Исключение из правил

Ли Минхо никогда не был хорошим человеком. Он, в принципе, никогда не делил людей на плохих и хороших, считая, что сама концепция добра и зла – штука абсолютно субъективная, придуманная людьми, которым было банально лень разбираться в сложностях и неоднозначностях человеческой психологии. Можно ли назвать кого-то хорошим, если он ежедневно переводит бабушек через дорогу и при этом бьет свою жену? Будет ли человек плохим, если он срывается на официантов в кафе по мелочам, но жертвует огромные суммы в благотворительные фонды? Минхо не знал и знать не хотел, ведь делить очевидно цветной мир на черное и белое – занятие странное и неблагодарное. Когда люди знакомятся с ним и его отношением к этому, все поголовно думают, что это – спесь и позерство, попытка «не быть как все», и что он относится так к абстрактному человечеству, а к близким людям все же имеет более лояльную позицию. И тут же берутся его переубеждать, мол «Минхо, но ведь ты считаешь свою маму хорошим человеком?», «но себя же ты считаешь хорошим, а, Минхо?», «Минхо, у тебя ведь есть друзья, как ты можешь говорить, что они плохие?» Друзья у него, и правда, есть, и отношения их держатся как раз на том, что Ли никогда не причисляет их к хорошим или плохим людям. Чан – отзывчивый и самый надежный человек на свете, у него самые поддерживающие объятия, самая теплая улыбка и четкое чувство справедливости в сердце. Чан не умеет распознавать собственные чувства, отказывается налаживать режим сна, из-за чего Минхо приходится половину его обязанностей менеджера брать на себя, и упрямо вредит себе всеми известными людям способами. Хенджин обожает людей во всех их проявлениях, очень любит свою семью, всегда поддерживает все самые безумные идеи друзей и каждый раз оказывается самым интересным собеседником в компании. У Хенджина полностью отсутствует самооценка, проблемы с выражением эмоций, он переспал, наверное, уже с половиной города, отказывается признавать, что нуждается в терапии, и совершенно не умеет общаться с людьми, не флиртуя. Они не хорошие и не плохие, они временами бесят, находясь рядом, с ними бывает интересно и весело, бывает невыносимо тоскливо, а иногда они – единственное, что заставляет любить эту жизнь. Именно поэтому они его друзья – потому что они живые люди, с плюсами, минусами, проблемами и загонами. Поэтому с Минхо сложно. Он не кидается поддерживать кого-то, если этот кто-то говорит «этот человек плохой», но и не поддерживает тех, кто фанатично называет кого-то «хорошим». Он не злится на людей и не радуется за них, если оно того не стоит, и его невозможно заставить раскаяться в свои словах и поступках – просто потому, что он не стремится быть «хорошим». Именно поэтому люди бегут от него, как крысы с тонущего корабля, и за двадцать три года своей жизни он обзавелся всего тремя хорошими друзьями – да и те пришли в его жизнь из-за работы. Так что да, Минхо никогда не был хорошим человеком. А потом в его размеренную жизнь ввалился Хан Джисон. И «ввалился» – даже не преувеличение. В тот день на улице лило с самого утра: Минхо успел промокнуть, даже несмотря на то, что его смена в кофейне начиналась в семь утра. Весна в этом году теплая и сухая, но именно этот вторник отчего-то решает, что повторить великий потоп – его святой долг, и заливает город таким количеством воды, что к одиннадцати утра по всем радио и телеканалам ведущие сочувствующими голосами советуют людям оставаться дома или, как минимум, сократить время пребывания на улице. На каждый такой совет где-то под боком агрессивно бубнит Хенджин, и Минхо с ним абсолютно согласен, хоть и ни за что не сказал бы этого вслух. Гости, как и следовало ожидать, набиваются в кофейню в периоды усиления дождя, и сбегают, как только капли перестают пытаться выбить все оконные стекла. В один из таких периодов затишья, когда Хван после пятнадцати минут умоляющих возгласов был отпущен на перерыв, входная дверь распахивается, на несколько мгновений впуская в кофейню шум машин и характерный влажный запах, и слышится громкое «Блядь!». Минхо с интересом поднимает голову от кассы, только чтобы наткнуться взглядом на совершенно вымокшего парнишку, с неловкой улыбкой поправляющего не менее мокрый входной коврик, о который запнулся, ввалившись в помещение. На вид ему не больше, чем Хенджину, но он ниже и чуть более узок в плечах, одет в черные узкие джинсы и темное худи, которое, будучи сухим, наверное, имело голубой оттенок. На ногах у него белые конверсы, за упокой которых