Человечность

      — Ты человек?       Кедамоно чувствует странный солёный вкус на языке. Облизывается, пытаясь убрать неприятный привкус, но солёность будто только ещё больше ложится толстой плёнкой на поверхность языка. Это привычно. Кедамоно всегда чувствовал это при них. Впрочем, он никогда не любил солёную пищу — от неё рот щиплет.       Попи смотрит на безобразную волчью морду. Страшную, наверное. Свалявшаяся, маслянистая, испачканная в крови владельца шерсть. Острые и кровавые клыки — Кедамоно щёлкает ими и Попи лениво думает, что его ассистент мог бы с лёгкостью перегрызть ему горло, с такой то мощной челюстью. Глаза у него тоже нечеловеческие, маленькие, хищные… Но взгляд у твари такой — такой. Доверчивый, как у обычной ручной псины. Живой.       Может, стоило ему сначала потренироваться на яблоках? Грязно получилось. Нож с такой лёгкостью воткнулся в чужой глаз, что Попи даже удивился. А на надрывный волчий вой даже не моргнул, всё равно ведь заживёт. А вот если бы он попал промеж глаз, как и планировал, то может и не видел бы этой тупой рожи сейчас.       — Или чудище?       Кедамоно послушно подбирает слетевшую маску и закрыв лицо с покалечанным глазом, встаёт перед деревом. Попи находит это забавным: волк склоняет морду и прижимает уши, как обычная псина. Дрессированая несколькими десятками смертей от собственного хозяина. Волки в цирке не выступают, но про собак ведь ничего не говорили? Попи улыбается. Собака дрожит, криво нарисованное человеческое лицо на маске выражает ужас, а совсем не трюковой нож легко ложится в заячью лапу.       Вот в чём их разница. Попи — человек, притворяющийся тварью. Кедамоно — тварь, притворяющаяся человеком.

♰♰♰

      — Я человек?       Кедамоно смотрит на него своими глазами-бусинками и хвост его за спиной дёргается, то ли в страхе, то ли в возбуждении. Попи смачно сплёвывает на горячий песок. Гламурная бомба в его руке игриво подмигивает и ему хочется запихнуть её в волчью глотку. Затолкать с зажжённым фитилем по пищеводу, чтобы она плюхнулась в желудок и взорвалась внутри, и все внутренности Кедамоно разлетелись на метров двадцать и испачкали костюм.       Что человеческого? Кедамоно похож на жалкую чихуахуа, дрожащую при виде хозяина, но всё равно доверчиво вылизывающая ему руки. О, он бы мог — вылизывать своим огромным языком заячьи лапы, испачканные в его же крови, а потом лечь на спину, оголяя брюхо, чтобы распороли. Отвратительно. Совсем не по-человечески. Люди не ведут себя как псины.       Попи любопытно выпячивает нижнюю губу и будто впервые осматривает лицо ассистента. И улыбается, улыбается неестественно широко и на лице проявляется грязный, уродливый клоунский грим. Кедамоно чувствует изжогу где-то в груди. Слева.       — Конечно! Разумеется, ты человек, мой друг, — мальчик обнимает пушистыми руками массивную шею и ненавязчиво пролезает пальцами между клыками. Гладит дёсна, шершавый язык. Трётся щекой о шерсть на макушке, приближается губами к прижавшемуся уху, — как твоя мать. Один в один.       Попи смеётся в ответ на жалобный скулёж и гладит по загривку дрожащего Кедамоно.       Новый трюк: вверх к звёздам!       Бомба действительно взрывается, но сразу в глотке, отчего только волчья голова взлетает к палящему солнцу. Попи чувствует лёгкое разочарование — дальше бомба просто не пролезла. Хотя, может, если бы он надавил чуть сильнее?       Попи насвистывает рваную мелодию, надевая испуганную маску на разорванную морду Кедамоно. Страх у него выглядит действительно по-людски.

♰♰♰

      Кедамоно никогда не был человеком. Тварь, родившаяся в храме, с матерью, несущей ему в зубах мёртвого младенца. Чтобы поел — это правильно, так и должно быть, ведь он чудовище. Мамочка о нём заботилась. Но Кедамоно отворачивал морду от сочащегося свежей кровью детского мяса, испытывая отвращение с жалостью. Слабое, никчёмное разочарование — мать его ненавидела. И волчик, не желающий быть тварью, попал к тварям, являющимися людьми.       Настоящий цирк.       Парафаны все до единого безумны: это у них в крови, как и ненасытный голод к выступлениям. Артисты без аудитории посреди глухой пустыни.       Папи смотрит на него будто сквозь, обнимает и укачивает, как заботливая человеческая мать своего ребёнка, а затем Кедамоно находит его расчленённым под палящим солнцем. Почему-то уже через час они вместе обедают лимонным тортом. Мужчина в костюме солнца.       Марифа, милая дьяволица, вырывает нежными пальцами ему шерсть и тихо-тихо шепчет о человечности, зажигая замоченный в бензине обруч. Кедамоно только мгновение назад наблюдал, как она с гимнастической гибкостью и ловкостью вертится на нём. Мгновение вперёд он чувствует, как сгорает его плоть. Девочка в костюме панды.       Он просыпается в одном из шатров, на сцене. На теле ни царапины. Попи сидит возле него и смотрит любопытно — как на необычное насекомое. Он дёргает заячьими ушами, улыбается дружелюбно и гладит по холке.       Попи не срывает с себя кожу живьём, как Папи, и не отрезает ему хвост по-детски беззаботно, как Марифа. Попи протыкает гвоздями ему тело, метает в него ножи, закрепив на крутящемся диске, разрезает на части и наматывает его кишки себе на руку, скрытую трёхпалой лапой. Юноша в костюме зайца.       Попи чешет за ухом, удушающе завязывает верёвку на шее и беззлобно зовёт его псинкой. Марифа кидает ему чьи-то кости и смеётся, щуря шальные глазки от слепящего пустынного солнца. Папи отрешённо-радостно рассказывает про вкус человеческого мяса. У Кедамоно кружится голова от размытых воспоминаний и из волчьей глотки слышится жалобный скулёж, заглушенный маской. Волк в костюме человека.       Это одно из выступлений.       Цирк без зрителей посреди бесконечной пустыни, безумные артисты, затерявшиеся на собственной сцене. Роли перемешаны: тварь за маской человека и люди за маской тварей.       Кто он?       Когда проткнутый саблей Папи проглатывает целиком родного сына и только его заячьи уши мелькают между зубов, а Марифа танцует балет на фоне заката с выпотрошенной лягушкой, Кедамоно задирает морду и всматривается в выцветшую афишу над шатром.       В этом цирке нет людей.       Никогда не было.