(4880 + 2978 х 0,001) х 1,2 + 5 = 5864.5736 ≈ 5865
2.978
4882.978
4882.978
х 1.2
_______
9765956
+4882978
_______
4648934
4882.978
х 1.2
_______
9765956
+48829780
_______
5859,5736
5865. Я покойник. 4 ап. Я решил, что раз уж жизнь моя теперь навечно будет ничтожной, то чем-то это ничтожество надо заполнить. Я очень боюсь начинать что-то, но нельзя сидеть так долго, я слишком долго жду, и только хуже нервам делаю. Снова я думал над пекарем. Я прошлый раз о нём хорошо рассудил, но теперь я думаю дальше. Если полагать, что каждому судьба вертает только то, что ему положено, то я в очень интересной ситуации с ним. Я думал, что если я беднее, то мне оправдано брать у него, потому что я у высшего беру. Но при этом раньше я был выше него, и раз он внизу торгует, то я ему предпочёл пилтоверских пекарей и лишил его работы, а получается, я ему боль сделал, и он меня слабее по статусу был, а сейчас мне пришла за то своеобразная кара, и в таком случае я снова не могу воровать, потому что бедность мне наказанием. Я слишком много думаю. Но это мне не мешает брать. Нора, ты меня прости, что я так пал, но я везде беру, потому что Тоби хватает только на себя, он всё поровну со мной делит, ему нормально, а мне мало. Я думал пойти на пищевой, чтобы там брать, но так все хотят, там обыскивают, а я за хлеб умирать не буду. На рынке получается и получается очень хорошо, потому что мне больше не надо пояс утягивать, и я попросил Тоби обратно зеркало вытащить. Меньше чем за три месяца я совесть потерял, но она, зараза, голод ведёт за собой, а тут мне хорошо, я хоть пальто на шерсть больше не надеваю, и от этого легко. Волосы пока ещё плешнёй, и я решил всё отсечь, потому что так пусть и страшно, но выглядит не так, будто я совсем уж болен. [Страницы вырваны] 6 ап. 4____ Я больший страх в душе навожу, когда задаю себе вопросы о великом и о будущем, поэтому я радикально решил писать о том, что у меня получается, потому что кошмаров мне во снах хватает, а тут нужно добро, потому что я когда о Тоби страницы перечитывал, мне легче стало. Я занял, чтобы отдать и занял ещё, половину выплатил, ещё половину на следующей неделе собираюсь. Тоби помирился с Раиной, и она дала ему аванс со статьи, поэтому мы купили еды больше, а пока я выбирал, Тоби ещё и увёл с лихвой. Я с каждым днём чувствую тепло, и недавно даже перчатки дедовские поднял. Вандеру тоже, наверное, нравится смотреть на лицо в жизни, а не в смерти. Когда сил больше будет, начну перчатками набивать, чтобы вспомнить былое-то, а там пойду на любой завод, где возьмут. Но пока не берут, руки опускать нельзя и делом бы надо заниматься, а по той причине я определил то, что я уже сейчас могу. Во-первых, я два языка знаю, а потому могу переводить, хоть статьи у Раины. Счёт вести могу, но с ошибками, поэтому до Эдди далеко. В кухарных делах мыслю настолько, сколько достаточно, чтобы набрать поваров в рестораны, но что-то знаю же. Поэтому я решил попробовать две вещи: статьи и в клуб на Нижних (он мутный, потому что там далеко не только пьют, но платят нормально, в остальные пока не требуются). В клубе остатки есть можно, это чудесно, потому что я избаловал себя и теперь хочу есть сильнее, чем голодал когда. Посмотрю, что из этого получится. 15 ап. 4___0 п.н. Мой план работает. Это хорошо проветривает голову, потому что я с разными людьми вижусь в клубе, но меня ругают, что я угрюм, а мне как иначе, я вообще боюсь, что разучился счастью. Снимаю в койку сапоги, потому что за статьи платят так, что хватает не только на кусочек мяса. На меня пока ещё косят в душевых, но я сегодня со всеми ходил, потому что мне лучше, и я это вижу, даже если другие не видят. Надеюсь, Норочка, тебя это хоть сколько-то радует, поскольку я за себя рад не просто так, а потому что я скоро нормально смогу работать. Вандеру почти три месяца, но я думаю только о цифре твоей смерти, и отсчёт от неё веду, как не стыдно, а веду. Страх мой за Вандера сошёл чуть-чуть, конечно, но времени теперь на него меньше стало, и мы как раньше — утром я рядом перевожу, а вечером Тоби следит — он нашёл место новое на стройке (вот зачем было завод закрывать, чтобы потом новый строить???), я, может, за ним перейду, как покрепчают руки-то. Так вот, он вечером приходит, меня подменяет, а я в клуб иду. Сплю мало, правда, но мне от этого лучше, потому что я во сне кричу иногда, а это ребёнка будит и сильно пугает. Тоби уже привык, но я от него вот сегодня перебрался — он сказал, что я во сне его за тебя на весь серьёз принял, и мне стыдно очень за то, что я наделал, поэтому я перелёг. Замёрз обратно, правда, и вернулся. Он сказал, что дело плёвое, и что я горем болею, а потому он понимает всё и на меня не зол. Как же я жду того дня, когда буду уж если не как раньше, то хоть как когда мы с тобой сюда спустились, потому что мне тошно от того, как меня все видят и думают, что я бедствую, мне это ножом по горлу. 16 а. Пришли бумаги по кредитам и штрафы, и вот теперь я понимаю, что зря я решил о хорошем писать, потому что плохо всё и так резко. Пойду стучать по фабрикам, пускай берут хоть на бумаги, мне ещё работа нужна и люди, чтобы занять у них, потому что в муравейнике я занял у всех по три раза. Я, кстати, снова ходил к йордлихе из Театра, и она долго вздыхала, но согласилась вот на что: я её лучших по танцам рекомендовал в клуб, и туда людей больше идёт, а они [танцовщики с танцовщицами] в свою очередь берут больше клиентов, и им с этого сверху прибыль. Я там по бумагам вожусь, и мне за это приплачивают, хотя физически я только в клубе за стойкой. Похабщина жуткая, Норочка, но народ смотрит, а мне хорошо — напьются и потом столько денег отдают чаевыми, а я беру. Если страх хватает (он какими-то приступами у меня), я в темноте ухожу якобы «курить», хотя не курю я вовсе, но не ругают, а это хорошо — раздышусь и иду обратно, что поделать-то! Ещё я нашёл себе новую Тришу, потому что у танцовщика одного двое детей, он их тоже один поднимал, и он мне очень хорошо помогает по опыту. Дело абсурдное, конечно, хрусталь мой — он со сцены уходит с тем, кто ему больше сунет, я предварительно напою всех, музыка орёт, половина народу в ремнях и тряпках вместо одежды (помнишь, мы ещё удивлялись, что молодёжь в Променаде сетку на ногах носит! теперь-то всё я видел), а на утро уже никого. И вот я за доплату убираю всё, он сидит на сцене, болтает ногами, снимает с лица блёстки свои, жалуется на особо с ним грубых, а потом мне идёт помогать убрать, и мы о детях говорим. Я ему сказал, насколько в том абсурд (он и слова такого не знает), и Тоби сказал, потому что никогда я не думал, что в такой обстановке буду советы дельные слушать. Но правда дельные — у меня хоть паника спала, что без тебя ребёнок не вырастет. Теперь бы вот с долгами разобраться, я хоть час в день спать буду, лишь бы деньги были. 19 апреля Вот уж три месяца, как тебя нет и три месяца, как есть Вандер. Мы сегодня тебя вспоминали, и Тоби курил свой табак ионийский. Мы у щелки в переходе курили, точнее, он курил, а я смотрел: дым сквозь разрезик-то проходит и далеко-далеко поднимается, там где за железом неба нет. Тоби говорит, что он значения не придаёт, а я придаю, потому что мы пилтоверский дым своим изгоняем. А ещё он наверх поднимается, а если наверх, то к тебе. Я очень хочу сходить на то место, где ты, но пока боюсь, что непоправимое сделаю и что мне пока рано. Ты уж прости меня, хрусталь мой, я привык с тобой говорить тут, и мне правда кажется, что ты через бумагу слышишь. Сейчас вечер, и я чуть раньше пришёл в клуб, потому что сегодня у них кто-то важный приходит, и все ему угодить хотят. Я своё пока сделал и вот свободное время появилось. Тришу мою зовут Родди, и он в театре довольно ценится, как оказалось. Поскольку тут старые танцовщики с новыми, им одну гримёрку на две разделили, и вот во второй есть уголок, который он себе отгородил, а никто не против, потому что уважают. Вот он мне даёт в этом уголке сидеть, и мне там спокойно очень, потому что народу нет почти, а меня народ в последнее время изматывает. Иногда Род сам приходит и мы вдвоём сидим. Я его спросил о том, как работать ему, и почему он тут, и он мне много рассказывал. Сам он из Дома Надежды, и я зря думал, что Вандера там воспитают, если я застрелюсь, потому что там мрак хуже, чем в муравейнике. Дети на нём остались потому что мать их выродок какой-то на станции столкнул, и она дышала ещё недолго, а потом отошла. Говорит, что как и мне тяжело было, но что сгладилось, потому что нельзя было уходить в себя. Ещё говорит, что в работу идут разные, и что не все от нужды. Он, например, танцевать любит и танец искусством считает, другие же и соитие искусством видят (слово это он тоже не знал, и меня крайне это удивило). Но он хочет в высший танец, наверху у пилтоверских, а потому у йордлихи Бабетты и работает. На производстве, говорит, растеряет гибкость, а тут почти те же деньги, но он танцевать