***
Вот уже неделя, как я не работаю на мистера Вустера. Не могу сказать, что это далось мне легко, но он ясно высказал свою позицию касаемо банджо, а пойти на уступки в этом вопросе я не мог. Так и вышло, что последним нашим диалогом со мной в качестве его камердинера было: “Ну и идите тогда к чёрту, Дживс. – Очень хорошо, сэр”. Признаться, слёзы в моих глазах были не замечены чудом: если бы мистер Вустер был менее рассержен, он бы непременно заметил, как увлажнились мои глаза и как я пытался сморгнуть лишнюю влагу. Пытался, следует признаться, весьма безуспешно. Впрочем, он ничего не заметил. Думается, я ничего не значил для мистера Вустера (или значил много меньше, чем он для меня). Хотя было что-то в его последнем рукопожатии: он будто бы хотел подольше удержать меня рядом. Но я слишком предвзят чтобы судить о его отношении. Покамест я не устроился к другому господину. Не знаю, что мною движет: нежелание работать у кого бы то ни было, кто не является мистером Вустером, или же необходимость хотя бы какое-то время отдохнуть, чтобы прийти в себя. Тем не менее, я по-прежнему бываю в клубе “Юный Ганимед”. Это необходимо хотя бы для отвода глаз, да и после поможет мне: я всё же не собираюсь прекращать свою рабочую деятельность. Упоминание о клубе неслучайно. Если до позапрошлого вечера моя жизнь была омрачена лишь разлукой с мистером Вустером (и надеждой как-то перестрадать все чувства к нему и снова стать нормальной ячейкой общества, способной продуктивно работать), то после вечера в “Ганимеде” бодрый день окончательно потонул во мраке: именно там в мою душу закрались сомнения касаемо принятого решения оставить мистера Вустера. Думается, разлука с ним дурно на меня влияет, раз мой рассказ столь непоследователен. Или это, напротив, его влияние на меня? Но я отошёл от темы. Произошло же следующее. Во время обыденного разговора членов “Юного Ганимеда” друг с другом, когда все желающие делились своими впечатлениями от службы у господ, планами или результатами поисков нового места, тема как-то плавно перешла на меня и моего господина. Получив мои сдержанные комментарии на сей счёт, никто и не думал останавливаться. Так я и узнал, что сэр Бертрам Вустер вот уже неделю живет без камердинера, потому что все, кого ему отправляет фирма, его не устраивают (так было в начале этой бесконечно длинной недели) и потому что камердинеры сами не хотят остаться. Услышав сие, я, возможно, весьма опрометчиво, включился в беседу, чтобы узнать причину. Она меня шокировала. Я предполагал, что самостоятельная жизнь вызовет у (уже не моего, увы) господина некоторые затруднения (если быть реалистами, значительные). Но я не думал, что всё может быть настолько плохо… По словам Стрэнджерсона, только-только вступившего в клуб, вид господина Вустера был “более чем потешным” (спишу подобную лексику на шапочное знакомство с правилами клуба, впрочем, ладно, во мне говорит феодальная верность мистеру Вустеру, от которой мне пора бы и отказаться). Проявилось же это в том, что все вещи в его гардеробе пребывали в жутчайшем беспорядке (как я понял, осталось буквально два глаженых костюма, остальное же было изрядно измято), а кухня ужасала как немытой посудой, так и запустением. Полагаю, господин в итоге отчаялся и решил питаться в клубе и ресторанах. Я бы пережил, если бы на этом Стрэнджерсон остановился, но этот вечер был создан, чтобы разбить мне сердце ещё больше, потому он продолжил. Оказалось, что мистера Вустера стали всё чаще видеть в состоянии опьянения близкого к тому, в котором приличному джентльмену на людях показываться не стоит. Вчера его буквально вынесли из “Трутней”, благо ещё не все друзья отказались от него, узнав про мой уход и утрату возможности через Бертрама воспользоваться моими услугами консультанта. Признаться, я рад, что были среди всех этих вечно попадающих в непонятные и глупые ситуации людей те, кто действительно ценил общество моего господина, а не только использовал его доброе сердце и готовность помочь в своих нуждах… Как можно легко догадаться, уходил в тот вечер из клуба я в расстроенных чувствах, и пребываю в таком состоянии до сих пор. Печально, что я слишком предвзят, чтобы здраво оценить, должен ли я вернуться к мистеру Вустеру и спасти его от всего, что происходит, и, быть может, от него самого, потому как это похоже на саморазрушение, которому он решил предаться… Мне бы хотелось выйти из сложившегося затруднительного положения. Кажется, меня устроит даже вариант, в котором мистер Вустер находит себе нового камердинера, который наконец наведёт порядок в его доме и его жизни. Даже если это буду не я, зато он будет счастлив.***
Не зря говорят “бойтесь своих желаний — они имеют свойство сбываться”. Честное слово, я готов проклясть тот день, когда жаждал поскорее разобраться с проблемой!.. Безусловно, для того нужен был знак, но я бы предпочёл маяться в неизвестности вечность, чем получить такой знак… На следующий же день, как я позволил себе проявить слабость и предаться мыслям о мистере Вустере и о том, как было бы хорошо ему найти того, кто устранит хаос, обуревающий его жизнь сейчас, я получил телеграмму, будь она неладна. Я не помню, чтобы хоть одна вещь вызвала во мне такую досаду, ярость и бессилие, как эта телеграмма. “Дживс зпт Вустер в дрова тчк Рыдал зпт говорил чепуху о вас зпт банджо зпт прощении и одиночестве тчк Ничего не понял зпт испугался его припадка тчк Еле дотащили до тома тчк Бардак тчк Уронили его тчк Швырялся посудой зпт еле ушли тчк Нужна помощь тчк Китикэт”. Если откинуть чувства, то из телеграммы следует: 1. Господин снова напивался до помутнения рассудка в “Трутнях”. 