Не взятый за руку

      Холод трещит наконечниками стеклянных стрел, отбрасывает тени обратно в небо. Они раскалываются и осыпаются наземь, на голову. И всё начинается заново.       Варсус давит подошвами ледяные осколки, ловит их слабый, недовольный хруст, вертит головой из стороны в сторону. Дома высятся тронутыми мёрзлостью окнами, стенами. А он такой хрупкий, маленький. Такой совсем не отсюда, ещё пахнущий, кажется, совсем другим солнцем и чем-то неуловимо горько-сладким. У него в волосах запуталась пара мелких зелёных листьев, тонких, как сладкие звуки флейты. И это так просто, так неуместно, так искренне.       Вдох-выдох, непривычное, клубящееся облачко пара. Белое — крупными хлопьями, лёгкими, почти как он, когда ныряет в воздух. Варсус коротко касается места на груди, где под курткой скрываются крылья, и вдыхает глубже. Улыбается. Так его совсем не взрослое лицо кажется ещё более детским. Хотя никто ему об этом, конечно, не скажет. Пусть только попробуют.       Светлый поправляет свои нелепые разноцветные варежки и отвратительно скучную шапку. Впитывает зиму. Движется куда-то. Всё равно, куда, потому что сейчас все дороги одинаковы, все дороги незнакомы. Новый мир распахивается, смазывается, обрушивается чередой образов.       И так много снега со всех сторон. Падает косыми линиями, подрагивает, будто и ему холодно, глотает-глотает цвет, вмиг тает на розовых скулах. И даже с его чистотой — много. Так много форм, дисгармония звуков — почти голова кружится. Страж дёргается, стряхивает хлопья с шапки. Старается не моргать слишком. Знает: так больше не будет. И этот раз, самый первый, он должен прочувствовать до костей, должен запомнить, как это.       Новый мир ведёт себя так, словно Варсус всегда в нём был. Словно он не посторонний.       Страж окидывает взглядом людей, внимательно смотрит в лица. Коротко усмехается: что вообще он ожидал увидеть? А прохожие надвигаются, проплывают мимо. И Варсус и впрямь почти как ребёнок. По неосторожности потерянный матерью. Не взятый никем за руку. Его будто сужает до точки в пространстве. Просто комочек жалкого, совсем как человеческого, тепла.       Но что-то пульсирует, сопротивляется. Эта странная радость вдруг делает его больше, крепче, осязаемее. И словно что-то искрится. Внутри — и прямо за пределы рёбер, игнорируя убивающий тепло снег. Страж на миг прикрывает глаза.       Варсус обнаруживает себя на детской площадке. Или детская площадка обнаруживает себя вокруг Варсуса. Мимо проскакивает ребёнок. С глухим хлопком снежок разбивается в районе солнечного сплетения, падает рыхлыми обломками.       — Придурок! — дерзко выкрикивает стражу круглолицая шестилетка, вздёргивая подбородок.       Это почти сбивает с толку. Когда дети удаляются, он задумчиво смотрит на свою куртку, словно проверяя потери. Заключает, что местные дети не так уж отличаются от эдемских.       Его несёт, дёргает, как за ниточки. Он не решается близко. Смотрит, как лепят снеговика. Грузный, он накренился набок. Варсус вглядывается в него. Размышляет: рухнет. С пятки до носка продавливает на земле след, опустив глаза. Думает: светловолосая девочка уже видела зиму.       Страж идёт около входа в полуподвальное помещение, которое вдруг привлекает внимание. Светлый останавливается, едва заметно хмурится. Не глядя, стягивает, неловко роняет в снег варежку. Трогает сосульку кончиком пальца. Отдёргивает руку. Сверлит глазами. Обнимает всей кистью, сдавливает, обжигается прозрачной морозностью. Вода робко течёт по запястью.       Дворник швыряет в него брызги грязного. Брызги реальности. Знаки телесности.       — Что встал? — Машет лопатой.       Варсус отскакивает вприпрыжку, едва успев поднять варежку, поскальзывается. Дворник матерится ему вслед.       Светлый кружится сам почти как снег, петляет между. Вдруг потемнело безлунной ночью. Он не заметил. Будто нажали на выключатель. И никак не остановится эта вьюга, никак не напьётся цвета, никак не устанет жалить губы, когда Варсус запрокидывает голову и смотрит в небо. Стоит на крыше, медленно тянется, распахивает крылья. Его бьёт воздухом.       И страж поднимается, не теряется в небе, не долетая до сумрачных туч. И крылья, чистые, он помнит, чуть короче, чем у светловолосой девочки, враз делают его значительней и легче, делают его больше собой. Ему ещё холодней, и он не помнит, с какого момента стучат зубы. На кончиках волос — изморозь. Снег становится более жёстким, но Варсус уходит в пике, не сдаваясь призыву погоды замедлиться, делает петли, выравнивается.       Почти как единственная звезда, светится. Путеводная звезда, которой самой бы дорогу домой. Варсус не думает, холодное он светило или тёплое. Просто смотрит на город, который… горит, надо же. Будто звёзды разом осыпались с неба, прожгли насквозь снег и линии дорожных карт, сверкают блёстками. И голова всё-таки отчего-то глупо, почти пьяно кружится. Болит с непривычки горло, но Варсус упрямо вдыхает, глотает ветер, царапающий до самых лёгких, падает подстреленой птицей, чтобы опять — вверх.       Ночь сгущается, делает и без того чуждый мир иным, сворачивается онемением в пальцах. Варсус всё-таки потерял где-то варежку, разворачиваясь. Вниз-вверх.       К ночи ему уже не так радостно, не так свежо, просто темно и… какое-то слово, которое он всё равно не сможет сейчас выговорить, выстучать челюстью. Почему-то думается: дом. Под закрытые веки заползает зелёный. Светлый почти направляет взгляд ввысь, но сам — только вниз, к земле. С твёрдостью под ногами головокружение утихает. Варсус растирает непослушные пальцы, закусывает губу, успокаивает ещё немного вращающиеся мысли, прячет крылья.       И кажется: он — свет, онемение, снежность.       Он всё-таки здесь, в Москве. А значит, светловолосая девочка стала чуточку ближе.