может. Обувь у них жуткая, и мне страшно на ноги его смотреть — я ему мял их, как мне мяли, когда всю смену на ногах, он сказал, что легче ступать стало. Правильно я в его дело не пошёл, потому что по рассказам мне там делать нечего — он утром со своими, а с раннего вечера сначала в Театре, потом здесь всю ночь. В Театре, говорит, хуже, чем тут, потому что тут в комнату не с каждым идти, и с перерывами большими, а в Театре с каждым, и почти все видят только как вещь, хотя разные попадаются. Устаёт он очень, йордлиха, как оказывается, не скупится в них закачивать всё, что только алхимии известно — чтоб не спали и всегда в настрое были. Вот мы пока говорили, он сказал мне, что я слов много умных знаю, и говорю не как все тут, мы так и вышли на разговор особый, и оказалось, что он ни грамоты, ни счета не знает, и ему страшно от этого, поскольку наверх надо знать, и детей он до [школы] семилетки выучить чему-то хочет. Мы поразмыслили, и я вот как придумал: я на работу ухожу за часа полтора и иду в Театр. Там плачу йордлихе за билет на него (час беру, больше не выходит), он мне эти деньги в комнате тут же вертает, и я учу его. Перо у меня есть, а бумагу он приносит. Всё, что знаю, даю, разбираем, а потом оба сюда идём. Мы думали совсем после работы, но у меня от музыки голова чугуном, а у него ноги в тряске и глаза закрываются, а потому лучше меньше, но раньше — он так запоминает хотя бы. Вот четыре дня уже отзанимались, и он хоть содержание билетов, что клиенты на него берут, частично читает по слогам, потому что буквы все знает теперь верно. Он очень быстро учится, и я рад, что могу хоть немного отвлечься от тяжести в своей жизни и дать ему свет. Я его Эдди отрекомендую, потому что негоже ему тут себя губить, он очень хорошо танцует, и я видел, а потому знаю, что ему надо наверх. 19-20 апр (ночь) Сижу сейчас в больнице для бедных, Норочка, пишу, потому что мне надо руки занять. У нас сейчас такой страх случился, что я снова задыхался и всё чужим казалось, потому что внутри перевернулось всё. Не знаю, что там за лицо тот, кто важным гостем был, я такого не знаю, но всю ночь со своими людьми такой шум и гам развёл, и они хоть и верхние, а настоящие черти. Девчонки на шест не успевали, а их срывали уже, музыка кричала такая, что меня чуть с ног не повело, а пили столько, что я бутылку разбил, пока всем налить пытался, и мне за неё платить пришлось, потому что убыток. К третьему часу всего этого гвалта с содомом, я приметил, что выключили музыку, под которую всегда Род танцевал, и я его не видел. Он иногда задерживался, но тут совсем долго задерживался и был уже третий час по часам, а по времени гомона так пятый. Так долго он точно не мог задержаться, и я попросил второго по стойке меня подменить, мол, мне покурить надо. Смотрел в комнаты, там такой ужас был, но нигде Родди не было, а он никогда с работы раньше не уходит просто так, сегодня особенно нельзя было. Пошёл на улицу, где курят, смотрю, нога за ведрами помойными, а там он лежит. Одетый, но видно, что чужая рука одевала и ремни накинула просто так, а они же у него особенно закрепляются. Нога-то, босая которая, свёрнута, а сам весь перемазан во всём, в крови тоже. Вот от крови меня дёрнуло, но я постарался собраться, потому что видел, что он дышал и что-то мямлил. Он почти как я худой, я поэтому его поднял, ребят кликнул, кто в гримёрке отдыхал, донесли, и вот я сейчас сижу у дверей и боюсь за него. Я его знаю почти ничего, но если он умрет сейчас, то я не вынесу, потому что я о детях его думаю, им сиротами нельзя оставаться, и о нём думаю, потому что он достоин хорошего в жизни. Что с ним наделали, страшно представить, я бы вот сейчас вернулся, извергов тех нашёл и набил бы, но мне тут надо остаться. Он очнулся когда ненадолго, сказал мне, чтобы я его домой довёл, потому что с ним часто такое случается, и для него уже не шок, но для меня шок. Возьмём детей его и придём к нам — так лучше будет, хотя бы на дня два. Сейчас вот бегают что-то ему колоть, лишь бы оклемался скоро. 20 апреля ___0 п.н. Йордлиха дала Родди выходной, я ему помог, и он со своими пока у нас с Тоби на целых три дня. Дети у него просто чудесные, он с ними тепло так, я смотрю и верю, что я так же тепло смогу с Вандером. Но я вот места себе не нахожу, каждый раз, когда думаю, что с ним случилось, а ему обыденность. Страшно, что у них так бывает. Мне это абсолютная дикость, и я ему об этом говорю весь день, потому что ночное из головы не выходит. Какие «риски», какие «ничего страшного», если тут суд нужен??? Но я вечно забываю, что тут ни суда, ни закона, и что жизнь человеческая тут ничто, ничем никогда не была и ничем не станет. Я сам на себя большой страх нагнал вместо него, и Тоби пусть со мной и согласен, всё равно просил не увлекаться чужой болью, пока своя не прошла. Я всё думаю рассказать ему про руки и про отражение, но очень не хочется, вдруг в лечебнице окажусь… Перед работой с Родди читаем и даже сегодня читали, на следующей неделе, может, писать предложения начнём. Меня это сильно отвлекает, и я о плохом не думаю. Род в благодарность мне обещает приплачивать ещё, я решил теперь вот мяса больше брать. Мне Тоби честно говорит, что ничего не поменялось, но я чувствую, что поменялось, я вижу и внутри ощущаю, и как же я этому рад, Норочка. Наверное, это притворство, но в притворстве этом некоторые плюсы есть, потому что иначе я бы повесился. Меня долги сильнее верёвки душат, а твой образ кислотой сердце растворяет. Мне снится несколько кошмаров, и я их боюсь в разной степени. В первом я смерть твою вижу, и он самый реальный, но самый страшный. От него я почти просыпаюсь сразу в поту, и Тоби бужу. Второй хуже тем, что я от него всё ещё во сне и чувствую, что бежать из сна не могу. В нём я почти ничего не вижу, но слышу детский плач, а на руках кровь. И ничего кроме крови не чувствую, словно на неё всё моё тело направлено и ощущает её в сотни раз сильнее, чем всегда – каждое движение каждой капли, что густой ручей образуют, и я в этой крови тонуть начинаю, и она мне в нос льётся, но я всё ещё дышу, и в уши льётся, но плач слышен, и в рот льётся, но я железа не чувствую. Третий такой же, но я бежать могу, и бегу я к винтовой лестнице, что на выход из муравейника ведёт, а подняться по ней не могу, а в муравейнике я один, а потому в тишине полнейшей бегу, затем и плыву, но не вижу куда, и ужас сам больше в безысходности. Если долго не просыпаюсь, то смерть вижу, а у неё лицо твоё, я его одновременно помню в ту секунду, но вместе с тем забыл напрочь, я не знаю, как то объяснить. Если такой вот сон вижу, то полночи не сплю, потому что когда просыпаюсь, меня из реальности выбивает, и я лежу камнем, а иногда задыхаюсь, но ничего поделать не могу. Тоби в таком случае если только сам проснётся, но пока не просыпался. Меня отпускает когда, я вокруг реальность вижу и снова сплю. Вот такие кошмары у меня, Норочка. Не знаю, что и хуже — сон или жизнь в этой дыре. Мне так плохо во сне, что я решил не спать столько, сколько могу. 3 мая 4____ Я думал, что если не спать, то мне будет лучше и что время появится на то, чтобы писать, но я ошибся. Во-первых, голубь моя, я нашёл себе занятий море — перевожу, с бумагами работаю на заводе, ночью всё ещё в клубе. С этого есть деньги, чтобы откладывать часть, а на другую покупать еду. Я поправился. Это такое счастье, но у меня вообще всё счастье серым мешается, и я знаю, что должен быть счастлив, но счастлив как-то теоретически. Самое главное состоит в том, что мне теперь в койке хватает только рубахи и одеяла, пусть и тёплого, но это разница огромная с тем, как раньше приходилось оборачивать себя, хрусталь мой. Вандер хватает штуковину с колокольчиком, если её ему опустить. Это вот тоже хорошее. В остальном сильно изматывает он, но я тебе не буду жаловаться, потому что вижу уже, как ты меня коришь. Я много хожу вокруг, потому что у меня есть проблема. Я начинаю видеть, от чего меня из мира выбрасывает, а потому избегать стараюсь, но беда в том состоит, что иногда не избежишь, а если не спать, то только хуже. Я не могу смотреть на женщин с детьми, особенно если малыми или если не родили ещё. На кровь не могу смотреть и совсем уж неудобное — помнишь, я простынь взял, голубую, с узором? Я сжёг её, но если узор тот вижу, то от него плохо. И крик детский. Раньше не было, а сейчас есть, и чужой и Вандера, возможно обострилось всё просто от того, что я почти не сплю. Я пытаюсь не показывать, но если начинается, то не скроешь, и я всё боюсь, что Тоби увидит, потому что каждый день что-то происходит. Я как в углу сыром и бежать некуда, а надо мной нависает смерть и вот-вот возьмёт. Сказать? [чернила размыты] Он меня из могилы вытащил, может, тут поймёт? Подожду немного ещё. 7 мая 4___ п.