А может от совести?
Хаккаю страшно до чертиков, Хаккаю мерзко от себя, Хаккай плачет сухими слезами и воет в начищенный пол. Начищенный их, Хаккая и Юзухой, руками, потому что он(и) случайно пролил(и) гранатовый сок. Смешно, ведь светлый паркет сейчас в разводах, красных и липких, как и тогда, но смеяться не хочется. Вообще ничего не хочется.Разве что исчезнуть.
Тело немеет, гнев «Бога» проходит. Ливень жалящих слов и град сбитых костяшек кончается, напоминая о себе сотней лужиц-кровоподтеков да парочкой асфальтовых трещин. Хаккай чувствует себя открытым переломом или раздробленной голенью и отчаянно желает зафиксироваться в одном положении, чтобы не крошиться; сестра сбоку как-то подозрительно сипит, чувство вины в нем бунтует (не спас, подставил, бросил — все равно, что избил саморучно). Он хочет встать, чтобы проверить ее, носил даже на то, чтобы повернуть голову, не хватает.
Мальчик лежит неподвижно, тревожно вслушиваясь в чужое дыхание. Каждый новых вдох — спокойствие, каждая пауза — леденящий ужас. От одной только мысли, что ее может не стать, что она умрет страдая, что оставит его одного… сердце пропускает удар, а разум наполняется вонючей субстанцией. В ней смешан и страх, и гнев, и боль, и отвращение (к Тайджю ли?), вместе с кровавыми соплями и толикой безысходности. Нет-нет-нет, Юзуха выживет, точно выживет, ведь она такая сильная, такая добрая, такая хорошая, ей жить и жить еще долго, дольше него, ведь он такой длинной жизни не заслуживает. Она сильная, переживала времена и похуже, все будет отлично, замечательно, хорошо……и все же первым делом Хаккай набирает скорую.