Несколько лет назад.
Как и всегда, после школы, она долго стояла под кухонной антресолью. Сверху, перед самым её носом свисала широкая лента отвратительного грязно-жёлтого цвета. Когда отец вешала её сюда, то они и представить не могли, насколько кстати однажды пригодится эта вещь на кухне. Мухи. Они были повсюду. Бессмысленно кружились над ухом, бесцеремонно лезли в лицо, ползали по задней стороне шеи, щекоча её тёплыми мягкими лапками. Казалось, во всём доме не осталось ни единой поверхности, которая бы избежала этого ощупывающего, оценивающего касания. На ленте-ловушке их было добрых полтора десятка. К ним и было приковано её внимание. Она силилась разглядеть в них что-то необычное, что объяснило бы это внезапное победоносное нашествие на квартиру. Силилась, но не могла. Обычные серые мухи. Таких, кажется, называют "мясными". Скоро наступит зима, подумалось ей. Скоро они умрут. Скоро мама выздоровеет. Скоро все будет хорошо. Скрипучий щелчок замка входной двери заставил её вздрогнуть. Что-то в ней дёрнулось сперва вверх, к основанию черепа, а затем ухнуло вниз, поселившись маленькой сосущей пустотой в животе. Это чувство было знакомо ей, ещё с самого раннего детства. Оно возникало каждый раз при звуке быстрых, тяжёлых шагов отца за дверью её комнаты. Возникало потому что в любой из этих моментов её дверь могла распахнуться настежь, глухо стукнувшись об шкаф. Поставленный командирский окрик, три стремительных шага - как к собственности, как к добыче - и звонкая затрещина, от которой из глаз брызжут слезы, а кровь быстро подступает к месту удара, окрашивая его в розоватый, а иногда и в темно-фиолетовый цвет. Опять в чем-то виновата, опять что-то не сделала или сделала не так, опять и опять... Теперь же, чуть позже, её отец, Дмитрий, со вздохом уселся за стол и уставился в тарелку с плохо подогретым супом, будто высматривая в ней, что-то понятное, только ему. Она же неуверенно опустилась на краешек стула напротив, маленькая, хрупкая, болезненная, зажатая и запуганная девочка, лет 12-ти. Неприятное чувство в животе пока не собиралось уходить, будто животный инстинкт, оря со всей силы, об опасности. Суп был того же грязно-жёлтого цвета, что свисающая с антресоли клейкая лента, и вяло поблёскивала настоявшимся жиром. В нем плавало несколько горошин чёрного перца, круглых и бессмысленных, как мушиные глаза. Если бы ей пришлось его есть, её точно стошнило бы. Похоже, боролся с тошнотой и Дмитрий. Одержав шаткую победу, он зачерпнул ложкой маслянистую жижу и, не поднимая глаз, негромко спросил. — Ну, как прошёл день? — Все хорошо. — Ответила она, как и должна была. — А твой, пап? — Мой вот неплохо. — Он поднёс ложку ко рту и с тихим хлюпом втянул её содержимое куда-то под жидкие усы. — Начальник меня сегодня хвалил. Сказал, что кроме меня подготовку отчёта доверить некому. ─ Тихий, безотказный работяга, такой же как тысячи других. На хорошем счету у начальства, у соседей, у всех немногочисленных знакомых. Про таких говорят: "не обидит и мухи". Разве не о таком муже и отце все мечтают?Хлюп, ещё одна ложка. И монотонное жужжание, будто со всех сторон сразу.
Она вглядывалась в его широкие проплешины. В тёмные круги под вечно ускользающими от контакта глазами. В дряблую мышцу, безвольно свисающую на держащей ложку руке. Она пыталась найти что-то, на чем взгляд задержался бы с теплотой. Что-то, что дало бы ей силы сказать хотя бы про себя: "Да, я люблю его"; "Я люблю своего отца, а он любит меня и маму". Пыталась с самого начала, как только помнит себя, как только начала думать, как только, мама заболела, и она осталась с ним одна, будто запертая в клетке. До сих пор безуспешно.Хлюп.
