Вернутся домой.

      Лето 1991 года.

— Сегодня мы прощаемся с нашими горячо любимыми Джин и Венделл Улкинс-Реддл, супругами, которые были замечательными родителями и искренними детьми Бога, — театрально громко проповедует пастор, высоко взмахивая руками, словно пытаясь взлететь. Однако он всего лишь использует этот метод, чтобы привлечь внимание. "Цирк", — проносится в голове у Гермионы, пока она наблюдает, как пастор жестикулирует рядом с двумя черными гробами. Она была против этих театральных сцен, и отцу тоже не нравились истории с религией, но родня со стороны матери упрямо настояла на своем, вынуждая хоронить свою любимую дочь "по-божески". Стоять в чёрном платье было отвратительно жарко, и невозможно было находиться в душном обществе родственников, которые слишком громко шепчутся о том, кто теперь будет заботиться о подростке, которую чета Реддлов скоропостижно оставила неизвестно на ком. "Бедняжка." "И куда её девать?" "Они тебе не помогли, а ты хочешь взять на себя обязанность за их дочь?" "Нет, я не готова присматривать за подростком. Вот будь она младенцем..." "Джин говорила, что она хорошая девочка, может быть…" Голоса сливаются в какофонию, в новые дозы ненависти к людям, которые на званных вечерах остервенело зовут себя родственниками. Гермиона чувствует холодную, костлявую ладонь бабушки поверх своей. — Держись, девочка, скоро эти псы замолкнут. Гермиона лишь неловко улыбается и смотрит на гроб. Склонившись к старой женщине, тихо шепчет: — Долго ещё? — Долго, дочка, долго. Иди отдохни, — бабушка хлопает её по плечу и снова устремляет пустой взгляд на два гроба впереди. Гермиона спешным шагом выходит из сада, пока в спину летят навязчивые, наглые шепотки: "Даже до конца не досидела", "Бессовестная". Она целенаправленно быстро бредет к себе в комнату, избегая на пути знакомых, которые пытаются "принести свои соболезнования", которые, как они считают, должна выслушивать дочь усопших. Однако в гостиной её останавливает Гарри. — Гермиона, мне так жаль… — жалобный взгляд, как нож в сердце. — Не надо, Гарри, всё нормально, — нет, нет, она не хочет знать, что это всё взаправду, что это не страшный кошмар длиной в два дня. — Прости, мне надо побыть одной. Она пытается вытащить руку из хватки друга, но тот сжимает её крепко. Вырваться теперь тяжело. К горлу подступает тошнота. — Может, нам всем лучше побыть втроем? — И только сейчас Гермиона замечает, что около дивана стоит Рон, держа отцовский журнал об автомобилях. Очевидно, он читал, и, заметив её, вскочил. — Мне просто надо побыть одной всего лишь минуту, — раздраженно выдыхает Гермиона, пытаясь отдернуть вспотевшую ладонь Гарри. Сегодня невыносимо жарко и солнечно. Слёзы бессилия настигают внезапно. Она прижимается к Гарри и на эмоциях бьёт его в спину, словно обвиняя в том, что он не дал ей скрыть чувства. Гарри обнимает и утешительно хлопает по девичьей спине, пока подруга, что есть мочи, ревет. Ей мокро, жарко и тяжело. Рон подходит еле слышно, неуклюже приобнимает сзади. Тишину в гостиной нарушает только девичий вой. Никто не произносит вслух утешительных слов, потому что всё понятно без них: мысленно они всегда с ней и готовы разделить печаль на троих. Гермиона приходит в себя быстро. Всегда стойкая и с холодной головой, она старается страдать не долго, ведь нужно ещё столько всего решить. Она мажет руками по лицу, утирая слёзы, и ободрительно улыбается, шмыгая красным носом: — Я в порядке, мне нужно в туалет. — Нам пойти с тобой? – не задумываясь спрашивает Гарри. — Гарри! – Гермиона шлёпает того по плечу. – Пожалуй, в туалет я в состоянии сходить одна. Они улыбаются. — Мы будем ждать тебя здесь. Гермиона кивает и выходит из гостиной с последним неловким