после такого дождя захотелось поставить свечку, и это – последняя мысль перед тем, как Минхо поднимает взгляд на его лицо. Хороший. Это слово всплывает в его голове впервые, наверное, лет за шесть, и Минхо настолько зависает на нем, что не замечает, как парнишка приближается к кассе и с очень сложным лицом принимается выбирать себе напиток. Круглые щеки, четко вырисовывающаяся родинка на левой, совершенно обычный разрез карих глаз, каштановые волосы, длиннющие ресницы и красивая линия губ – он совершенно обычный, Минхо бы даже не остановил на нем взгляд, встреть он его где-нибудь в метро или в супермаркете. Но парень стоит прямо перед ним, пахнет дождем и отчего-то корицей, хмурит брови и каждые двадцать секунд утирает лоб, на который упрямо стекает вода, а Минхо испуганно наблюдает за ним и ярко-теплое хороший пульсирует где-то в висках, отдаваясь необоснованным раздражением на кончиках пальцев. – Здрасьте! – слишком громко улыбается парнишка, и Минхо, наконец, возвращает себе контроль над собственным телом. – Добрый день, – сдержанно кивает он, стараясь не смотреть на его лицо. – Что желаете выпить? Парнишка зябко ежится из-за открывшейся входной двери, бросает еще один взгляд на меню и с идиотской уверенностью отвечает: – Большой айс-латте, пожалуйста. Идиот – эта мысль устраивает Минхо намного больше, чем предыдущая. – Он холодный, – от непонимания в его голосе Хенджин бы рассмеялся. – Да, я знаю, как переводится «айс», спасибо, – он смеется, и у Минхо что-то коротит в районе груди. – Большой, пожалуйста, с карамельным сиропом. Минхо выразительно смотрит на него, получая в ответ зубастую улыбку, вздыхает, доставая стаканчик, и сквозь зубы интересуется: – Могу я узнать ваше имя? – Хан Джисон. «Хан Джисон, пьющий холодный кофе в самый холодный и мокрый день месяца, ты идиот» – твердит голос в голове Минхо, пока он записывает на стаканчике имя и название напитка. – Напиток будет готов через пару минут, – бросает он, видя, что парнишка все еще стоит перед кассой, хотя уже расплатился. – Спасибо, эээ, – его взгляд быстро опускается на бейдж Минхо. – Сомневаюсь, что это ваше имя. – Какая догадливость, – улыбается Минхо, глядя на белое «No», украшающее его бейдж с первого дня работы, и отходит к холодильнику, завершая разговор. Чан убил бы его за такую грубость. Он слышит, как Джисон удивленно вздыхает за его спиной и топает за один из столиков. – Ты делаешь… айс-латте? – голос Хвана пропитан удивлением и желанием сдать Минхо в психушку как минимум. – Все-таки заболел из-за дождя, да? Минхо агрессивно отмахивается от его издевательского тона и одними глазами указывает на все еще до нитки мокрого Джисона, устроившегося у окошка и зачарованно наблюдающего за каплями на стекле. Хенджин очень выразительно (как умеет только он) поднимает брови, издает осуждающий смешок и отправляется за кассу принимать следующий заказ. – Хан Джисон, ваш айс-латте готов, – Минхо, честно, не хотел делать ударение на слове «айс», оно вышло само. Джисон ухмыляется, поднимаясь со своего места, подходит за стаканчиком и выдает раздражающе громкое «Спасибо!», прежде чем усесться обратно. Минхо вскользь думает, что в этом парне чересчур много раздражающего, игнорирует вспыхнувшее в сознании хороший, и возвращается к работе, мысленно ненавидя дождливые дни за огромный поток гостей. Следующие двадцать минут они с Хенджином с ног сбиваются, готовя кофе на любой вкус, и Минхо совсем забывает о Джисоне, пока он не походит совсем близко к бару и не говорит в своей раздражающе-громкой манере: – Это был самый вкусный кофе в моей жизни! Минхо замирает на мгновение, включаясь обратно в реальность, и тупо смотрит в его открытое светлое лицо где-то секунд сорок, прежде чем выдавить бесцветное: – Спасибо. – Вам спасибо! – он снова улыбается во все тридцать два, закидывает на плечи рюкзак, который Минхо даже не заметил до этого, и топает к двери, только чтобы снова запнуться о коврик и оглушительно громко сказать «До свидания!». – Он странный какой-то, – ворчит рядом Хенджин. – Как будто с луны, блин, свалился. Минхо хмыкает в ответ и говорит: – Поработаешь бариста столько, сколько я, привыкнешь и не к такому. «Хотя этот и правда какой-то уж очень странный, даже для меня», эта мысль заставляет нахмуриться и тряхнуть головой. – О великий хен, прошу прощения за то, что посмел сомневаться в вашем опыте, – драматично кланяется Хван, получая по бедру полотенцем. – Работай давай, идиотина. – Грубо. Минхо забывает о Джисоне к вечеру того же дня.

