Моллюск

      Он никогда не смел отдаляться от сородичей во время охоты.       Цепляясь за их длинные, гибкие хвосты и перепончатые лапы, он позволил собственному телу расслабиться. Ледяные потоки, обрамляющие подвижный и сверкающий выводок, касанием были подобны шёлковым одеждам, накинутым на плечи возлюбленными пальцами. Биолюминесцентные узоры на чёрных спинках и плавниках вместе с сияющими белизной глазами прорезали непроглядную толщу, подсвечивая колыхающиеся крупицы сочных водорослей и улепётывающие косяки маленьких рачков.       Один из сородичей поднырнул под его брюхом, ласково боднув головой его горло: торчавший изо лба стебелёк со светящейся лампадкой защекотал перистые жабры в безобидной шутке. Он всё равно недовольно вывернулся, крутанувшись вокруг своей оси и в отместку хлестнув родича хвостом, но тот в ответ только подплыл тесней, вжимаясь своим горлом в его собственное — так, чтобы их жабры соприкоснулись в примитивной, животной связи, щекочущей холодом, как воды северного потока.       На юго-востоке от кораллового рифа звёздочки морские расплодились. Родич бессловесно предлагал насобирать, сколько можно — с рачками семья и сама управится.       Колебался он недолго. Отцепившись от длинного хвоста папы, он позволил родичу поднырнуть под себя и проворно уцепился за скользкий загривок, сбоку от гибкого плавника на спине — едва не скатившись кубарем, когда собрат с ликованием рванул вперёд, выпустив из жабр тучу пузырьков.       Их петляющие фигуры отделились от стаи, устремившись к уединённой впадине: туда, где сверкали живые алмазные кораллы с игольчатыми осколками, медузьи императоры каскадами сросшихся полупрозрачных тел перетекали по слоям водной толщи токсичной сетью, а морские звёздочки злобно светились на дне миллиардами багровых глаз в пурпурных пролесках густых водорослей. У них ядовитые колючки, у этих звёздочек: нужно было аккуратно отцепить одну со дна, обхватив со спины, а другой лапкой выдрать жало, неизменно выскальзывающее из зубастого рта.       Делать это проще, когда на лапках большой палец противопоставлен. И когда перепонки не мешают. Достоинства, которыми из всего их маленького клана мог похвастаться лишь он один; чем он не мог похвастаться, к сожалению, так это зрением в этой кромешной тьме. Но для этого и была семья, верно?       Родич с восторгом наблюдал, как он с беспечным спокойствием хватал звёздочки и вырывал их жала, с готовностью подставляя как маленький мешочек для ядовитых колючек — помогут позже против саламандр — так и жёсткую сеть для обезвреженных звёзд, которым только и оставалось, что беспомощно дрыгать усиками мягких, сочных протуберанцев. Одну такую звезду сородич выхватил пастью буквально из его когтей, рассмеявшись россыпью пузырьков в ответ на шутливо показанный кулак.       Они оба напряглись, когда унизывающие дно серые прожилки одна за другой загорелись режущим свечением. Зацепившись за загривок притихшего родича и поудобнее перехватив сеть, он позволил тому резко оттолкнуться от дна, как можно скорее всплывая к семье. Их очертания уже предупреждающе кружились небольшим водоворотом глаз и светящихся узоров: цикл подходил к концу, вопиюще короткий. С каждым разом они становились всё короче.       Тьма за спинами стайки слизнекотов уже прорезалась вспышками болезненного золота, когда они организованной очередью начали нырять в узкую, неприметную за порослью водорослей трубу. Отец, внимательно проследивший, чтобы никто не отбился от семейства, нырнул предпоследним — бросив на него внимательный и немного вопросительный взгляд, прежде чем кивнуть и скользнуть в трубу. Он не задержится надолго: просто никогда не получалось отказаться от этого маленького ритуала.       