Скажи, если вселенных — бесконечное множество,
Значит, во всех мирах ты и я — тождество?
Моя верность тебе — переменная?
Ты пылаешь, словно звёзды в закате,
Такой красный — как сама революция,
Кричишь что-то о новом трактате,
Мне неважно. Ты моя конституция.
Как вихрь несёшься по горячим асфальтам,
Улица вздрогнет от твоего мельтешения,
Грохочешь туфлями по красочным смальтам,
А я жду твоего возвращения.
Солнце моё, оставь на мне свои пятна,
Освети моё сердце огнём.
В любой из вселенных, будь она неладна,
Главное, что мы с тобою вдвоём.
Sound: The Cinematic Orchestra - That Home
И вот я снова здесь. Сижу в своём кресле под слабым светом настольной лампы, раскуриваю очередную любимую сигарету и продолжаю думать и писать о нём. Сколько бы ни прошло месяцев. Сколько бы ни прошло лет. Сколько бы… ни прошло жизней. Многие всегда твердят, что «надо бы бросить курить, здоровье важнее», но я никогда такой идеей не страдал, не стыдно признаваться, но я люблю курить. Люблю эти отвратные, дерущие горло, сигареты, смотреть на сизые клубы, медленно падающие на клавиши, оплывающие бумагу. Люблю то, как лёгкие наполняются едким дымом, расползаясь по бронхам в самые дальние уголки груди, люблю перебирать плотный ватный фильтр пальцами. А ещё я люблю то, как Тэхён зависает, смотря на меня, когда я наигранно, зная, что он видит, выпускаю неаккуратные кольца дыма. Кажется, я уже закончил свою историю, но из раза в раз я снова возвращаюсь к ней, потому что чувствую недосказанность. Я написал не меньше пяти вполне успешных книг, десятки рассказов, пару сборников стихов и один толстенный роман, который отнял ни много ни мало пять лет моей жизни, но я никогда не ощущал такого волнующего трепета ни за одно своё произведение, никогда настолько им не дорожил. Всё, наверное, потому что я никогда ранее не вкладывал столько себя в то, что писал. Если бы можно было расколоть свою душу и заключить её осколок в чём-то, то моя была бы здесь. Она и живёт здесь. Никогда мне не доводилось быть таким взволнованным, перечитывая чистовой вариант рукописи. И почему? А всё просто. Просто это о нём, а всё, что связано с ним, всегда слишком личное, живое и драгоценное. Знаете, я вам соврал. Нагло и безрассудно соврал, когда сказал, что туманно помню всю ту самую неделю, что мы провели в постели лишь за одним занятием. В своём рассказе, в своём мае я упустил один день. Совсем иной и достаточно важный. Тот, в который я предельно ясно и бесповоротно осознал, что никто не сможет сравниться с ним, никто больше не сможет даже существовать для меня. Всё, чего мне приходилось когда-то желать, всё, о чём доводилось мечтать и думать, вся прошлая жизнь, выдуманные и, казалось бы, выстроенные надежды на будущее — всё оборвалось в тот день. Я тогда и я после встречи с ним — два совершенно разных, ни капли не похожих друг на друга человека. 18 мая — один из тех немногочисленных дней, которые стали роковыми в моей судьбе. Нет, не думайте, что тогда произошло что-то из разряда вон. Не из тех дней, с которым ассоциируется это словосочетание, но предопределивший многое. По-моему, это было раннее утро, за окном всё ещё царила полнейшая тишина, ясное парижское небо переменилось на хмурое и серое. Огромные свинцовые облака нависали над городом, грозясь вот-вот излить всю свою душу на мощёные улицы. В считанные секунды звонкой пеленой небо наполнилось майским дождём. Сильнейший гром прогремел по крышам домов и машин, капли смело отстукивали свою мелодию, а весёлый ветер ворвался в квартиру, разносясь лёгкой прохладой, выдувая из-под моих ладоней листы со стихами, что я изливал на бумагу. Тэхён немного лениво встал с постели, выловил с пола песочные прямые шорты, больше похожие на небрежно обрезанные брюки, натянул их на голое тело. И только