***

Джисон объявляется на пороге их кофейни ровно через неделю. Минхо в этот день совершенно не в настроении, хоть и работает с Чаном, а не с Хенджином. Но именно менеджер становится причиной его недовольства. – Если ты продолжишь так жить, сдохнешь к тридцати. – Ура? – неуверенно хихикает Чан, получая увесистый подзатыльник. – Ты же знаешь, что я не специально. – Я знаю, что ты отказываешься с этим хоть что-то делать, – Минхо устало опирается бедром о мойку. – Организму нужен нормальный сон, хен, не мне тебе рассказывать базовые законы физиологии. – Знаю я, знаю, – у Чана даже плечи опускаются от расстройства. – Прости, не хотел, чтобы ты переживал. Снова. – Мои переживания должны волновать тебя меньше твоего здоровья, – ворчит Минхо. – Разве? – Бан Кристофер Чан… В этот момент со стороны кассы слышится неловкое «Эээ, здрасьте?» и Минхо, не успевая переключиться с «я тебя прикончу» взгляда на классическую «чем могу помочь?» моську, резко поворачивает голову, чтобы столкнуться с испуганным взглядом карих глаз. «Хороший» раздраконивает его окончательно, из-за чего включить профессиональную вежливость физически не получается. – Мне бы кофе, – неловко чешет затылок Джисон, и Минхо кажется, что он даже немного краснеет. – Но если я невовремя… – Что вы! – Чан уничижительно смотрит на Минхо, проходя мимо него к кассе и максимально вежливо оправдываясь. – Вы его простите, настроение сегодня не лучшее, – улыбается, показывая ямочки на щеках, и Ли физически чувствует, что не может больше злиться. – Ничего, – голос Джисона улыбается в ответ, и у Минхо сбивается дыхание. Всего на секунду. – У каждого бывает, у меня тоже день не из лучших. – А что такое? – интересуется Чан и у них, к абсолютному удивлению Минхо, завязывается диалог о всяких мелочах типа зачетов, плохих таксистов и промокшей обуви. Для Минхо всегда была до невозможности непонятна вот эта способность некоторых людей завязывать непринужденные разговоры о каждой мелочи их жизни с незнакомцами. Хенджин был таким, Чан – отчасти тоже, и они всегда так легко и просто заводили знакомства, дружбу и отношения, пока Минхо дальше банального «нормально» на вопрос о его делах в диалогах заходить тупо не умел. Ли даже чувствует тонюсенький укол зависти, когда Чан, не отрываясь от разговора, ставит на стойку стакан, с которого, будто издеваясь, на Минхо смотрит «Айс-американо + ванильный сироп + сахар» для Хан Джисона. Это чудо мало того, что только что уничтожило весь вкус американо таким убийственным количеством сладости, так еще и пьет это холодным в день, когда температура впервые с февраля дошла до нуля и заставила горожан повытаскивать чуть ли не зимние куртки. Но Хан Джисон стоит перед кассой в худи и джинсовке и заказывает холодный, мать его, кофе. Минхо официально причисляет его к самым непонятным людям планеты и с тихим вздохом принимается за работу. Пока Ли готовит американо, Джисон переползает за стойку позади бара, чтобы было удобнее болтать с Чаном. – Я вообще, очень люблю кофе, – хмыкает Джисон, привлекая этой фразой внимание Минхо, который чувствует себя грешником, портя идеальный американо ванильным сиропом. – И люблю экспериментировать в этом плане. – Но я тебя раньше не видел здесь, – задумчиво бурчит Чан, и Минхо удивляется тому, как быстро они перешли на «ты», при том, что Чан, вообще-то, непробиваемый сторонник вежливости и субординации. – Я работаю четвертый год, точно запомнил бы. – А я у вас всего второй раз, – хмыкает Джисон, и Минхо может поклясться, что чувствует его взгляд, скользнувший по лопаткам. – Раньше не бывал в этом районе, а теперь почти каждый день прохожу мимо, – переехал в новую квартиру. Предыдущий хозяин был такооой душный, ты бы знал… Минхо отключается от их разговора, молча отдает Джисону то, что когда-то могло стать американо, и уходит к кассе, давая Чану договорить ту самую историю о том, почему он съехал из его старой квартиры (спойлер: мерзкая старуха-соседка жаловалась на шум, которого не было, и подкидывала ему под дверь мусор, а потом вопила, что он портит подъезд). В этот раз Джисон проводит в кофейне где-то с час, почти не переставая болтать с Чаном, который каким-то магическим образом умудряется приготовить с двадцать напитков, параллельно участвуя в диалоге и контролируя то, как Минхо общается с гостями. Ли немного бесится от такого очевидного контроля, но понимает, что сам виноват: слишком уж асоциальное у него сегодня настроение. Он снова вслушивается в их беседу от нечего делать где-то минут через сорок. – Ты где-то учишься? – для Чана это довольно болезненный вопрос, и Минхо даже немного дергается, бросая на него взгляд. – Уже закончил, – спокойно отвечает Бан, только плечи слегка напрягаются. – На юрфаке учился. – Никогда бы не сказал, что ты юрист, – хихикает Джисон, и Минхо готов рявкнуть на него, как сторожевой пес, чтобы он заткнулся. Но Чан реагирует смешком и пожатием плеч, бросает на Ли успокаивающий взгляд, и отвечает: – Никогда не хотел там учиться, родители подсуетились, – вот так просто в нескольких словах уместились четыре года постоянных ссор, три года гробового молчания и отказ иметь с ними хоть что-то общее. Минхо почти зааплодировал такой выдержке. – Оу, – Джисон