Золотое марево поднималось с разверзшегося дна, выжигая водоросли и оплавляя скалы, озаряясь всполохами чёрных молний. Он уже побоялся, что не увидит их на этот раз, приготовившись нырнуть в трубу — но в последний момент, самым краешком зрения, всё же зацепил. Тёмные глаза заболели, в жабры словно забилась медузья слизь, но даже так он не пожалел.       Длинные, млечные с красно-розовым, сегментированные усики — нет, хвосты — нет, щупальца — с гудящим рёвом прорезали золотой туман, вспарывая каменные сталагмиты и рассекая извивающиеся ветви хищных водорослей, кроша в пыль алмазные кораллы. Десяток, два десятка, три… и весь водный пласт запел.       Чарующе, неописуемо страшно и волнующе, из золотой бездны музыкой зазвенели голоса, объединённые мантрой бесконечного покоя и гнева, бесправно из первого рождённого. Рёв тысяч звёзд, куда грандиозней и красивей тех, что глупой добычей трепыхались в его сети; манящим обещанием и зудящей усталостью они пронзили маленькое бирюзовое тело, подцепив за жабры холодными крючками, и песнь эта была такой… Каждый раз, она была такой…       Он с мучительным сожалением нырнул в трубу, так и не достигнув откровения: убийственное золото подобралось слишком близко. Клапан с гудением и натужным скрежетом механизмов сомкнулся за его хвостом, когда он вместе со струйкой воды и полной сетью звёздочек плюхнулся на металлический пол. Отец опустился на четыре лапы и легонько поднырнул под его грудку, помогая подняться.       Ухватившись за запястье отца, он покорно следовал на задних лапах, волоча за собой мокрую сеть с извивающимися звёздочками. Здесь немногим светлей чем позади, в бесконечной глубине — лишь глаза и узоры на телах шествующей семьи направляли его вперёд, позволяя избегать ревущих пропастей. Шеренгой топая по металлическим подмосткам, по кругу обходя жёлоба и трубы с летящими стаями бриллиантовых нейронов и подтягиваясь на жёстких, зловеще гудящих шестах, они старались не смотреть на поющие схемы компиляторов и алых микробов, соединяющихся в маленькую галактику линий, венозных труб и векторов. Они судорожно сокращались в ответ на приближение, словно скованные токсином мышцы: звенящая сталь, кристаллизованная кровь, ревущие карбониты и капсулы с тёмным газом неумолимо откликались на присутствие странных гостей, но не вмешивались. Он знал — любой организм, целевой или нет, в ответ на вторжение реагировал незамедлительно отрядом антител, изоляторами и аллергическими реакциями… но и они не были незваными гостями. Потому, маленькие чёрные пилигримы без тревог, один за другим, нырнули в шахту. И он последовал за ними.       С мокрыми шлёпками их тела одно за другим падали на пол затенённой камеры, поднимая брызги от тонкого слоя приятно-прохладной изумрудной воды. Кувырком перекатившись от греха подальше — уж мало приятного в чьём-то слизистом заду, обрушенном тебе на темечко — он деловито приподнялся на задних лапах, отряхнувшись и приглядываясь в поисках своей цели. Обнаружив её, со всей возможной поспешностью он пошлёпал навстречу, пока местечко не заняли.       — О, маленький ретроград. Твоё присутствие всегда в радость… Охота была доброй, я надеюсь.       Голос сидящего на машинном блоке существа был хриплым и резким, почти рычащим. Плотный слой бинтов на нескладных, выгнутых назад задних конечностях пропитался водой, укрывавшей пол камеры; гладкая белая маска на лице не защищала лишь глаза, выпуклые и блестящие, как молочные опалы. Длинные перья на голове приподнялись от радости, когда он бесцеремонно запрыгнул на его колени, устраиваясь поудобнее и запустив лапу в сеть со звёздами.       