н. Как же мне плохо без тебя, Норочка. А с тобой ещё хуже, потому что ты меня в кошмарах доводишь до большого страха, и сегодня довела. Я в клубе сейчас сижу в курилке, потому что у меня перерыв, и я хочу тебе рассказать, что со мной случилось, потому что ты знать должна. Я не спал три дня, потому что это максимум, на который я способен не спать. С клубом просто, потому что я пью всякую дурь, от которой спать не хочется. Но на третий день уже пот идёт, и всё в тумане, а потому я завалился сегодня по утру, Тоби всё равно надо было вставать через три часа, я его не сильно потревожил. Я снова видел кошмары, но они все три в один смешались, и колокола звонили, и наверху прорвало дамбу, и весь нижний город залило кровавой водой, и я видел, как люди тонули, и в толпе покойников я тебя видел, ты застыла такая живая и здоровая абсолютно, и счастливая, и я так к тебе захотел до боли, я звал тебя, а ты таяла передо мной и покойники тебя за руку хватали и уносили в самые Ямы. Но у тебя было такое светлое лицо… Тоби меня разбудил, потому что Вандер спал и не надо было его раньше времени будить, а я как глаза распахнул, у меня весь сон в реальность перешёл, и я видел воду алую на стенах, а передо мной лицо твоё бледнеющее. Я тебя звал, а Тоби, по глупости или по волнению взял и сказал, что он тут, мол, со мной и всё хорошо. А я тебя услышал. Я не знаю, даже как и сказать, я не слышал ничего, я на него опять со всей силой полез, потому что тебя видел, и это всё так быстро случилось, я даже не понял. Я просто так по тебе тоскую, а без сна реальность и выдумка смешались, и мне так неудобно перед Тоби. Он ведь не ожидал совсем, и от этой неожиданности взял и ляпнул: – Не Нора я, Нора умерла, Итан! [чернильное пятно] Он правда не хотел, но истина вскрылась, и я очень плохо помню, что тогда было, но в общих чертах сохранилось. От крика с вознёй Вандер проснулся и так заревел… а от слов Тоби я на секунду в жизнь вернулся, и тут же из неё вышел. Тоби что-то говорил, но я не знаю что, потому что крик мне напомнил январь, и всё вокруг исчезло — словно я в пустоте сижу, никого нет и ничего нет, но при этом есть всё. Я схватился за что-то, а пальцы не двигались, я ничем шевелить не мог, хотя Тоби говорил, что качало меня вроде (я этого ничего не помню). Знаешь, когда страх большой приходит, он отдельно приходит — иногда я кровь чувствую, иногда плач слышу, иногда вонь комнаты бьёт в нос, а тут одновременно всё заиграло в красках, и я вспомнил абсолютно всё [чернильное пятно]. Это было так реально, и я впервые видел твоё выражение лица, вот тогда, за секунду до смерти. Я так захотел бежать, а нечем было, потому что я вообще не понимал, что вокруг происходит, и боялся, как ребёнок, я что-то говорил, но Тоби сказал, что бессмыслицу из звуков. На этот раз не только руки чужими были, чужим был весь мир, я как на фотографию смотрел на себя самого, и от этого дыхание перехватило. Я сидел, словно пьянь кромешная, потому что всё вокруг смешалось. Потом было только хуже. Это так ужасно, Нора, потому что я рукой двинул, но я понимал, что решение было не моё, что контроля моего над ней не было, и так тесно стало вокруг. Тоби что-то говорил и вроде за плечо схватил, но я знаю только потому, что он мне потом сам рассказывал. Я ничего не видел, не слышал, не чувствовал, я словно свечу себя погасил, потому что столько страха было, а я не хотел его переживать. Потом всё вернулось, и голова заболела сильно, сердце болело, ноги болели, всё болело разом, и лёгкие как сжало. И стыд. Столько стыда было в том, что Тоби узнал, потому что не хотел я, чтобы он знал, потому что я хочу, чтобы все меня видели, каким я себя вижу и каким меня все знают. Я людям всегда помогал, а не мне они, и не хочу я так, хочу как раньше. Это был худший час в моей жизни, который сравнится, разве что только с твоей смертью. Тоби опоздал из-за меня, но не ушёл, он всё сидел со мной и просил снова, чтобы я ему не врал, потому что не собирается он меня в лечебницу. Он сказал сегодня отдохнуть, но я боялся, что от детского крика всё повторится. И совестно, что я собственного ребенка боюсь, но ещё больше я боюсь вот того, что произошло тогда. Я поэтому собрался и вот в клубе сейчас, но мне плохо очень, и я из курилки пойду к Родди в гримерочный угол, потому что мне одному надо быть. Выйти боюсь, хочется припаять себя к стулу-то и здесь умереть. У меня в последнее время всё из рук валится, былой энергии нет, она минутой была, а сейчас вот то считаю с ошибками, то заказ элементарно запомнить не могу. Время упускаю легко и вообще одна рассеянность. Дева, когда же то кончится… Я очень сильно люблю тебя, голубь моя, я ни на секунду о тебе не забываю, так и ты меня пощади. Уйди, прошу. 17 м. 4 п.н. Я познакомился в клубе с людьми, которые, кажется, поправят моё положение. Мне запретили о них говорить где либо, но я могу только сказать, что я рад, Норочка, я бесконечно рад. [рисунок кабаньей головы] 19 марта Вандеру четыре месяца, и он очень хорошенький у тебя, голубь моя. Он совершенно ничего не понимает, но я много рассказываю ему историй, они у меня на ходу придумываются, особенно если не спал долго, что очень странно. Представляешь, он узнаёт меня, и Тоби тоже узнаёт! Это… свет для меня сейчас. Большой свет. У меня есть один выходной, я перевожу статьи и читаю ему на ионийском, сам не знаю зачем, но я не хочу, чтобы он голос мой забывал. Когда ходили на набережную, я предложил сходить в Пилтовер, и Тоби согласился, хотя ему они зла сделали как мне, и он не любитель там быть. Там же столько звуков новых ребёнку и воздух чистый. Я как в лихорадке был и столько говорил бодро, а он [Вандер] смотрел. Бойкий мальчишка, неспокойный жутко, весь в меня пойдёт. Я очень хотел взять ему что-то, а то что у него только проволока с колокольчиками. Решил, что мясо можно попытаться увести, а с чем играть взял. Пилтовер, может, тот ещё червь на нас, но продукция-то у них хорошая. Пусть играет, ему радость нужна, её во мне нет, а в нём пусть будет. Мне лучше, я сплю теперь без рубахи под одеялом. Много очень уходит на еду, но они [деньги] сейчас хотя бы есть. Отдал всё, что был должен по срокам, остальное продлил. Не знаю, накоплю ли возврат на большую сумму, что добрые люди-то дали, но очень постараюсь. Живу пока что тем малым светом, что у меня есть сейчас: много мяса ел сегодня, крупу хорошую, сыр добротный, овощей набрал, а вечером рыбу ел и не чёрную, а нормально жареную. И меня не рвало. Это так хорошо, это до боли хорошо. Мне ремень стал не нужен, и волосы нормально отрастают. Я человеком становлюсь. Я смогу. Я знаю, что смогу, голубь моя. 20 мая 4___0 п.н. Мне стыдно за то, что я в четвёртый месяц от твоей смерти писал о счастье. Я вообще его стыжусь, потому что оно у меня ненастоящее, и я не должен быть счастлив. Сегодня работы много, но я хотел извиниться перед тобой, хрусталь мой. Это очень неправильно всё. В последнее время голова болит. 24 мая 4___0 п.н. Я захворал. И это ужасно, голубь моя, это хуже Бездны, потому что я мог Вандера заразить и Тоби. А ещё, что из мыслей исключительно эгоистичных, больным принято идти на нижние этажи. Я хочу их описать, но не сейчас, потому что сейчас меня лихорадит жутко, и я пишу от скуки, потому что занять мне себя нечем совсем. Лекарь надавал рецептов, зелейник проштамповал и дал столько таблеток, ужас полный. Тоби еду носит, я её забираю, но есть не хочу, потому что всё пресное. Плохо очень. Очень. И телом, потому что болезнь, и душой, потому что высшая болезнь. Тут темно и стены глухие, на меня это давит сильно, и мне мысли приходят ужасные. В муравейнике нельзя болеть, потому что все спина к спине, а лечить почти нечем. Точнее, чем лечить много, но оно не действует. Вот для таких случаев тут нижний этаж перед подвалом, здесь живут либо те, кто с улицы на пару дней, либо больные, при этом больным и не выйдешь в коридоры — не то, чтоб следили, но если одного заразишь, все заболеют. Меня большой страх берёт, потому что я боюсь тех дней, когда я был в холодном голоде и когда не смывал твой пепел. Эти воспоминания сейчас реальностью становятся, и я бы рад бежать, а бежать некуда — тут кровать в стену ввинчена, стол, умывальник с грязью и дыра в полу. Но я потом опишу, мне совсем туго сейчас. Дай сил мне, голубь моя, я пока жить хочу ещё. 25 Мне хуже. Тоби говорит со мной через дверь, но я чувствую, словно я в тюрьме и этим вечером, он когда заговорил, я не ответил. Я ему постучал, что жив, и ввалился на кровать, потому что мне жутко холодно, и постоянно в пот бросает. Горло режет, хоть на стенку лезь, ничего не помогает. Этот город убивает, и я не смогу из него бежать, но сможет Вандер. Я его всему обучу, обещаю. Он будет таким человеком… Я спать весь день буду, хрусталь мой, потому что тело отказывает, и мне кажется, что я умру. Смешно, потому что я три раза чуть не стрелял, а сейчас жить хочу. Но не могу. Скоро свидимся. 