шмыганьем, направляясь на второй этаж. Она нечаянно сталкивается с кем-то плечом на лестничном пролете, поспешно извиняется и скорее бежит в ванную комнату, стараясь скрыть признаки слёз. Только умывая лицо холодной водой, приходит осознание: почему кто-то был на втором этаже? Здесь находятся только спальные комнаты родителей и самой Гермионы. Она как можно скорее вытирает красное лицо белым полотенцем и тут же бросает его на стиральную машину, поспешно выходя. Гермиона заглядывает в свою комнату, обводя взглядом поверхности, и не замечает никаких пропаж. Затем открывает комнату родителей, и ноги подкашиваются от осознания. Всё такое обыденное, словно ничего не изменилось, и родители совсем скоро приедут домой из Австралии. Чертовой Австралии, которую она сама посоветовала им как место отдыха. Гермиона резко захлопывает дверь и, облокотившись лбом на дверь, сползает на онемевших ногах на карточки. «Нельзя сдаваться. Нельзя сдаваться.» — мантра на ближайший год обеспечена, и, вдохнув глубже запах лакированной двери, она встает, чтобы как можно скорее спуститься к мальчикам. Гермиона делает шаг на первую ступень, когда слышит голос бабушки: — Он тебе помог в своё время, теперь твоя очередь отдать ему дань благодарности, – её голос полон презрения и непривычной для Гермионы холодности. — Я не готов нянчиться с детьми. Раз переживаешь, сама и забирай, – отвечает проникновенный мужской голос, разнося по коридору эхо. — Я не в состоянии. Чувствую, что мне осталось недолго. Нельзя травмировать ребёнка снова. Гермиона сжимает перила от неприятной для всех темы — смерть. — А меня, значит, можно? — Это другое. Неожиданный смешок разрезает угнетающую атмосферу. — Если будет докучать, то притащу тебе, как котенка за шкирку, и делай с ней, что хочешь, – с нескрываемой злобой и гортанной хрипотцой отвечает мужчина сквозь зубы. — Как ты можешь так о ней говорить? Это ужасно, – упрекает бабушка. — И, заметь, ты мне добровольно, сама, такому злому и ужасному отдаешь свою кровинушку. Разве это не иронично? Женщина тяжело выдыхает. — На родственников с той стороны надежды нет. Одна думает взять её только ради дома в придачу, а другая предложила спихнуть в пансионат. — Может быть, так и будет лучше для всех? Гермиона больше не могла слушать бред про то, куда её хотят сплавить, лишь бы не смотреть за подростком. Не сдержав медленно растекающегося приступа гнева, она стремительными шагами спускается с лестницы. Кто, чёрт возьми, хочет её в пансионат сдать? Кто этот смертник?! Оглядываясь, она находит бабушку сидящей на диване, а рядом с ней, вытянув скрещенные длинные ноги и сложив руки крест на крест, развалился молодой человек. Надменный взгляд сверлит дыру в Гермионе во лбу. Гневно поджав губы, она сжимает кулаки и поворачивается к пожилой женщине. — Ни в какой пансионат я не поеду! И дом не отдам! – Сейчас она выглядит глупо с по-ребячески растрепанными волосами, словно они электризовались от её злобы. Не выдержав, она указывает пальцем на мужчину. – И к этому не поеду! "Этот" приподнимает бровь в усмешке. — Она уже проблемная, – добавляет мерзавец. Женщина тяжело вздыхает и хватается за голову. — Гермиона, знакомься – твой дядя Том. Том, знакомься с Гермионой. — Бабушка, — Гермиона садится на корточки и демонстративно игнорирует мужчину, который сидит рядом. — Давай вместе жить? Мама Рона как-то обмолвилась, что может меня усыновить. Женщина поднимает на внучку уставший взгляд. — Из ума выжила? Эти Уизли своих детей не могут содержать по-человечески, а ещё и чужого готовы взять? Точно нет! Гермиона метелью мельтешит вокруг пожилой женщины и уговаривает ту разными методами, чтобы они начали жить вместе, пока Том Реддл наблюдает за этой