«Дурак»

      Кейе было тошно от себя самого. Улыбаясь окружающим, всем своим видом показывая, как хорошо ему живётся, служа в Ордо Фавониус, помогая простому люду в день и ночь, а в свободную минутку составлять работягам компанию за кружкой пива или бокалом вина. Почти каждый такой вечер, за алкоголем и весёлой компанией мужчина ловил на себе томные женские и полные желания и похоти взгляды опьянелых мужчин. Не то чтобы Альбериха это хоть как-то волновало, даже в какой-то мере льстило. Не зря же он так тщательно подбирал себе гардероб.       Но из всех брошенных на него взглядов Кейа выделял лишь один единственный, тот, на который он обращал внимание всегда: колкий, трезвый и жгучий. Он осуждал, заставлял желать съёжиться и обжигал своими глубокими красными глазами, сжирая вместе с костями.       «Выглядишь как блядь» — это было первое, что сказал Дилюк Рагнавиндр после возвращения из длительного путешествия по отношению к своему брату.       Некогда брату.       Разумеется, что красноволосый более не желал иметь какие либо связи с рыцарем, тем более родственные, а Альберих этому особо не препятствовал. Ну а появлению нового слова на собственной коже, прямо на шее, прикрытой воротником распахнутой рубашки, Кейю уже не удивляло.       Впервые такое слово появилось в пылу обиды, когда оба были совсем ещё маленькими детьми.       Мастер Крепус только-только привёл маленького смуглого мальчишку в свой дом, объясняя родному сыну, что тот, с этого момента, будет ему братом. И маленький красноволосый мальчик пытался полюбить нового члена семьи, но видя, как отец уделяет синеволосому свободного времени куда в большем количестве, нежели самому Дилюку, тот всячески пытался сдерживать обиду, но в какой-то момент сорвался. Выкрик «негодяй!» сам собой вырвался со рта маленького мальчика по отношению к Альбериху, и испугавшись собственных слов, тот убежал, прикрыв рот ладошкой. А Кейа, желающий подружится с новоиспечённым братом, не мог ничего с собой поделать, кроме как проглотить горький ком обиды и удалиться в уже, свою личную комнату. А после, спустя какое-то время он нашёл это самое «негодяй», растёкшееся неаккуратным детским подчерком по его пояснице, и испугался. Не умея читать, Кейа даже было уже подумал, что его, возможно, прокляли, но подошедшая так вовремя Аделинда все ему объяснила.       Дилюк был его соулмейтом. Родственной душой, что была предназначена Альбериху самой судьбой.       Испугавшись возможной реакции брата, он попросил горничную ни о чём ни ему, ни мастеру Крепусу не рассказывать, подкрепив всё клятвой на мизинчиках. Такой по-детски ребяческой, но кажущейся тогда более чем надёжной. Клясться на мизинцах его научил Крепус, а тот, как авторитетное лицо, внушал доверие как никто другой в новом окружении Кейи, так что такому скреплению обещания ребёнок более чем верил. На следующий же день после выпада Дилюка, отец объяснил родному сыну, что он ни в коем случае не любит их нового родственника больше чем его самого, и настоятельно попросил мальчиков помириться и поладить. Семья ведь, как-никак.       После этого крупных ссор более не происходило. Тусклые будто бы неуверенно написанные, лёгкие обзывательства красовались блеклыми линиями: какие-то были написаны неумелыми детскими ручками, ещё в далёком детстве, как то самое ребяческое «негодяй», какие-то были уже более фигурными, но всё так же не несли в себе какую либо цель задеть. Злобное «идиот», что было тогда произнесено с явными нотками волнения, на правой лопатке, появившееся, когда ещё совсем юный Альберих заблудился в шепчущем лесу. Так же, совсем безобидное «дурак», что бросал ему Дилюк во время спаррингов или неудачных шуток синеволосого, на животе, чуть ниже пупка, достаточно жирное, было пером наведено раз десять минимум. «Зануда», что всегда срывалось