Он даже удостоил этот неблагодарный мир тихим мурлыканьем, когда ладонь нынешнего ложа бережно погладила его вдоль спины, пробежав эбонитовыми когтями вдоль выпуклых позвонков нежно-бирюзового хребта, как по зубчикам гребня.       — Мне их присутствие в структуре отнюдь не столь радостно, создатель.       Вместе со своим ложем он запрокинул голову, с красноречивым недовольством уставившись на итератора. Небольшая кукла, в два-три слизнекота ростом и в половину роста того, кого она только что нарекла «создателем», опустилась ниже, сверля взглядом их обоих. Несмотря на жёсткую оболочку — одна из его сестёр едва не потеряла зубы, проверяя её ногу на прочность — мимика «взаимодействующего интерфейса сверхструктуры» немногим уступала той, что хвастались слизнекоты. Только пользоваться своим эмоциональным арсеналом итератор предпочитал крайне редко.       Даже сейчас кукла смотрела на слизнекошачье семейство, беззастенчиво устраивающееся коротать гибернацию в главной коробке её системного блока, лишь с равнодушной усталостью.       — По́лно тебе. Они ведь не мешают вычислениям… а от паразитов структуру подчищают — будь здоров. Тебе даже процессы не приходится на саламандр и насекомых выделять. К тому же… посмотри на них! Разве они не милые?       Итератор, ничуть не убеждённый воркующей речью создателя, продолжал буравить взглядом устроившегося на коленях слизнекота, беззаботно жующего морскую звёздочку. Тому определённо казалось, что таковым его ничуть не считали — и по правде сказать, его это не особо-то заботило.       То, что итератор не считает его заслуженно милым, было проблемой самого́ итератора.       — По моим вычислениям, они расплодятся до чипсетов главной шины не позже, чем через девять циклов, — оторвав взгляд, кукла опустилась на лязгнувшем шасси ещё ниже. Едва не касаясь воды неровными краями чёрной, с золотыми нитями мантии, она пристально заглянула в глаза слизнекошачьего лежбища. — Моё согласие на их гнездование было дано в первую очередь ради жемчуга, вырабатываемого в их телах. Во вторую — ради чистки труб. Однако ты не позволяешь мне отправлять их в те части разработки, что нуждаются в чистке, создатель. И более того… ты не даёшь мне извлекать жемчуг.       Когтистая ладонь, поглаживающая спинку слизнекота, на миг дрогнула.       — …искусственный немногим хуже для твоих целей.       — Но всё же хуже.       Кукла выждала паузу, прежде чем с гудящим вздохом отвернуться и взметнуть руками. Шасси взвизгнуло, а повязанные на запястьях, под рукавами, нити оранжевых и чёрных жемчужин воспарили в воздух, окружённые гудящей энергией и символами, читать которые слизнекот не умел. Раньше эти жемчужины порой кружились настоящим вихрем вокруг куклы погружённого в вычисления итератора, но не столь давно «создатель» попросил повысить уровень гравитации — чтобы слизнекоты могли спокойно спать на полу камеры.       Кажется, итератор этот запрос жаловал крайне плохо.       — Я не стану вмешиваться, покуда они действительно не мешают процессам. Однако предупреждаю, создатель — если выполнение Задачи потребует от меня сокращения их популяции, я незамедлительно и без запроса твоей авторизации это сделаю.       «Я их убью, и спрашивать не стану». Приподнявшись на четвереньках и выгнув спину, он с негодованием зашипел; внешние жабры прижались к шее от злости. Кукла издала странный, пронзительный звук.       — Давать этим тварям метку Коммуникации было ошибкой.       — Она только у одного. К тому же… Ручеёк сам по себе ужасно умный, — чёрные когти поднырнули под шею слизнекота, почесывая подбородок. Тот недовольно отпрянул, но под конец всё же не выдержал и запрокинул голову, подставившись под ласку и мурлыча сквозь рычание. Жабры задрожали от удовольствия. — Правда, мой хороший?       