занимательной картиной. Он не вмешивается, потому что был бы и рад избавиться от непрошенной ноши, но и старую мать было жаль. Вся ситуация неприятна. — Гермиона, ты потеряла своих родителей, но и я сегодня прощаюсь со своим сыном. – Гермиона замирает на месте. Услышать подобное было оглушающе страшно. Это значило, что пора прощаться с самыми близкими людьми. – Оставим на потом наш разговор. Нужно достойно попрощаться, пока эти фанатики не задумали новую ерунду. Девочка кивнула и, поджав губы от смущения за своё поведение, извинилась перед дядей и бабушкой. Напоследок она хмуро взглянула на мужчину и пошла в зал к друзьям. Что это за дядя такой, что ни разу не появился на пороге? Гермиона всегда знала, что он существует, тот самый "дядя Том", которого в семейных кругах обсуждают с пеной у рта. Однажды даже дошло до того, что это имя стало табу. Больше никто не произносил имя "Том", чтобы не ругаться. Постепенно он стерся из ее памяти, но иногда отец, в легкой меланхолии вспоминая своё детство, перебирал старые фотографии, где они были изображены вдвоем с братом. — Он не плохой, как говорит твой дед. Просто другой. Гермионе десять лет, и она смотрит на фотографии отца. — Как это – другой? — голос дочери отвлекает отца от фото. Он грустно улыбается. — Сам себе на уме. Гении отвержены обществом, — мужчина нежно гладит свою дочь по щеке. — Он был таким же любопытным, как и ты. — Тогда я тоже буду отверженной? Отец громко хохочет. — Нет, потому что ты другая. Странное слово, которое применимо и к дяде Тому и к ней, в понимании отца очень разнилось. Гермиону разбирало любопытство. В чём же разница между её "другая" и его "другой"... — Ты маленький гений, что покорит всех, Гермиона, — заботливая интонация ласкает слух, и Гермиона нежно улыбается отцу. Он едва ощутимо щелкает свою дочь по носу. Прижимает её к себе, поглаживая по голове. — Ты не будешь отвергнутой, Гермиона. Никогда, — она плохо слышит эти слова, потому что тонет в тёплых объятиях отца. Гермиона смотрит на закрытую крышку дубового гроба и нежно поглаживает гладкую поверхность. — Надеюсь, тебе будет хорошо. Где бы ты ни был, — она шепчет это еле слышно, чтобы никто не услышал, и тихо плачет. Кто-то кладёт большую руку ей на плечо, и она понимает, что это пастырь. Он разворачивает ее лицом ко всем присутствующим. — В этот день мы не должны плакать и грустить, — он демонстративно вытирает слёзы с нахмуренного юного лица дочери усопших. — Мы должны сказать нашим дорогим друзьям “До встречи!”, ведь однажды мы все снова возродимся вместе с Господом… Её тошнит. От прикосновения незнакомого человека выше солнечного сплетения застревает тошнота. Она испытывает отвращение при мысли о том, как родственники со стороны матери улыбаются и кивают на странные речи пастыря, в то время как старшая миссис Реддл гневно смотрит на них. Она уже не слышит, что говорит проповедник, когда замечает, как несколько мужчин несут гробы в сторону выхода из сада. Её сердце сжимается от боли. Нет, нельзя! Она не помнит, что кричит в отчаянии, вырываясь из рук мужчины. Гермионе удаётся вырваться и побежать к гробам, видит размыто коричневые "коробки", потому что пелена слёз застилает её глаза. Она уже коснулась гладкого дуба, когда её резко перехватили и сжали в горячих объятиях. В беспамятстве она кусает чужую мужскую руку, чувствует соль от своих слёз на языке и громко кричит, чтобы её отпустили к родителям. Отчаяние настигает её внезапно, когда гробов больше не видно, и она висит на искусанных в кровь крепких руках. — Боже, Гермиона, — голос бабушки доходит до сознания внучки, но звучит будто в отдалении. — Том, положи её в комнату, а мы отправимся на кладбище. Прошу, присмотри за ней. Том аккуратно