26 Я не умер. Тоби с ребятами за Вандером следят хорошо, и я бы рад всех видеть, но нельзя. Тоби чуть не зашёл, но я его выпроводил, пусть мне с ним и легче. Много пил, и сегодня бросило в жар. Переел таблеток, потому что болело всё, сейчас ноги что вата, но я могу писать, как видишь. Я хочу рассказать тебе, хрусталь мой, о том, что меня окружает. Комнату я свою уже описал, она действительно похожа на камеру тюремную, но я стараюсь не думать об этом. Вход в муравейник наверху, и я думал, что там винтовая лестница идёт до низа, но она доходит до предпоследнего этажа, а дальше тут такая страшная верёвочная — это чтобы много людей не приходило, поскольку здесь не надо платить, и тут можно жить, если крова нет. Есть те, кто приходят и так и живут, почти не выходя, только если за едой. Я видел через щёлку тут детей, и это страшно — они грязные все, дикие, рослые, а говорят плохо. Закрыл тут же и долго думал. По ночам кто-то верещит постоянно и грозится всех убить. У меня рука тяжёлая стала, но не как раньше, поэтому я запираюсь. Вчера вот ещё женщина какая-то истошно кричала, и всё внутри меня просило выйти, но я не мог, думаю, сотый раз подряд не надо рассказывать почему так. Меня приступом окатило, и я сидел немой и без чувств почти час, хотя не знаю сколько — тут же часов нет, я почему-то придумал, что час. Песен здесь не слышно сверху, а когда выходит тот час, когда никого нет, то становится точно гроб. Я вот думаю — это, пока я не пришёл, ты вот так в комнате нашей на сыром полу мучилась, когда ни души??? Я выходил и кричал — эхо по всему этому грязному дому на все этажи. Если бы почта летела быстрее, я бы к тебе раньше пришёл. На нижних этажах есть вход в подвал, я там не был, потому что видел, как туда ходят колоть себе и грибы заваривать, там торгуют этим, и здесь по вечерам страшный сброд. А так… этаж по плану такой же, но комнаты одиночные, общей кухни нет и света нет почти. А вот что есть и о чём я точно не знал — тут вход почти с подвала, и там притон держат, но, чувствуется, дешевле, чем у йордлихи, и в тайне содержат — я случайно зашёл, потому что хотел узнать, что на этаже. Порой так разойдутся, а мне слушать… одним словом, сплошной мрак, хрусталь мой. Страшное это место, Норочка, и с какой-то стороны оно хорошо весь Заун показывает, потому что само как Заун — наверху вот живут в своих комнатах, в центре — мы, и пусть мы по два человека в койке, но есть какая-то самостоятельность. Внизу — кто совсем бедный, а совсем внизу — больные и обречённые. Из коридоров здесь вообще ведь не видно, что наверху, и только эта чёртова лестница, по которой не каждый заберётся. Здесь болезнь одна, и она тут навеки, она в камнях сидит и уже никогда не выйдет, потому что тут ни ветра, ни воздуха. От этой безысходности я о себе невольно задумался, и у меня руки трясутся от одной только мысли, что я, Норочка, без тебя обречён, и что я навсегда в низинах муравейника останусь. Нет света, а свет который я зачем-то придумываю себе — ложь. Что делать??? Скоро надо будет отдавать те огромные деньги, что я занял, двадцатого июня стоит дата, а я ничего не набрал. Что они сделают? Их много там, Нора, мне нельзя о них писать, потому что они себя в секрете держат, но они очень строги с датами, и я боюсь, что случится что-то. Мне кажется, они смерти младенца не постыдятся, и от этого жутко. Как Вандер будет вообще? Если даже живой, вот что это за жизнь тут, в этой дыре провонявшей, где у него ничего нет, где он растёт среди шлюх да воров, прости за грубость, Нора, где отец его в подарок долги ему на шею передаёт, где вечный мрак и где никогда не будет надежды? А Тоби? Ему бы с его мозгом-то вертаться наверх, а он меня тянет, когда пора бы бросить. На тебе всё держалось, он из уважения к тебе это делает, потому что я никак по-другому это не объясню. Ничтожество. я. я не знаю, что [чернила размыты] 27 Я много думал о лестнице, и перечитывал дневник. И я понял отвратительную вещь. Я зря винил ребят в смерти твоей. Знаешь почему, голубь моя? Потому что я виноват. Я к этой мысли случайно пришёл, но, кажется, я разгадал великую тайну. Во всём виноват я. Вот я злюсь на пневмопочту, но что если я бы с тобой на весь день остался, а ты бы на фабрику не пошла? Ты же жаловалась, а я за деньгами бежал, поэтому на смену пошёл и тебя не остановил. Мужики мне не должны, они работали, а Зо если хочет пить, так кто ему запретит? Тоби почта не ходила вообще, он не знал. Когда я получил от тебя знак по пневме, я ошибку сделал: я к тебе рванул. Надо было к лекарю, а с лекарем к тебе, потому что за час ничего бы не произошло, а тут бы был врач. Это первое. Потом, я тебя хотел поднять по винтовой, но испугался, что уроню, а не надо было пугаться, мы бы медленно дошли, я знаю. Я бы сейчас донёс, если б [чернила размыты] я ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ под ⠀ ⠀ ⠀ зн ⠀ ⠀ ⠀ и ты бы была ж ⠀ ⠀ ⠀ а. А третье — я испугался тебя оставить. Никого не было, все на работе, кроме пьяниц, а ты кричала так жутко и тебе так страшно было, а твой страх — моя слабость. Я рядом с тобой сидел, а ведь сто раз бы сходил за лекарем. Но я не сходил. Не сходил. Я. Я от этой мысли бежал, а вот в одиночестве к ней пришёл. Это я тебя убил. Я Вандера матери лишил, а тебя будущего, Нора. Потому ты меня и мучаешь кошмарами, потому что я [чернила размыты] бий ⠀⠀⠀ а. Поэтому я кровь на руках чувствую, Нора. Прости меня ПРОСТИ МЕНЯ. Если бы я головой думал, ты бы была жива. А вдвоём мы бы смогли, а сейчас что? Сейчас я ничтожным сделал себя и всех вокруг. Я хочу себя керосином облить от лампы, но чувствую, что это слишком слабое мучение за то, что я сделал. Я всю жизнь твоим призраком буду страдать. И поделом. прости. прости. прости. прости. прости. прости. прости. прости. [чернила размыты] прости. прости. прости. прости. прости прости прости [чернила размыты] простипростипростипростипростипрости [чернила размыты] прости [чернила размыты] пр [чернила размыты] . Если сможешь, прости. Ты… живая такая в моих видениях, я тебя в бреду вижу, я без тебя жить не могу, я тебя мальчишкой полюбил, и хотел всегда любить, а всегда не стало по моей же вине. Я тебя никогда не забуду, хрусталь мой, я в пропасть кану и последнее слово моё твоим именем будет. Я так люблю тебя, ты не представляешь, как, я до смерти тебя любить буду. Я виноват. Я… я полчаса ничего не делал, я как Вандер родился столько с кровавой простынёй возился, а надо было бежать. Полчаса! Я тебя убивал полчаса, солнце моё, голубь мой, мой чистый хрусталь, я тебя убил, я убил я убил тебя. я прости меня, пожалуйста, прости. прости. я каждый раз пишу это слово, но мне кажется, что их недостаточно. ты была бы жива, если бы не я. такое не простить. я надеюсь теперь, что хворь меня в могилу сведёт, потому что я заслужил. прости. люблю тебя 28. Жарко. Тоби просил постучать, если я жив, я не стучал. Он зашёл и долго мне говорил, но я не слышал. Я ничего не слышу и не вижу. Стыдно. 29. Мне лучше. Норочка, я много о тебе думаю, и много думаю о том, что делать, потому что я правда не знаю, как выбраться. Я на самом дне муравейника, где битое стекло детям игрушка и где за стенами стоны и смерть, и в душе моей такое же дно. Я не сплю третий день, потому что себя заставляю не спать, это мне наказанием и побегом от кошмаров. Да, я тебя убил, и Вандер узнает об этом, когда время придёт. Я ему обязательно расскажу, чтобы он с девчонками обходился серьёзно и не сглупил, как я с тобой, когда надо было действовать, а я сложил руки. Но вот вместе с тем, что я сейчас-то сделаю? Я, может, неправ, Норочка, но ты бы хотела, чтобы Вандер вырос счастливым. Ему для этого ведь я нужен. Выходит, мне надо принять, что я наделал, и быть с ним, потому что живые ему нужны, а не мёртвые. Вместе с тем, я хочу искупить вину перед тобой, поэтому я ногу керосином облил, и вот думаю: разбить лампу или нет? Это большой вопрос для меня, потому что он один ответ даёт на много вопросов сразу, а главный из них вот в чём: Заслужил ли я боль? За участие в делах денежных в Променаде, за то, что я слабыми пользовался, за характер мой скверный, за ненависть к людям невинным и за то, что я своей нерешительностью уничтожил жизнь твою? Дева видит, я пытался. Я столько пытался. А сейчас я сдаюсь. Мне кажется, что я заслужил. Но я хочу Тоби спросить, потому что сейчас у меня жар, а он в рассудке. Тоби, я тебе подсунул этот дневник с пером и грязными тарелками, как дочитаешь, напиши. Не говори ничего только, прошу. Я заслужил боль? да ⠀ ⠀⠀ || ⠀ ⠀ ⠀ нет (!!!!!!!!!) [подчёркнуто много раз] Почему?Потому что дурак ты, Итан, я тебя не узнаю. Тебе в болезни нельзя думать много.
Я ровно так думаю и не в болезни.Зря. Никто о тебе с ненавистью не говорит. Что случилось, то уже случилось. Через «абы» да «кабы» мы бы все хорошо жили. Нора тебе так же бы сказала, ты прекрати её рисовать тут хрустальной, она бойчее тебя будет.
А с виной что делать?Ждать. Оно пройдёт. И всё у нас будет – и башни в золоте, и счастье. Я помогу, ты не отказывайся только. Тебе воды горячей дать, я почистил? Еды? Накидку?