искренне сочувствует, это чувствуется по взгляду. – Мне жаль, бро. Правда. Чан что-то ему отвечает, пока Минхо с каменным лицом осознает, что это нечто по имени Хан Джисон только что неиронично использовало слово «бро». – На музфаке, – слух цепляет эту реплику, и Ли удивленно вскидывает бровь. – В следующем году заканчиваю. – В Институте искусств? – Минхо, правда, не хотел разговаривать, оно само вырвалось. Джисон чуть не подпрыгивает на стуле, смотря на него со смесью испуга и интереса, и кивает. – Странно, – хмыкает Ли, и возвращается к кассе. – Почему? – потерянно бросает ему в спину Хан. – Я что, не выгляжу как кто-то, умеющий в музыку? – Да нет, – мягко смеется Чан. – Просто Минхо тоже там учился. Молчание за спиной, скорее всего, подразумевает немой шок Джисона. – Да ладно? А почему мы не знакомы? Как так вышло? – Потому и странно, – резонно поясняет слова друга Чан. – Ну, он закончил танцевальный два года назад, ты, получается, на первом курсе учился. – Тогда понятно, как мы умудрились не пересечься, – важно кивает Джисон. – Иногда судьба такие странные штуки вытворяет. Я как-то совершенно случайно познакомился с чуваком, который оказался моим троюродным братом… Минхо закатывает глаза и отправляется мыть бутылки из-под варенья, заглушая разговор звуком воды. В этот раз он уже не виснет от хановского «лучший кофе в моей жизни», лишь фыркает и желает хорошего дня. Парень душевно прощается с Чаном и сваливает в закат, и Минхо внезапно осознает, что все это время был неестественно напряжен. – Интересный парнишка, – хмыкает Чан, провожая его взглядом. – Вписался бы в нашу компанию. Минхо смотрит на него «ты свихнулся?» взглядом, на что парень лишь закатывает глаза и складывает руки на груди. – Брось, Хо, он даже тебя заинтересовал. – Неправда. – Ты сказал ему целое слово вне рабочих реплик. – И что? – Он бы вписался, говорю тебе. Есть в нем что-то такое. – Странное? – И это тоже. – Иди работай, хен, хорош в психолога играть. – Как скажешь, мам. С того дня Чан с Джисоном на полном серьезе сдружились и болтали о чем-то своем (в основном – о музыке, как выяснил Минхо) часами напролет, стоило Хану заявиться в кофейню в смену менеджера. С Хенджином такого волшебного единения душ не случилось. До определенного момента эти двое либо вообще не пересекались, либо общались только на уровне гость-бариста, потому что Хенджину не нравился Джисон, а Джисону, судя по смешкам Чана, не нравился Хенджин. Причем «не нравился» это очень слабое слово. – У меня все мое нежное нутро в клубок отвращения сворачивается, когда я слышу, как он свою очередную историю травит, – сказал как-то Хван, и Минхо еще долго называл его королевой драмы, потому что это совершенно глупо так сильно реагировать на кого-то, кто тебе совершенно никто. Недели через три после того, как Джисон познакомился с Чаном, в чудесный майский день Минхо, выйдя из подсобки после перекура, застал Хвана, сжавшего кулаки, агрессивно бросающим в лицо не менее агрессивному Хану: – Если вы не уверены в качестве напитков, которые мы готовим, я могу принести вам книгу жалоб и предложений. – Я не говорил о качестве напитков в кофейне, – сквозь зубы и прищуренные глаза Джисона сочилось отвращение. – Я не уверен только в конкретно ваших способностях бариста. – Да как ты- Минхо успевает вовремя ткнуть локтем Хенджину куда-то между ребер, и неестественно громко спрашивает: – Какие-то проблемы? – Да, – кивает чуть успокоившийся Хан. – Мне не нравится, как он, – мотает головой на все еще злобно пыхтящего Хвана, – варит кофе. – Почему? – Минхо искренне интересно, каким образом этот конфликт вообще возник. – Мы все проходим одинаковое обучение и обладаем одинаковыми навыками. – А вы сами попробуйте, – с мстительной улыбкой Хан протягивает свой стакан Минхо. – И скажите, прав я или нет. Минхо выразительно смотрит на поникшего вдруг Хенджина, аккуратно отпивает американо (в этот раз хотя бы теплый) и слегка морщится. – Ну как? – злорадствует Хан. – Эспрессо передержан. – Я бы сказал, очень передержан, – Джисон вздыхает, и его плечи опускаются так резко, будто он очень сильно устал от этого спора. – Простите пожалуйста, это недоразумение больше не повторится, мы обещаем, – Минхо чувствует, как от стыда за друга горят его собственные уши. – Можете, пожалуйста, сварить мне новый? Только вы, а не он. Минхо кивает в ответ, извиняется еще раз и принимается за работу. Джисон отправляется на облюбованное местечко у окна с максимально обиженным лицом, что делает его похожим на ребенка-переростка. – Какого черта, Джинни? – по-кошачьи шипит Минхо, как только убеждается, что их не слышат. – Ты чего творишь? – Я, правда, случайно, – пыхтит все еще распаленный ссорой Хван. – Ну передержал эспрессо, с кем, блядь, не бывает! А он давай мне затирать, что мои коллеги работают в разы лучше меня и никогда бы такого не позволили. – Сам ведь знаешь, что передержал, зачем отдал вообще? – Думал, прокатит, он своей пустой башкой за таким количеством сахара и сиропов мог и не заметить. – И вместо того, чтобы заткнуть свое эго и извиниться, ты решил, что лучше будет посраться с ним окончательно? – Я всего-то сказал, что я, по крайней мере, варю кофе лучше, чем