их. — Хочу кое-что сделать, — заставил меня оторваться от потока мыслей, обернуться. Он вопросительно вскинул брови, смотря приглашающе, зовуще. Мне ничего не оставалось, как бросить всё и поддаться очередной, наверняка безумной, идее, которая снова взбрела ему в голову. Я также натянул брюки, накинул на плечи рубашку, беспрекословно следуя за ним. Забыв об обуви, обо всём, мы совершенно босые выбежали в подъезд, стремительно сбегая по холодному кафелю на шесть пролётов вниз. Тэхён вылетел из дверей, смело ступая под майский дождь, вскидывая руки, подставляя полуобнажённое тело под освежающие капли. Глаза прикрылись, а его лицо озарилось восторженной улыбкой. Буря пьянящей волны веселья захватила его, побуждая запрокидывать голову, смеяться и запускать ладони в волосы, в одно мгновение ставшие влажными, убирая их назад. Он выскочил на середину проезжей части, разводя аккуратными лодыжками воду, подтопившую улицы, заставляя маленькие круговые волны разбегаться вокруг него. А я… Я, как всегда, прятался под козырьком, восхищённо прослеживая каждое его движение, зачарованно любуясь блеском кожи и шоколадно-кофейными прядями, несдержанным смехом. Что бы ни происходило, что бы он ни делал, это всегда выглядело завораживающе. Тэхён отдавался каждой своей эмоции целиком, растворяясь в ней, высвобождая и наслаждаясь. Плакать — только навзрыд, радоваться — только с криком и рукоплесканием, любить — сжигая сердце, бороться — до смерти. Как детвора он прыгал по лужам, улыбался, кажется, даже плясал, восторженно встречая грозу, как салют. И вот, наблюдая за этим, разве можно оставаться равнодушным, можно ничего не чувствовать и не заражаться? Невозможно существовать внутри хаоса, не обращая на него внимания. Невозможно не поддаваться стихии, что подхватывает тебя, кружит, кружит и кружит. С ней не церемонятся. Она непреклонна и полноправна. И у моей стихии короткое мужское имя. В какой-то момент Тэхён просто сел, а затем лёг на асфальт, раскидывая ладони в стороны. Ненормальный. В сотый, тысячный раз ненормальный. — Иди ко мне, — он повернул голову и приподнял руку, протягивая и приглашающе раскрывая ладонь, — ну же. Здесь невероятно, Чонгук. Разве я мог ему отказать? Ни в чём и никогда.Sound: Justin Hurwitz — Mia and Sebastian's theme
Мы лежали на горячем от недавнего зноя асфальте, посередине проезжей части, ранним утром, рискуя в любой момент быть сбитыми проезжающей машиной. Горячий камень под спиной и чуть прохладные капли, прыгающие по всему телу. Я никогда не любил дождь до этого дня, до того, как он показал мне, что даже самая обыденная вещь может быть такой волнующей. Неужели можно вот так просто, беззаботно? Лежать на асфальте с ним, в центре самого красивого города на свете, ранним майским утром, не думая об испачканной одежде, позабыв всякий стыд и боязнь заболеть с осложнениями, наслаждаясь весенней грозой, всем этим, и больше ни о чём не думать? Не спешить завтра на учёбу или работу, не прыгать в строгий выглаженный костюм и не сидеть на собрании с людьми, которых, возможно, ненавидишь всей душой. Не нужно о чём-то заботиться и хлопотать. Не нужно откладывать кучу денег и мчаться на другой конец света, чтобы просто «отдохнуть и насладиться» на пляже. Не нужно выдумывать занятия и прыгать с парашютом, чтобы просто почувствовать себя живым. Ты можешь просто встать, спуститься, лечь на землю и ощущать, что вот сейчас, вот в этот самый момент и ни в какой другой, ты по-настоящему живёшь. В тот день я понял, что он меня вдохновляет, будит меня от долгого крепкого сна, в котором я провёл двадцать три года, показывает настоящую жизнь, ту, которая у многих проходит мимо. Он научил меня наслаждаться очень многим. Самыми банальными, обыденными и незаметными для всех вещами. Может