— В доме не прибрано. — Без эмоционально констатировал он, разглядывая прозрачный лепесток разваренного лука у себя в ложке. Она болезненно сжалась и опустила глаза. Опять чего-то не сделала. Опять в чем-то виновата. Опять заслуживает отцовской затрещины. Она так хотела сбежать от этого куда угодно, лишь бы сбежать. Лишь бы не слышать больше этих страшных тяжёлых шагов. Только вот оказалось, что сбежать от них невозможно. Не важно, где она, в гостях, у бабушки, в школе или где-то ещё, не важно, сколько бы запертых дверей не отделяло её от отца, она продолжала слышать эти шаги. Они проникли в самую глубь её существа. Нельзя сбежать от того, что звучит у тебя в голове. — Прости... — Её губы едва её слушались, но она ответила, как и должна была. — Я хотела прибраться. Я просто не могу сейчас... Я не могу... Я делала допоздна уроки, плюс в классе дежурила, после занятий...Хлюп. Кусок лука остался на ложке, как дохлая медуза на берегу после отлива.
— Жаль. — Проговорил он и морщинка в углу его глаза чуть дёрнулась. — Очень жаль, что ты не можешь этим заняться. — Никто не замечал этого редкого тика. Никто кроме неё, и мамы. А того, как синхронно с ним подёргивались её губы, не замечала и она сама. Дмитрий вдруг поднял взгляд, и она замерла под ним как олениха в свете фар мчащейся на неё машины. Прошла несколько миллиметров по её лбу и взлетела очередная глупая муха. Она выдохнула, именно к мухе, как оказалось, был прикован взгляд её отца. Как будто было что-то странное в её появлении среди десятков точно таких же, кружившихся над ними с противным жужжанием все это время. Муха неуверенно выписала в воздухе лежащую на боку восьмёрку (или знак бесконечности?) и вдруг бросилась Дмитрию прямо в глаз. В последнее мгновение он успел зажмуриться и махнул рукой перед лицом, сбив глупое создание на отлёте. Муха неслышно плюхнулась спиной к нему в тарелку и беспомощно засучила лапками в воздухе. — Ладно. — Мужчина со свистящим вздохом поднялся из-за стола. — Я устал. Пойду в спальню. — Хорошо. — Едва слышно ответила маленькая девочка, не сводя глаз с несчастной мухи. — Я ещё немного посижу, и лягу спать... Он отвернулся и двинулся к выходу из столовой ещё до того, как она договорила. Она лежала на кушетке с застывшим взглядом, и старалась сосредоточить слух на хаотичном жужжании вокруг. Даже оно было лучше тех звуков, что доносились из-за стенки. О, это были самые ужасные звуки, какие она только могла себе вообразить.Тук. Тук. Тук. Тук. Тук.
Это было даже хуже отцовских шагов. Она отдала бы все что угодно, чтобы не слышать этот глухой ритмичный стук. Но она ничего не могла с этим сделать. Ей оставалось только лежать на одеревеневшей спине, уставляясь расширенными от невыносимого ужаса глазами в темноту с кружащимися в ней жужжащими точками, и ждать. Ждать, чтобы это закончилось. Боже, только бы это закончилось.Тук. Тук. Тук.
∗ ∗ ∗
На следующий день она долго смотрела в окно. За ним ярко светило солнце. Старая осина тревожно дрожала всеми своими листьями сразу. За ней, на площадке, исступлённо кричали соседские дети. Может быть, им было весело от интересной совместной игры. Может быть, им было весело от совместного избиения очередной белой вороны. Этот крик мог запросто значить и то, и другое, а она хорошо знает, как всем бывает весело, от последнего. Её огненные рыжие волосы, всегда выделяли её по сравнению со всеми другими, как маленький огонёк, в бесконечной тьме. Что только она не пережила, из-за этого. Девочки её ненавидели, ибо рядом с ней, они всегда были, блеклой тенью, а от того, сильно бесились, и отыгрывались на ней, она всегда была слишком хилой и слабой, всегда. Мальчики же, просто её игнорировали, лишь иногда, присоединяясь, к общей победе. На сей раз она пропустила момент поворота ключа в замке. Тем стремительнее ухнуло вниз её сердце, когда хлопнула дверь. Громче, чем вчера. Плохо. Очень плохо. Подрагивающий кончик её внезапно пересохшего языка нащупал справа вверху дырку между зубами. Пару недель назад, когда дверь хлопнула