он пишет музыку. Руки Минхо замирают над столом. – Ты сказал что? Он знает, что Джисон включал Чану свои наработки треков несколько дней назад, когда Хенджин был с ним на смене, и менеджер, вообще-то, весь вечер его способности расхваливал. А учитывая, насколько талантлив в музыке сам Бан, это немалого стоит. – А что? – хмыкает Хван. – Зато правду сказал. – Ты такой идиот, – смиряется Минхо. – Я скажу Чану. – Не надо, умоляю, – дерзкая уверенность сменяется искренним страхом за собственный зад. – Он меня прикончит. – Уж лучше я расскажу ему первым, чем он будет выслушивать приукрашенную версию с твоих или его слов, – Хван силится что-то ответить, но понимает, что Минхо все-таки прав. Чан, узнав об этом, целый час читает Хенджину лекцию на тему общения с клиентами, а потом, закончив с обязанностями менеджера, дает ему увесистый подзатыльник и еще полчаса распинается на тему «Хан Джисон, и почему никто не имеет права оскорблять его музыкальные способности». Минхо, ставший всему этому свидетелем, краем сознания поражается, как довольно закрытый Чан умудрился подпустить рандомного парнишку настолько близко, что уже называет его своим другом. Так начался месяц войны между Хван Хенджином и Хан Джисоном. Хенджин старался минимизировать контакт с Джисоном, никогда не готовил ему напитки, с максимально холодной вежливостью принимал заказы и абсолютно игнорировал его существование во время их долгих разговоров с Чаном. Даже если бы Минхо решил подсчитать, сколько раз его отрывали от обедов и перекуров фразой «там твой пришел», он бы не смог – так много их было (и да, за каждого «твоего» Хван огребал по заднице). Джисон вкладывался в эту холодную войну не меньше: совершенно игнорировал существование Хенджина, очень громко и эмоционально радовался, когда того не было на смене, всегда показательно убеждался, что напиток ему готовит не он, и никогда с ним не здоровался. Для Минхо, как и для Чана, все это выглядело как ссора двух детсадовцев, и если менеджер пытался хоть как-то примирить их, то Ли просто наблюдал со стороны, лишь однажды сказав Хану: – Он лучше, чем вы думаете. Джисон внимательно оглядел всего Минхо, остановившись на глазах, и тихо ответил: – Возможно, раз вы так считаете. Что-то в том, как легко Хан признал свою возможную неправоту, учитывая его природное упрямство, не давало Минхо покоя еще несколько дней. Эта война продолжалась до середины лета, несмотря на все усилия Чана. Ни Хенджин, ни Джисон не соглашались принять ту простую истину, которую до них пытался донести менеджер: они оба упрямые идиоты, которые разругались из-за херни, а теперь отказываются это признать. А потом появился Феликс. В день, когда Джисон впервые приводит своего друга в их кофейню, на улице стоит невыносимый зной. Чан устанавливает кондиционеры на +16 с самого утра, но в помещении все равно ужасно жарко и душно даже гостям, а уж бариста за баром совсем плавятся, стоит начать работать. В самый пик жары, когда даже машины за окном движутся, будто сквозь желе, колокольчик над входом болезненно звякает, нехотя пропуская волну жара похлеще дверцы духовки и две разморенные зноем фигурки. – Здрасьте! – привычно раздражающий слух вопль заставляет Минхо поднять голову от раскладки десертов и с интересом склонить голову к плечу. Рядом с Джисоном стоит парнишка – настолько худой, что у Минхо прихватывает желудок – и с неподдельным испугом всматривается в меню. У него белые пушистые волосы, веснушки по всему лицу, одежда только пастельных тонов и настолько теплая и светлая аура вокруг, что откровенно заебавшийся к середине смены Минхо неосознанно расслабляется, подходя к кассе. – Тут вообще все вкусное, – с упоением уговаривает его Джисон, украдкой махая улыбающемуся из-за спины Минхо Чану. – Особенно сегодня. Парнишка явно не понимает эту злорадную отсылку к отсутствию на смене Хенджина и хмурит брови. – Может, вам подсказать? – вежливо интересуется Минхо, краем глаза замечая, как довольно жмурится Джисон. Идиот – уже привычно проносится в голове. – Дело в том, – с неловкой улыбкой отзывается парнишка, и Ли вместе с подобравшимся поближе Чаном приходится перезагружать собственные мозги, нехило так залагавшие от несоответствия его голоса и внешности, – что я не особо фанат кофе. Он слишком горький на мой вкус, но Джисон никак не оставляет попыток меня приучить. Он нервно хихикает, почесывая затылок, и эта общая с Ханом привычка откликается чем-то пушистым под ребрами. – Ты просто не пил по-настоящему хорошо приготовленный кофе, бро, – Джисон подталкивает друга локтем, из-за чего, на удивление Минхо, парнишка заметно расслабляется. – Скажи же, Чан-хен! – Вкусы разные бывают, Джи, – Чан жмет плечами, удаляясь к поставленной до этого воронке. – Кофе кажется горьким, когда вы пьете что-то из разряда американо, эспрессо или фильтра, – мягко вступает в этот странный полилог Минхо. – Но в латте, к примеру, горечь почти не чувствуется из-за количества молока, а раф так вообще – самый мягкий кофейный напиток, там от кофе только аромат. Парнишка с интересом слушает его, кивая чуть ли не на каждом слове, пока Джисон откровенно подвисает. Минхо кажется, будь Хан мультяшным персонажем, его челюсть в этот