быть, это громкие слова, но он научил меня жить. И жить сейчас, а не бесцельно существовать, надеясь на завтрашний день. — Чёрт, как же я обожаю весенний дождь, — Тэхён поднял ладони к небу, крутя их, рассматривая, как блестящие дорожки бегут по пальцам к запястью и по предплечью к локтю, — никогда не мог понять этих людей, которые прячутся и вечно ноют и ноют, как их заебали ливни. Скучные идиоты. — Я и сам своего рода скучный идиот, — усмехнулся, повторяя за ним, чувствуя, как вода струится под рукавами рубашки, приятно щекоча кожу. — Ты-то? А не ты ли сейчас лежишь на грязном асфальте в расстёгнутой рубашке здесь со мной? — он отвёл руку в сторону, ближе к моей, разворачивая и сплетая наши пальцы, — всем бы быть такими идиотами. Тэхён научил не стесняться себя, делиться своими мыслями и чувствами, слать далеко и надолго всех тех, кто надменно осуждает за образ жизни или убеждения. Не терпеть то, что не нравится. Не общаться с кем не хочешь. Ходить только туда, где ждут. Не писать, когда нет сил. Не заставлять себя. Не глотать обиды. Не балансировать, когда хочется упасть. Не пить, если не готов напиться. Не карабкаться наверх, если не готов свалиться. Я состоялся благодаря ему, стал успешен и занимаюсь тем, о чём мечтал, лелею то, что люблю больше всего (после него, конечно же). Благодаря поддержке, словам, мыслям. За что бы я ни брался, даже если это казалось полнейшей фигней, он мог сказать: «Гук-а, это хуета какая-то, но, если тебе хочется, ты должен это сделать, просто обязан! Мне не забудь показать потом только». И сейчас я даже представить не могу, где бы я оказался, не появись он в моей жизни. Как бы всё сложилось? Наверняка я был бы обычным серым человеком, с унылой работой, недостаточно любимой женой, всё ещё пишущий, но только в стол, стеснительный, испуганный и одинокий. Вечно ищущий хоть намёк на свет в беспробудной тьме. Скучающе проживающий свою единственную жизнь так, словно она будет длиться вечно. Я ни секунды не жалел, что всё сложилось именно так и именно с ним. Даже когда он бесит, а, поверьте, иногда он может бесить своей просто неуёмной энергией и острым нахальным языком. Своей вспыльчивостью, халатностью, безрассудством. Громкостью, упёртостью, рисковостью. Хотя, знаете, даже то, как он бесит, — невероятно очаровывает. Просто иногда так случается, когда меньше всего ждёшь или не ждёшь вовсе, ты встречаешь человека, с которым по непонятным причинам ужасно комфортно. Вы можете быть совершенно разными, ни капли не похожими друг на друга, будто два магнита с разными полюсами, каждый со своими страхами и мыслями, своими взглядами на всё: политику, поэзию и искусство, на мир и глобальные проблемы, на любовь. Но всё это не имеет значения, потому что вместе вы как две шестерёнки, идеально выточенные друг под друга, приводите в действие вечный механизм, которому не суждено остановиться. — Боже, как же хорошо, как давно я этого не делал, — Тэхён открыл рот и высунул язык, собирая дождевые капли, лежа так не меньше минуты, медленно поглаживая тыльную сторону моей ладони большим пальцем, а затем повернул голову в бок. — Может, поцелуешь? — глаза блестели, а губы маняще приоткрылись. Я убрал свободной рукой капли с его ресниц и кончика носа, пару прилипших прядей с висков и потянулся ближе, за поцелуем. Что может быть романтичнее поцелуя под дождём? Это так до омерзения избито, да? Но мне настолько плевать. Его холодные и мягкие губы, ледяной кончик носа, касающийся моей щеки, но такой невозможно горячий язык, выбивающий дух как в первый раз. Всё, что угодно, может происходить вокруг, но я целую его — и всё стирается. Хоть прохладный ливень, ласкающий наши тела, хоть десятибалльное землетрясение, раскалывающее пополам земную твердь, хоть небосклон, трещащий по