с губ красноволосого, когда тот отказывался от какой-либо шалости, что предлагал Альбериху, — вдоль спины, почти в центре. «Глупыш». Такое нежное, но при этом редкое. Люк называл его так ещё в детстве, лет до тринадцати, раз шесть от силы, пока успокаивал боящегося грозы брата, или, пытаясь убедить, что маленькие гидро слаймы, — это не страшно. Обещал, что всегда защитит своего глупого братишку от любых невзгод, поддержит и успокоит. Все слова, выведенные на почти чистой, с редкими случайными шрамиками кожей ласкали глаз. Они были доказательством того, что он был кому-то нужен. Тонкие линии, иногда наслаивались друг на друга, старые, написанные неумелой детской рукой, толком не умеющей держать перо, надписи, были перекрыты красивыми завитками, что ложились поверх. Пусть это и ругательства, но они были столь любимыми.       Но Кейа не решался рассказать о них брату. Как и не собирался нелестно, пусть даже в шуточной форме, отзываться о своём соулмейте. Рано. Нельзя. Может не понять. Не принять.       Съедаемый своим собственным страхом, Альберих хранил глубоко в себе тайну об их с младшим Рагнавиндром связи, обводя кончиками пальцев буквы. Красиво. Сладко. На душе так сладостно от этих тёмно-серых тонких линий, что, казалось, хотелось петь. Пусть чувство того, что он не один и был кому-то важен, было лишь наваждением, сладкой иллюзией, но Кейа с удовольствием упивался ею, мурлыча от того, как ему было тепло от этого наваждения. А потом произошло непредвиденное. Мастер Крепус умер.       Нападение монстра, тем более столь мощного, недалеко от города, ни в коем случае нельзя было предугадать. Альбериху было горько смотреть на страдания своего брата, то, как он терзал себя за невозможность помочь, спасти. Единственное, что он тогда мог, так это лишь оборвать страдания отца собственными руками. А Кейе было стыдно за свои собственные мысли. За чувство облегчения в груди и паршивые думы о том, что смерть отца была к лучшему. Пусть мысль и была мимолётной, но очень хотелось вымыть руки с мылом, да так, чтоб от целого бруска ничего не осталось, а руки были стёрты до красноты и жжения. А потом задушить себя этими же руками. До такой степени противно, что волосы на голове рвать хотелось. Вслушиваясь в барабанящий стёкла ливень, небеса, словно, оплакивали горе в семье Рагнавиндр, он прикрыл от бессилия глаз и решил. Нужно рассказать ему. Нужно чтоб он всё знал, от начала до конца.       По ходу собственного рассказа у синеволосого всё более и более начинали трястись руки, а после и он сам всем своим телом, а у Дилюка расширятся в неверии глаза. Говорил он достаточно долго, изливал израненную душу такому же хрупкому, как и его собственное, сердцу.       Тихое «лжец» прервало незаконченный монолог Альбериха. Он только хотел начать говорить про их связь, подбирал нужные слова, внутренне ругал самого себя. Но заминка была принята как конец разговора. Дилюк обнажил оружие.       Где-то на подкорке мозга Кейа был готов к такому. «Вот и наказание за жизнь во лжи» подумал тогда рыцарь, готовясь к драке. Во время поединка Рагнвиндр умудрялся ранить Кейу не только своим клеймором, но и словами. На коже Кейи кровавыми пятнами расцветали новые оскорбления. В них уже не было ни капли нежности, они больше не грели своим мягким теплом. Обжигали, кололись, резали. Больно. Кейа считал, что заслужил этого.       И что глаз бога, что теперь лежал у него в руке, был отнюдь не заслуженным, в отличие от кровоточащих ран и ожогов, что частично закрывали собою бранные слова. Жалкая подачка богов, которые смеялись в лицо Альбериха, отдавая ему артефакт, спасая этим его жалкую жизнь.       Дилюк покинул Мондштат четыре года назад. И первая попытка Кейи покончить с собой была тоже четыре года назад, не прошло и недели от отъезда брата. Ведь подачек от богов, что так милостиво спасли его беспризорную душонку, он принимать не желал.       