момент лежала бы на полу. – Так что, – делает вывод он, – мы можем подобрать вам такой напиток, который не только горьким не покажется, но еще и будет вкусным. А если совсем не хотите кофе, всегда можем предложить чаи и лимонады. – Не думаю, что это чудовище, – парнишка кивает в сторону Джисона под возмущенное «Эй!», – позволит мне обойтись такой малой кровью. Вы говорили, что латте не горчит? – Практически, да, – Минхо кивает, с неподдельным удивлением замечая, что улыбается. – А если добавить в него сироп – ванильный или карамельный – то на вкус будет почти как молочный коктейль. Глаза парнишки загораются от одного упоминания лакомства. – Ну все, это точно для него, – ворчит рядом Джисон. – Да, – кивает его друг. – Большой латте, пожалуйста. С ванильным сиропом. – Может, – тянет Минхо, выразительно глядя на взопревшие лбы гостей. – Все-таки айс-латте? – А так можно? – искренняя мольба в голосе окончательно растапливает сердце Минхо, и он с улыбкой кивает. – Идеально! Точно да. – Тогда один айс-латте с ванильным сиропом, – Минхо кивает, доставая стаканчик. – Могу я узнать ваше имя? – Феликс, – бариста благодарит и тут же понимает, что да, по-другому его просто не могут звать. – А мне фильтр, пожалуйста, – улыбается Хан. – С молоком. Горячим. Минхо медленно поднимает на него взгляд, внутренне умирая от одной мысли о настолько горячем кофе в такой жаркий день. – У тебя солнечный удар? – искренне волнуется Феликс, прикладывая ладошку ко лбу друга. – Какое горячее молоко? На улице Сахара! – Мы привыкшие, не переживайте, – с легкой усмешкой говорит Минхо, записывая все и передавая стаканчики Чану, который выразительно вздыхает, прочитав заказ Хана. Следующие полчаса они сидят все за тем же облюбованным Ханом столиком у окна, и Минхо, откровенно скучающий за пустующей кассой, отмечает, насколько этим двоим комфортно рядом друг с другом. Джисон совершенно расслаблен, много жестикулирует, говорит временами настолько эмоционально, что его слышно на всю кофейню, и много-много смеется. Феликс не отстает, с видимым удовольствием отпивая свой латте, рассказывает что-то тихим и низким голосом, который слегка повышается на эмоциональных репликах, часто дотрагивается до собеседника и забавно закидывает голову, когда смеется. От их общения веет теплом и надежностью, и Минхо даже немного завидно, что он сам так не умеет. Минхо моет апельсины для соковыжималки, когда слышит за спиной неловкое покашливание Феликса. Он оборачивается, краем глаза замечая, что Хан болтает о чем-то с Чаном, и улыбается, всем видом давая понять, что внимательно слушает. – Я хотел сказать, что это правда было вкусно, – Феликс слегка краснеет, снова почесывая затылок. – Я думал, Джисон преувеличивает, днями на пролет рассказывая о вашей кофейне, но он оказался прав. – Он что, правда болтает о нас целыми днями? – Минхо усмехается, бросая взгляд на Хана. – О да, – Феликс делает большие глаза и шепчет, – знали бы вы, как тяжело это терпеть. Они смеются, привлекая внимание Чана и Джисона, которые с одинаковым непониманием на лицах переводят взгляды с Минхо на Феликса и обратно. – В общем, это было офигенно, – резюмирует Феликс, слегка кланяясь. – Спасибо большое, эээ… Он смотрит на бейдж Минхо и хмурит брови. – Могу я узнать, как вас зовут? Если вы не против, конечно, – он слегка тушуется, но быстро берет себя в руки. – Мир должен знать своих героев, особенно тех, которые делают такой кофе, который нравится даже мне! Минхо снова смеется, вытирает руки полотенцем, протягивает правую и представляется: – Ли Минхо. Феликс принимает рукопожатие и буквально светится, пока Джисон возмущенно заявляет: – А мне вы свое имя не сказали! Минхо разворачивается в его сторону и, смерив его самым уничижающим взглядом из всего своего арсенала, отвечает: – Вы его у меня не спрашивали. И возвращается к своим апельсинам (подмигнув перед этим Феликсу, хихикающему над абсолютно уничтоженным Ханом). Когда они, громко распрощавшись, покидают кофейню, Чан, выглядящий непозволительно свежо для такого жаркого дня, толкает Минхо локтем и спрашивает: – Феликс очаровательный, не находишь? – Есть такое, – Минхо кивает и снова ловит себя на улыбке. Чан с искренним удивлением смотрит на него где-то с минуту, прищурив глаза и почесывая несуществующую бородку. – Ну чего тебе? – Ли сдается, разворачиваясь в сторону друга. – Не могу поверить, что какой-то обычный гость смог растопить твое каменное сердце, – хмыкает Чан. – Рассмешить Ли Минхо в первую же встречу, это кем надо быть… – Если у тебя не получилось, не значит, что ни у кого нет шансов, – пожимает плечами Минхо. – Может, дело было в тебе? Твой дедовский юмор, хен… – Понял я, понял! В следующий раз Хан приводит Феликса в смену Хенджина. По традиции, Хван ни словом не обменивается с Джисоном, не притрагивается к их напиткам и вообще агрессивно косплеит стену, пока Феликс не подходит к бару и, невыносимо ярко улыбнувшись, не интересуется: – Извините, а где можно взять салфетки? Минхо, рассчитывающий в это время двух девушек, заказавших раф и латте, краем уха слышит, как Хенджин объясняет ему, где можно найти салфетки, сахар, одноразовые вилки и прочую мелочь, а потом вдруг интересуется, зачем Феликсу