Не надо, я только таблетки пил, горло пусть отдохнёт, а остального мне в достатке. Ты можешь сейчас к двери сесть? Ничего не говори, сядь спиной, и я сяду.Конечно могу. Не кисни там только, и керосин зря не трать. Давай я зайду? У тебя с головой беда большая, пошли к вершине, нечего тут болеть. Я тебя подниму, и будешь как прежде.
[чернильное пятно] 3 июня 4__0 Я здоров, но как-то оно не ощущается. После того, что я в подвале провёл, я многое переосмыслил, и хочу один быть. Это тяжело, потому что работать много надо с людьми, а я не хочу. Я даже с Родди стал не так добр, хотя он мне знатно приплачивает. За счёт этого я прибавил в весе чудесно, и сегодня я спал отдельно на койке, около Вандера. Я надеваю рубаху всё равно, но в остальном мне тепло. Пытался подтягиваться и набивать перчатками дедовскими — мышцы помнят, то хорошо. У меня язык стал скуден, и я чувствую, что это от народа с которым работаю. Деньги на то, чтоб долги отдать откладывал, но сейчас вот на книгу потратился. Но я всё делаю от нужды, а не от интереса, хрусталь мой — сила нужна на завод, язык — чтобы эффект был с людьми высокими. Я хочу быть один. Эдди всё же сошёлся со своим сундуком денежным — это, оказывается, Гиневра Лоран, она три компании держит и помрёт скоро. Он меня приглашал на свадьбу, мол, ему дадут фамилию и он меня отрекомендует этой бабке. Я отказался, потому что не хочу. Вандера скоро надо будет кормить чем-то помимо порошков, а я забыл посчитать, сколько это по деньгам выйдет. Близится срок возвращать деньги большие, а я не набрал ничего. Я ничего не хочу. Как свеча погасшая, правда, Норочка. Я Вандера держу, и мне дела нет до него, до Тоби тоже нет. Я от кошмаров устал и просто не сплю. В клубе люди злятся, что я молчалив, а мне уже как-то наплевать. Надо чувствовать, а ничего не чувствуется. Ничего. 17 и Я не ходил на работу. Мне пришла бумага по долгам, и я рассудил, что всё равно помру. Наверное, я этого заслужил. Тоби снова тащил мыться, но я отбрыкался. Я сейчас снова вниз муравейника спустился, потому что здесь сгнить не стыдно, а я сгнию, потому что гнить мне положено, Нора. Всё тяжелое такое, и я в последнее время думаю, что вставать с койки уже большой для меня успех. Я… я ни с кем говорить не буду, даже с тобой, голубь моя. Прости меня. Я пойду. Мне надо с тишиной обсудить жизнь свою, а там много обсудить. Прощай. 30 и Эту запись я делаю, чтобы чернила не высохли полностью и что живой я отметить. Хотя в последнее время я не знаю, живой ли, потому что хоть тело моё теперь в здравии, нервы догнили полностью, и гниль эта теперь на других расходится, потому что я всех вокруг травлю. 1 июля 4 Помнишь, как мы праздновали день моего рождения? Он таким ярким был, и я ждал его даже когда перестал быть ребёнком, потому что я думал, что я не старею, а что жизнь для меня открывается. А сейчас она закрыта. Тоби выволок меня наверх, потому что Вандеру нужно не забыть моё лицо. Он взял мне бутыль, который мы с тобой и с ним пили на выпуске в Променаде, и я пригубил зачем-то. Мы очень долго молчали вместе, и я приободрился, потому что молчать с Тоби лучше, чем говорить. Он с большим пониманием молчит, а это дорогого стоит. 8 июля Я не знаю как, но я, оказывается, с «Масками» связался, Норочка. Это они мне деньги дали, и я их называл добрыми. Это далеко не добрые люди, Нора, ой как я пропал! Меня выдернуло даже из некоторой апатии моей, потому что сегодня они приходили и пистолетом грозили на меня и на Вандера. Я так перепугался, я в эту секунду всё переосмыслил, и разрешил раз и навсегда всё для себя. Мне тяжело писать, тяжело вставать утром и дышать тяжело, но я заставляю себя, потому что теперь мне за него [Вандера] страшно. И за всех здесь — а если они муравейник подпалят??? Мне сказали, что если денег завтра не будет, со мной «поговорят». Я Тоби в это ввязывать не буду, но что-то неладное. Я весь вечер держал Вандера на себе, потому что думаю, что последний раз его вижу. Он как я, а глаза словно зеркало твоё. Мне горько так было в ту секунду, потому что я правда его люблю, и теперь особенно. Я привязался к нему крайне, и не представляю, что с ним будет, если я умру. Он меня спасает — и из горя, и из апатии. Он плакал ведь, когда я в висок целился, не плачь, так Тоби бы не пришёл. Он меня спас, а я его спасти не могу, хотя старше, сильнее и отец. Я занял у всех, кто давал, я даже у Эдди просил, но его Гиневра не дала. И тогда я решил, Нора, что ниже я всё равно не опущусь, и я ходил к подъёмнику, который на Ямы идёт, там собираются те, кто заработать не может и кто просит рукой у прохожих. Я в стыде захлебнулся, но я просил, как и они. Это так унизительно для меня, потому что у меня есть фамилия и документы верхние, а я просил. Но выбора нет, а потому без зазрения совести врал и просил. Ходил на рынок, пытался по карманам шарить, что-то ухватил, но немного. Я ещё вещь сделал, но не буду говорить, потому что я знаю, что такое суды и не хочу, чтобы были доказательства. Но даже так, я четверть собрал. Я сейчас Вандера в последний раз поцелую и пойду. Перчатки у меня есть и ножик есть. Не знаю, поможет ли, но я буду стараться. Я до последнего буду стараться. Я тебя люблю и его люблю, голубь моя. Проследи за ним, пока нет меня. 20 июля Норочка, голубь моя, я жив! Я так скучал по тебе, а ещё больше скучал по Вандеру. Я только сейчас смог писать, потому что только вернулся. Столько произошло за эти недели, и я всё не расскажу, но всё было — и меня били, и я былое руками вспомнил. Ко мне их главный пришёл, который в маске кабана и сказал, что меня за это надо в Ямы скоростным следованием (то значит сбросить меня с камнем, Норочка). Я им отвечал, какая моя ситуация, и что у меня ребёнку года нет. Второе их либо сжалило, либо они из какой-то садистской мысли решили себя потешить подольше, но меня отпустили. Я большие проценты должен теперь, и у меня времени два года. Я, наверное, почти ничего писать не буду, потому что столько всего надо делать, и мне страшно, но надо браться, надо. 21 и. 4___ Эдди звал меня в бар и очень много говорил о своей старушке. Жаловался в основном, а жалобы я эти опущу, потому что важно не это — там нужен бармен! И платят много, потому что это верх Линий. Так что я теперь в «Последней Капле» разливаю, и вот хочу посоветовать Тоби тоже туда пойти, потому что уж больно деньги хорошие. Поскольку по силе у меня мышцы помнят много, я пошёл в доки — там воздух чистый, а работы для меня много. Ну и завод, да, я там по бумагам работаю и в самом цеху. День забит под отказ — ухожу к восьми и прихожу в три ночи. Час отдаю на письмо и Вандера, но скоро, наверное, тело моё воспротивится, и я буду внимание только на Вандера обращать. Ты меня прости, Норочка, но так нужно. Я его пока держу бодрым и крепеньким, и он у меня ни в чём нуждаться не будет. Мне за эти дни, что я с масками морочился, голову промыло, и я вспомнил, что меня много что держит тут. Надо Вандера кормить чем-то помимо порошков, я завтра же утром перед доками сбегаю в бордель, Родди мне расскажет. Я ему [Вандеру] недавно наштопал одежды из старой рубахи, когда совсем подрастёт, постараюсь в Пилтовере взять. 27 и. Меланхоличное настроение моё осталось, но его гонит рутина, и все дни в одно смешались. Почти ничего нового не происходит, только устаю сильно. У меня один выходной в две недели, и я хочу взять привычку в него писать о том, что случается. Начну как раз сейчас. В «Капле» хорошо платят, это я правильно сказал. Люди там душевные, а главное, что хозяин душа большая, и все там как один, и все семья. Я тоже семьёй этой стал, и очень за то благодарен. Там как в муравейнике братья и сёстры все, но только там светлее. Думаешь, что снова мне наивность приходит в голову? А на том ты не права, голубь моя. Потому что у меня все основания есть. Дело в том, что в последнее время мне приходится почти везде брать с собой Вандера. Утром ребята с комнаты с ним сидят — там скала на скале, бойкие, а потом перерыв большой, потому что ни меня, ни Тоби нет. Тоби-то сейчас ещё разбежался с Раинкой-то, как дитё малолетнее бегает за ним хвост какой-то, до того противный! Ему, видите ли, не нравится, что он со мной в муравейнике живёт, а не наверху в комнатах. Устроил истерику, как наследница советника на балу, и мы чуть не переругались. Что-то они там друг с другом решили, но проблема осталась — некому днём сидеть. Я с доков беру час на перерыв и потом на завод. Раньше я в это время обедал, сейчас домой бегаю, а после этого всё от недели зависит — если на заводе с бумагами, то я беру с собой, а если нет, то оставляю с Родди. Он уверял, что своих оставлял в гримёрке (в Театре этом они у всех личные и под ключ) и что там всегда есть, кому проследить. Я с ними встретился и долго боялся, но в итоге всё нормально. Главное, что гримёрки на третьем этаже, там чистый воздух и прохладно, никаких «комнат» клиентских нет, только администрация, а девчонки опытные и отзывчивые, там и не такое случалось, как оказывается. Два