переворачивает двенадцатилетнюю племянницу и несет ее на руках ко второму этажу. Путь ему преграждают двое мальчишек. Рыжий выступает вперед и с опаской обращается к Тому: — Мы поможем. — И чем же? — кривая усмешка задевает Рона. — Мы можем побыть вместе с ней, — теперь вперед выходит пацан в очках. — Сейчас ей нужно просто отдохнуть, так что идите домой. Том обходит двух мальчишек и собирается уже вступить на лестницу, когда Гарри выбегает вперёд. — Вы станете её опекуном? Том раздраженно выдыхает: — Мальчик, иди уже домой. Гермиона вам позвонит. Тот недолго мнется, глядя на подругу в руках неизвестного для них мужчины, и пропускает того вперёд. К Гарри со спины подходит Рон. — Надо было её забрать. — Он прав. Сейчас мы ей ничем не поможем. Пошли. Неприятное предчувствие не покидает Гарри до тех пор, пока Гермиона всё-таки не звонит ему. Гермиона приходит в себя ближе к ночи. В комнате темно и тихо. Она видит свет фонарей сквозь занавески. Гермиона вслушивается в мертвую тишину, царившую в доме, и вдруг слышит звук стакана снизу. Она переводит взгляд на белую дверь своей комнаты. Сердце бешено колотится, а разум наводит страшные картины событий, которые она когда-либо видела в кино. Ей нужно встать. Неприятная ломота делает её движения скованными и ленивыми, она медленно спускается со второго этажа. В зале горит приглушенный свет от настенного бра. На диване перед телевизором сидит темноволосый мужчина, обрабатывая перекисью свою руку. Напротив него на журнальном столике стоит наполненный янтарной жидкостью красивый бокал для виски, который отец доставал только по праздникам. Гермиона направляется к нему, специально громко пошаркивая ногами по полу, чтобы тот её заметил, и садится на кресло, которое стоит сбоку от дивана. Том на долю секунды смотрит на неё из-под лба и снова продолжает обрабатывать глубокие ранки от укусов. Он ухмыляется, вспоминая, что ему стоило увидеть за мгновение, и, наверняка, он запомнит эту забавную картину. Кудрявые волосы торчат в разные стороны и поднимаются вверх, создавая большой объем. Набухшие большие заплаканные глаза смотрят на него с неким страхом и непреодолимым интересом, а красный нос, усыпанный множеством веснушек, она спрятала за коленками, оставляя на виду только карие глаза. — Гермиона, давай договоримся, что не будем друг другу мешать жить. — он достает бинт и аккуратно наматывает тонкую ткань на руку. — Я не буду ограничивать тебя. Уверен, что скорее всего тебе у меня даже понравится. Взамен, ты не будешь вмешиваться в мои дела. — Он снова смотрит на неё, и Гермионе кажется, что его глаза цвета древесного угля опасно блеснули. Возможно, это из-за плохого освещения, а может быть, это действительно так. — Предупреждаю сразу, что я люблю контроль и чистоту, и если у нас с тобой на это один взгляд, как сказала твоя бабушка, мы сможем ужиться. Что ты на это скажешь? — Где бабушка? — её голос тонкий и писклявый. — Ей стало плохо и она попросила присмотреть за тобой. — Значит, она изначально решила, что я буду жить с Вами? Том усмехается. — Хорошая девочка. — он пытается одной рукой завязать бинт, но у него получается не сразу, и потому он нервно выдыхает. Гермиона осторожно, как напуганный котёнок, спускается с кресла. — Я помогу. Он протягивает ей руку и Гермиона легко завязывает бинт. — Поехали домой. Гермиона поджимает губы и смотрит в сторону второго этажа, где её недособранные вещи остались в комнате. — Потом заберем вещи. Я устал. Он встает, и забинтованной рукой подхватывает её ладонь, ведя к выходу из дома. Гермиона послушно идет за ним. Запах медицинского бинта, виски и терпкого одеколона заполняет легкие, в то время как её ладонь щекочет натянутый бинт и теплая ладонь опекуна.