2. Мой уход всё ещё болезненен для него, о чём говорит упоминание банджо. 3. Он винит себя в нашем разладе. 4. Мистер Вустер чувствует себя одиноко и всё больше теряет контроль над своей жизнью: за ним не водится “швыряться посудой”. 5. Если мистер Поттер-Перебрайт отправляет мне столь подробную телеграмму, значит дела действительно плохи. 6. О том, как плохи дела, также говорит и то, что телеграмма отправлена, судя по всему, из моего клуба – иначе откуда бы мистеру Поттеру-Перебрайту знать мой адрес? Из этого всего следует, что я нужен мистеру Вустеру. Нам нужно поговорить и устранить возникшее недопонимание. В результате я либо вернусь к своему господину, либо смогу поспособствовать поиску нового камердинера. Но, честное слово, как же я хочу вернуться, и как же мне больно было читать эту ужасную телеграмму… Именно этим я могу объяснить то, что уже через полчаса стоял у двери некогда нашей с господином квартиры и названивал в дверь как последний дурак. Мне не открывали.***
Дверь открылась по меньшей мере пять минут спустя. Признаюсь, это пробудило во мне чувство ностальгии: ненамеренно мы повторили нашу встречу. Тогда точно так же была вторая половина дня, я не мог дозвониться в дверь достаточное время и встретил меня мистер Вустер примерно в таком же помятом состоянии. Только тогда на его лице я читал лишь оглушённость форели, что было вызвано кутежом и внезапным пробуждением, а сейчас я увидел как осунулось его лицо, как погас огонёк в глазах, который всегда вселял в меня веру во что-то и заставлял намёк на улыбку залегать в уголках губ. Произошедшая с моим господином перемена встревожила меня, но больше встревожила меня реакция на моё появление. Безусловно, было глупо ожидать радости – в конце концов, я всего лишь камердинер, – но я не ожидал, что, как только его лицо примет осмысленное выражение, в глазах я прочитаю страх. Я решил, что разговор предстоит не из приятных, поэтому ему лучше происходить в стенах квартиры, и зашел в дом. То, как мистер Вустер ошарашенно пятился от меня, пока не натолкнулся на стену, по которой тут же и сполз, резануло мне сердце. Слова же мистера Вустера убили бы меня, имей они такую власть… – У-уходи… Поди прочь. Ты – лишь плод моего в… образа… преображения… – Воображения, сэр. – Прочь! – из глаз его брызнули слёзы. – Уходи! Не смей говорить его голосом, не смей исправлять меня, как он делал… Ты не имеешь права. Я всё равно не поверю. – Сэр, что происходит? Позвольте мне помочь? – Ты всё равно не заменишь его. Он идеальный. Вот. И незаменимый. Поэтому уходи. Пожалуйста… Не сразу я смог найти хоть какие-то слова. Эти непонятные фразы, слёзы, весь его вид, поверженный и измученный… Печать страдания на его лице. Будь это в моей власти, он бы ни дня не испытывал того, что ему довелось испытать, но, что самое горькое, я и был всему виной. Наконец, сумев совладать с собой, я прошёл на кухню и приготовил “Дживсовское средство”, как называет его мой господин. Благо, я додумался взять с собой все необходимые ингредиенты: в холодильнике господина мышь повесилась… Не знаю каким чудом, но мистер Вустер не противился и выпил средство. Через пару минут из его взгляда исчез тот безумный блеск, который сопровождал припадок (а иначе назвать я это не могу), и он наконец позволил поднять себя и отвести в комнату, где заговорил более осмысленно. – Так значит, ты вернулся, Дживс? – Да, сэр. – Хорошо, – он издал какой-то звук, похожий на смешок, но более тихий и жалобный, – Прости за такой плохой приём, старина. Скажу честно, у меня за эту неделю без тебя шарики за ролики заехали. Всё казалось, ты вот-вот выйдешь с кухни или вернёшься из клуба. Или что-то такое. Я перестал бывать на кухне после того, как увидел твою тень. То есть, мне показалось, что я увидел тень. В общем, Бертрам подумал, что ему не надо всё это, и лучше есть в “Трутнях” или ресторане. А потом, знаешь, одним вечером я будто бы услышал твой голос. То есть я понимаю, что я не мог услышать его, ты не подумай. Вустер не совсем глупый, хотя только так обо мне все и отзываются, особенно тётя Агата, ох, ей дай только повод.. Хотя, и того не нужно… Так вот, о чём я… – вдруг дыхание его прервалось, он судорожно вдохнул и совсем тихо проговорил, – Я скучал. Ты прости, старина, что тут такой бардак, я понимаю, как это оскорбляет твои чувства. Но Бертрам ничего не мог поделать, ты же меня знаешь. Я не особо силен во всем этом, как его, домохозяйстве. Сначала я пытался найти нового камердинера, но они все были какие-то не такие… На самом деле, не ты. А потом… Я подумал, что засыпать намного проще и приятнее, когда прокутил в “Трутнях” до четырёх утра… Вот. А там как-то уже и не важно, как ты снимаешь костюм. В общем, к середине недели камердинеры сами стали бежать от Бертрама. Ты, можно сказать, уложил начало этому, мм, как его, креду… Или нет… Как там правильно, Дживс? – ”Положил начало этому тренду”, я полагаю, вы имели в виду, сэр? – Именно, Дживс, – впервые за нашу встречу мистер Вустер улыбнулся. Лицо его приняло задумчивый вид, и он растянулся на честерфилде, – Не хватало этой фразы в самом деле. Так вот, о чём я? Прости, что встретил тебя так. Я думал, мне опять пригрезилось, что ты вернулся. Почему ты здесь? – Я получил телеграмму, сэр. Мистер Поттер-Перебрайт просил о помощи и указывал на ваше бедственное положение. – Вот как… Старина, я не могу обязать тебя решать мои проблемы. Тут всё даже хуже, чем в нашу первую встречу, – слова “Потому что теперь мы ещё и в ссоре” так и повисли в воздухе. – Сэр, я буду крайне рад вернуться. Если позволите, я прямо сейчас приступлю к своим обязанностям. – Но Дживс?... – Сэр, я полагаю, если мое мнение уместно, что будет лучше сначала позавтракать и навести порядок в доме, а уже после обсудить сложившуюся ситуацию. Со своей стороны я приношу вам извинения за свой внезапный уход, который вывел вас из состояния душевного равновесия. – Я… Равновесия. Да. Ты как всегда прав, старина. Рыцарский кодекс не разделяет мои убеждения, но я сейчас убил бы за яичницу и чай. – Очень хорошо, сэр, – губы так привычно сложились в полуулыбку, как будто я ни дня не провел без моего господина, который будто бы не до конца поверил в происходящее и пребывал сейчас в состоянии сродни шоку, о чём свидетельствовал его взгляд и некоторая заторможенность в реакциях. Но, уверен, чашечка дарджилинга и яичница с беконом поможет привести его в чувство.***