раза по первой неделе приходится оставлять, сердце кровью, а приходится. А вот в «Капле» разрешают брать с собой, когда в клубе не разрешали. Хозяин место в подвале показал, я там похозяйничал, мы в четыре руки придумали, и меня от благодарности чуть с ног не повело. Шумно, безусловно, но зато Вандер тут, рядом. Сейчас его оставлять нельзя, потому что Кабан приходил и в него пистолетом грозил. Я себя еле сдержал, Нора, во мне такая злость проснулась, что я готов был этот пистолет голыми руками выбить, но это глупость бы была. Я его [ребёнка] загородил и сказал твёрдо, что если разбираться, то со мной разбираться. Выкупил обратно револьвер, стрельбу вспоминаю, на ночь стараюсь перчатками набивать. Выдумали ещё, сына в это ввязывать! Я сам лягу, а он жить будет, Нора, так и знай! «Капля» хороша тем, что тут всегда народ, и постараться бы надо, чтобы меня к стенке прижать не на глазах у всех — я курить не выхожу, если плохо что — в подвал иду. Один раз кто-то из их людей, с лосиной маской, зашёл, но тут же вышел: здесь, как оказывается, есть те, кто с ними во вражде — у них клыки выжжены на предплечьях, я заметил. Одна у меня коктейли часто берёт, рыженькая такая, возраста моего, прихрамывает немного. Мне тяжело очень счастье чувствовать, я тебе говорил уже вроде как, и вот в «Капле» я это особенно ощущаю. Этот бар ⠀он больше, чем просто распивочная, и мне немого дико от этого. Тут одни и те же люди всегда, да и берут почти одно и то же, в карты играют, трубки курят, шары катают в бильярд наверху, с пианистом поют и просто разговаривают. Понимаешь, просто говорят. Тут все есть — от променадских пекарей до проституток с Линий, от рабочих до лаборантов в училище, и все находят что-то общее. Муравейник я с организмом сравнивал, и то верно. Но в муравейнике нет семьи, там нужда единство создаёт, а тут тепло. Самое главное — они меня понимают, и никто тут не пишет жалобы, что я не услужлив. Я пока наблюдаю за ними, но сердцем хочу когда-нибудь стать их частью. Сложно, очень сложно, Норочка. Но мы пока не тонем. Не говори я с тобой, помер бы. Ты меня прости за всё ещё раз и знай, что я тебя безгранично люблю и вовек не забуду. [Страница без даты, вся заполнена формулами и вычислениями] Бездна, на это года четыре нужно! 3 авг. 4___0 п.н. Тоби снова может за Вандером смотреть, пусть мы немного и поругались, я вижу, что не в обиде он сильной, потому что знает, что прав я. Хвост его заявился ко мне по ночи, когда меня ноги не держали, и давай такую неразбериху нести, что Вандер проснулся и плакал необыкновенно долго. Я еле разобрал, что он от меня хочет, но понял только, что они с Тоби ругались, и он ему выбор поставил между собою и муравейником, а Тоби-то со мной ведь с малых, конечно он муравейник выбрал. Ну и, подозреваю, что меня с ним. Мне все эти обвинения на душу не легли, да и ребёнка расстроил он неимоверно, а посему, хрусталь мой, я сделал необыкновенно просто — я ему лицо свёз, и ох как Тоби то не понравилось. Но он в комнате ночует и за Вандером следит, а это значит, что не глубока его горечь. Я сегодня перед ним нацепил пальто, что он мне по зиме брал от холода, и оно на меня еле село. Я это специально сделал, потому что удивление в глазах его было для меня самым главным огнём — я очень медленно становлюсь похожим на себя с той фотографии, что мы сняли. Хорошо, что мы сняли её, ведь с какой-то стороны эта единственная семейная фотография, что у Вандера останется. А ты ведь не хотела, помнишь? Можно подумать, что мне счастье сейчас, голубь моя, но это не так. Я просто устал от скорби, ты прости меня за это, а потому я и пишу о хорошем. Я бы мог сказать о том, что я не сплю от кошмаров и большого страха, что маски ко мне ходят, как домой, что в окна стреляли, что я в доках надорвался и о том, что я не смогу до даты расплатиться, но меня это тянет так, Нора! Я хочу писать о том, что Вандер ест добротно, что мы с Тоби на маяк ходили, что он меня всё же научил курить его трубку (никогда не курил и не буду больше) и что мы полную луну над морем смотрели, а потом в кости Ионийские там же и играли. О том, что Родди очень хорошо читает, и что Эдди его в настоящий театр наверху рекомендовал, а Гиневра его согласна. О том, что я в своём сердце чувствую твоё, что дневник этот тобой горит, и я его всегда у сердца держу, и ты будто со мной всегда. Я устал. Но я люблю тебя, как всегда любил, хрусталь мой. 17 авг 4____ [Почерк резок] У меня есть две новости. Я начну с хорошей, потому что у меня руки трясутся, и мне надо себя успокоить, пока со мной страх не случился, иначе я задохнусь. Хорошее заключается в том, что если Вандера держать, то он стоит и при том крепко стоит, что меня крайне радует. Он вообще весь крепенький, прибавил сильно, я очень голода его боялся, и Деву благодарю за то, что этого не случилось. Мы с ребятами в доках в перерыве сообразили, походили по порту, и я ему столько всего для игры набрал, а он только и рад. Он пытается что-то сказать, это потому что речи я его хорошо научил, поскольку я ему имперскую философию читал, когда он совсем ничего не понимал. С ним сейчас почти все разговаривают, он меня отличает ото всех, и Тоби отличает. Что-то сказать пытается, но не умеет пока. В зеркало порой смотрит и смеётся так, а у нас ночь кромешная! В целом, если обыденность опустить, он молодец большой. Это хорошее было. Плохое в страшном состоит, потому что я [чернильное пятно] мне кажется, что судов тут нет давно, потому что половина и фамилий-то нормальных не имеет, и что есть суд не знает. но я, Норочка, человека, кажется, убил. я не знаю, убил ли, потому что я свернул [шею] и бежал, и не вернулся. мне кинжал чуть не вошёл в грудь, прямо где ты у меня. Тоби мне налил трав, потому вина не надо сейчас, и сказал, как допишу, с ним сесть обязательно. я хочу писать и не хочу одновременно, потому что я смерть приношу вокруг людям, но с другой стороны, если бы не я его, то он бы меня. неразбериха сплошная, и тяжесть какая-то. Вандер хорошо кушает. Очень хорошо, Норочка. Хорошо. Очень. [чернильное пятно] 19 августа. Это традиция уже какая-то, да? Голубь моя. 2 сент. 4___0 Все дни как один мешаются, Норочка, и я в них теряюсь сильно. Я очень много себя обманываю и хочу сказать тебе правду сейчас. Я в жизни стал чужой, потому что я стою на месте, когда она вперёд идёт, и от этого мне только боль абсолютная. Знаешь, в чём проблема главная? Я хочу быть один. Мне трудно с людьми, даже с Тоби, хотя он помочь хочет сильно, я вижу. Не столько от ненависти трудно, сколько от того, что мне время нужно, а у меня его насильно отнимают, потому что надо дальше жить, заботиться о сыне нашем, о людях вокруг, надо деньги приносить, судиться надо по ресторанам снова, долги отдавать каждому в Зауне. Это жизнь, и жизни этой так много, но она мимо меня пробегает, с ней лишь тело моё идёт, а сам я в январе. Я хочу убежать куда-нибудь. Это желание я не знал с пяти лет, когда дед грозил мне кулаком, за то, что я конфет объелся. Смешная ассоциация выходит, не так ли, Нора? Но вот оно самое, то детское желание, просит меня уйти. Не навсегда уйти, вот в чём дело — в этом была моя ошибка с револьвером! Мне не нужна смерть, мне нужно тихое уединение. Чтобы смириться. Чтобы себя простить. Я не знаю, простила ли меня ты, но я почти каждый день думаю о том, что моя ошибка за собой такую жизнь принесла. Если бы я не спаниковал, если бы я был холоден и серьёзен, у нас бы было счастье. Я проживаю эту минуту с большой болью и каждый раз вижу всё, как наяву. Зеркало, Норочка, простое зеркало, в котором смотрю я на себя, но где я не допустил своей глупости. Я тянусь к нему и касаюсь почти, но до отражения ещё слишком далеко. Я возвращаюсь к недавним годам, когда всё было, и когда мы жили беззаботно, когда мы познакомились, когда расписали всё как в расчётном листе: дом, ресторан, дети, почти по датам. Эти мечты, пастелью по холсту, сейчас что порошок. Здесь такое общество… тело моё вроде как молодо, но чувствую себя старцем, словно всё во мне онемело. Я хочу поставить тебя за меня, чтобы ты жила, а я ушёл. Я иногда даже думаю о том, что я не убивался бы так, не случись всё по моей вине. Не пойми неправильно, голубь моя, я в любом случае как стрелой пронзенный, но сейчас хуже то, что я виноват. Я не себя жалею, я жалею о том, что человек, по сути-то, абсолютно простой и ничтожный, что кирпич в глухой стене под небеса, может оборвать столько жизней разом. Ко мне приходят воспоминания, и это ужасная картина. Если раньше я чувствовал только кровь, то сейчас к ним прибавилось столько всего — и как ты меня за руку держала, и перила эти несчастные, и полнейшее одиночество наше, эхо это… и я пытаюсь гнать всё, я вспоминаю, как мы плитку рассчитывали для кухонь, как выбирали пекарей, как я покупал лучшие ткани и ты в них ходила на балконе, как мы на сирень в небе смотрели, как сорбе ели, как ты меня опередила и кольцо под нос сунула, как мы пытались понять, высокая у нас фамилия или