Согреть одинокого

Зверь наслаждался теплом. Память у него была не бездонной, но все же сохранила что-то из тех дней, когда он был еще детенышем. Густые заросли, горячий ветер, горячая вода, бегущая у корней; когда ручей выбегал на открытое пространство, по берегам вода начинала закипать, шипя о раскаленные камни. Но открытого пространства бывало немного. Каждый квадратный сантиметр в этом лесу занимали растения, между которыми теснились животные. Жирные, сытые, пугливые и ловкие, полные питательной плоти. И все они — и растения, и животные — были хищниками, сопящими от стремления жрать, жрать и еще раз жрать друг друга, но не попадаться при этом на зуб кому-то другому. Эта невероятно горячая и бурлящая жизнью планета казалась ему благодатной, потому что он не знал ничего другого. Он учился выжидать в зарослях — золотистых и черных, искрящихся от пищеварительной росы. Учился обрушиваться на добычу, сжимая ее в смертельных объятиях. Его объятия были мягкими и приятными — ничего не подозревающая добыча не спешила от них избавиться, а когда понимала, что случилось, было уже поздно… Тепло напоминало о тех днях. О других днях — когда он уже вырос и вместе с несколькими сородичами служил Хозяину — память сохранила больше. Хозяин владел не ими: над его сородичами ни у кого не было власти, но он владел Словами. Слова означали древний договор: охотиться безопасно, не голодать, не бояться, что тебя сожрут в ночи, не мерзнуть, а взамен отдавать часть добычи. Небольшую часть. Ту, которая уже не нужна… Хозяину и этого хватало. Зверь по-своему любил его — как вожака, как старшего, как мудрого, потому что Слова проникали в его дух. Зверь по-своему горевал, когда его разлучили с сородичами и Хозяином. Он тосковал по охоте и по Словам. И с каждым днем эта тоска становилась сильнее, — тоска и холод. На планете, куда его вывезли, было невыносимо, мучительно холодно. Зверь не знал, что такое планета, он не ведал, что такое «Фишхук», но он познал холод одиночества… Его просто выволокли из темного, ледяного помещения. Его бросили перед существом, которых не было ни на его планете, ни на планете Хозяина, но он уже знал подобных. И он понял, что это — Охота. Ему даже не пришлось таиться среди ветвей. Добыча сама погладила его черно-золотой, будто присыпанный алмазной крошкой росы мех. В движениях и взгляде Добычи сквозило то, что выказывал только Хозяин. Восхищение. Добыча сама набросила Зверя себе на плечи. Сама расслабилась, будто нарочно собиралась накормить его. Зверь изголодался в темноте и невыносимом холоде. У него появилась Добыча, а неподалеку пылал огонь, распространяя тепло, и Зверь был счастлив. Он все прочнее сжимал Добычу в объятиях. Сейчас, сейчас она задохнется — и он наконец-то будет сыт, а там, глядишь, и согреется! А если Добычи не хватит, чтобы насытиться — ведь Зверь очень, очень хотел есть — то рядом сидит то самое существо, которое закрывало Зверя в темноте… Впервые за всю свою жизнь Зверь испытал ненависть. Он уже предвкушал насыщение, как вдруг Добыча напряглась — и произнесла Слова. Хозяин! У него снова есть Хозяин! Хозяин вернулся, Хозяин произнес Слова, Хозяин подтвердил договор! А потом Хозяин сделал невозможное. Он сбросил Зверя прямо в огонь. Даже предыдущий Хозяин не заботился так о том, чтобы Зверь согрелся. Языки пламени взмыли вверх, над деревьями, привычными к холоду этой планеты, над холодной рекой, над холодной травой… И когда они опали, умиротворенный Зверь растянулся на остывающих углях. Ему было хорошо. Он снова был один, но теперь его это почему-то совсем не тревожило. У него где-то был новый Хозяин. Зверь чувствовал, что скоро найдет его, и они снова пойдут на Охоту.