Ручей не соглашался на то, чтобы быть чьим бы то ни было, но хорошим он был по определению. У ворчливой жестянки от морской воды мозги закоротило, если она этого не видела.       Жестянка к этому моменту уже отвернулась, погружаясь в размышления — но один, последний укол всё же нанесла.       — Не понимаю, почему из всего их выводка ты выбрал для себя самого дефектного. Он не видит в темноте, не может прогрызать шкуры саламандр… плавает медленнее остальных. Плавники едва заметны даже с фокусировкой линз.       Ему не понравились эти слова. Ему не понравилось, как унизительно и жалко сами по себе прижались к голове его уши. Ему также не понравилось, что от последовавших за этим тихих слов его лежбища ему стало легче — самую малость, но всё же легче.       — Злые речи свойственны лишь злым сердцам. У него чудесные плавники, и плавает он куда шустрей… скажем, тебя или меня. Многих саламандр, тоже! Этого ли не достаточно?..       Ручей не нуждался в чьей-либо защите. Ручей знал свою ценность сам, и чужое мнение об оной для него ничего не значило.       …Но получить эту защиту всё равно было приятно.       — …Они были такими до твоего вмешательства, знаешь. Я помню целые косяки морских слизнекотов, мигрирующих в другие регионы… Теперь остался лишь один такой. Уникальный маленький ретроград…       Итератор в ответ странно, почти оскорблённо дёрнул головой.       — Они вымерли, потому что не были приспособлены к нынешним циклам. Именно так и работает ваш рукотворный мир, создатель. Пусть и навязанная моей дланью, но это была эволюция.       Создатель итератора молчал долго. Ручей, всё ещё уязвлённый, но уже слишком уставший, закрыл глаза и свернулся в клубочек, почти проваливаясь в гибернацию. Но до чутких ушей успел донестись голос.       — Так дай же мне полюбоваться на дикий, первобытный мир, что изо всех сил и до сих пор противится нашему жестокому вмешательству. Хоть немного… Хоть чуть-чуть.       Когти устало опустились на его голову, почёсывая за ушком. Мягкая и холодная тьма обвила его нитями и бело-розовыми щупальцами; слизнекот уже слабо воспринимал сказанные его ложем слова.       — Это всё, что осталось. Всё, что осталось…

***

      Следующий цикл они провели в пределах стен сверхструктуры. У семейства всегда находились дела и способы отыскать пропитание: подъесть гнездовье рыб, чешуя которых вызывала коррозию металла, но оказывала благотворный эффект на пищеварение; подстрелить копьём или жалом звёздочки саламандру-другую; возможно, стаей загрызть пару сколопендр или даже тысячеглазника. Последние, впрочем, были той ещё напастью: от их крючкообразных когтей он погибал больше раз, чем у него было пёрышек на жабрах.       Но в этот цикл он не стал следовать за семьёй в негостеприимные глубины итератора. Вместо этого Ручей поднялся из коробки с куклой на шесте и осторожно, почти на ощупь двинулся по небольшой горизонтальной шахте. Нейроны здесь не перетекали уже давно; итератор категорически не желал давать слизнекотам даже шанс на то, чтобы они съели хоть один. Впечатляющая жадность.       Отыскать и опознать кабинет главного инженера не доставило особого труда — только оттуда пробивался слабый, едва различимый свет. Сам создатель итератора сидел в центре тёмного кольца почвы, с поразительной сосредоточенностью уставившись куда-то перед собой. В когтях была зажата элегантная, тонкая трубка, из жерла которой тревожными струйками вился дымок — такой же золотистый, как бурно растущие в почве гидропоники цветы. От их пения у него плавники подрагивать начинали.       И жестянка была неправа. Не нужно было ничего фокусировать, чтобы их заметить…       — Здравствуй, дружок. Решил навестить меня?       