Как я и предполагал, завтрак приободрил моего господина. Пока он принимал ванну, я навёл порядок в квартире: забрал мятые вещи из гардероба, а находящиеся в удовлетворительном состоянии – разложил по своим местам, помыл посуду и вытер пыль. Оставался нерешённым вопрос с продуктами в холодильнике, неглажеными костюмами и моим будущим в качестве камердинера мистера Вустера. Также я подумывал купить цветы, чтобы добавить жизни этому дому. Наконец, господин закончил с водными процедурами и попросил свой обычный коктейль. Снабдив его оным, я уже собирался отлучиться за продуктами. Тогда-то всё и началось… – Дживс? – стоило мне направиться к двери в пальто, как я услышал напряжённый голос моего господина, – Ты уходишь? – Да, сэр, – дать более развёрнутый комментарий мне не довелось: мистер Вустер побледнел, вскочил и бросился ко мне. Из глаз его шли слёзы, а голос то и дело срывался. – Не уходи, прошу. Останься. Я не переживу снова… без тебя. Ты можешь сжечь банджо. Я не доставал его с тех пор, как ты ушёл. Дживс, умоляю… – Сэр, я всего лишь собирался купить продукты, – увы, мой спокойный голос не подействовал на господина, – и он рухнул на колени. – Дживс, пожалуйста… – мистер Вустер захлёбывался в истерике, и наблюдать за этим было невыносимо. Я решил отложить поход в продовольственный, понадеявшись на то, что принесённых мною продуктов хватит ещё на какое-то время более-менее приемлемых приёмов пищи. Когда я попытался привлечь внимание господина, сев рядом и взяв за руки, он упал в обморок прямо мне в объятия. В некотором смысле, это было кстати: я получил возможность без помех отнести его в спальню. Коснувшись случайно лба моего господина, я испугался: он был горяч как печь. У мистера Вустера началась лихорадка. Пока он находился в состоянии обморока, переходящего в поверхностный сон, я принёс холодный компресс ему на лоб и поспешил вызвать врача, пока моё отсутствие в поле зрения вновь не напугало господина. Доктор списал всё на нервное истощение из-за обилия стресса за последнюю неделю и сказал избегать нервных потрясений, соблюдать постельный режим ближайший день-два, продолжать холодные компрессы по необходимости, а также выписал несколько успокоительных препаратов. Он сделал господину укол, чтобы тот поскорее вышел из лихорадочного состояния и погрузился в здоровый сон. Так у меня появился час на поход за продуктами и лекарствами. Управился я довольно скоро и даже успел купить лилии. Мистер Вустер всегда их любил, и мне хотелось верить, что цветы порадуют его и помогут поскорее поправиться.***
В некотором смысле спешка была излишней: господин проснулся после захода солнца, так что к его пробуждению я успел не только купить продукты и выгрузить их в холодильник, а также поставить лилии в вазу на прикроватный столик в спальне мистера Вустера, но и погладить его костюмы и приготовить ужин. Я как раз зашёл проверить его состояние, когда мистер Вустер открыл глаза. На мгновение в них появился испуг – ровно до тех пор, пока он не увидел меня. – А, Дживс, старина, ты здесь. Я сначала подумал, что ты ушёл… – Нет, сэр. Я всего лишь отлучался в магазин. – Ну вот тебе снова приходиться нянчиться с молодым господином, – он грустно улыбнулся, – Ни за что не поверю, что тебе это доставляет удовольствие. – Мне грустно это слышать, сэр. Быть вашим камердинером – честь для меня. – Поэтому ты ушёл… Из-за банджо. – Сэр… Мне очень жаль, что я расстроил вас. Я прошу вас простить меня за этот шаг. Признаю, сэр, что это не было правильным, но я, думается мне, вполне ясно изложил вам свою позицию касаемо банджо. – Да, Дживс. Скажи, она не поменялась? – Сэр? – Твоя позиция. – К сожалению нет, сэр. – И теперь ты снова уйдёшь, – полагаю, господин намеревался задать вопрос, но прозвучало это как утверждение. – Нет, сэр. Если это согласуется с вашими желаниями. – А если нет? – Тогда я вынужден буду покинуть вас с тяжёлым сердцем, сэр. – Что ж, тогда… Ай, к чёрту, Дживс! – Сэр? – Ты остаёшься. К чему гордость, если на кону стоит нахождение в камердинерах такого человека, как ты? Ты же останешься, старина? Не бросишь своего молодого господина? Или за время нашей размолвки твоя феодальная верность нашла себе другой этот, как его, Дживс? – Полагаю, речь об объекте, сэр? – Да, точно так, как ты и сказал. – В таком случае, спешу вас заверить, сэр, что вы по-прежнему остаётесь центром моей феодальной верности, – улыбка, которой меня одарил мой господин, сияла ярче, чем сто сорок солнц. Мистер Вустер вроде бы был удовлетворён этой беседой и перестал беспокоиться, что я намереваюсь уйти. Он запросил ужин и со вкусом поел, а после я с великим трудом заставил его принять лекарства. С великим трудом, потому что – цитирую: “Они же горькие, как полынь, Дживс!”. Постепенно господин восстанавливался: вернулся румянец на щеках, пропала лихорадка и хандра. Уже через два дня он, как и прежде, попивал коктейли и развлекался игрой сомнительного качества песенок из мюзик-холлов, пытаясь при том вовлечь и меня в это действо – просил подпевать, потому что – вновь цитирую: “Дживс, тут просится эхо. Будет лучше, если я спою одну строчку, а ты повторишь за мной следом. И давай без этого “сэр”. Я ценю твой феодальный дух и не хочу обидеть, ты не подумай, но это собьёт весь ритм”. Жизнь вернулась в привычное русло. Казалось, что кризис миновал. На улице была чудесная погода: тепло, ясно, лёгкий ветерок, зелёная трава и листва на деревьях в парках – господину не сиделось дома. Так и вышло, что в один из дней мы пошли на пикник. Как оказалось, это было не самое лучшее решение.***