так же, она и получила, подобное напоминание. Опять виновата - замешкалась в проходе, не пропустила сразу. При воспоминании об этом у неё на глазах выступили слезы. Её душила обида. И мысль, "сама виновата... опять!", почему-то только усугубляла это чувство. — Как прошёл день? — Спросил он своим постоянным ровным голосом, вяло помешивая суп. — Все хорошо. — Должна была ответить она. — А твой? — Но перед её мысленным взором все ещё стояло мгновение, когда дёрнулась морщинка в углу его глаза. И следующее, когда неожиданно тяжёлая для столь скромного телосложения рука своей твёрдой и шершавой тыльной стороной впечатала плоть её щеки ей же в зубы, из-за чего она почувствовала, сильный и яркий металлический вкус, у неё от рождения, острые зубы. И с её губ против воли сорвались совсем другие слова. — "Почему ты меня ударил?" — Мой вот паршиво. — Он зачерпнул пару кубиков мертвенно-бледной картошки и уставился на них. Сквозь привычную маску равнодушия просачивались нотки неприязни и раздражения. Это значило, что в любой момент её может прорвать вовсе и тогда, ей вновь придётся, болезненно сжаться в комочек, в надежде пережить всё что будет после... — Иваныч наорал, требует отчёт. Проверка будет со дня на день. А как я буду готовить отчёт, когда я и без него зашиваюсь как проклятый? — Понимаю. — Должна была сказать она. — Весь в работе, как обычно. Но ты сильный, папа. Ты справишься, как всегда, справишься. Две недели назад её дрожащие губы не собирались возвращаться под контроль сознания. — "Почему ты снова ударил меня? За что? Разве я это заслужила? И если я заслуживаю такого, зачем ты оставляешь меня здесь?" В продолжение мелькнула совсем уж крамольная мысль. — (Если ты считаешь, что я этого заслуживаю, то зачем я живу здесь? Лучше на помойке, лучше умереть от голода и холода, чем с таким, как ты). Она поспешно отмахнулась от этой мысли. Словно от мухи.Хлюп.
— Кажется, суп вот-вот скиснет. — Дмитрий слегка поморщился, но его рука уже набирала новую ложку. — Если ещё не скис. — На секунду ей показалось, что он смотрит на неё. Но нет, он смотрел на муху, взлетевшую с её щеки и выписывающую неровные круги между ними, будто не зная, куда податься. Её надоедливое, ничего не значащее жужжание раздражало. За один этот звук её хотелось прихлопнуть. — (А что, если так же он видит меня?). — Как холодным ножом, её ударила эта мысль, заставляя нервничать и бояться сильнее.Хлюп.
Она со страхом смотрела, как её отец давится начавшим портиться супом. Перед её внутренним взором вдруг возникла другая картинка, настолько яркая, что у неё похолодело внутри. Тарелка супа с мутной пенкой по краям. Пахнет кислятиной. Сбоку нависает огромная фигура, вот-вот раздавит, и что есть силы орёт. — (Ешь, живо!) — (Но он уже плохой)... — Тяжёлая стальная ложка звонко врезается в край стола. Если бы удар такой силы пришёлся ей по голове, он точно расколол бы ей череп. — Мне что, повторить?! Не надо повторять. Она хорошо знает, что суп надо съесть до последней капли. Так же хорошо она знает, как больно получить этой ложкой по темечку, даже если вполсилы. Поэтому она берет свою ложку и ест, давясь одновременно кислым супом и солёными слезами. На следующее утро у неё отчего-то будет сильно болеть живот, но её все равно поднимут с постели и отправят в школу. Лгунья. Симулянтка. Опять виновата. Опять. Да, её с детства учили доедать скисший суп, игнорируя собственные мысли и чувства. Возможно, поэтому она так и не ушла отсюда, возможно... Но почему не ушёл от них он? Зачем он сидит и давится маслянисто-желтоватой жижей? Ей вдруг ясно представилась такая же фигура с тяжёлой ложкой, но нависшая уже над ним. — Ешь! — Говорит она не терпящим возражения тоном. Если он откажется, она треснет его этой ложкой по лбу. Затем ещё и ещё, пока он не сдастся. Вбивая ему в голову мысль, что суп надо доедать, даже если он киснет. А ещё что того, кто не может дать сдачи, можно ударить, если тебе что-то не нравится. Силой добиться того, что хочешь. Или просто выместить гнев и фрустрацию. Это