После останется только соль

Вадик трется у него под теплым боком, как большой неугомонный кот. Кожа прохладная после душа, волосы пахнут шампунем, а лицо и щеки обдает сладковатым мятным запахом зубной пасты, когда Вад пытается усесться сверху. Толик ворочается, неуклюжий со сна, скидывает юркого проворного Вадоса и подминает под себя, зарывается носом в короткие волосы на затылке. Вадос выдыхает судорожно, чувствуя, как ложатся один за другим влажные поцелуи на его мокрые плечи, липнут, посылая дрожь вдоль позвоночника, оседая расплавленным теплом внизу живота, заставляя сжиматься в предвкушении. Немного слишком, чтобы оставаться просто утренними объятьями. Толик любит валяться до поздна, а Вадос - седлать волны на своей новенькой доске, ещё до завтрака. Он только недавно встал на серф, почувствовал равновесие, и теперь как наркоман хочет испытывать это чувство снова и снова. И сегодня Вад именно для этого встал пораньше - волны картинно катились, как в какой-нибудь рекламе "Баунти", подгоняемые утренним ветром, и он хотел непременно успеть покататься до завтрака. Запнулся, уже натягивая костюм, глянув на раскинувшегося на постели Толяна и так захотелось плюнуть на все, улечься рядом, поцеловать украдкой, схватиться за плечи, притянуть к себе и сладко застонать под ответной лаской. Желание непреодолимой силы, поэтому, откинув костюм, он полез в кровать, а теперь немного, совсем чуточку, жалел, пойманный в ловушку горячих рук. И, судя по всему, отпускать просто так Толян его не собирался. В задницу упёрся крепкий горячий стояк, и Вадос, обмирая, чувствует, как Толян прикусывает за ухом, потом вылизывает шею. Водит бедрами вверх и вниз, чуть надавливает с каждым движением, вжимаясь глубже, чтобы узнал, почувствовал, как сильно Толян его хочет, как заводится с полоборота, вынырнув из казалось бы такого крепкого сна. – Толь, пусти, волны хорошие, – ноет Вадос. Захлебывается словами, потому что как раз в этот момент пальцы ныряют за резинку боксеров, скользят по ложбинке между ягодицами. – А мы быстренько, – хриплым со сна голосом обещает Толян. – Ты такой растянутый ещё, – Вадос краснеет, потому что слышит в голосе блядскую улыбку, нежную и совсем немного гордую. – Я осторожно. И очень быстро. Успеешь ещё к своим волнам. Слышно, как где-то в недрах дома цокает, деловито обхаживая свои владения, Королева. Ещё немного и заглянет к ним. Вадик тихо стонет, потому что пальцы входят, уже смазанные (и когда успел?), сразу два и на всю длину, и начинают двигаться размеренно. Его ведёт сразу, сил сопротивляться просто не остаётся. – Это насилие, ай, – снова стонет сквозь зубы, а потом утыкается носом в подушку и жмурится до мельтещащих мушек, скачущих цветным хороводом под веками. – Насилие, – мирно соглашается Толян, продолжая делать из него дрожащую от возбуждения субстанцию. Пальцы ходят в заднице свободно, Толик разводит их в стороны, склоняется, чтобы снова припасть губами и языком к загорелым, приласканным солнцем, плечам. – У нас тут вообще диктатура, если ты забыл. Давай на бок. Хорошо невозможно, когда Толян обхватывает его поперек груди и буквально сажает на себя, на сочащийся смазкой член, направляя его в растянутое нутро. Задаёт неторопливый темп, целует в загривок, двигается, чуть подбрасывая бедра вверх, ритмично толкаясь в Вадоса и с удовольствием слушая тихие хриплые стоны. Толику хочется посмотреть на лицо, на длинные дрожащие светлые ресницы, на стекающую по виску струйку пота, закушкенную от удовольствия нижнюю губу, яркую, как вишневый леденец, сдвинутые на переносице светлые брови, но терпения на то, чтобы сменить позу у него не хватает. – Блять, Толь, как хорошо… я сейчас… Быстро. Но Толику только на руку, он бы и сам не смог держаться слишком долго. Он помнит, как они обжимались под толстым одеялом на шконке в детдоме, то и дело хихикая, и Толян зажимал большой ладонью Вадосу рот, чтобы тот не перебудил всю комнату своими сладкими стонами, от которых Толик спускал за минуту и мучительно краснел ушами от