Тот день был удивительно погожим с самого утра. Светило солнце, вовсю заливались птицы, по небу цепью жемчужною плыли кучевые облака, напоминающие комочки ваты, в окно задувал тёплый ветерок, нежно колышущий шторы и приносящий в комнату свежесть. Господин проснулся в хорошем расположении духа, взгляд его лучился радостью и какой-то хитринкой: создавалось стойкое ощущение, что мистер Вустер нацелен на подвиги и свершения. Это заставляло задуматься, но гадать не хотелось. Тем более, я был уверен, что господин поделится со мной идеей, озарившей его. Так и вышло. – Дживс, – сказал он за завтраком, – На улице первоклассная погода, а солнце так задорно подмигивает мне из окна, что мне положительно не хочется провести сегодняшний день дома. – Очень хорошо, сэр. Вы намереваетесь пойти в клуб? – Нет, старина, выходить из дома, чтобы таким же образом просиживать штаны в “Трутнях” и дышать местной пылью? Нет, от этого Бертрам совершенно не в восторге. Я предлагаю пикник. – Сэр? – Мы с тобой могли бы замечательно сходить на пикник в какой-нибудь парк. Будет здорово. Посидим на природе, ты можешь почитать своего этого, как его… Спенсера? Сократа? Стокера? – Я полагаю, вы о Спинозе, сэр? – В яблочко! Именно о нём. Так как тебе идея, Дживс? – Согласен, сэр, погода действительно располагает к прогулкам, но у меня вызывает некоторые опасения ваше состояние. Вы ещё не до конца оправились после потрясений – новые впечатления могут негативно сказаться на вашем состоянии. – Дживс, не наводи тоску, я тебя умоляю. Что такого, если Вустер решит полежать на травке, погреть свои кости на солнышке, почитать какой-нибудь детектив и поесть фрукты на природе? Положительно ничего страшного. – Как вам угодно, сэр. Если позволите, я пойду собирать корзину с провиантом. Принести вам чай? – Как ты это делаешь? – Сэр? – Ты опережаешь мои желания. Я ещё сам не успел понять, что хочу чаю, а ты уже предложил. Ты чудо, Дживс. – Благодарю вас, сэр. Когда чай был выпит, а мистер Вустер облачён в свой серый костюм, который, признаюсь, ему очень к лицу, я вернулся к сборам корзины. Поразмыслив, я решил взять сэндвичи, немного фруктов и ягод, сухой мартини, который так нравится моему господину, и горячий чай на случай, если захочется выпить чего-то горячего вместо горячительного. Покончив со сборами (что было не так легко, как могло показаться, потому как господин постоянно забывал то книгу, то трость, то зачем-то снятый пиджак), мы покинули нашу уютную квартиру и двинулись в путь. Парк встретил нас зеленью, отливающей изумрудным на солнце и ветерком, который норовил забраться под полы пиджака и сдвинуть шляпу набекрень. Невольно вспомнился Бальмонт:“Дух ветров, Зефир игривый
Прошумел среди листов,
Прикоснулся шаловливый
К нежным чашечкам цветов”.
Господин тоже был в приподнятом настроении: напевал какую-то незамысловатую мелодию и шёл вприпрыжку. – Как ты чувствуешь себя, когда идёшь под венец со своим идеалом? Глупо, глупо, глупо! Да, кстати, Дживс! – Сэр? – А куда мы идём? – Я подумал, сэр, что будет целесообразнее пройти вглубь парка, где в этот час практически нет людей и есть шанс найти спокойное тихое место, где никто не помешает наслаждаться интересной книгой и умиротворяющей атмосферой. – Тогда веди, – он улыбнулся так ярко, что мог с лёгкостью составить конкуренцию солнцу. Я не мог не улыбнуться в ответ.***
Нам повезло найти замечательное место: небольшую поляну, сплошь усеянную цветами. Часть ее расположилась в тени дубов, другая же была согрета и освещена солнцем. Невольно засмотревшись на разлившиеся по траве синие васильки, желтые лютики, ромашки и многие другие цветы, которые я не успел опознать, я чуть не упустил момент, когда господин был готов броситься на траву в своем свежевыглаженном костюме. Благо, удалось его остановить и расстелить покрывало, на котором он тут же и расположился. Пока мистер Вустер любовался облаками и выбирал цветы на венок, за который принялся, я разбирал корзинку. – Дживс, – отвлёк меня голос господина, – Скажи, как называется этот цветок? – Centaurea cyanus,также известный как василёк синий, сэр. – Красивое название для прекрасного цветка, верно, Дживс? – Не могу не согласиться, сэр. Мистер Вустер затих на несколько минут (которых мне хватило чтобы разложить фрукты на тарелке и начать готовить коктейль), чтобы затем вновь обратиться ко мне: – А это что за цветок, Дживс? – Если вы о белом, сэр, то это Anemóne sylvéstris, она же ветреница лесная. Если же вы говорите об аспидно-синем, то это Cichorium intybus – цикорий обыкновенный. – Понятненько… Дживс, а ты умеешь доплетать венки? У меня не получается. – Да, сэр. Моя сестра научила меня, когда мы были детьми. Позвольте, я помогу, – управившись с одним, я заметил, что господин протягивает мне другой, – Вы сплели два венка, сэр? – Да, Дживс, он… для тебя… – мистер Вустер покраснел и опустил глаза на туфли, которыми стал нервно бороздить землю, – Ты, наверное, будешь не в восторге.. Он ведь такой простой и явно не соответствует никаким стандартам. Просто я подумал: раз уж мы на пикнике, почему бы не посидеть вместе в венках в честь такого чудесного дня. Совсем плохая идея, да, Дживс? – речь его была быстрой и довольно сбивчивой, под конец же голос совсем затих. – Вовсе нет, сэр. Я глубоко признателен за то, что вы позаботились и о венке для меня. Мистер Вустер надел свой венок сразу же, поэтому, когда я закончил доплетать второй и посмотрел на своего господина, я смог полюбоваться тем, как тот был ему к лицу и как засинели глаза мистера Вустера благодаря синиве васильков и цикория в венке. Второе же, что бросилось мне в глаза, – то, что венок висел немного криво. Повинуясь своему вечному порыву к перфекционизму, действуя практически автоматически, я протянул руку и поправил венок господина. Я понял, что я сделал и как близко мы находимся, лишь когда увидел румянец, заливший щеки мистера Вустера. – Я поправил венок, сэр, чтобы он сидел ровно, а не под углом, – мои слова были призваны разрядить обстановку и сопроводить моё плавное отдаление. Наконец, неловкость момента была преодолена, и мы получили возможность действительно наслаждаться пикником. Господин полулежал на покрывале, задумчиво рассматривая облака, попивая коктейль и периодически угощаясь фруктами и ягодами, которые я взял с собой. Я читал Спинозу, потому как господин был действительно добр и позволил мне провести свободное время так, как мне самому бы хотелось: – Дживс, ты разве не взял своего Сократа с собой? – Сэр? – Вот я: лежу себе, греюсь на солнышке, поглядываю на мир. А вот ты: сидишь напротив со своей вечной царственной осанкой при полном параде и, как я могу судить, предупредительно ждёшь моих дальнейших распоряжений. Так ведь совершенно не годится! – Простите, сэр? – Бертрам хочет сказать, что тебе нужно расслабиться, почитать что-нибудь, что ты себе взял, и забыть на время про то, что ты мой камердинер. – Но сэр… – И слышать не хочу, Дживс! Я нас вытащил на пикник не для того, чтобы ты тут сидел и скучал, пока мне не понадобится ещё фруктов или коктейля. Нетушки! Кодекс чести Вустеров против подобного! И не надо делать такое обиженное и оскорблённое лицо, Дживс. Я, как твой господин, приказываю тебе отдыхать, наслаждаться сегодняшним днём и читать то, что ты хочешь. Даже не думай возражать, Дживс. – Вы очень добры, сэр. Само собой, несмотря на распоряжение мистера Вустера, я не мог полностью погрузиться в книгу. Боковым зрением я неустанно следил за господином, стараясь не упустить какую-либо его нужду или потребность. Поэтому от меня не ускользнуло, как в какой-то момент, уже после нашего импровизированного ланча, мистер Вустер стал беспокойно ёрзать. Он будто бы никак не мог устроиться с удобством. – Что-то случилось сэр? – С чего ты взял, Дживс? – Вам будто бы неудобно. Если вы устали, может, вы хотели бы прилечь, сэр? – Экий ты наблюдательный, Дживс, – с оттенком досады произнёс господин, – У меня действительно затекла рука. Признаться, обе руки. Поэтому моё положение полусидя больше не кажется мне удачным. Но я не знаю, как ещё устроиться. Да и как-то душновато здесь, не находишь? – последнее заявление меня встревожило. День неустанно клонился к вечеру, посему становилось прохладнее и никак не жарче. К своему стыду, я не стал в тот момент углубляться в причины подобного восприятия погоды. О, как зря! Быть может, я сумел бы предотвратить произошедшее после или хотя бы уменьшить неприятные воздействия на господина!.. – Покрывало слишком коротко, чтобы с удобством растянуться на нём с полный рост, сэр, но вы могли бы подложить под голову пиджак. – Отличная идея, Дживс, – как-то тускло сказал мистер Вустер. И зачем-то принялся мучить пуговицы на своём пиджаке. – Что вы делаете, сэр? – Расстёгиваю пиджак, чтобы подложить его под голову, Дживс. Неужели тебе напекло голову солнцем? Я так и знал, что что-то такое случится сегодня… Какой кошмар! Нельзя, чтобы твои выдающиеся мозги пострадали! – Вам не о чём беспокоиться, сэр. Я чувствую себя отлично. Благодарю за участие. Вопрос мой состоял в том, что вам нет нужды подкладывать свой пиджак под голову. Это нонсенс, чтобы ваш пиджак лежал на траве. – Но что же тогда, Дживс? – Я как раз собирался предложить вам свой, сэр. – Но трава, Дживс? – Трава, сэр? – Твой пиджак угваздается в траве! Неужели твоя душа не восстаёт против подобного безобразия? – Моя душа гораздо больше восстаёт против того, чтобы травы касался ваш пиджак, сэр, если вам угодно. Хмыкнув и что-то пробормотав, мистер Вустер всё-таки устроился на моём пиджаке. Несмотря на то, что он смог наконец расслабиться, господин как-то сник. Меня всё больше тревожило его состояние. Спокойствия не добавляло и то, что он просил добавить побольше льда в следующий коктейль со словами “Душно, Дживс”. И это при том, что солнце уже начало свой закатный путь, а усилившийся ветер приносил свежесть и прохладу. После того, как мистер Вустер попытался вытащить из коктейля кубик льда, чтобы приложить его ко лбу, я осведомился о его самочувствии. Он неопределённо хмыкнул и сказал, что я не должен беспокоиться. Тогда я забеспокоился и взял на себя смелость потрогать его лоб, чтобы оценить температуру. Господин был горяч, как печь. – Сэр, вам нездоровится? – Всё отличненько, Дживс. Не беспокойся. – У вас жар. – А, да? Я думал, это здесь жарко, – казалось, господин был удивлён своим нездоровьем. – Думаю, нам пора домой, сэр. – Как скажешь, Дживс, – попытался улыбнуться мистер Вустер. В том, что всё хуже, чем казалось на первый взгляд, я имел неудовольствие убедиться уже скоро: когда господин вставал, его повело и он чуть не свалился обратно. Благо, я успел его удержать. То, как он прильнул ко мне, почти что вселило в меня