За будущее!

Юный Дэвид петляет по неприлично длинным коридорам базы. Мальчик не прижился уже в нескольких приёмных семьях, потому снова вернулся в унылые комнатки на краю мира. А значит, ежедневные изнуряющие тренировки, жестокие наказания за любой проступок и жёсткая дисциплина. Больше никакого просмотра мультиков и кино сомнительного качества до ночи, игр на улице со сверстниками и блинов с малиной на завтрак. Это не приёмная семья. Пока пытаешься удержаться на волне всеобщей несправедливости и высоким требованиям к маленькому, потерянному в мире ребёнку, даже на холодной базе с запутанными коридорами, всё ещё есть, куда пойти. Где тепло и светло. Откуда не выгонят. Путь к этой двери Дэвид нашёл бы хоть с закрытыми глазами. Сжимаешь маленькую руку в кулак и готовишься постучать в дверь. Но в последнюю секунду останавливаешься и лишь задумчиво смотришь на поцарапанную деревяшку, разделяющую вас. Не разочарован ли он в тебе? Он вообще хочет тебя видеть? Ты об этом подумал? Поэтому ты просто садишься возле двери, опёршись о холодную оштукатуренную стену. Твоя спина потом будет бледно голубого цвета, но тебе плевать. Ты уже не маленький мальчик, чтобы постоянно прятаться за большого взрослого и думать, что он тебя примет, что он ждёт только тебя, а не нашёл новых подопечных. Тебе уже четырнадцать. Ты переходишь из стадии ребёнка в подростка. Наверно, это был твой последний шанс обрести приёмную семью. Ты уже слишком большой, чтобы кто-то хотел тебя к себе взять. Вероятно, даже он не хочет. Ты только вздыхаешь, глядя в потолок и тусклый свет лампы. Сейчас бы сигарету. Ты не раз видел в кино, как крутые парни начинают загадочно курить в драматичные для них моменты. Через несколько минут ты слышишь поворот ключа в замке, по ощущениям, совсем рядом с твоим ухом. Сердце начинает биться в несколько раз быстрее. Это он. Немолодая походка, металл протеза, стучащий по полу, светлые волосы, блондинистые, немного с рыжим отливом волосы, чуть покрытые сединой. Они стали немного длиннее, с момента, когда ты видел его в последний раз. Что-то ещё изменилось. Но что же? Пока ты не можешь на это ответить. Может, он не заметит тебя через тёмные авиаторы? Но он замечает. Он уже не так уж молод, видно, что потрёпан жизнью. глаза измучены чем-то тяжёлым, неизвестным тебе. Но он не слеп. — Дэвид? Что ты здесь делаешь? Что? Неужели он ещё не в курсе? Неловкая ситуация. Разве ему не доложили. Придётся объсняться самостоятельно. — С ещё одной приёмной семьи вылетел. Ты глядишь в пол, от стыда не рискуя посмотреть в глаза наставника. — Это мне уже доложили. Я имею в виду, что ты конкретно *здесь* делаешь. Он подчёркивает это «здесь» особым тонном, акцентируя на нём внимание. У тебя нет никаких оправданий, что ты конкретно здесь делаешь. — Не знал, куда можно пойти. Вздыхаешь ты. — Заблудился что ли? Но ты ведь хорошо знаешь эту базу, ты бóльшую часть жизни проводишь здесь, Дэйв. Это правда. Ты проводишь в скуке и унынии среди нудных и серьёзных взрослых всё своё время. У тебя почти нет юности. Приятные моменты у тебя есть только благодаря Мастеру Миллеру. Наверно, именно это заставляет тебя возвращаться к нему. — Заблудился скорее в самом себе, наверное. Неуверенно мямлишь ты. Но ты сможешь найтись обратно рядом с ним. Вспомни, как он выводил тебя в открытый мир, за пределы лабиринтного уныния. Он покупал тебе мороженое и водил на атракционы. А ведь это даже не входило в его обязанности, как ты потом узнал. И тебе непонятно, зачем тогда он это делал. — Получается, теперь тебе нужна помощь, чтобы найтись вновь. Заходи ко мне в любое время. Он дотрагивается до тебя холодной рукой. Она не живая, на ощупь как металл. И тут ты понимаешь, что же изменилось. Он наконец-то поставил себе протез, как и любой уважающий себя ветеран. Ты видишь, что он перестал носить бесформенную одежду, прячущую дефекты и в больные глаза вернулся жизненный свет. Ты никогда не рискнёшь спросить, откуда у него эти увечья. Тебе кажется, что это неприлично. Ты и сам всё понимаешь. Ты видишь в нём человека, пережившего многое и эти травмы нельзя вылечить протезами, они глубоко внутри. Он пытается держать их в себе, не дать им шанса вырваться напоказ, особенно рядом с тобой, а они ведь очень хотят выбраться наружу. В его комнате горит тусклый свет, как и обычно. Яркий свет Миллер не любил. На столе лежат несколько книг, открытых и закрытых, разбросанных в хаотичном порядке. Ты напрягаешь глаза, чтобы понять, каким чтивом интересуется твой напарник. По соответствующим очертаниям символов ты понимаешь, что это что-то коммунистическое. Ты чувствуешь себя здесь как дома, хоть не понимаешь ни книг, лежащих у него на столе, ни картин, висящих на стенах. Зато даже самой холодной зимой здесь всегда тепло и