Красный

Рукоять кинжала в руке Тибальта горяча, как сама Верона, как палящее веронское солнце, как нагретые им камни мостовой, над которыми дрожит в ужасе воздух. Она горяча, как кровь веронцев, и – Тибальт знает это, хоть и не видит, не смотрит – так же красна, как их кровь; как герб его семейства – красна и страшна. Тибальт победно воздевает к раскалённому, неправильно-синему небу руки, скалится в ответ на речи Меркуцио: этот шут кривляется, потому что не умеет ничего больше, потому что не знает, как жить иначе, и иначе – не хочет. Сейчас он – Тибальт знает – разыграет свой очередной нелепый спектакль, и так же – со смехом, с улыбкой безумной – снова ринется в драку, потому что иначе – нельзя, невозможно; все в Вероне знают это. Меркуцио падает на руки Ромео; Тибальт аплодируют его игре, посмеиваясь, ожидая, сжимает пальцы на раскалённой рукояти кинжала. Меркуцио, кажется, тоже раскалён, как этот кинжал, даром что весь он фиолетовый, а не красный: воздух вокруг него плавится и дрожит, и люди – проклятый Ромео, Бенволио, ещё кто-то из Монтекки – тоже дрожат – и плавятся, и плавится сам Меркуцио, теряя форму, растекаясь красным по горячим, как их ненависть, камням… Красным? На лице Тибальта на долю секунды застывает маской торжествующий оскал – а потом он смеётся, как никогда не смеялся – безумно хохочет, сгибаясь пополам, – не своим смехом – чужим, украденным, взятым силой и по праву победителя. Тибальт роняет взгляд на кинжал – и он красный, не только рукоять, он весь красный, и воздух вокруг него дрожит так сильно, что начинает дрожать и рука, и Тибальт роняет кинжал, и рука его – тоже вся красная. Руки дрожат, и дрожит он весь – и Тибальт понимает, что это весь мир уже бьёт эта лихорадочная дрожь, у всего мира – его мира – больного мира жар и бред, и в груди воздух – тоже горяч, как само проклятое веронское солнце, и голова от жара, кажется, сейчас разломается, расколется, глиняными черепками упадёт наземь; и он хватается за голову, сжимает её, удерживает в прежней форме нечеловеческим усилием, и что-то горячее – не иначе, расплавившаяся вслед за Меркуцио глина – течёт по его лбу, попадает в глаз – и Тибальт держит глаза открытыми, как бы жаром ни жгло, и пусть он догадывается, что ещё немного – и они испарятся, – Тибальт держит глаза широко открытыми и смотрит в небо, и небо – самого небесно-неправильно-синего цвета небо – окрашивается в красный.