панический ужас: я упустил, как господину стало плохо, и не смог воспрепятствовать ухудшению его состояния (вовсе не из-за нашей невольной близости, которую я, признаться, находил весьма приятной)! Пока господин стоял, облокотившись на росшее неподалёку дерево, я быстро собрал всё, с чем мы пришли, и поспешил обратно. Оказалось, что идти самостоятельно мистер Вустер может с большим трудом из-за головокружения. Даже трость в этом была слабым подспорьем, так как его шатало. Поэтому, спустя короткий разговор, призванный убедить господина в моей правоте, он согласился идти не только с тростью, но и под руку со мной. Также ему пришлось накинуть на плечи мой пиджак: его знобило. Тот внутренний уничижительный диалог, который я вёл в дороге, не помешал мне расслышать, как господин тихо сказал слабым от болезни голосом: “У тебя отличный одеколон, старина, всё никак не мог собраться сказать”. Произошло это уже на подходе к дому, я только собрался ответить господину – но не успел. Он потерял сознание.***
Несмотря на то, что врач уверил меня, что жизни мистера Вустера ничего не угрожает и что болезнь вызвана общим ослаблением организма и тем, что он не до конца оправился, меня не отпускало беспокойство. Я едва мог поддерживать дом в достойном состоянии, потому как не всё было чисткой серебра и полировкой посуды и не всё я мог перенести в непосредственную близость к господину, а находиться далеко было выше моих сил. По этой причине любое моё занятие прерывалось чуть ли не каждые пять минут на то, чтобы посмотреть, как там мистер Вустер, не нуждается ли он в чём-то. Поначалу его нужды были скромны.Он спал большую часть времени, изредка просыпаясь от жажды и ещё реже – от голода. Первые два дня жар никак не оставлял его, несмотря на назначенное лечение. И, хотя врач предвидел подобный исход и назвал его нормальным, я не желал смириться с происходящим. Конечно, бросая взгляд в прошлое из моего прекрасного настоящего, я не могу не отметить роль этой болезни в приобретении того ценного и желанного, что я имею сейчас, но ей-богу, я бы не выбрал из всех возможных путей этот, в котором господин был вынужден страдать от жара и озноба. Конец второго дня болезни моего дражайшего господина был во многом судьбоносным, или, если быть более точным, ознаменовал начало судьбоносного периода. Был поздний вечер, я переделал все запланированные на день дела по дому, и поэтому мог расположиться на кресле в комнате господина, чтобы иметь возможность ещё пристальнее следить за его состоянием. Вдруг он заметался на простынях и начал бредить, говоря что-то нечленораздельное и спутанное. Лишь когда я положил холодное полотенце ему на лоб с целью уменьшить жар, я смог разобрать часть слов. В тот момент, я не мог быть уверен в услышанном, потому как интерпретация звуков всецело зависела от моей предвзятости и сердечной расположенности к господину, тем не менее, мне настойчиво казалось, что мистер Вустер признавался мне в любви. Несмотря на то, что он успел не единожды произнести эти слова до того, как жар немного отступил, я не мог быть уверен – я не мог поверить своим ушам, своему мозгу, который подобным образом обработал поступающие к рецепторам звуки. Признаться, несмотря на намерение не позволить чувствам к господину помешать мне ухаживать за ним во время его болезни, я не мог забыть услышанное. Бессонными ночами я всё возвращался к этим словам и пытался понять, показалось мне или нет и что это могло бы значить. Даже когда господин вернулся к прежнему режиму и был в состоянии принимать посетителей, я не осмеливался спросить его об этом. Мне и было неловко донимать его подобными разговорами, и не хотелось потревожить ещё ослабленный болезнью организм, и, говоря откровенно, было страшно услышать, что я принял желаемое за действительность. Само собой, я знал, что господин отличается великодушием и не станет смеяться надо мной за ошибку, не станет презирать меня или относиться хуже, но я боялся, что разочарую его, утрачу его расположение и буду вынужден подать в отставку. Утрата возможности видеть его, работать на него, ранила бы меня намного сильнее, чем невозможность быть с ним, потому как первое уже было в моих руках, а второе не виделось мне ничем большим, кроме самой заветной и неисполнимой мечты. Тем не менее, чем менее желанным был этот разговор, тем более неизбежным он оказывался. Несмотря на то, что с посетителями мистер Вустер был самим собой – душой компании, тем, кто выслушает и предложит посильную (и не очень) помощь – со мной он общался будто бы натянуто. С уходом посторонних из дома, когда мы оставались наедине, господин всё больше замыкался. Это разбивало мне сердце, но я никак не решался заговорить с ним об этом, изо всех сил оттягивая принятие горькой пилюли. Пелену недосказанности рассеял сам мистер Вустер.***
– Дживс, мне надоели танцы. – Сэр? Я мог бы выразить своё согласие по данному вопросу, но я не уверен, что правильно вас понял. Хотя, признаюсь, нынешняя мода действительно кажется мне сомнительной. – Я не об этих танцах, Дживс. Я о нас с тобой.. – Позвольте заметить, сэр, что мы давно не посещали танцевальные мероприятия. – Ай, я не о том, Дживс. Я устал от наших танцев. От того, как мы вальсируем вокруг да около, не говоря о том, что происходит. Ты же видишь, что что-то происходит? – Да, сэр, – соглашался я с явной неохотой, но отрицать очевидное было глупо. – Ты ведёшь себя подчеркнуто корректно, за что я безмерно благодарен. Но я не думаю, что тебе легко игнорировать то вопиющее происшествие, которое мы пережили. Тебе будет легче, если ты спустишь этот камень с плеч и перестанешь пытаться образцово тащить его в гору, как тот