Но при этом он и не хотел всерьёз умирать.       Он был не готов к встрече со старухой, что была с косой наперевес.       На табуретку парень залезал с ножом в кармане. Этим же ножом, перед тем как окончательно потерять сознание, не видя почти ничего за чёрными пятнами, он верёвку и перерезал, падая на пол бревном, скручиваясь в клубок и рыдая в беспамятстве. Заливая горе солёными слезами, жалея себя, пытаясь откашляться, начать заново дышать. Никчёмный. Слова же периодически расцветали и в отсутствие Дилюка в городе. Кейе же хотелось от того вырвать свой единственный глаз, не прикрытый повязкой, лишь бы не видеть этого всего. Хоть он это и заслужил, но от этого понимания было лишь больнее.       Рыцарь рвался в бой, прикрывая собой спины товарищей и часто норовя вырваться вперёд. И мечтая о том, что одна из шальных стрел, выпущенных хиличурлами, пронзит его сердце. Или один из митачурлов когда-то отрубит ему своим огромным топором голову, прервав жалкое существование Альбериха. Потому что помереть самому ему не хватало духу.       Брал сверхурочные, с головой погружаясь в работу, делал всё, лишь бы не отвлекаться на мысли о своём названном брате. В свободное от работы время, топил дурные и ненужные мысли в алкоголе и случайных разговорах с такими же пьяницами как и он сам. Первый секс произошёл случайно, просто так получилось. Он, с хмельной головой, и точно в таком же состоянии его спутница. И так происходило ещё N-нное количество раз. Кейа не считал. Он был пьян, желал отвлечься от приносящих боль букв и собственных же мыслей. В постели его были как женщины, так и мужчины, разницы ему не было никакой.       А в одну из таких ночей его вырвало на пол около кровати. Посмеиваясь от того, насколько он жалок, наблюдая за испуганной дамой, что судорожно собирала свои вещи по маленькой комнатке. Сука.       Не девушка, нет, он сам. И слово, что красовалось прямо на правом бедре, это подтверждало.       Следы от ножа расцветали на плечах и бёдрах рыцаря, после превращаясь в белые полосы, что ярко виднелись на смуглой коже кавалериста. Огромный шрам на боку, поверх которого было ярко наведено слово «лжец», мозолил глаз каждый раз, как Кейа оставался голым до пояса. Оно было самым большим и болезненным. Содрать кожу вместе с буквами не получилось бы. Как только раны затягиваются, надпись проявляется вновь. Этот самый шрам на боку был тому подтверждением.       Но с каждым годом становилось чуточку легче. Новых штрихов на коже не прибавлялось, мысли об Рагнавиндре переставали быть настолько тянущими на дно, а попыток покончить с собой более не предпринималось. А сколько их в общем было? После одиннадцатой мужчина перестал считать, но уж точно их было не более двадцати.       А после возвращения Дилюка в город Альберих не знал, что ему делать и куда деться. То самое брошенное в воздух «блядь» красовалось прямо под следом от верёвки. Кривое, будто писали его судорожно, быстро, ещё и левой рукой, хотя никаких сомнений, — винодел был правшой.       Все буквы были каллиграфическими, с мягкими изгибами, без лишних завитков, передавая всем своим видом характер своего обладателя: спокойный и размеренный. Хотя наличие этих самых завитков, в поразительно огромном количестве, демонстрировали обратную сторону медали. Дилюк его ненавидел, плюясь ядом обжигал кожу новыми линиями. Всем сердцем презирая названного брата, не скупясь на выражения по обращению к нему, ни в коем случае не стесняясь произносить их вслух, прямо в лицо. Разве что сдерживая порывы произнести пару лишних бранных слов по отношению к некогда брату на людях. Портить репутацию себе, как владельцу винокурни «Рассвет», ему ни к чему. Вторым по размеру, сразу после жгучего «лжец», было слово «предатель», что было так, как говорит, усмехаясь про себя Кейа, символически и иронично, на левой груди. Прямо под сердцем.       