***
— Спасибо за помощь, ребят! — Люмин, которая, кажется, забыла уже про утренний инцидент, благодарно машет рукой, — можете идти отдыхать, завтра, скорее всего, мне еще помощь понадобится. Девушка желает им спокойной ночи и уходит в дальнюю часть дома, в очередной раз говоря спасибо адептам за чайник. Чайльд следует ее примеру. День выдается таким насыщенным, что хочется только упасть в кровать и проспать до утра. Но, когда он отпирает выделенную ему комнату, то замечает стоящего перед окном барда. Плаща на нем нет, так что Тарталья замечает тонкую бледную шею и объемную белую рубашку, которая за весь день чуть вылезла из тугого корсета. — Венти? — предвестник прикрывает за собой дверь и подходит ближе, начиная нервничать. — Мм… зови меня Барбатос, — бог оборачивается к юноше, и порыв ветра захлопывает тяжелую дверь окончательно. Тарталья шумно сглатывает, потому что в темноте глаза у архонта полыхают бирюзовым огнем. Тем самым, который до того едва заметно тлел в глубине его зрачков, — знаешь, мы с Царицей хорошие друзья… как думаешь, что бы она сделала, если бы узнала о твоем сегодняшнем поведении? — Я э… — сердце в груди начинает колотиться так сильно, что Чайльду приходится прижать ладонь к ней. — Бешеных псов отстреливают, Аякс, — тон его голоса не меняется, остается все таким же приподнятым и дружелюбным, но теперь от этого по спине предвестника ползут мурашки, — было бы жаль, если бы ты разделил их судьбу, да? — Барбатос, я… прости, прошу, я не знаю, что на меня нашло! — занавески за тонкой фигурой поднимаются округлыми складками от очередного дуновения. — Успокойся, я не стану ничего говорить моей дорогой подруге, — Венти снисходительно усмехается, — но… не могу же я совсем закрыть на это глаза? Это было бы нечестным по отношению к ней. Он невесомо касается костяшками веснушчатой щеки, и яркий свет фальшивой луны очерчивает его черты лица. Идеальная кожа в нем кажется совсем белой, почти фарфоровой. От прикосновения Чайльд ощущает жар сильнее, чем если бы по нему провели ножом. Это что-то совершенно другое. И если к физической боли и пыткам он привык давно, то вот то, что скрывалось за этим обманчиво ласковым жестом, пугает его. — Ты забыл свое место. Я должен напомнить его тебе. Так будет честно, я прав? — бог ждет несколько мгновений, в которые Аякс смотрит на него, не в силах сказать что-то хоть сколько-нибудь внятное, и сжимает запущенную в рыжие кудри ладонь, — отвечай, когда я спрашиваю тебя. Я прав? — Д-да, — предвестник послушно соглашается, пусть и доходит до него смысл сказанного только сейчас, и Венти ослабляет хватку. — Отдай мне зрение, — божество усаживается на расстеленную с утра кровать и незаинтересованно крутит в пальцах послушно отданный артефакт, — хороший мальчик. Садись. Аякс послушно падает на колени, потому что ослушаться сейчас бога равносильно самоубийству, а ему хочется еще немного пожить. Да и потом… Барбатос действительно прав. Тарталья оступился, а потому принять наказание для него становится чем-то вроде дела чести. — Убери руки за спину. Я не буду связывать тебя, пусть только мое слово держит тебя. Ослушаешься, и я позабочусь обо всем немного не так, как мы договорились, — его голос обволакивает разум Тартальи приторной сладостью, но сердце от него бьется еще быстрее, — хах… посмотри на себя, Аякс. Боги спасли тебя, даровали тебе силы. Твое единственное предназначение — служить им. А ты даже с этим не можешь справиться… — Я не хотел… — Ты что-то сказал? — Венти наклоняется к залитому краской лицу, и его ладонь приятной прохладой ложится на разгоряченную шею, — ты не хотел? И что же заставило тебя это сделать? Перенапряжение? А давно ты возомнил себя кем-то, кто может обращаться со мной так же, как с хиличурлами? — Я виноват… — О, конечно, я был бы расстроен еще больше, если бы ты не признавал этого, — пальцы сжимаются в опасной близости от сонной артерии, заставляя утопающую в темноте комнату поплыть перед глазами, — ты никто, Аякс. Ты должен быть рад, что тебе просто по счастливой случайности позволено быть рядом с сильными мира сего. Служение им — вот. твоя. свобода. Чайльд пытается