добряк из легенды. – Вы, должно быть, имеете в виду миф, сэр. – Легенда, миф, сказка, поэма – не всё ли равно? Я не об этом, – мистер Вустер беспокойно вышагивал по комнате. – Я всё ещё не понимаю – Две недели назад, если ты помнишь, я валялся ровнёхонько на своей кровати, чьи мягкие коварные лапы поспособствовали моему преступлению. – Сэр, вы меня пугаете. – Да, Дживс, преступлению. Валяясь тут в этом дурацком бреду я сказал то, что в скором времени, о, я уверен, очень скором, разрушит всю мою жизнь, – господин как раз повернулся ко мне, и я имел возможность заметить, как увлажнились его глаза. Он замолчал в нерешительности на несколько секунд. Вдруг, встряхнувшись, словно ото сна, он решительно сделал несколько шагов и продолжил, – Ладно, хватит ходить туда-сюда, то есть вокруг да около. Я признался тебе в любви, Дживс. Ты не мог этого не заметить. Тому, что я до сих пор не отправился рыть траншеи, или куда там отправляются, я обязан лишь твоей добропорядочности и твоему благородству. Ты не заявил на меня в полицию и тем самым избавил меня от судебного разбирательства. Но я вижу, как нелегко тебе находиться в моём обществе. Если ещё раньше я удостаивался твоей особой – Дживсовской – полуулыбки, то теперь ты выглядишь печальным. Ты перестал выкидывать мои вещи. Тот ужасный красный пиджак пейсли, который я купил в начале недели… Ты… Ты повесил его в шкаф и спросил, нужен ли ему особый уход. Ему – уход! Единственный уход, который был ему нужен, это уход из нашего… то есть этого, дома! Даже я это понимал. Тогда я понял, насколько тебе на самом деле тяжело мириться со мной и тем, что я имел неосторожность выдать про себя. Так вот. О чём это я, – господин остановился, выпалив всё это на одном дыхании, и прерывисто вздохнул, – Ах да. Я готов дать тебе лучшие рекомендации, только доработай, пожалуйста, до конца месяца. Даже если ты откажешься, рекомендации не станут хуже, не волнуйся. Такому совершенству, как ты, вообще не нужны рекомендации. Просто… Я был бы рад иметь возможность ещё побыть твоим господином. Мне будет тебя не хватать, старина. – Вы хотите меня уволить, сэр? – только и смог вымолвить я. – Боже упаси, нет. Но разве не ты сам этого хочешь? – Это то, что снится мне в кошмарах, сэр. – Но как же так, Дживс, я не понимаю? Ты не выглядишь рассерженным и готовым бежать в полицию? – Потому что я не рассержен и никуда не хочу бежать, сэр. – Разве тебя не оскорбляет моё признание? – Нет, сэр. Оно даёт мне надежду. – Дживс? – мистер Вустер недоумённо смотрел на меня. Казалось, мой ответ его ошарашил. Адреналин, с которым он выдал вышеизложенную тираду, иссяк, и теперь он стоял, пошатываясь, облокотившись на спинку честерфилда. – Присядьте, сэр, вы устали. Тогда я буду рад высказать своё мнение, с которым вы ещё не знакомы, но без учёта которого имели неосторожность сделать выводы. Очень хорошо, сэр. Если позволите, я придвину кресло так, чтобы сидеть напротив. Отлично. Теперь продолжим. Я не зол и упомянул надежду неслучайно. С тех самых пор, как я услышал ваше признание, я терзался. Не потому, что испытывал негативные чувства, а потому, что не мог поверить услышанному. Вы, должно быть, не знаете, иначе не были бы так пессимистичны в прогнозах, но моё сердце давно и прочно занято вами, поэтому я боялся, что ослышался, и списал всё на ошибку моего предвзятого мозга. Тем не менее, в моей душе теплилась надежда на то, что я не ошибся и вы правда расположены ко мне, хотя бы вполовину так же, как я к вам. Несмотря на это, я видел рассеянность и отстранённость, с которой вы взаимодействовали со мной после данного случая. Я не знал, с чем это могло бы быть связано, но списывал на неловкость от сказанного в бреду нежеланного признания и страх за своё будущее из-за того, что оно вверено в мои руки. Признаюсь, несколько раз, когда вы объявляли, что нам необходимо что-то серьёзно обсудить, моё сердце замирало в ужасе: я боялся, что вы хотите меня уволить. Я мог бы смириться с тем, что мы не станем друг для друга ничем большим, чем камердинер и господин, но не мог бы пережить разлуку с вами. Поэтому я старался всячески угождать вам. История с пиджаком тому пример. Я полагал, что он вам нравится, и не хотел расстроить его устранением, тем самым дав повод для отставки. Вот, пожалуй, всё, мой дорогой сэр. Теперь моя судьба в ваших руках, а ваша абсолютно мне неподвластна. Я не стал бы и не стану заявлять на вас, но вы вполне можете это сделать, если находите подобные признания с моей стороны неприемлемыми. – Как можно, Дживс! Тебе точно напекло голову в тот раз! Ты обычно отличаешься безупречной логикой, но тут… Я не узнаю тебя. Только ты дал мне понять, что у нас всё будет расчудесно, как тут же сам предлагаешь похоронить все мечты. – Возможно, со мной действительно что-то происходит, сэр. Я не понимаю, о чём вы. – Я бы очень хотел, Дживс, чтобы мы отныне жили вместе. Знаешь, как живут два человека, которые любят друг друга… – Но сэр… – Не говори мне ничего про стандарты камердинеров и прочее. Работа и отношения – разные вещи, в кодексе не может быть ни слова об этом. – Вы ошибаетесь, сэр, – грустно улыбнулся я, – Камердинеру запрещено вступать в отношения с нанимателем или его родственниками. – К чёрту правила, Дживс! Никто не узнает. Если мы сможем быть счастливы, к чему все эти правила. – Боюсь, это принесёт нам несчастья, сэр. – Дживс, ничего ведь не изменится, правда-правда. Ты мой камердинер, мы и так живём вместе. Для всех это естественно и закономерно. То, что я бегаю от невест, тоже ни для кого не новость: все же знают, какой я безалаберный и так далее. Пожалуйста, Дживс… Тебе решать. Я не могу заставить тебя любить меня. Я