду уверен. — Вы верно поняли мои слова, Уотсон. Я это вижу. Вы всегда были умнее, чем вам казалось. И всегда были искренни. Особенно в эмоциях. Именно благодаря вашей честности в эмоциях я понял, как вы восприняли моё откровение, — Холмс улыбнулся, забирая стакан соседа и отставляя его вместе со своим на пол, чтобы не мешали. — Мне стоило бояться того, что вы поймете меня верно и отвергнете. Пришлось ходить окольными тропами, играть намёками, — рука Холмса аккуратно обхватила галстук Уотсона. — Вы для меня дороже целого мира. Я готов отдать вам всё, что у меня есть. Но в первую очередь — всю нежность и страсть, которые вы во мне пробудили. Позвольте мне быть откровенным с вами не только в словах, Уотсон. Прошу вас, позвольте мне это. — Вы сведёте меня с ума, Холмс... Детектив потянул за галстук, медленно приближая к себе Уотсона, томно выдохнувшего от волнения. — Но если вы собираетесь делать это такими методами, то я согласен. Пожалуйста, будьте откровенны со мной душой и телом. Теперь Уотсон понял истинное предназначение галстуков: так удобно, когда тебя хватают за него, чтобы сократить расстояние и столкнуться губами в первом ненадёжном поцелуе, когда разомкнуть губы ещё страшно, неловко и стеснительно. Но настойчивый детектив и его язык сделали своё дело — завладели ртом Уотсона целиком и полностью, уже не стесняясь и не боясь ничего. Только не рядом с самоотверженным доктором, чьи руки так крепко прижимают к себе и исцеляют всё — не верящий разум, сомневающееся сердце, дрожащие руки и пылкие губы. — Боже, — выдохнул Уотсон, оторвавшись от губ Холмса. — Я и не знал, что сегодня мне достанется такой дорогой подарок. — Вы всё про печатную машинку? — Холмс часто дышал, господствуя над своим — теперь и всегда — Уотсоном, которого успешно уложил на спину на этом небольшом диване, упираясь руками по обе стороны от его головы, смотря прямо в глаза. — Отнюдь, — на этот раз Уотсон ухватился за галстук Холмса, не спеша тянуть его на себя. — Вы мой главный подарок, Холмс. Всегда им были и будете. — Вот как? — детектив не позволил Уотсону использовать его трюк и первым приблизился к нему, возвращаясь к ждущим губам. Волшебный осенний вечер на самом деле кончился ещё тогда, когда оба друга не нарушали тишины гостиной и в итоге разошлись, остались наедине со своими мыслями. Но ведь за вечером следует ночь. И только люди с бессонницей и влюблённые не спят в это время. Уотсон решил отнести себя и Холмса ко второму типу. Конечно же, он не ошибся. Печатная машинка ещё долгие годы будет помогать Уотсону в напечатании многих историй из их с Холмсом жизни. Однако то, что произошло седьмого октября в ночь со среды на четверг, Уотсон ни за что не предаст огласке. Это он будет любовно хранить в своих воспоминаниях, возвращаясь к ним иногда, чтобы вспомнить, как двое глупцов ходили вокруг да около двадцать лет, прежде чем стать наконец-то любовниками. Но чтобы испытать те чувства и эмоции, какие переполняли его в тот день, Уотсону достаточно заглянуть в глаза своему Холмсу, который лежит рядом с ним на кровати и смотрит на него так же, как и тогда — влюблённо и нежно.