вдохнуть, но хватка на шее достаточно крепкая, чтобы лишить его этой возможности. На грани потери сознания чувства обостряются: мягкость пальцев, такая необычная для лучника и барда, ощущается особенно явно. Но она пропадает сразу же, когда перед глазами чернеет совсем уж сильно, и предвестник сгибается, давясь резким притоком воздуха, обжигающим легкие. Венти равнодушно наблюдает, пока юноша не отдышится. — А ты? Кто-то позволяет себе слишком много для обычной фатуйской суки, — Барбатос поддевает его подборок мыском сапога, отмечая слишком красные щеки и стыдливо отведенный в пол взгляд, — хм… Подтолкнув его чуть сильнее, он задумчиво осматривает все еще слишком зажатую позу Тартальи. Это заставляет его брови слабо хмуриться, пока его глаза не опускаются ниже. — Маленький паршивец, — Венти усмехается и опускает ногу на отчетливо выступающую на штанах выпуклость, отчего Аякс сдавленно стонет, — тебе еще и нравится это… Он надавливает сильнее, с упоением разглядывая закушенную губу и растрепанную его стараниями челку. Чайльд в его руках постепенно ломается. Бог видит это по тому, как медленно его взгляд заволакивается густой пеленой и как тяжелеет его дыхание. Со смешком он отстраняется только для того, чтобы стянуть с себя сапоги. — Ну давай, разденься, — Барбатос откидывается на выпрямленные за спиной руки и наблюдает, как послушно воин выполняет приказ. Все фатуи такие. Аякс стаскивает с себя пиджак и брюки, которые падают бесформенной серой кучей тут же. Все тело горит от жгучего чувства стыда. И Чайльд почти физически ощущает, как взгляд Венти останавливается на каждом видимом шраме. Но когда он чувствует текстуру тонкого капрона на себе даже сквозь белье, то не сдерживается от отчаянного движения бедрами навстречу. — Интересно, что бы сказали твои коллеги, если бы увидели тебя сейчас? Сильнейший воин Фатуи ведет себя, как последняя потаскуха, — Венти ведет ребром ступни по влажной ткани, любуясь совершенно разбитым выражением лица Тартальи, — наверное, ты думаешь, как я могу творить с тобой такие унизительные вещи, да? Что же… разве ты не унизил себя сам своим проступком? Сорваться на ближнего… на бога… да ты просто несдержанный мальчишка. Удивительно, что Царица все еще держит тебя при себе. — Я-я… я не… — Чайльд запинается и закусывает губу, потому что уже достаточно наперечил архонту, но каждое его слово попадает точно в цель и заставляет сердце болезненно сжиматься. — Что ты? Не согласен? Очень жаль, но у тебя нет права голоса, — Барбатос тихо посмеивается, — ты просто хорошая зверушка для ее Величества. Умелое, сильное, вот только по-прежнему зверье. Но это не плохо. Она любит тебя. По-своему. Кому еще не все равно на тебя, Аякс? Его узкая ладонь вновь скользит по влажной коже на шее, заставляя горло сжаться от фантомного удушья. Кончики пальцев на секунду зависают над сонной артерией и спускаются ниже, к большому рубцу на груди, под которым бешено колотится сердце. — Неужели кто-то вспомнил про тебя, оставшегося здесь, в чужой земле совсем одного? Твоя семья? А ты уверен, что они не отвернутся от тебя, когда узнают, какой ты на самом деле? — Тарталья всхлипывает, потому что слушать, как божество говорит все, что было спрятано глубоко в душе, невыносимо, — но Царица знает. Я знаю. И мы не отвернулись от тебя. А ты вот так обращаешься с нашим доверием… Аякс едва давит в себе жалобный скулеж. Чувства, такие острые, обширные, распирают изнутри, ломая все, что он так старательно прятал. Страх, отвращение, обида, жалость. Все падает на щеку горькими жгучими слезами. И во всем этом по-прежнему цветет возбуждение, и от этого Чайльд чувствует себя в тысячу раз хуже. — Я не злюсь. Я разочарован, — Венти видит сквозь влажные слипшиеся ресницы и соленые слезы чужие глаза, в которых сразу же вспыхивает яркий огонек ужаса. Разочарование. Вот, что для юноши хуже любой пытки. В груди что-то гулко екает, но бард легко давит это. Он смотрит на Аякса еще некоторое время, навсегда запечатлевая в памяти, насколько красивые у него веснушки на красных щеках, как очаровательно дрожат его искусанные губы и как ускоряется его дыхание, стоит