Ручей устроился рядом, сев на задние лапы и обвив их хвостом. В-данный-момент-не-лежбище с шипящим смехом поднёс кончик трубки в небольшой зазор под маской; клыков, острых как колючки на алмазных кораллах, в этом зазоре мелькнуло куда больше приемлемого, и уж тем более — желаемого.       Он милостиво прощал не-лежбищу эту погрешность. Не всем быть идеальными.       — Я думал над нашей ситуацией, знаешь… Порой пища нужна не только телу, но и рассудку, как ни крути.       Запрокинув голову, Ручей уставился выжидающе и в упор, наблюдая, как создатель итератора пыхнул и выпустил изо рта густой дым. Если вглядеться, в этом дыме различались затейливые узоры: розарии. Копья. Крест в круге. Слизнекот моргнул, и почти все узоры тут же исчезли, кроме одного — на нём барахтался сочный, мясистый рачок.       Он, хоть и сытый, но облизнулся.       — …перечитывал мантры благодати и небесного воздаяния. Мы сумели построить бога, но так до сих пор и не знаем о природе колеса, в котором крутимся не первое тысячелетие — можешь себе представить? — надоедливый и пернатый недокот издал каркающий, шероховатый смех. — Пыль, пустота… Я до сих пор ломаю голову над тем, как мы до этого вообще додумались. Разве эта пыль, что якобы наслаивается на наш мир, и столь же якобы подъедается Пустотной жидкостью… она разве не крутится в мире, подобно всем нам? Когда-то пыль была горами; когда-то горы были пылью. Пыль не может браться из ничего, но всё же в ничто уходит. Тебе не кажется это странным, дружок?       Продолжая буравить его взглядом, Ручей покосился на один из цветов. Потом снова на него. Потом опять на цветок.       — Мне вот кажется, — не унимался бестолковый создатель не менее бестолковой жестянки, — потому что это слишком странно. Когда мы умираем, мы просыпаемся в начале убившего нас цикла… но что становится с теми, кто преспокойно себе выжил? Продолжили ли они спираль, которую погибшие мы потеряли? Что случится с той, первой спиралью, если в нашей следующей погибнут уже они, а мы выживем? Тысячи лет, маленький ретроград! Тысячи лет, а мы по-прежнему не имеем понятия. Даже они, — он резко постучал по металлическому полу, окружавшему кольцо земли, да так, что сталь застонала, — понятия не имеют. Даже итераторы! А у них хватит мозга просчитать диаметр вселенной, между прочим!       Терпение подошло к концу: Ручей громко и весьма настойчиво мяукнул. Осёкшись, разглагольствующий древний бросил на него растерянный взгляд. Дошло до него не сразу.       — Вымогатель маленький! Ну держи, держи…       Сорвав кармацвет, тот без лишних, слишком лишних слов протянул его Ручью. Шероховато рассмеялся, когда слизнекот тут же набросился, выхватив из когтей и с аппетитом съев сияющий цветок.       — В прошлом для такой транзакции я был бы вынужден написать небольшое эссе, знаешь. «Изъявив бесконечное уважение и всевышнюю признательность за исключительно достойное союзничество и дружбу, я — Горсть Лепестков в Ореховой Скорлупке, чистая кровь из династии Шур, Граф пятого блока, Инженер местного проекта итератора, Кардинал двух, смиренно приношу сей дар в надежде на добрейшее здравие и дальнейшее сотрудничество…»       Успокоенный извивающимся в брюхе цветком, а также сытый от рачков и звёздочек, Ручей благосклонно устроился поближе, позволив читать себе длиннющую лекцию об особенностях древнего этикета. Он не возражал, когда вороватая ладонь погладила его по голове и спинке; только боднул недовольно, когда она нагло перестала на мгновение. Цветы пели; корпус итератора гудел. В прошлом цикле он смог посмотреть на Трибуляцию. Жизнь неплоха.       Могла бы быть и лучше, конечно, но… всё же неплоха.