***
Работы Мирон взял домой. Дома, за чашкой чая или кофе, под бубнеж сериала проверять было комфортнее. Он вчитывался в каждое слово, обдумывал, мысленно соглашался или спорил с тем или иным студентом. Было самое начало учебного года, и Мирон мог себе позволить такую неспешную вдумчивую проверку. Кому-то он даже оставлял комментарии и пометки на полях, чтобы потом, на семинарских занятиях, вернуться к вопросу и обсудить с группой дополнительно. Стопка уменьшалась, Мирон подбирался к середине, когда перед ним оказалась работа Карелина. Первые строчек пять были по теме, а вот дальше шла какая-то белиберда. «Предвижу все», — по-пушкински начинал Карелин, — «но отказать себе не могу, даже если ваш взгляд изобразит гордое презренье к бедному студенту. Слишком долго во мне это росло, вызревало и вот расцвело. Это письмо будет исповедью: я обязан сказать Вам, Мирон Янович, все, что накопилось на моем сердце с тех пор, как оно Вас любит. Кому-то наверху было, видимо, угодно послать мне как громадное счастье любовь к Вам. Не могу сказать, что меня не интересует в жизни ничего больше и что жизнь моя заключается только в Вас. Но и соврать, что Вы для меня мало значите, тоже не могу. Если можете, простите меня за это. Весь прошлый год я был счастлив надеждой поминутно видеть Вас и движенье глаз ловить влюбленными глазами, бледнеть и замирать пред Вами в муках. А как я был счастлив вечером, ложась спать: ведь знал, что с Вами днем увижусь я. Большое, Мирон Янович, видится на расстоянии, потому летом я специально ездил на малую родину, в Хабаровск. Думал, что пройдет, но не прошло. Теперь мне стыдно и горько от того, что мучил Вас. У Вас в глазах усталых была тоска, я напоказ себя в скандалах растрачивал. Теперь вот понимаю, что любовью ранен навек — еле-еле волочусь. А как вижу Вас, слово молвлю, а потом все думаю, думаю об одном и день и ночь до новой встречи. Куда ж несет нас рок событий, Мирон Янович? Я хоть и дерзил вам премного, но думаю, что вы один мне ростом вровень. В академическом смысле. Хочется мне, знаете ли, слушать Вас по целым часам и не отрезвляться добровольно от очарования Вами. Вы благородный человек. Вы не улыбнетесь и не подосадуете на мои нетерпеливые строки. Право, сердце мое так и прыгает, как я вижу Вас. Как же мне досадно, голубчик, мой, что не все у нас с Вами гладко выходит...» Мирон в панике пролистал опус Карелина до конца. Все было ровно так, как он предполагал: почти на пяти листах, адски сочетая между собой цитаты из русской классики, Карелин объяснялся ему в любви. По всему выходило, что это искренний порыв, правда, несколько своеобразный. Только Карелин, с его начитанностью, мега-мозгом, талантом и дерзостью мог решиться на такое. Не просто написать пару строк в соцсети, не подойти после пары с просьбой позаниматься дополнительно и там уже признаться. Нет! Если бы Карелин сделал что-то обычное и предсказуемое, Мирон был бы разочарован. В этом же письме чувствовалась душа. Любовь. Он стал подробно вспоминать каждое занятие, каждый разговор с Карелиным: интонации, жесты, взгляды, фразы. Выходило, что тот и вправду питал к нему, невзрачному унылому преподу, теплые чувства. Как это вообще стало возможным? Мирон посмотрел на себя в экран выключенного телефона. Не красавец. По десятибалльной шкале красоты он получил бы минус сто. Сильно отросшая стрижка (которая и стрижкой-то была пару лет назад), большие очки в жуткой старой и совсем немодной оправе с толстыми линзами, шерстяной костюм невнятного цвета и свитер под ним. На ногах стоптанные тапки, в вузе их сменяли пыльные порыжевшие от времени ботинки со сбитыми носами. Если Карелин и правда влюбился в такого невзрачного мужика, каким являлся Мирон, то либо он полный извращенец, либо полюбил не