швам и падающий на этот бренный город, — всё в мире в этих губах и в этом человеке. Тэхён провёл ладонью по моему наполовину обнажившемуся телу снизу вверх, цепляясь пальцами за кромку брюк на секунду, затем выше, смахивая рубашку, очерчивая грудь, оглаживая ложбинку между ключиц и обхватывая шею. Нам было по-настоящему всё равно, где упиваться друг другом, а главное, что остановиться было практически невозможно. Насквозь вымокшие, совершенно ненормальные (да, я ведь тоже уже давно ненормальный), мы кайфовали от этого момента, такого, казалось бы, простого, но определённо очень много значащего для меня и всей моей жизни. Пиздец, как я люблю его. Ну вы знаете. Тэхён, ты знаешь. Блёклый свет, выделяющий каждую отдельную каплю из потока, громкий и противный гудок и скрип тормозных колодок. Маленький белый «фиат» резко затормозил у наших ног, противно и продолжительно сигналя. Я подскочил на месте от внезапного испуга, дёргаясь и вскакивая на ноги, а Тэхён лишь залился смехом. — Чего ты ржёшь? Вставай, — протянул ему руку, помогая подняться, дёрнул к себе и заключил в объятия, отводя ближе к поребрику. — Чёртовы придурки, — пробурчал водитель, высовываясь из приоткрытого окна, зажимая педаль газа и медленно трогаясь дальше. — Катись к хуям, — крикнул Тэхён, недовольно фыркая, — всю атмосферу разрушил, козлище, — произнёс уже чуть тише, для меня. — Тэхёна-а, — протянул смущённо, немного краснея за него, сам не зная почему. — Да что? На кой хер он куда-то едет в пять утра? Урод, — закатил глаза и поморщил нос. — Ладно, пойдём, хочу скорее снять с тебя эти проклятые мокрые брюки.∽∽∽
Sound: Jon Hopkins — Small Memory
Помните, я как-то обмолвился, что позже нашёл способ заставить его молчать? Вроде обмолвился, да? Хотя какая кому уже разница. Так вот, он в самом деле оказался действенный. Правда не совсем молчать, но он хотя бы переставал трепаться обо всём на свете. Нет, я любил, обожал его слушать, тем более, что рассказывал он увлекательно и увлечённо. Его голос, тембр, всё это очаровывало и обволакивало. Особенно я любил слушать его перед сном. Как детям рассказывают сказки на ночь, так он рассказывал что-то мне, всё, что угодно, о чём бы я ни спросил (хотя чаще спрашивать не доводилось). Но в тот момент он завёл свою шарманку про внешнюю политику Франции, касательно войны в Алжире, разглагольствуя и сыпя малопонятными, скучными терминами, уходя куда-то совсем не туда (ей богу, да простит меня Первая Французская республика, из него вышел бы хороший министр. Прочитаешь это — не бей). Вещи уже давным-давно успели высохнуть, город полностью проснуться и небо над Парижем проясниться, отдав последние свои слёзы остывшим улицам и домам. Тэхён ещё каких-то полчаса назад сидел сверху, а уже позже, в тот момент, опираясь спиной о шероховатую стену, я смотрел, как он стоит у окна и неспешно курит, запрокидывая время от времени голову к потолку, выдыхая очередную струю дыма, оглаживая свободной рукой себя вдоль груди, по животу, совершенно без намёков, так обычно, машинально, и снова чувствовал прилив желания: острого, стягивающего все мышцы, концентрирующегося обжигающим сгустком внизу живота. Тогда всё ещё дикие для меня фантазии блуждали в голове: как его рука тянется всё ниже, касаясь себя, мучительно медленно. Как его длинные тонкие и музыкальные пальчики пробегаются вдоль по всей длине, сжимая наполовину, ближе к верху, плавно скользят вверх-вниз, а он сам выстраивает и контролирует ритм, делает это так, как нравится ему, зная, где удовольствие более острое. Как напрягаются упругие бёдра, округляются и отчётливо выделяются мышцы на икрах, а маленькие пальчики поджимаются. Как вздуваются и отчётливо вырисовываются безумно сексуальные вены на той самой руке. Как он подводит себя всё ближе