понимал это и тогда, когда признавался. Не моя глупая болезнь, ты бы и не узнал. – Сэр, я был бы счастлив, но я не могу подвергать вас такой опасности. – Ты всегда всё контролируешь, Дживс. Ты не сможешь ненароком выдать нас. Если кто что-то и испортит, то только я. Поэтому я понимаю твои опасения. Я бы тоже себе жизнь не доверил. Да даже вазу не доверил. Я помню, что было в прошлый раз с вазой тёти Агаты… – Сэр, я бы доверил вам свою жизнь, не то что вазу. Я беспокоюсь за вас. – Дживс, раз уж наше беспокойство обоюдно и взаимно, как и наши чувства, почему бы нам не попробовать? Мы едва ли что-то потеряем, если попробуем. – Боюсь, сэр, если мы узнаем, каково это, нам будет намного больнее, когда мы лишимся тех взаимоотношений, которые ненадолго смогли выстроить. – Я понял, Дживс, – то, каким несчастным и разбитым выглядел в этот момент господин, разбило мне сердце. Этим я и объясняю слова, которые у меня вырвались: – Я согласен, сэр. – Что-что? – Я согласен попробовать быть вашим… – Возлюбленным? – Да, сэр. – О, Дживс, это такая жертва с твоей стороны! Ты ведь, как писал этот, как его… мало приобретёшь от этого. – Вы про 40 сонет Шекспира, сэр? “Все страсти, все любви мои возьми, –/ От этого приобретешь ты мало./ Все, что любовью названо людьми,/ И без того тебе принадлежало”. – Да, Дживс. – Вы ошибаетесь, сэр. Ваша любовь – большее, чем я когда-либо смел желать. Как камердинер, я не жертвую тем, чем жертвуете вы, соглашаясь вступить со мной в отношения. Именно для вас всё это может быть опасным. Впрочем, – я на секунду задумался, – Вы можете сказать, если вдруг что-то произойдёт, что во всём виноват я и именно моему пагубному влиянию вы обязаны. – Дживс, прекращай, – господин никогда не говорил со мной подобным тоном. Он действительно разозлился, – Я не так наивен, как ты думаешь. Я осознаю риски и иду на них, потому что это для меня важнее, чем жить свою пустую рафинированную жизнь. Если для тебя риск, что всё пойдёт не так, – слишком большая цена за те моменты счастья, которые могли бы быть, всё в порядке. Я отнесусь к этому с пониманием. Как я уже сказал, ты не обязан отвечать взаимностью, я всегда это понимал. Но я не позволю тебе брать на себя всю вину и ответственность и выставлять произошедшее твоим “пагубным влиянием”. Не позволю! Если то, что я предложил, – чересчур, давай вернёмся к тому, что было раньше. – Сэр, я совершенно растерян. Я не знаю, как мне быть. Это самый трудноразрешимый конфликт, который был в моей камердинерской жизни. Простите меня. Мне нужно на воздух, – с этими словами я покинул квартиру, которая пока так и не стала нашим домом.***
Это бегство было во многом малодушным, но необходимым. События развивались столь стремительно, что у меня начался приступ паники, с которым я не мог бы справиться в присутствии господина. Обдумать его предложение с приступом я не смог бы и подавно. Прогулка по знакомому маршруту немного помогла выровнять сердечный ритм и восстановить дыхание, хотя мысли в моей голове продолжали мелькать пёстрым кричащим пятном. Разболелась голова. Я отсутствовал минут сорок, большая часть которых ушла на восстановление шаткого равновесия нервов. Я думал о том, какая смелость требовалась господину, чтобы начать этот разговор, насколько он доверял мне, что решился без обиняков обсудить ситуацию, причём он не пытался увиливать, хотя имел на то полное право и имел возможности. Он повторил своё признание до того, как узнал, что я расположен к нему, до того, как узнал мою мотивацию и причины поведения после первого признания. От этих мыслей стало тошно. Вернее, стало тошно от того, как я поступил: ретировался, оставив господина томиться в неизвестности и страхе. Я не мог поступить иначе из-за паники, но я мог повлиять на будущее. Проявить решительность. Выбрать лучшее для нас обоих. И, как бы мой внутренний голос (отчего-то звучащий, как один из моих пожилых наставников), не увещевал меня отклонить предложение мистера Вустера, сердцем я понимал, что лучшее для нас – быть вместе. Я поспешил домой в страхе опоздать и не найти там своего господина. Но я не опоздал – и нашёл. Нашёл всё, что только мог пожелать (и даже больше). Я дал своё согласие, осчастливив этим господина и себя заодно. Несколько позже мы обсудили все важные аспекты наших отношений и то, как необходимо себя вести в тех или иных ситуациях. Прошло уже два года, и я бесконечно счастлив, что всё-таки решился и что господин был терпелив со мной в этом. Мистер Вустер, любовь моя, часто говорит, что я спас его, но я считаю, что это он спас меня. Я решил записать эту историю прежде, чем моя память превратит её во что-то блёклое и фрагментарное. Пока свежи воспоминания, пока свежи чувства. Много лет спустя, мы с моим Берти (не могу поверить, что имею право его так называть!) прочитаем его рассказы и мои записи и вспомним, как молоды были и как пришли к нашему союзу. Думаю, будущий я будет благодарен мне нынешнему за это.R.G.
P.s. Господи, Дживс! Ты никогда не говорил, как тебе было плохо в момент принятия решения! Любовь моя, Бертрам, ты снова читаешь мои записи, хотя я просил тебя этого не делать. Но что больше ранит моё сердце, так это “Дживс”. Прости, Реджи, глупая привычка. Люблю тебя. И да, Бертрам из будущего тоже благодарен за записи. Ты хорошо пишешь. Будет правда здорово почитать. Я помню, что ты просил не читать записи. Но ты бы не написал ответ, если бы не рассчитывал, что я сделаю это снова? Именно так, Берти. Это было прогнозируемо. Ты ждал мой ответ. Я рассчитывал, что ты прочтёшь мой. Я не злюсь. Это тоже часть истории. Спасибо за высокую оценку моего, с вашего позволения, творчества, Сэр. Господи, Реджинальд!