просто так, потому что наверху живём, как ты смеялась, пока за окном цветной огонь расходился. Как мы с Тоби напились до чёртиков и сели на корабль до Билджвотера, и тебе пришлось по срочной пневмопочте письмо под три печати писать. У нас столько хорошего было, и оно сквозь пальцы прошло, песком ведь прошло, потому что я взял и разбил, я потерял, я не пошёл по этой чёртовой лестнице, я тебя не оставил, я просто растерялся. И я за это время понял, что тебя не вернуть, что я как раньше не стану, что у меня чувства оскудели, что это всё естественно, но вместе с тем, я осознанию этому не хочу верить. Я на распутье каком-то, и каждый раз, когда я делаю выбор, я по кругу прихожу к той же дороге и тому же распутью. Даже со сном — я боюсь кошмаров, как ребёнок, хотя меня самого бояться надо, как Родди говорит всегда. После кошмаров мне всегда плохо, потому что приступы бывают, и я сильно боюсь, что однажды я из себя выйду, а обратно не войду, и это всегда только хуже делает. Я иногда рад даже, что Тоби знает, потому что он к себе прижмёт, и от этого легче. Это всё… наверное, самое ужасное, что теперь со мной, чувствуется, так и останется. Но даже этот ужас, абсолютная Бездна, которую я никому не желаю, для меня ценен. Потому что в кошмарах ты жива, и тогда я ещё понимаю, что я во сне. Но перед приступом, в ту малейшую секунду, когда вокруг комната с тобой появляется, я вижу твоё лицо в реальности. Физической реальности, где на стенах плесень, а за ней пьянь, где внизу бордель и наркопритон, а наверху люди за еду убивают. Не секунда, доля секунды, где ты со мной, не в грёзах, а тут, меж мной и Вандером… она бесценна. И если мне жить в мире, где нет тебя, то я ни за какие богатства эту секунду не отдам, хрусталь мой. Целую твой пепел и [чернильное пятно]. 16 сен. 4___0 У меня почти нет времени писать, потому что я уставший прихожу, и Тоби мне говорит сразу спать ложиться, а я его в этом слушаю — он со стороны лучше видит. Ничего не поменялось, потому что всё стало абсолютно рутиной. Хозяин в баре мне предложил в подвале поспать, если совсем невмоготу, и я очень редко так делаю. Вот вчера я так сделал, и очень зря сделал, потому что я пропустил невероятно важное. Ты просто должна об этом знать, и я думаю, что ты будешь счастлива невероятно, голубь моя! Поверь только: сегодня прихожу часу в одиннадцатом, Тоби ещё не ушёл. Мало того, что Вандер на ноги встал, ему, не поверишь, если показать нашу фотографию, он нас различает. Тоби на меня показывает, потом на фотографию, и спрашивает его, мол, кто это. А он отвечает. Всё как-то быстро так происходит, и я вчера вот впервые, кажется, во всё чувство радовался. И как бы, радоваться незачем, потому что меня за ночь до этого чуть люди Кабана не скрутили, но это всё в ту секунду у меня затмилось, и даже боль сошла. Он знает твоё лицо, Нора, понимаешь??? Ты жива для него, как я жив! Он знает тебя, знает. Не женщину на фотографии, а матерь. И я понимаю, что Тоби ему просто улыбается, он видит, что его хвалят, и от дурости детской повторяет нам на радость. Но я не хочу в это сейчас верить. Я хочу, чтобы ты, где бы ты ни была сейчас, слышала вот эти слова детские, и я знаю, что слышишь ты. Знаешь, что он будет чтить тебя и любить, когда юношей станет, и с глубоким уважением отнесётся и к памяти, и к наследию твоему. Быть может, ты и тут со мной сейчас, за пеленой реальности, смотришь на него и радуешься. Я так хочу, чтобы ты на него смотрела и радовалась, потому что в его глазах твоё небо, моя голубь. И это прекрасно. 19 сен. 4___0 Я помню. 30 сен. 4___0 У Тоби появилась очередная дама сердца, жалко, что не с Пилтовера, потому что я бы сейчас уже не поскупился бы просить у неё, Норочка, хотя бы потому, что я ощущаю, как этот город меня убивает, и как абсолютно всё тут тщетно — стены муравейника мне что тюрьма, они поднимаются вверх в бесконечность и кажется мне порой, что лестница винтовая не закончится. Мне и писать-то стало не о чем, потому что я настолько сильно устаю, что времени нет ни на что. Вчера вот на лестнице свалился, и то было больно чертовски. Я говорю как-то по-другому, надо бы книги читать, а на них времени тоже нет. Порой мне кажется, что на мне сидит пиявь с башню, и всю жизнь с кровью тащит. Я пока брошу эту ужасную затею писать каждые две недели, когда новости появятся, тогда и напишу. Ты прости меня, что мы говорить долго не будем. [Страница вырвана] [Страница, заполненная вычислениями] [Рисунок кабаньей головы] 19 октября 4___0 п.н. Проиграли суд. С одной стороны, хорошо то, что это всё кончилось. Плохо тем, что мне теперь ещё деньги нужны. Я бы побираться пошёл, но у меня времени нет побираться, всё забито, всё. Купил книгу, начал читать, потому что речь моя скудна стала. 19 ноября 4___0 п.н. Учили Вандера ходить, и я смеялся впервые искренне. Родди говорит, что вроде как рано, зелейник говорит, что для его крепкости нормально, мы решили, что можно. В последнее время я замечаю, что вижу его, как человека. Как моего сына. Не как твоё зеркало, не как глаза твои, не как воспоминание о тебе. У него характер свой, у него лицо своё, и я вчера это понял. Вчера хорошо было. Трав горячих напились, сейчас всё и без того прогрето, потому на полу сидели, и как-то даже комната стала светлее, пусть и без окон. Он [Вандер] очень к Тоби привязался, но как только его не зовёт — что с него взять, словно он стихи должен читать, у Тоби имя-то для него трудное. Я не знаю, куда жизнь нас заведёт, и что с нами будет, но я не хочу, чтобы он из его жизни уходил. Я ему об этом сказал, и он отпирался, потому что говорил я немного не так. Я ведь умру. Если меня через год не убьют за долги, то что угодно всё равно может произойти — пьянь в низинах голову пробьёт, миротворцы пристрелят, да хоть труба на голову свалится. Я так Тоби и сказал, что если умру вперёд него, то пусть он с Вандером будет. А когда к старости подойдёт, Вандер за ним проследит. Я ему напрямую говорил, потому что мне это важно. Если бы Тоби не было, то мы бы оба голодной смертью умерли, если бы я вперёд нас обоих пулей не прикончил. Махал руками он жутко, но согласился ведь. Потому что видно хоть слепцу, что он ему отец почти такой же как и я, Норочка, я считаю, что его так правильно называть и, надеюсь, ты меня за эту мысль корить не будешь. 19 декабря Эдди затащил меня в «Каплю» в перерыв, чтобы пить. Таков франт стал, Норочка, ты не поверишь! Ты бы его совсем не узнала, он даже говорит сейчас как высшие в Пилтовере, а его путешествия по Рунтерре со своим сундуком свели к тому, что он вроде и не хочет, чтоб та отходила-то. Иными словами, мой хрусталь, я ничего не понял кроме того, что эти двое уживаются как-то, что кто-то там архитектором быть хотел, и что они в Шуриме картины заказывали. Больше ничегошеньки, Деве клянусь, не разобрал, потому что у меня проблемы по деньгам ужасные. Я Эдди вот в этой пьянке познакомил с Амели (рыженькая которая, её, как оказывается, Леди кличут свои-то, то ли «клыки», то ли «челюсти» называются, я не помню уже). Авось сработаются — им взаимная выгода есть, а мне бы можно было подсобить. Я замечаю, что я раньше сидел на дне и ко мне руки все были протянуты, а я от них глаза закрывал. Сейчас же рук нет, но глаза мои открыты, и я вижу, я конец винтовой лестницы вижу, я столько ищу способов денег привлечь, и во мне силы появляются. Я говорить с чужими людьми начал, мне изъясняться-то проще даже как-то! Сегодня снова пели вот, например. И я пел. Я никогда не думал, что буду, а тут попробовал, и мы долго ещё с Тоби сидели. 19 января 4___1 п.н. Вот и прошёл год, мой хрусталь. Я думал, что и недели без тебя не проживу, а прожил в разы, в разы ведь больше! Времени ещё мало. Я тебя не забыл и никогда не забуду. У меня половина сердца только осталась, но я этой половиной хочу жить, чего во мне раньше не было. Босым да бедным ходить с жестянкой под монеты в Ямах буду, но буду жить. Потому что есть ради чего жить. Ради Вандера с Тоби, ради Родди с его ребятами, ради Леди и Эда, разнаиглупейших картин его шуримских, ради йордла, который у нас в баре играет моё любимое на клавишном-то. По осени, когда дожди были, я под ними ходил, прямиком у набережной, где ни серы, ни кислоты, где летом с Вандером были. А сегодня мы вот с Тоби пошли на Зимний Фестиваль, потому что Вандеру день рождения. И я впервые понимаю этот день, как день рождения его, как день, когда я радость могу позволить, потому что ты была бы счастлива, если бы я добро видел вперёд горя. Мы сходили, где пепел твой закопан, и снег падал, и мне тепло было, представляешь? Огней в небе столько, Вандер их испугался, и Тоби цапнул на временной ярмарке шарфы, мы его кутали так! А огни красивые. И вот это небо, эта синева его как твои глаза, что распахнулись на меня из купола звёзд, и смотрели с большой любовью. А я в ответ на них смотрел. Травы пили, музыку слушали, и я так боялся, что мне хорошо, и в этом был какой-то стыд определённый даже. Я, вероятно, запомню это на всю