неважно. Важно, что прав тот, кто сильнее. В тарелке остались только набухшие черные горошины перца. Дмитрий вздохнул с облегчением, отставив её. Парочка ближайших мух тут же набросились на угощение. — Что-то мне нехорошо. — Он с трудом подавил отрыжку. — Пойду прилягу. — Я могу с тобой и мамой сегодня поспать? — Сказала она, и впервые за долгое время в её голосе звучало что-то, похожее на нежность, и простое тепло, к фигуре своего отца. Нет, она по-прежнему не видела ничего хорошего, или доброго в этом сером мужчине, она просто поняла, что возможно они ближе, чем она думала. И поэтому, ей очень хотелось помочь несчастному мальчику, над которым нависла страшная тень с ложкой. Он лишь проигнорировал её, будто её и нет, будто вместо неё, существуют лишь серые мясистые мухи. Он просто пошёл в сторону спальни. Вслед за отцом она поднялась из-за стола, следом за ним направилась к двери в спальню. Когда он открыл дверь, оттуда пахнуло несвежим бельём и ещё чем-то резким, горько-сладким. На секунду она застыла, тщетно пытаясь привыкнуть к запаху. А когда шагнула наконец ему навстречу, дверь перед её носом захлопнулась, показывая, что её не хотят видеть здесь. Той ночью она сидела на кушетке в столовой, раскачиваясь из стороны в сторону и закрыв уши руками. Это не помогало. Она все равно слышала этот звук. Самый ужасный, самый невыносимый звук на свете.Тук. Тук. Тук. Тук.
∗ ∗ ∗
Спустя несколько дней, она уже с интересом наблюдала за мухами. Была в их поведении одна забавная странность. Иногда они садились на неё. Затем вскоре взлетали снова. Они всегда так делают, поэтому заметила она не сразу, а заметив, вовсе не была уверена, что ей не показалось. Дело в том, что она ясно чувствовала их короткие перебежки по своей коже и крошечные толчки воздуха при их взлёте. Но ещё ни разу за эти дни она не чувствовала, чтобы перед этим они на неё садились. Забавно же, правда? В этот раз ключ поворачивался в замке медленнее обычного. Пауза между последним поворотом и открытием двери была необычно долгой. Возможно, Дмитрию не хотелось идти домой. Захлопнулась дверь за ним быстро, но тихо. Прямо в ботинках он с задумчивым видом прошёл по столовой и тяжело оперся руками на стол. — Как... как прошёл день, пап? — Глухо прозвучал её обычный вопрос. Её губы скривились в болезненной усмешке. Ночные стуки выбили из неё жалость, что была пару дней назад. Теперь на её место постепенно просачивались другие чувства. Некоторые из них были ей совершенно незнакомы. — Ты никогда не называл меня по имени, или хотя-бы дочерью. Ты можешь сказать его? Сказать моё имя? Ты ещё помнишь его? – Она сжала голову руками так, словно та разваливалась на части. — Мне кажется… Кажется, я сама его забыла… забыла… — Мой вот терпимо, — продолжил он, но видимо тут же понял, что это никому не интересно и опустил голову, пряча за усами нервные укусы губ. — Ты проглотил меня... Мою личность... Моё имя... — Пробормотала она себе под нос. — Проглотил всю, без остатка. У меня ничего не осталось... — Мужчина видимо хотел рявкнуть, но не смог. Его ноги подкосились, а сам он упал на пол, таща за собой скатерть, и всё что было на ней. Видимо, её подарок начал действовать, давно уже пора. Мужчина, начал биться в конвульсиях. А она же, лишь безразлично смотрит на него, повторяя как заворожённая. — Поглотил... Разумеется, она знала, что или точнее, КТО гниёт на кровати в его спальне. И знала, что он делает с этим по ночам, от чего спинка кровати ритмично бьётся об стену. Она знала, почему она перестала есть этот суп, уже как три дня. И конечно, она знает, почему он сегодня отпросился с работы пораньше, а она, не пошла в школу. Она знала, что происходит, и что будет происходить. Она не раз, повторяла это, за последние несколько дней. — Ты проглотил меня. — У неё вырвался, сдавленный и нервный смешок. ─ Что теперь? Я стану отходами, от которых ты просто избавишься? Нет... Этого не произойдёт... Я не мама... — Она подошла к кухонному столу, а именно к ножам, что будто кричали, взять их. Мама