Радости и трудности

Какаши уже готов был махнуть рукой в фирменном прощальном жесте и добавить к нему поцелуй в щёку — в лучших традициях давно женатых парочек, как Обито остановил его своим нерешительным: — М-м-м, Какаши? — Да? — спросил удивлённо, в своём счастье уже напрочь позабыв, о чём его может попросить возлюбленный. — Возьмёшь для меня новое задание? — Возьму, — как в воду опущенный, вздохнул Какаши, тут же всё вспоминая. Он махнул Обито рукой в фирменном прощальном жесте и добавил к нему рутинный, формальный поцелуй в щёку — в лучших традициях давно женатых парочек… В других обстоятельствах Обито бы побежал за ним, догнал, разобрался, не желая отпускать его в таком настроении, но сейчас… Он прекрасно понимал Какаши, поэтому не двинулся с места. Обито подошёл к окну в кабинете. Его возлюбленный медленно направился в сторону леса, у его границы встретился с Саем, который был заранее обо всем предупреждён, и нехотя махнул ему рукой — на несколько часов вынужденно передавая пост наблюдателя за Обито ему. Когда Какаши вынужденно оставлял Обито на какое-то время, его часто подменял Сай, который ограничивался слежкой на расстоянии. Жизнь Какаши и Обито, особенно в последнюю неделю, напоминала семейную идиллию. Но у таких людей, как они, всё не могло быть абсолютно гладко. Коноха не давала старым ранам прошлого затянуться, что было расплатой Обито за его вину перед ней и перед всем миром. И, видимо, расплатой Какаши за его безграничную любовь к такому страшному человеку. Его титаническими усилиями Обито оставили жизнь, которая тогда и так висела на волоске. Но оставили с множеством условий, которые позволяли извлекать из Обито максимальную пользу для мира, однажды чуть им не уничтоженного, и на которые сам Обито охотно согласился… Память ему не стирали, чакру не запечатывали безвозвратно. Вместо этого ставили на неё барьеры, которые частично снимали, когда хотели изучить ту или иную сторону его способностей. Оставленные воспоминания (а вместе с ними и огромное чувство вины) тоже были источником многих знаний, а также отличным рычагом давления, чтобы Обито послушно и даже с энтузиазмом соглашался на любые, пускай самые грязные и жестокие эксперименты над собой. За все эти эксперименты отвечали шиноби отряда пыток и допросов, которым руководил Ибики Морино. Но этот особый случай — дело Учихи Обито — был отдан Ино Яманаке, подающей большие надежды в этом направлении. Шиноби отряда пыток и допросов без зазрения совести и даже с наслаждением копались в голове и теле Обито с подачи главы клана Яманака, по его вине занявшую эту должность так рано. Ино разрешала своим подчинённым абсолютно всё. Ибики ей не препятствовал. И, по правде говоря, препятствовать совершенно не хотел. Обито же действительно всё это заслужил, не так ли?.. Кроме экспериментов, которые часто больше напоминали пытки и также часто не несли практической пользы, с ним проводили допросы. Множество. Он прилежно и точно отвечал на любые вопросы, анализировал, объяснял, рассказывал, предоставлял свои выводы, облегчающие работу, чтобы шиноби не тратили время на их нахождение или не ошибались в них. Если это было возможно, всю информацию проверяли на практике. И ещё ни разу полученные результаты не расходились с данными Обито. Конечно, всё это было для него очень-очень-очень болезненно и тяжело, как в физическом, так и в моральном плане. Но он добровольно шёл на это и частенько даже сам предлагал различные эксперименты. Он делал всё это, чтобы хотя бы как-то отплатить Конохе. — За что отплатить? — спрашивал Какаши. — За доброту, — уверенно отвечал Обито. — Если ты это называешь добротой, — едко замечал Какаши, — то странные у тебя о ней понятия. Как бы то ни было и за что бы то ни было, Обито был готов платить Конохе. И она сполна брала эту плату, совершенно не заботясь о том, что может навредить