Желание разодрать в кровь кожу, усыпанную ругательствами, росла с каждым днём всё больше и больше. Многочисленные за последние месяца встречи с виноделом вылились в то, что ему пришлось откатать рукава рубашки и застегнуть ворот, надеясь, что никто не будет заострять на этом внимание. — Ой, милашка, что же это ты, стиль решил сменить? — пролепетала главный библиотекарь Фавониус при виде внешнего вида капитана кавалерии. — О, да, Лизочка, не представляешь, как долго я решался на такой шаг! — пропел кавалерист в ответ коллеге, молясь о том, лишь бы его улыбка не казалась ей подозрительной.       Лиза не зря считалась одной из лучших выпускниц из академии Сумеру. Она была умной и до ужаса проницательной. — Да-а-а? — протянула Минчи, складывая руки под грудью и внимательно осматривая внешний вид Альбериха, — А это как-то связанно с возвращением мастера Дилюка в Монд?       Сердце пропустило удар, но лицо осталось всё таким же невозмутимым, с лёгкой улыбочкой, как и было до этого. Кейа слишком долго шлифовал собственные маски, чтоб так просто расколоться, при этом выказывая собственные эмоции. — Не понимаю, о чём ты. — парень сделал слегка удивлённое лицо и отправился прочь, — Ну, я пойду.       У него вообще-то патруль окрестностей города, некогда ему разыгрывать пустые сцены. — Удачи тебе! — всё так же прикрикнула Лиза.       Кейа не удивится, если эта хитрая лиса сейчас наглым образом выудила из него ответы на какие-то свои внутренние вопросы, даже толком и без его на то участия. И она обязательно поделится своими наблюдениями с магистром Джин. Но мужчину это не особо сильно волновало, стоило бы сосредоточиться на работе, чтоб после с чистой совестью и выполненным долгом пойти в «Долю ангелов» и выпить.       Сегодня на месте Чарльза был владелец таверны собственной персоной.       Какая радость, кажется совесть Альбериха не столь чиста, как того хотелось бы.       Протирая стойку, он поднял на Кейу взгляд и задержался на нём, пробежавшись сверху вниз. Ого, неужели мастер Дилюк настолько не ожидал увидеть Кейу с, элементарно, застёгнутой на груди рубашкой и откатанными рукавами? Насколько же он плохого о Кейе мнения? Альберих, нацепив кокетливую ухмылку на лицо, надеялся, что, уже и так достаточно большое слово «блядь», толщиной в два пальца, не начнёт вылезать из-за воротника, хотя, судя по реакции названого брата, оно грозилось именно это и сделать, показывая присутствующим посетителям таверны нелицеприятное зрелище. — Добрый вечер, мастер Дилюк, — ещё больше расползся в улыбке кавалерист, — не будете ли так добры налить мне бокальчик «Полуденной смерти»? Красноволосый, проигнорировав просьбу капитана, спросил. — Что же это Вы, сэр Кейа, решили взяться за ум и привести свой неблагоприятный внешний вид в порядок? — почувствовав в боку, ближе к спине, укол от слова «неблагоприятный», синеволосый же сделал вид, что ничего не произошло, и расплылся в игривой ухмылке. — А мастеру Дилюку хотелось бы видеть меня в более откровенном виде, как раньше? — Мне бы хотелось, как раньше, не видеть Вас, сэр, и вовсе, — винодел посмотрел на Альбериха злобно, нахмурив брови до глубокой складки меж ними, — Ничего крепче сока я вам не налью. Было ли ему обидно? Немного. Согласен ли он остаться сегодня трезвым? Разумеется, что нет.       