жизнь, и сожалеть буду или же посмеюсь поступку своему, потому что мы когда стояли там, среди огней этих и музыки, Тоби сказал, что не надо мне в стыде жить, и что дата сегодняшняя не должна для меня всю жизнь значить только гроб да пепел. Я не знаю, рано это или нет, но я с ним согласился, потому что как с ним можно было тогда не согласиться, среди пара из кружки его, среди сверкающих деревьев, что на праздник поставили и среди колоколов звонких. В эту секунду мне так спокойно было, и он [текст зачёркнут] ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ но не зн- ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ [текст зачеркнут], ⠀ ⠀ хотя ⠀ ⠀ [текст зачёркнут]. Возможно, это рано ещё, [текст зачеркнут], но ⠀ ⠀ я правда е ⠀ ⠀ [текст зачеркнут] и благодарен тебе и Деве. У него рука больше моей, я всегда это знал и видел, я же левой укладывал, но сейчас я всё осознанно понял. Даже странно как-то. [Страница пропущена] Я хотел вести этот дневник пока боль во мне, но я не хочу заканчивать его так рано, потому что я хочу говорить с тобой, мой хрусталь. Я боюсь отпускать тебя и ты, чувствую, меня не отпускаешь в ответ. Со мной много зла происходит, но я думаю, что им я только сердце твоё отравлю, если буду вечно писать. Я не хочу говорить с тобой о том, как угрожают или кто ночью заявлялся, или расчёты тут вести. Я не прощаюсь, голубь моя, Норочка, ты так у моего сердца и будешь, пока снова не напишу, и глупости мои мне простишь. А на том до встречи следующей, люблю я тебя бесконечно и целую живой лик твой. 17 сен. 4___2 п.н. Кажется, я смерть видел, Нора, потому что столько случилось всего! И описать тебе никак не возьмусь, потому что я почти не сплю и работаю только. Я не знаю, в чём удача моя, и быть может, ты мне её посылаешь, но знакомство Эда с Леди было в такой мне плюс колоссальный, ты ни за что не поверишь мне так запросто. Эд сам в горе большом сейчас, но он дело с бароном «челюстей» начал вести, и когда мне срок был с масками и деньгами их, барон (ветров ему чистых у дома-то, Норочка!) за меня отдал, а мой долг бессрочно перенёс на себя. Мне же без разницы, кому выплачивать-то, но тут можно хоть постепенно! В три работы затянется надолго, потому что мне не по дружбе, там проценты есть, но хоть сто лет платить, а без петли на шее. Кабан охоту на меня открывает теперь и всё пистолетом Вандеру угрожает, но мы с Тоби хорошо понять дали, что в муравейник ежели заявится, то «челюсти» с ними конфликт откроют, а ему то не надо. А уж если навредит хоть как-то, я его голыми руками разорву, мне сила-то вернулась и с лихвой вернулась, Норочка. Много происходит, очень много! А Вандер фотографию твою любит. Я для неё шкатулку нашёл, и теперь туда кладу. Тебе бы понравилась такая, голубь моя. Мы иногда смотрим на неё, и я о тебе ему всё рассказываю, чтобы помнил и чтил. 25 мая 4___7 п.н. [Страница масляная, запачкана чернильными пятнами. Буквы восстановлены по вдавлениям пера] Нора, хрусталь ты мой, ты прости меня, ты ниспошли на меня гнев, а на Заун воду да земли трясущиеся, потому что я сейчас сотворил ужас. Я отвратительно пьян сейчас, но я к тебе прихожу, потому что ты мне сказать должна, что мне делать, потому что то, что я сотворил, хуже всех грехов моих. Кабан приходил сегодня и звал разобраться, там объяснять долго. У меня теперь выходной раз в три недели, и я так отвратительно устал и пьян был, я на твою фотографию всё смотрел, и меня так нахлынуло памятью о тебе, и понял я, что никогда я тебя не забуду, что я готов к кошмарам вернуться, лишь бы тебя видеть, что время меня не излечило, и все раны мигом вскрылись, даже когда мне пистолет [у виска] держали. И так в эту секунду захотелось одному быть! Это такое желание простое и обычное, из прошлого ведь желание, и я на секунду ему поддался, на какую-то секунду! Вандер… он же ребёнок совсем ещё, он пистолета испугался, когда Кабан ушёл, он меня жалеть хотел, а меня жалость эта так взбесила, потому что комом она мне стояла весь год после смерти твоей. И вот жалость эта, слёзы его, от которых я его отучаю всегда, нытьё и ор, условия, которые Кабан поставил. Да и хмель большой был… Мне так свело [сердце], что ты не со мной, и что столько всего навалилось, и что я только годам к сорока семи по моим расчётам свободным стану, а туда далеко так! Я сказал… я ужасное сказал. Я ему сказал, что ты жива была бы, ежели бы не он. Я не знаю, зачем сказал и никогда не прощу себе, но что-то во мне выдавило, словно и не я говорил, и так меня вся кислота вокруг разозлила, что я ему снова сказал, и по-разному говорил, и отчитывал, что он плачет, потому что слёзы — слабость большая, а слабость меня чуть в могилу за тобой не увела! Ежели не хочешь во дне муравейника гнить, то о слабости забыть надобно… Но он же ребёнок! И вот я сижу сейчас рядом с фотографией твоей и с тобой говорю, а он там, в коридоре, он к Тоби побежал, потому что он с дамой своей всё жалеет его постоянно. Мне бы за ним пойти, а я не могу, потому что я хочу с тобой говорить, словно ты совет дашь какой, хотя знаю, что не дашь. И ведь родной он душе и сердцу, и ведь за него я столько боли принял физической-то, от масок ведь, столько натерпелся, а выйти к нему не могу, потому что мне ему сказать нечего. И мне так от этого страшно. 4 апр. 4_11 п. Сегодня, Норочка, я тебе такое скажу, что большую боль сделает и тебе, и мне, но я к ней привык, а вот тебе не желаю, но я должен сказать, иначе совесть меня сгложет по самые кости. Сегодня, Норочка, я важное о себе понял. И сегодня, голубь мой, я тебе изменил. Я хотел бы соврать, что это случайно получилось, и что я не виноват. Но я виноват. И пусть, пусть нет тебя, ты давно со мной рядом с сердцем, и я всегда к тебе в боль обращаюсь. А тут я просто взял и убрал тебя от сердца-то, и страницы эти, что моя связь с тобой единственная, лежали на бочках впервые, хотя я никогда в жизни от себя их не отделял, даже когда перестрелки были, когда били и когда я бил, когда радость была и когда горе. На дневнике моём кровь моя и слёзы мои, а тут я его выложил, а тем тебя предал. Хотел бы соврать, что в Леди есть выгода, потому что она с бароном близка, и что мне могли бы долг сбавить, но это ложь, потому что я ничего не просил у неё. Хотел бы соврать, что она красива, но она изменилась сильно, и глаз её искусственный меня отталкивал бы обычно, но не тогда. Хотел бы соврать, что я был пьян и что не думал, но я думал и трезв был. Думал, когда страницы твои убрал от сердца, когда целовал её, не как Тоби, а как тебя раньше, когда постелил и когда заслон опустил подвальный. Я в конце только одумался, и одумался страшно. Я не знаю, что случилось тогда — она не кричала вроде, детей тут нет, малых особенно, ни тканей, ни запахов, ничего нет, что обычно всегда наводило страх большой. Но что-то было, что-то разбудило, потому что со мной приступ случился над ней прямо, и это было отвратительно. Потому что никогда перед людьми, кроме Тоби, не было, и потому что меньше всего в тот момент я хотел всё вспоминать разом, а пришло именно так. То чувство противное, что как свечу гасит, что ветром проходит по коже, что из себя вырывает — я в нём растворился и ничего не понимал. А за тем уж и боль пришла, и бесконечность в секунду сжалась в долю мельчайшую, и никогда я не ощущал так много. Я с ней говорил потом, много говорил и серьёзно, и о тебе говорил, и дневник ей читать давал. Вы, женщины, наверное, понимаете друг друга в чём-то высшем, потому что я думал, что ей обида будет, что я её использовал, а она приняла всё, и ответила, что прощает, и что никак на мне то не скажется и на долге моём барону, и что ежели мне или Вандеру что понадобится от неё — она сделает. Ты прости меня, хрусталь мой, что разбиваю я тебя так, и сердце твоё с тем, но если бы я не сказал, было бы хуже. Возможно, ты бы хотела, чтобы так однажды случилось, чтобы я снова был счастлив, но я вот тогда, когда впервые за столько времени подвал муравейником стал, и кровь на руках текла, понял, что у меня женщин никогда не будет, а детей подавно. Это решение тяжёлое, но твёрдое и конечное, потому что иначе я задохнусь просто, и им будет горе, и мне боль. Я тебя только любил мальчишкой, люблю сейчас, и старцем любить буду. Умирать ведь буду, а тебя вспомню, и попрощаюсь с пеплом твоим, и к тебе приду. Потому что никого, кроме тебя, для меня нет. 7 фев. 4_12 п.н. Врал я тебе, Норочка, только в одном в предыдущем разговоре нашем. Что люблю я только тебя, и что с другими быть не могу — то навсегда правда, а вот что детей у меня никогда не будет больше, я врал. Мы переехали в комнату в доме доходном на Средних Линиях у старухи одной, и то было решением нужным, потому что Вандеру не стоит расти во мраке, где я столько лет убил, да и маски там орудуют слишком, а здесь под защитой. Плата такая дорогая, а в комнате не развернуться — только кровать и влезает. Это мне ещё год сверху на отработку долгов-то. И вот представляешь, мы поселились только, а Вандер в переднюю притащил