уютно. Он ведь выходил из своей комнаты с какой-то целью? Но, теперь он привёл тебя к себе и никуда не уходит. Неужели это заставило его отложить все дела? Неловко выходит. Ты слышишь, как свистит чайник, гремят кружки. Твой наставник пытается совладать с новой рукой, аккуратно разливая кипяток по кружкам. Клубничный чай, твой любимый. И об этом помнишь не только ты. Большинство людей не обратят внимание на такую мелочь, но тебе приятно. Горячий напиток всё ещё стоит на столе, ты к нему не притронулся, но по телу уже разливается тепло. Он смотрит на тебя. Этот взгляд тебе кажется тяжёлым, да настолько, что раздавит тебя, как перезревшую сливу и даже того не заметит. — Тебе не нравится с другими людьми, да? Вопрос ошарашил. Оглушил. Как звуки выстрелов на первых тренировках, когда ещё не привык. — Нравится, просто… Ты не знаешь, что сказать. Твоя речь снова бежит вперёд мысли. И Миллер тоже это замечает, потому переводит тему, чтобы не заставлять тебя напрягать мозг ещё больше. — А я ведь тебе говорил не раз, Дэвид, что прежде чем сказать, нужно сначала подумать. — Подумать? Ты часто повторяешь последние слова предложения. Так тебе гораздо проще запомнить и понять, что от тебя хотят. Должно быть, однажды это станет характерной особенностью твоей манеры речи. — Да, Дэвид, именно так. В комнате нависает молчание. Такое решение принял ты, потому что забыл, как думать и пытаешься вспомнить прямо сейчас, прокручивая в голове изнурительные тренировки на быстрое реагирование. Ты паниковал, падал и спотыкался. Мастер Миллер бывал строг с тобой, но ты понимаешь, что он всегда был справедлив и умел создать баланс между строгостью и добротой, в отличии от других. В конце концов, ты чай сейчас пьёшь у него. Вряд ли кто-либо ещё на этой Аляскинской базе позволил бы подобраться настолько близко. — За будущее! За грядущий двадцать первый век! Он говорит простой, но значимый для каждого по-своему тост. Миллер до жути часто грезил о будущем, о двадцать первом веке, веке новых технологий. Он верил, что жизнь всех вас изменится и обретёт новый смысл. Он мечтал увидеть двадцать первый век, хотя бы дожить до него. Двадцать первый ещё нескоро, но для него он каждый год «грядущий» и ведь он в этом по-своему прав. Ваши кружки соприкасаются ритмичным звоном. Насколько ты помнишь, так пьют алкоголь. Чокаться кружками с чаем — такая манера была только у Казухиры. За окном воет ветер. Хорошо, что ты хотя бы не на улице. Но представляя, какая стужа шастает сейчас там, в бесконечном пространстве вечного холода и одиночества, ты немного дрожишь. По телу пробегают мурашки. Миллер это видит, едва слышно усмехается и отходит куда-то в сторону. Ты не понимаешь, что это было и продолжаешь пить чай. Он рылся в своих вещах несколько минут. Ты заставал Миллера за подобными занятиями и раньше. Но сейчас замечаешь, что с новой, хоть пока неумелой рукой, подобная рутина у него получается быстрее. Он достаёт из шкафа яркий жёлтый шарф, даже слишком яркий и старомодный. В этих краях такие не носят. Он закутывает тебя в этот шарф. Ткань тонкая и не особо греет, но тебе всё равно становится теплее. — Теперь он твой. — Но…почему? Что вас вообще заставляет делать это всё? Ты не знаешь, что именно хочешь выразить, потому задаёшь слишком абстрактные вопросы, надеясь, что тебя поймут. — Что именно «всё»? — Вообще абсолютное вселенское всё. В его глазах блеснула искра понимания или что-то похожего на это. Ты был почти уверен, что Каз тебя поймёт. Только он мог догадаться, что означают твои странные обороты речи. — Понимаешь ли. И я был таким ребёнком, как ты сейчас. Ко мне мало кто относился хорошо, я слишком рано повзрослел внутренне и постоянно пытался доказать взрослым, что я такой же, как они. Так я не заметил, как и сам стал взрослым. Если бы они относились ко мне более нормально, я мог бы стать лучшим человеком, чем являюсь сейчас. Эта мысль часто не даёт мне покоя. Потому, если есть возможность дать шанс стать лучше ещё кому-то — я его не упущу. Ты сидишь в полнейшем удивлении, даже кружку уронил и разбил. Ты никогда бы не подумал, что Мастер Миллер будет с тобой откровенничать с кем-либо, тем более, с тобой. *** Сотрёт ли будущее вас когда-либо? Доживёте ли вы до двадцать первого века? Холодным началом весны 2005-го года ты сидишь в тёмной комнате один. И даже тусклый свет не горит. Ты вновь пьёшь клубничный чай и понимаешь, что будущее пока не стёрло только тебя. Ты всё ещё носишь тот шарф, только не по предназначению. На кой чёрт тебе шарф? Для тебя это самая стильная бандана на всей Аляске. Ты глядишь через окно на тёмные заснеженные поля и надеешься, что где-то там, совсем далеко, за пределами вселенной, старик не злится, а рад взглянуть на тебя и тот факт, что ты его не забываешь.