была виновата. Как всегда, Правда, она уже не помнила, в чём именно. Кажется, сделала ему какое-то замечание, насчёт залежей грязных носков под кроватью или что-то такое. Резкий удар твёрдой, тяжёлой ладонью по лицу, что был слышен даже в её комнате, из-за чего она и подорвалась с кровати, и пришла в родительскую комнату. Она увидела и услышала лишь кровь из разбитого носа, и слова, которые подписали ей приговор. — (Я позвоню в полицию!) Конечно, она посмела угрожать ему. Да ещё таким громким голосом. Что если соседи услышат? Нет, этого допустить он не мог. Сомкнулись на её горле руки. Пара минут борьбы под его сопение и её хрипы. Она не может его с себя сбросить, а у него не получается полностью перекрыть ей доступ к воздуху, не хватает силы, а мерзкая и жалкая дочка, пытается из-за всех сил, помочь матери, и спасти её от отца. Тогда он, с силой толкает её к стене, из-за неё ударяется затылком, и чувствует слабость и тяжесть, по всему телу, и алую жидкость, на её затылке. А для матери, он берет подушку и плотно прижимает к её лицу. Он не думает о том, что делает. Все его мысли занимает одно слово, которое он шипит ей, навалившись на подушку всем весом. — Заткнись! Заткнись! Заткнись! Ещё пара минут, и она перестала дёргаться. Может быть, ему бы дали за это условку, он ведь такой прекрасный человек, на хорошем счету у начальства, у соседей, вообще у всех. Ведь он не опасен для общества. Все это знают. А она ничего, совсем ничего не может сделать, чтобы кого-то переубедить. И почему-то ей сейчас очень смешно, когда она вспоминает эту ситуацию. На её глазах слезы, но она не может сдержать рвущийся наружу смех, нервный, больной и ненормальный смех. Она берёт нож, большой, длинный, такой длинны, чтобы пробить его шею насквозь. Она медленно, и с трясущимися руками, слезами и больным смехом, подходит к нему. Тот уже ничего не может, он даже перестал биться в конвульсиях, а взгляд стал стеклянным. Он уже не тут, но она и не думает об этом. Секунда, а затем резкий и сильный удар, прямо в шею. Конечно, её силы не хватило, чтобы пробить её насквозь. Но она не думала, не о чём, ни разу, ни секунду. Она лишь с трудом вытащила из шеи нож, из-за чего брызг крови, запачкал её лицо и руки, но она не думала, не о чём. Она лишь наносила удары, превращая его шею, в непонятное и уродливое месиво, а кровь, лишь сильнее пачкала её, из-за чего, создавалось ощущение, что она выбралась прямиком из ада. Не останавливаясь на шее, она продолжает наносить удары, уже по его телу, не разбираясь, куда и зачем она бьёт, она просто бьёт, забыв про всё. Спустя ещё несколько минут, она прекратила, оставляя нож воткнутым в его теле. Посмотрев на свои руки, и остальное тело, она засмеялась ещё громче, сворачиваясь клубком, начиная реветь сильнее, кажется, у неё произошёл нервный срыв.Настоящие время
Вдалеке от одинокого таежного домика, и одинокого моста, сидела под деревом странная пара. Беловолосый парень, в толстых очках, в зимней одежде, и школьным рюкзаком, и странная, ненормальная особа. Это была девочка в яркой маске лисы, точнее, так могло только показаться издалека. Это была, антропоморфная лисица, что сейчас, сидел вместе с парнем, прижимаясь в него, видимо, у неё сейчас истерика. Её ушки были прижаты к голове, а носик дрожал. Она не понимала, почему её собеседник, мало того, что продолжает сидеть рядом с ней, так ещё и обнимая её, пытается подбодрить и успокоить. — Я монстр... Опасный и отвратительный монстр... — Срываясь на всхлипы и плачь, она старается говорить. — А я монстр, в человеческой шкуре, что не отпустит, родственную душу, Софи. Не отпущу, и не испугаюсь, я ведь не вампир, чтобы бояться моего Солнца. — Продолжая обнимать, и гладить лисицу, проговаривал парень, забыв про весь остальной мир, не желая отпускать её, до тех пор, пока та не успокоиться. И ему было плевать, на школу, на прогул, на тех взрослых, ему было плевать на всё, лишь состояние подруги, его волновало. Даже её резкое изменения внешности, не волновало его, как её состояние.