за внешность. С лица воды все же не пить. Наверное, Карелина привлек его ум, так ведь бывает. А уж в своем уме Мирон не сомневался. Этим и объясняется дотошность Карелина на занятиях. Слава просто пытался лишний раз полюбоваться интеллектом своего возлюбленного. Что ж, теперь, при рассмотрении под другим углом Мирону даже льстила такая назойливость. Вот только что он мог предложить Славе? Особенного опыта в отношениях у Мирона не было, внешностью он тоже не блистал, так что Слава даже выйти с ним куда-то в приличное место, наверное, не захочет. И не просто выйти, такой внешний вид даже не возбуждает. Поэтому о сексе тоже придется, скорее всего, забыть. Если бы Мирон был на месте Карелина, он с таким мужиком точно не стал бы даже целоваться, не говоря уже о большем. Но может, шансы есть? Хотя бы призрачные, самые минимальные? Он же почти пять листов исписал признаниями. Да какими! Не поленился вспомнить целую кучу цитат, собрать их воедино, выстроить в определенном порядке. Мирон собрал непроверенные работы в стопку, затолкал в ящик стола, в волнении заходил по комнате. Как же — как же — как же ему объясниться с Карелиным? Как привлечь его не только мозгами, но и внешне? А если..? Что ж, может сработать. Мирон набрал лучшему другу. — Вано, ты свободен завтра утром? Помощь твоя позарез нужна. Ага. Тогда я заеду? Положив трубку, Мирон вышел на балкон и закурил. Он так разволновался, что прикончил сигарету в три затяжки и тут же достал новую. Под ногами крутился кот, мурчал и почему-то внушал надежду на светлое будущее. Засыпал Мирон в этот день трудно: без конца прокручивал в воображении завтрашний визит к Ване и его результат. Завтра у него методический день, в универ ехать не надо. А вот уже послезавтра он увидится с Карелиным, они объяснятся, и все будет... Как именно будет, Мирон решил не загадывать, но в том, что будет прекрасно, он был уверен. Во втором часу ночи, промучившись, отлежав бока, руки и ноги, он все же решился уснуть с помощью таблеток. Но и во сне все равно придумывал варианты их разговора с Карелиным.***
В девять утра Мирон стоял на пороге квартиры своего лучшего друга, бывшего сокурсника, Вани Евстигнеева. Когда-то они вместе учились, но, не домучив последний курс, Ваня бросил универ и обрел полную свободу действий. Он занимался всем понемногу: фотографировал, писал песни, был барменом, подрабатывал в тату-студии, а не так давно открыл в себе еще и талант стилиста. Без дураков, талант у Ваньки на самом деле был, а с его широченным кругом знакомств и связей почти сразу появились хорошая клиентская база и успех. Так что теперь на консультацию к нему народ записывался сильно заранее и не роптал, выкладывая круглые суммы за несколько часов его общества. Мирона Ваня, на правах лучшего друга, принял бесплатно и с утра пораньше. Ванька, высокий, стройный, красивый, с модной стрижкой и тонированием, с татухами по всему телу, одетый пусть и в домашние шорты, был отличным образцом того, что он мог сделать из Мирона. И этот образец Мирону нравился. Если бы он выглядел хотя бы чуть-чуть так же, то мог рассчитывать на отношения с Карелиным. — Жалуйся, — Ваня растянулся в кресле и зевнул. С его полубогемным образом жизни девять утра было жуткой ранью, и выспаться он толком не успел. — Вань, ты же хороший стилист, — начал Мирон. — Помоги мне. Ну, там имидж сменить, как-то выглядеть посимпатичнее. — Наконец-то! — чуть ли не заорал Ваня. — Кто эта чудесная женщина, я пожму ей руку! Блять, братан, я думал этого никогда не случится! — Это не женщина, — ответил Мирон и покраснел. — Да хоть пингвин, поебать вообще! Главное, в твоей гиперинтеллектуальной башке наконец что-то перемкнуло в обратную сторону, и ты захотел выглядеть как нормальный двадцатишестилетний