понадобились салфетки. Несмотря на столь странный в контексте кофейни (гребанной кофейни, Хенджин!) вопрос, парень отвечает что-то, на что Хван тихо смеется, и у них, шокируя слабое сердце Минхо, завязывается разговор, наполовину состоящий из любезностей, а наполовину – из всем известных фактов. Когда Феликс, наконец, отправляется за салфетками, Минхо кидает взгляд на Джисона, из глаз которого в сторону Хенджина прилетело уже столько молний, что в кофейне запахло озоном. – Божебожебожебоже, – бубнит Хван, разворачиваясь к другу с выражением лица «я попал прошу не спасать». – Хен, я влюбился. – Джинни, ты говорил с ним минуту. – Самую прекрасную минуту моей жизни! – восклицает Хван, театрально хватаясь за сердце. – Как его зовут? – Феликс, – Минхо закатывает глаза на звуки умиления со стороны друга. – И он лучший друг Джисона. По лицу Хенджина пробегает судорога. – Мы с ним – как Ромео и Джульетта… – В каком это месте, интересно? – Ну… – Хван тушуется, выходя из образа. – Им тоже было нельзя любить друг друга! – Хенджин, ты говорил с ним ми-ну-ту, – по слогам произносит Минхо. – Какая красивая история для внуков! Можешь себе представить? Был теплый летний день, когда ваш дедушка… Минхо отключает слух, прекрасно зная, что это может длиться вплоть до следующего утра, и снова закатывает глаза, принимая (уже в который раз за два года), что Хенджин навсегда останется для него самым раздражающим, невыносимым и драматичным существом во Вселенной. Однако, как показало время, в этот раз Хван настроился совершенно серьезно – настолько, что стал подрываться к кассе каждый раз, когда на пороге показывалась светлая макушка Феликса, причем вне зависимости от того, был тот с Джисоном или приходил один. Хан первое время агрессивно ворчал на очевидную всем зарождавшуюся симпатию между этими двумя, но спустя пару недель подуспокоился (очевидно, пав под влиянием Феликса) и стал контактировать с Хваном с максимально обиженным лицом, но без осточертевшей всем агрессии. Минхо почти уверен, что в этом также сыграл не малую роль Чан, ненавязчиво, но очень настойчиво рассказывавший обеим сторонам конфликта о бессмысленности военных действий и плюсах перемирия. По итогам общих усилий, эти двое даже научились здороваться, а однажды Минхо поймал их за небольшим максимально вежливым разговором о погоде. В один из одиноких визитов Феликса в кофейню Минхо, вышедший из подсобки после обеда, застал Хенджина усердно рисующим что-то на его стаканчике для айс-латте. Неслышно подойдя ближе, Ли обнаружил, что вся поверхность стакана, не занятая названием напитка и именем Феликса, изрисована крошечными скетчами цыплят. – Кхм, – нарочито громко откашливается Минхо, не без злорадства наблюдая, как Хенджин подскакивает чуть ли не метр и пугливо озирается по сторонам. – Чем это ты занимаешься на рабочем месте? – Ээээ, – уши Хвана вспыхивают в одно мгновение. – Прокачиваю свой художественный скилл! Минхо выразительно смотрит на него, от чего краска сползает Хвану на щеки. – Лучше бы свой номер написал. Хенджин подвисает на пару мгновений, после чего с ощутимым разочарованием рассматривает полностью исписанный стаканчик. Минхо уверен, что, не забери он несчастный кусок пластика из его рук, Хван бы расплакался, как дитя. В тот день Феликс оставляет Хенджину свой номер на одной из салфеток. С этого момента стаканчики Ликса никогда не отдаются ему без крошечных рисунков и милых надписей (причем, когда на смене нет Хвана, этим с завидным упорством и абсолютным отсутствием таланта занимается Чан), и Минхо хотелось бы каждый раз закатывать глаза и изображать, что его тошнит, но у него просто не получалось, и на это было несколько причин. Во-первых, все сладко-тошнотворно-милое, связанное с Феликсом, автоматически переставало быть раздражающим, стоило ему улыбнуться и засмеяться на все те нежности, на которые прорывало Хвана в его присутствии. Во-вторых, Минхо за все два с половиной года, что он знал Хенджина, ни разу не видел его настолько потерянным. Серьезно, каждая новая пассия, которую Хван (случайно или специально) заманивал в свои сети, либо влияла на него как таблетка виагры, либо повышала ему самооценку и градус сучьего поведения настолько, что терпеть его становилось невозможно даже вечно снисходительному Чану. В этот же раз Хенджин буквально терялся в пространстве каждый раз, когда Ликс появлялся на горизонте и заговаривал с ним. – У меня постоянно такое ощущение, что он мне в душу смотрит, – как-то пожаловался он Минхо. – Я вот вроде пытаюсь и сукой быть, и флиртовать по-грязному, а в итоге выходит только глупо смеяться и хотеть его обнимать. Что за черт? За настолько растерянным Хенджином наблюдать было до невозможности приятно, и это перекрывало все то ужасно мягкое и милое, что они с Ликсом вытворяли при встречах. Третьей причиной был окончательно сдавшийся Хан. В начале августа Джисон заваливается в кофейню, чтобы снова выпить что-то отвратительно горячее для погоды за окном, и Минхо, подорвавшийся к кассе, замирает, понимая, что Хенджин спокойно опирается бедром о стойку и с ухмылкой спрашивает: – Тебе как обычно горячий американо? – Горячий – да, – пыхтит Хан. – Но давай в этот раз фильтр. С