Учихе. Коноха вообще никогда не заботилась о подобном. А тут ещё было железное оправдание: так он же преступник, так он же сам разрешил. Значит, делать с ним можно всё, что угодно. Какаши, конечно, знал об этом, очень переживал и всегда старался помочь Обито, как мог. Всеми силами пытался пробиться на все эти эксперименты, надеясь хотя бы как-нибудь контролировать происходящее. Правда, если Какаши и разрешали присутствовать на них, то он мог вовсе не контролировать, а просто смотреть. Однако даже осознание присутствия Какаши давало Обито сил. А когда (и очень часто) Какаши не пускали туда, он всегда забирал Обито из отдела пыток и допросов. Иногда даже на руках уносил, потому что Обито либо не мог идти, либо не мог заставить себя идти. Дома Какаши всегда успокаивал его, приводил в себя, переодевал, мыл. А потом укладывал в кровать, закутывал в одеяло и ложился рядом, обнимая одновременно и крепко, и нежно, гладил по голове и шептал, насколько Обито сильный и самоотверженный. А после того признания в любви к этим словам и действиям прибавились и другие: Какаши говорил, насколько сильно любит Обито, брал его лицо в свои ладони, мелко-мелко и невесомо целовал каждую его чёрточку, и готов был плакать, если замечал хотя бы призрак его лучезарной улыбки, когда-то — давным-давно — бывшей его постоянным спутником. Или даже когда Обито просто мог заснуть в этот день, а не лежал всю ночь напролёт, смотря таким загнанным и безмерно виноватом взглядом, что Какаши понимал: если бы сейчас Обито имел силы говорить, он обязательно в который раз стал бы беспрестанно извиняться за всё, и в частности за своё нынешнее состояние. Но хуже всего был не этот взгляд, а другой: пустой и совсем безнадёжный. Но в любом случае Какаши всегда был рядом. А когда это состояние проходило, Обито безмерно благодарил Какаши, извинялся и высказывал всю ту досаду на свою беспомощность и жалкое состояние. И каждый раз Какаши пытался поменять его позицию насчет этой «платы за доброту». И каждый раз у него ничего не получалось. Уж не думал Какаши, что камнем преткновения в их отношениях с Обито станет Коноха, идеологию которой они оба теперь в общем-то разделяют. И что противником позиции Конохи в этот раз окажется сам Какаши, а Обито будет ревностно защищать своих мучителей. Хатаке, конечно, больше всех возмущался тому, что деревня творила с его возлюбленным. Хотя, это делал только он один. И понятно почему. Людей, которые бы встали на защиту Обито, узнав о всей этой ситуации, было ничтожно мало — все те же Цунаде, седьмая команда, Рок Ли и Конохамару. И пускай Цунаде являлась Хокаге, у неё кроме этого было очень много работы, да и дело Обито, как она считала, было передано в надёжные руки. А остальные немногочисленные гуманисты жили в иллюзии, что всё не так плохо. Потому что Обито и Какаши никогда не распространялись об обратном. Обито говорил Какаши, что с ним делали. Однако не хотел ничего слышать о прекращении или даже смягчении этих экспериментов. Правда, после одного, особенно тяжёлого, перестал что-либо рассказывать. А Хатаке не вытягивал информацию насильно, чтобы ещё больше не травмировать — Какаши хотел прямо противоположного результата. Но спустя время понял: что-то не так. И не так уже давно. Порой Какаши замечал, как Обито выразительно смотрел на него с какой-то грустью и безысходностью. Но когда встречался с вопросительным взглядом возлюбленного, тут же менялся в лице. После пары таких раз Какаши стал наблюдательнее. А когда всё понял, стал винить себя в том, что не заметил таких изменений в Обито ещё раньше. У него начала бледнеть левая половина его тела — будто стремясь слиться цветом с правой, бескровной. У него впали щёки, а во взгляде порой еле заметной молнией стали проскальзывать приступы боли, благодаря выносливости Обито никак не отражающиеся на его поведении. Когда Обито впервые