парень. Ваня оглядел Мирона, вздохнул и спросил: — Подробности будут? — Мне признался в любви студент. Вчера. Исписал почти пять листов, да так красиво. Вот я и решился. — Не хочу тебя расстраивать, — покачал головой Ваня, — но ты же лучше меня знаешь, на что могут пойти студенты ради «автомата». Уверен, что он в тебя на самом деле влюбился? — Пять листов, Вань. Пять листов цитат из классики на тему объяснений в любви. Ты думаешь, это розыгрыш? — Главное, о чем я думаю, это твой новый имидж. Встань и покрутись. Мирон послушно поднялся, повернулся спиной, потом обратно, увидел поджатые Ванькины губы и расстроился. — Все так плохо? Не исправить? Наверное, не стоило надевать шерстяные брюки в «елочку» и темно-бордовый мешковатый свитер. Надо было все же остановиться на джинсах. Джинсы всем идут. Так думал Мирон, пока Ваня критически оглядывал его сверху донизу. — Раздевайся, — наконец вынес он вердикт. — До пояса? — не понял Мирон. — Догола, блять. Хотя трусы можешь оставить, если сильно стесняешься. Надо же на тушку твою посмотреть без обертки. А то может, еще и в спортзал тебя заставить ходить нужно будет. Мирон принялся раздеваться, костеря себя, что не додумался до одежды попроще и полегче: может, тогда Ванька бы и не стал его подвергать таким экзекуциям, а просто рекомендовал бы сменить футболку или купить новые джинсы. Хотя, зачем новые? У него же были одни, довольно приличные, и брал их не так давно, года три назад. — А знаешь, все не так плохо, — Ваня даже языком прищелкнул. — Если бы у меня никого не было, а ты не был бы моим лучшим другом, кто знает, Мирон, кто знает... Короче, шмотки однозначно надо менять. Можешь прийти домой и выкинуть все на помойку. Прямо сегодня. Оставь одни штаны и рубашку, чтобы в них пойти в магазин, а потом, как нового накупишь, то и их выброси. — А что покупать-то? Может, ты со мной пойдешь? — Не может, а поведу практически за руку, чтобы ты хуйни не накупил. Дальше, мой юный друг, тебе надо подстричься. Желательно наголо. — Как наголо? — опешил Мирон. В последний раз он стригся наголо в один год, и то, делал это не сам и знал об этом событии своей жизни только по фотографиям. — Молча. Могу прямо сейчас тебе продемонстрировать. И еще, Мирон, очки убрать. Открою тебе секрет, но некоторое время назад в мире изобрели линзы. И с ними ты будешь выглядеть всяко лучше, чем в этом кошмаре. — А может, еще татуировку сделать? — робко предложил Мирон. — Вот видишь, работает же голова! — обрадовался Ваня. — Хоть десять татуировок, главное, чтобы в тему были. Короче, садись давай, стричься будем. Наголо даже я тебя оболванить сумею. А потом запишись к офтальмологу на ближайшее время, пусть линзы выпишет. И будешь красавчик. Этот твой студент расплывется лужей и пойдет за тобой на край света. Гарантирую! Спустя полчаса Мирон взглянул на себя в зеркало. Ванька не соврал — новая стрижка наголо ему офигенно шла. Правда, пока все портили очки, но и им недолго оставалось. Пока Ваня приводил комнату в порядок после стрижки, Мирон проверил телефон: тот истошно пищал и мигал уведомлениями. Обычно так бывало, когда в рабочий чат писали что-то важное и не совсем приятное. Так и оказалось. Руководство факультета сообщало, что среди студентов и преподавателей выявлено несколько случаев ковида. Три у студентов четвертого курса, в том числе и в группе, где учился Карелин, два на его собственной кафедре. С завтрашнего дня вводился двухнедельный карантин и дистанционное обучение для студентов этих групп и всех преподавателей кафедры истории и теории русской литературы. Ну что ж, из плюсов была возможность выспаться и с толком пройтись по магазинам в поисках шмоток. Из минусов — занятия по интернету и невозможность очного общения с Карелиным в ближайшие две недели.