к истошному крику, я… О, боже, блять… Я сорвался, перехватывая его сигарету, откидывая её за окно, прижимая ладонь под его подбородок, подводя спиной к прохладному стеклу, чуть сжимая шею и запрокидывая его голову вверх, заставляя поднять глаза, а губы приоткрыться, вытягиваясь всем телом, даже чуть приподнимаясь на носочки. Он тут же замолчал, глаза смягчились, приобрели хитрый прищур. Обладатель неземных глаз, полных порока, выворачивающих меня наизнанку. Это был тот самый день, когда я впервые ощутил ту будоражащую и пьянящую власть над ним, раздирающую в клочья тихого и скромного мальчика, из раза в раз пытающегося до конца убедить себя, что ему было дозволено такое. Я отплывал на волнах полного безумства, с этим охватывающим чувством вседозволенности, которое ощутил, когда смог его так свободно касаться. Никогда не чувствовал себя так раскованно, как с ним в те дни и все следующие. Тэхён дьявольски улыбнулся, склоняя голову чуть вбок, показывая, что ему нравится то, как моя ладонь обвивает его шею. — Господи, боже, какой же ты неконтролируемо болтливый, — склонился к его уху, цепляя зубами мочку. Уши — его слабое место. Как любил смотреть, так любил и слушать. Стоило едва слышно вздохнуть рядом, опалить его ухо простым дыханием, как он тяжело шипел и становился податливым. — Так заткни меня, попробуй, — выгнулся чуть вперёд, голос похрипывал. Я переместился к его губам, придвигаясь ближе, почти их касаясь, но выдерживая секундную паузу, поддразнивая его, да и себя. Обхватил свободной рукой его бедро, прижимая ближе, заставляя его снова соприкоснуться с моей кожей, отдать ему её жар. Тэхён тяжело и хрипло выдохнул, когда ощутил, как накаляется воздух, а наше совместное возбуждение притирается где-то внизу. Его ладони потянулись вниз, с желанием обхватить, прикоснуться, но я перехватил его запястья, заводя над головой, прижимая к стеклу, оставляя на нём следы. Следы, которых станет ещё больше, которые весенним утром, с лучами солнца, будут напоминать о минутной страсти. Тэхён изогнулся вперёд, упираясь в стекло лишь лопатками, выпячивая грудь, заставляя идеальные рёбра выделяться. — Слабо взять меня стоя? — выдохнул, соблазнительно облизывая губы, бросая вызов и чуть морща игриво нос. Вызов. Как же отменно это всегда на меня работает. — Пф, — я подхватил его одной рукой под бедро, всё ещё держа его ладони закинутыми, поднимая выше, вынуждая обвить меня ногами как можно крепче.Sound: Eluvium — Prelude for Time Feelers
Умереть, какой он всё-таки лёгкий, невесомый, идеально созданный для меня. Я отпустил его руки и потянулся губами к шее, потрясающей тонкой шее, желая впиться в неё губами, зубами, провести языком по нежнейшей коже, а Тэхён тут же повис на моих плечах, оставляя крохотные сине-жёлтые пятна, повторяющие очертания его пальцев. Двинулся ближе, впечатывая его плотнее спиной в стекло, упираясь ладонью сам, переводя весь вес на неё, сжимая второй рукой сильнее ягодицы. Ох, мать моя, пиздец, пиздец как сносит голову, когда его невероятно твёрдый и уже влажный член упирается в живот, когда он норовит двинуть бёдрами, чтобы ощутить трение. Чуть согнув ноги, опираясь на одни лишь носочки, я приподнял его бёдра, находя такую нужную, обжигающую точку и опуская его, медленно, потихоньку, жмурясь и задерживая дыхание, чтобы просто пережить это сладострастное мгновение. Первое и такое же, как в первый раз, чуть болезненно-острое. А затем, поддавшись порыву, неимоверному желанию, двинул бёдрами, опуская его до конца, максимально глубоко. Тэхён вскрикнул, откидывая голову назад, ударяясь затылком, прикрывая глаза и сжимая бёдра, заставляя звёзды перед глазами вспыхивать снова и снова. Как же узко, запредельно глубоко и близко, фатально, невозможно. Каждый раз, каждый сучий