закашлялся кровью, Какаши попытался поговорить обо всём этом. Раньше Обито за несколько апатичных и заторможенных дней полностью выправлялся после очередного испытания. Однако теперь их последствия, видимо, стали накапливаться, что ещё сильнее огорчало Хатаке. — Слушай, ты знаешь, как сильно мне хочется прекратить всё то, что творят с тобой, — Какаши подошёл сзади и обнял вмиг напрягшегося Обито. Он не хотел об этом говорить — не хотел ругаться с со своим возлюбленным. А если Учиха и ругался с ним, то лишь из-за этого. — Но ты против того, чтобы я хотя бы попытался это сделать. И я не делаю. Потому что люблю тебя и уважаю твои желания. И ты это знаешь, — Какаши положил голову на плечо Обито. — А ещё я вижу, что тебе очень хочется поговорить со мной о чем-то. Ну, как раньше, наверное. Но не говоришь. Я, наверное, понял, почему. И… Мне, конечно, будет очень сложно это выполнить, но я точно сдержу своё обещание. Так вот. Что бы ты мне ни рассказал, я не пойду разбираться с этим. Конечно, если ты сам не попросишь… Эти слова растрогали Обито, он кивнул и решился на то, чтобы Какаши узнал правду. Обито развернулся, молча взял пальцы его руки, открыл рот и долго водил пальцами Какаши по своему нёбу. Там еле-еле прощупывался иероглиф. Какаши тут же всё понял: это печать, которая не дает Обито никому ничего рассказывать. — Слушай, — Какаши старался говорить связно и последовательно. — Сейчас это будет выглядеть так, будто я тебя обманул… — Обито вмиг нахмурился. — Но давай начистоту, вообще-то, это не так. Я обещал не разбираться ни с чем, если ты мне будешь рассказывать, — именно на этом слове закончилась выдержка знаменитого Какаши Хатаке. А всё потому, что дело касалось Обито. — Короче говоря, — Хатаке махнул рукой, — а ну-ка пойдём! Какаши схватил запястье Обито, который по состоянию возлюбленного понял, что сейчас спорить с ним будет бесполезно. А удерживать его силой не получится. Мало того, что все барьеры на чакру сейчас были поставлены, так Обито никогда больше не сможет и руку на Какаши поднять. Он приволок Обито в отдел допросов, ворвался к Ибики и начал на него кричать. Причем так, как ни Ибики, ни Обито, ни кто-либо вообще никогда не слышал. Кричал Какаши о том, как далеко они зашли, и что дальше уже некуда. Кричал, что с таким раскладом все они хуже даже самого Мадары в несколько раз. Что он не выйдет отсюда, пока Ибики не снимет печать и не пообещает, что отстанет от Обито раз и навсегда. Морино просто стоял и молчал. За него вступился Обито, начав говорить всё о том же, мол, это его плата и так далее. В ответ на это Какаши подошёл к нему и сказал: — Хотя вы оба знаете, что я вообще против того, чтобы мыслить такими категориями, но раз уж вас по-другому не убедишь… — тут он начал настойчиво тыкать пальцем в грудь Обито. — Ты. Уже. Давно. За. Всё. Заплатил. А потом сразу обратился к Ибики: — Ну, Ибики, говори, ценный я шиноби или нет и почему. Ибики молчал. Обито — тоже. — Ну, чего молчите, вы же оба знаете ответ. Тут он указал на свой правый глаз, где пятнадцать лет был шаринган Обито, и активировал чидори — его коронную технику, которую он смог завершить лишь благодаря этому шарингану. Ибики и Обито инстинктивно приготовились обороняться, но тут же поняли. И Какаши понял, что они поняли. — Вот именно, — произнёс Какаши приказным тоном. — А теперь, Ибики, посчитай, сколько я миссий выполнил. И Каких. И во многом — благодаря ему. Разговор окончен. Снимай печать. Ибики покорно сделал это. После этого Какаши точно так же за руку выволок Обито из кабинета, захлопнул его дверь, а потом прислонился к стене, съехал вниз и обнял руками колени. Его всего трясло после этого разговора, который он так давно задумал. А Обито просто подошёл к Какаши, легко взял в охапку, крепко-крепо обнял и прошептал: — Спасибо… Как же я люблю тебя… — И я тебя. Очень-очень люблю.