Улыбнувшись Дилюку и вздохнув, он развернулся и ушёл, не видя удивлённых взглядов, в том числе и принадлежащих красноволосому бармену. Не было сил терпеть своё собственное трезвое состояние на пару с колким взглядом названного брата. Как и держать на лице уже порядком потрескавшуюся маску. Хотелось напиться и уснуть до завтрашнего утра минимум. А уже завтра пойти на работу, до самого вечера. Не будет же и завтра Дилюк в таверне. Этим вечером, находясь в опьянённом состоянии, Кейа нанёс себе новые повреждения, за что наутро себя ненавидел. Хотелось бы пойти на Утёс Звездолова и, к хуям, спрыгнуть с обрыва разбившись об воду. А ещё лучше об песчаный берег. Но сил не было даже с пола переползти на кровать. Кейа определённо хотел жить. Но он не хотел жить так.       Но судьба-злодейка шутница вышла хреновая, иначе не связала бы своими узами двух настолько разных людей, один из которых до скрежета в зубах ненавидит второго, поэтому, проснувшись по будильнику, Альберих отправился вновь на работу, в который раз смиряясь с положением дел. К вечеру, когда Джин отпустила его пораньше, утверждая, что ему нужно больше отдыхать, Кейа вновь отправился в таверну, будучи полностью уверенным в том, что за стойкой стоит Чарльз.       Итак, запишем, Кейе Альбериху противопоказанно играть в азартные игры и принимать участие в лотереях, из-за отвратительных интуиции и удачи. Потому что на него вновь уставилась пара красных глаз, а стоящий за барной стойкой человек никак не походил на здорового и бородатого мужика, одетого в рабочую рубаху, что задорно предлагал посетителям напитки. Нет, были красные волосы, роскошный сюртук, ни намёка на щетину и холодный колкий взгляд, которым можно резать воздух. И даже не зайдя толком в заведение, Кейа хотел его уже покинуть, зная, что ни капли алкоголя ему не светит, только лишь свербящее ощущение, что сопровождалось появлением слов, и отвратительное настроение. Но тут периферийным зрением он увидел, как кто-то смотрит в его сторону. Подняв глаза на верх, он увидел там распивающую из деревянной кружки вино Розарию, что глядела прямо на него. Не раздумывая более ни минуты, парень направился прямиком на второй этаж, не удосужившись даже взглянуть в сторону барной стойки, по пути здороваясь с местными завсегдаями и искателями приключений. — Добрый вечерок, сестра Розария, — улыбнулся ей Кейа, присаживаясь по левую сторону от неё, так, чтоб его не было видно с первого этажа, — Пропускаете вечернюю службу? Женщина на это промолчала. — Что с тобой? — В каком смысле? — спросил у неё Альберих. Женщина лишь помотала укоризненно головой и взглянула на собеседника, чуть сведя к переносице брови. — В прошлый раз, когда ты себя вёл подобным образом, два года назад, я потом вылавливала тебя из озера. О, да, два года назад он был довольно неосторожен. — Может всё не в полном порядке, но относительно хорошо! — резво заявил мужчина. Розария же на это лишь промолчала и, даже если не поверила, то не подала виду. Кейа был ей за это благодарен. Этим вечером он был относительно трезв, от чего просто уснул, видя во снах счастливое детство. — Что это.       Несчастье Кейи было в том, что в последнее время он был до чёртиков невнимателен и неуклюж, от чего во время самой простой миссии по зачистке очередного лагеря хиличурлов умудрился попасть в беду. И из этой беды, что было ещё большим несчастьем, его спас никто иной как Дилюк Рагнавиндр. И никто другой, как он, заметил на бедре, что было оголенно, слово. Стрела одного из Хиличурлов очень неудачно пролетела рядом с правой ногой, разрезая штанину, оголяя усыпанную шрамами кожу, с красноречивым и размашистым «сука», наведённым раз десять. Всегда глядя на то, как были написаны именно нецензурные слова на коже, ему казалось, что у мастера Дилюка на них аллергия. Наверное, именно поэтому Рагнавиндр не признал собственный почерк на коже бывшего родственника. От того Кейа лишь горько усмехнулся произнеся тихое «дурак», отказавшись от помощи, самостоятельно направился в город, похрамывая на правую ногу, пытаясь её прикрыть.       Тем же вечером Дилюк найдёт написанное мелким почерком «дурак» на внешней стороне предплечье левой руки, выведенное серыми чернилами.