того, что не смог продержаться дольше. Теперь, за океан, много миль, кучу событий и воспоминаний от того момента, он понимает, что почти ничего с тех пор не изменилось. Он все так же плавится от вадосовых просящих, чуть удивлённых всхлипов, тихого очаровательного скулежа и совершенно невозможной привычки болтать без умолку, тем больше, чем ближе он был к оргазму. Ветер из приоткрытой двери лижет разгоряченные обнаженные тела, волны шуршат, лаская берег, размывая песок и укатываясь обратно. Гидрокостюм валяется брошенный и забытый на кресле. Толик обхватывает член Вадоса, чуть сжимает и двигает рукой, вверх и вниз, старается подстроиться под толчки собственных бедер. Вадос сжимается на нем невозможно хорошо, откидывает голову ему на плечо, чуть поворачивается, и Толик ловит ртом раскрытые губы, лижет их, безнадежно сбиваясь с ритма, потому что собственное удовольствие уже близко. Влажная от пота грудь липнет к вспотевшей спине, бедра вплавляются в бедра, ноги переплетаются. Толик торопится, пока его не накрыло, дрочит Вадосу быстрее и тот, на мгновение весь вытянувшись как струна, кончает первым, пачкая пальцы теплым и вязким, сжимаясь так туго, что у Толика на мгновение перехватывает дыхание. – Толь, давай… Я хочу. Он понимает. Перехватывает обмякшего разомлевшего Вадоса крепче, ускоряется, толкаясь совсем уж беспорядочно, практически не выходя, и кончает глубоко внутрь, замерев на несколько бесконечно долгих мгновений. Сам не понимает, что говорит, тихо и глухо, уткнувшись в макушку. Ласковое, глупое и нелепое, но Вадос не смеётся. Никогда не смеялся. Только жмется спиной крепче, ловит его перепачканные пальцы на своем животе и переплетает со своими, надёжно сцепляя в замок. Пахнет солью, потом, пахнет Толиком - самый родной запах, который никогда не надоедает. Они лежат так некоторое время, не в силах расцепиться, но потом Вадос все-таки выпутывается. Встает, потягиваясь, и Толик, которому очень хочется выкурить наконец свою первую утреннюю сигарету, с удовольствием смотрит, как по крепким загорелым бедрами, с внутренней стороны, стекает белое. Хочется снова повалить на кровать, вылизать всего, такого соленого, разгоряченного, смешно фыркающего от щекотки. От трепещущих век до кончиков пальцев на ногах. Но Вадос, обернувшись, улыбается и подмигивает, а потом шлепает босыми ногами по направлению к ванной. Шумит там водой, возвращается, показушно, невыносимо медленно натягивает перед ним костюм. Ткань плотно льнет к чистой, насухо обтертой полотенцем коже. В ясных голубых глазах пляшут черти. – И чего, даже не поцелуешь перед тем, как уйти? – жалостливо тянет Толян, складывая брови домиком. – Бессердечная скотина. Вадос ржет, цепляет с того же кресла свернутые в клубок носки и бросает ими в Толика. Не попадает, так что клубок падает где-то за спинкой кровати. – Знаю я эти поцелуи, потом уйти невозможно, – ворчит притворно, застегиваясь до конца и оглядывая себя в большом овальном зеркале. Толик тоже глядит на его отражение, завороженно, не уставая удивляться тому, какой он ладный и красивый. И весь его, Толика. Стоит только руку протянуть. Ну или чуть больше поныть: и тогда Вадос обязательно его поцелует и никуда не уйдет. Звучит как план, но Толян сдерживается. Пусть бежит к своим волнам. В конце концов, они все успеют, времени у них полно и торопиться некуда. – Ладно, вали уже, – Толян натягивает покрывало до подбородка, улыбаясь слишком довольно для обиженного. – А мы с Королевой пока завтрак наведём. Кстати, где она? Где моя девочка? Неужели меня все бросили? Вот она, благодарность… Вкалываю тут за десятерых… Вадос все же целует его. Подскакивает, затыкая, и улыбаясь ему в губы. Вплетает пальцы в отросшие волосы, чуть тянет, углубляя поцелуй. А потом отстраняется, мазнув ладонью по щеке, и решительно выходит из комнаты. Примерно через полчаса (пришедшая на зов Королева уже стащила у него одеяло и теперь звонко тявкала, зазывая на кухню) Толян вытаскивает себя из постели, чтобы принять душ и приготовить завтрак.