раз я боюсь задохнуться, умирая в нём, разорваться на тысячи, миллионы маленьких осколков и утонуть в вечности. Неконтролируемая страсть и похоть разжигались внутри всё сильнее, туманя рассудок, заставляя отбрасывать всякое смущение, робость и брать то, чего хочется больше всего на свете, — его. Я перехватил Тэхёна удобнее, упираясь коленями в гладкую и прохладную поверхность стекла, чувствуя, как ноги начинают предательски дрожать от напряжения, а руки наливаться свинцом. Двигаясь быстрее, набирая ритм, опуская и приподнимая его всё быстрее, выходя лишь на мгновение, смертельное, входя до конца резко и заставляя его вскрикивать при каждом таком пошлом и приятно обжигающим сознание хлопке, разлетающемся по его комнате. Наверняка все соседи на милю вокруг слышали его срывающийся голос, его хрипы и стоны, больше похожие на рычание молодого льва. Стоны, принадлежащие лишь одному мне. Сука, ну почему я такой: стоит мне вспомнить снова, как руки дрожат над машинкой, а сердце бешено заходится где-то в глотке, дыхание сбивается, и я словно чувствую его, сидящим сверху сейчас. Как тебе удалось сделать это со мной? Изверг. — Сильнее, ещё сильнее, мать твою, — почти на крике вылетало из его груди. Пот бежал по нам обоим, он соскальзывал, а я подхватывал его, впиваясь в кожу всё сильнее, зверея от его слов, сбиваясь и просто толкаясь всё быстрее, рвано и безумно. Он подавался навстречу. — Блять, сука, ты чёртов бог. Кто научил тебя так трахаться? Я? Со мной, давай со мной, пожалуйста, сейчас, — рука между наших тел обхватила двумя пальцами напряжённую головку, сжимая её и скользя вниз, а я прослеживал его движения, чувствуя, как эйфория стекается по венам, готовая вырваться через секунду лишь от одного вида его собственных ласк. Ох. Сумасшествие. Будь ты проклят. Последний раз приподнял и опустил его, готовый вот-вот упасть от судороги в ногах, роняя глубокий неконтролируемый стон, взрываясь удовольствием, сжимающим грудь. — Мой, — на издыхании лишь прохрипел Тэхён, не в силах даже повысить голос, содрогаясь всем телом, сжимая меня в себе, извиваясь, закусывая с силой губу, последний раз дёргая кулаком и обмякая в моих руках. Отпечаток моей ладони, его потрясающей спины и пальцев, лёгкая испарина, два сбивчивых дыхания и головокружение. На негнущихся ногах я еле донёс его до постели, просто кидая и падая сверху, готовый отключиться в любую секунду. — Как видишь, не слабо, — устало и довольно пробормотал ему в шею. — Пиздец, и каждый раз будет так охуенно? — со смешком произнёс Тэхён. — Надеюсь, — глаза непроизвольно закрывались. Он высосал из меня слишком много сил. И было, и осталось, каждый раз вот так, как он сказал, охуенно. Это что-то за гранью фантастики, разрушающее меня и собирающее по осколкам обратно. Сигарета дрожит в руках, смеюсь сам над собой. И, может быть, я вас уже бесконечно заебал, и вам давно не интересно читать, и вы открыли конец книги в надежде на что-то другое, интересное, а я тут снова о чувствах к нему. Ну, а что? В этом абсолютно вся моя жизнь. Каждая её минута и каждое её мгновение. Может, кому-то покажется, что так не бывает, что нельзя жить и дышать только одним, но с уверенностью скажу вам, что можно. И если вам не довелось ещё встретить кого-то, кто уничтожит ваш мир, прочувствуйте хотя бы мой. Хоть на минуту. А ещё, может быть, вам покажется, что такая жизнь не моя, он захватил и подчинил её себе. Да, так и есть. Но я сам этого хочу, желаю и вожделею всем сердцем. Тэхён, моя единственная любовь, моё ярко-алое солнце, живая и стихийная революция, моё сердце, жизнь без тебя не жизнь. Я без тебя не я. Наверное, я никогда не говорил тебе самого банального, но самого важного: Спасибо. Спасибо, что подарил мне жизнь. Вот теперь я, кажется, сказал всё… Или нет?