Барбатосу приблизиться к его лицу, — ну что же ты… не плачь… Из груди невольно вырывается смешок. Легко сказать, когда воин перед ним окончательно сломлен. — Тебе пора перестать бороться с самим собой и принять свою судьбу. Здесь. У наших ног. Ты ведь сам желаешь этого так же сильно, а? Он обводит ногтем дергающий под прикосновением кадык и рассматривает покатые плечи, которые постепенно опускаются, доказывая его правоту. — Все совершают ошибки, — Венти сообщает об этом так, будто болтает с нашкодившим ребенком, но его нога по-прежнему медленно скользит между напряженных бедер предвестника, не давая тому отвлечься ни на секунду, — я готов простить тебе твое непослушание и закончить сегодня на этом. Он медленно встает с кровати и поправляет бант на груди, собираясь выйти из комнаты, когда Чайльд шумно сглатывает набежавшие слезы и дергается в его сторону. Барбатос видит его внутренние терзания, но делает вид, что все это его уже совершенно не касается. Заставить Аякса самому умолять о большем — вот, что завершит всю проделанную работу. — Б-барбатос! — ах, голос предвестника дрожит слишком мило, чтобы бог смог сдержать довольную улыбку. — Ты чего-то хотел? — Я… я… п-пожалуйста… — юноша поднимает на него блестящие заплаканные глаза и смотрит настолько умоляюще, насколько это вообще возможно. — Прекрати скулить и скажи нормально. Или мне уйти? Я и так потратил на такую ничтожную мелочь слишком много времени. — Барбатос… — его исполосованная шрамами грудь высоко вздымается перед тем, как он все же озвучивает свою просьбу жалким шепотом, — не уходи… Венти понимающе усмехается и делает шаг обратно.***
— Чайльд! Ча-айльд! — тоненький голос Паймон наполняет холл здания писком с раннего утра, и даже Люмин незаметно морщится от ультразвука, — гадкий фатуи! Мы же договаривались, что ты нам сегодня поможешь! Еще минута и мы зайдем сами! Она топает в воздухе ножкой, а путешественница, недовольно хмурясь, уже собирается открыть дверь, как вдруг перед ней протискивается что-то бело-зеленое, отчаянно машущее руками. — Стой, Люми, — Венти неловко усмехается, поправляя уже идеально выглаженную рубашку, и тихонько отводит ее от комнаты, — тут такое дело… наш юный друг немного приболел. Ему стоит отлежаться сегодня. — С ним что-то серьезное? — девушка серьезно задумывается, — тогда надо позаботиться о лекарствах и… — Нет-нет, ничего такого, — для достоверности архонт мило улыбается, — простыл немного вчера, с кем не бывает, да? Давайте, вы сегодня сходите сами, а я побуду с ним? Прослежу, чтобы он не сорвался к вам драться. — Да уж… это будет в его духе… а он тебя-то послушается? — Хех, об этом можешь не переживать. Когда Люмин и Паймон, вздохнув, выходят из чайника одни, Венти облегченно кивает и возвращается к Аяксу. У того в комнате по-прежнему не горит свет, и шума никакого нет. Осторожно прикрыв за собой дверь, архонт проходит к широкой кровати и присаживается на край, заглядывая за тонкое одеяло в уставшее лицо предвестника. — Не спишь? — Барбатос кивает и зарывается пальцами в спутанные рыжие волосы. Тарталья от этого блаженно прикрывает глаза. Руки у Венти умели быть ласковыми, — ну что, отпустило тебя? — О чем ты? — речь у него медленная и тихая: очевидно, что пары часов, которых он успел проспать до того, как его разбудила Паймон, ему совершенно не хватило для отдыха. — Ты вчера был такой напряженный, а убийство хиличурлов тебе явно не помогло… — Венти кладет ладонь на теплую щеку и вытирает большим пальцем влагу с уголка глаза, отчего Чайльд довольно сопит, — мне показалось, что тебе могло помочь… кое-что другое. — Так значит ты это все… — если бы у него были силы, Аякс бы удивленно подскочил на кровати, но сил нет, и он устало утыкается носом в пахнущий сесилиями рукав чужой рубашки. — Ага… — Венти мягко смеется, глядя, как на открытую шею предвестника падает солнце, выделяя темные следы от зубов и пальцев, — надеюсь, тебе понравилось мое небольшое представление. — Мх… — румянец вновь окрашивает юношеские щеки, и тот со страдальческим выражением лица смотрит на архонта в ответ и замечает на дне его глаз прежнюю темень. Конечно. Представление.