молоком. – Окей, придурок, – Хенджин на самом деле у л ы б а е т с я, и челюсть Минхо собирает манатки и сваливает в Калифорнию. – Нарисуешь уточку? – ухмыляется Джисон. – Еще чего, – закатывает глаза Хван. – Обойдешься. Хан шуточно хмурится, расплачивается, неловко машет все еще шокированному Минхо и спокойно удаляется к любимому столику. – Это че щас было? – Минхо чисто на автомате забирает стаканчик и наливает в него кофе. – Я в параллельной вселенной или просто сплю? Хенджин мягко смеется, отчего у Ли внезапно теплеет в районе поясницы. – Ликс устроил нам очную ставку, пригласив нас обоих к себе, – он отвратительно тепло улыбается и Минхо вдруг осознает, что ему от таких улыбок становится холодно. – Разумеется, я не знал, что он придет. А Хан не знал, что приду я. – И как же вы умудрились не убить друг друга? – Не поверишь, – Хван снова смеется. – Ликс заставил нас заполнить детскую анкету для друзей, и выяснилось, что общего у нас гораздо больше, чем казалось. Брови Минхо взмывают к линии волос, пока непрошеная улыбка расползается по лицу. – Он чертов гений, Джинни, – смеется Ли. – Не смей его упускать. – Ни за что, – что-то в том, насколько серьезно это было сказано, заставляет Минхо поверить ему. В следующий приход Феликса Минхо неиронично жмет ему руку. – Ты самое гениальное существо на планете, – серьезно кивает он, пока Хенджин делает им с Джисоном напитки. – Свести этих двоих таким способом додумался бы только мегамозг. – Да брось, – Ликс смеется, и Ли спиной чувствует, как рефлекторно расслабляется Хенджин. – Это было не так сложно, как казалось. Минхо цепляется взглядом за обиженную моську Хана, упрямо пялящегося в облюбленное окно, и хмурится. – Чего это он? – Обижается, что Джинни отказывается рисовать на его стаканчиках, – Ликс драматично закатывает глаза, и Минхо понимает, что эта привычка воздушно-капельным передалась ему от Хенджина. – Чистой воды ребенок. Когда их напитки готовы, Феликс приносит к столику один стаканчик, изрисованный кроликами и утятами, и второй – с крошечным неуверенным скетчем белки прямо под надписью «Хан Джисон». Хан долго смотрит на стаканчик, пытаясь осознать, что произошло, затем подозрительно смотрит в сторону ничего не подозревающего Хвана и переводит взгляд на максимально невозмутимого Минхо. Ли вызывающе поднимает правую бровь, агрессивно матерясь на горящие уши, и с каким-то садистским наслаждением наблюдает, как Джисон за секунду вспыхивает густо-красным. Феликс прячет довольную улыбку в своем стакане, пока Хан (и совсем чуточку Минхо) учится заново дышать. – Почему белка? – Ли совсем не ожидает такого вопроса, отчего вскидывает голову слишком резко, слегка пугая Хана. – Очевидно же, – Минхо искренне не пытается быть грубым, но у него не получается. – Не совсем, – глаза у Джисона горят неподдельным любопытством и чем-то еще еле различимым, о чем Минхо не хочет задумываться. – В зеркало давно смотрели? – Минхо ухмыляется, искренне надеясь, что не выглядит жутко. – Вы же копия белка. Я бы даже сказал, квокка. Хан долго переваривает полученную информацию, прежде чем надуться. – Это из-за щек, да? – настолько упавшего голоса Минхо не слышал даже у Хенджина в моменты максимальной драматизации. – Снова из-за них… – Нет, – Минхо даже почти не лжет. – Не из-за них. – А из-за чего тогда? – он правда похож на ребенка. Это путает мысли и сбивает дыхание. – Тебя тоже хочется подобрать и потискать. Говорит и отворачивается спиной, не в силах наблюдать за реакцией и показывать свою. Хан, судя по звукам, где-то с минуту пытается вернуться в реальность, потом неловко откашливается, что-то говорит обеспокоившемуся его цветом лица Хвану и удаляется обратно к Феликсу. Минхо чувствует жар на щеках еще минут пять, упрямо игнорируя любую попытку Хенджина выяснить, что произошло. Ликс с Ханом уходят где-то через полчаса, и Минхо, вышедший в зал, чтобы прибрать их столик, обнаруживает на нем салфетку с не более талантливо нарисованной мордочкой и подписью «А ты похож на кота». Он забирает салфетку, чтобы выбросить ее позже, и она насовсем поселяется между его чехлом и телефоном.

***

Где-то через неделю после этого откровенно смущающего разговора Минхо приезжает на работу ровно в 6:45, чтобы к семи, как всегда, уже быть в полной боевой готовности. Пытается отпереть дверь запасными ключами, которые всегда таскает на случай очередной «пропажи» Чана, и обнаруживает, что дверь уже открыта, а внутри кофейни уже обитает аромат свеженастроенной тачки и свежемолотого кофе. Пока Минхо пытается вернуться в реальность и осознать, что происходит, из кладовой с четырьмя коробками молока выходит никто иной как менеджер Бан, выглядящий вполне свежо. Если бы Ли не знал его, он бы даже подумал, что Чан действительно спал положенные восемь часов. Но Минхо знал его слишком хорошо. – Не думал, что проснусь сегодня в параллельной вселенной, – бурчит Ли, складывая руки на груди. – Что с тобой, хен? Заболел? Ночевал здесь? Или ты более здоровый брат-близнец нашего Чана? Объяснитесь, молодой человек! Чан тихо смеется в ответ, складывая молоко в холодильник. – Неужели я так редко появляюсь на работе вовремя? – Не думаю, что ты хочешь, чтобы я ответил честно. Минхо уходит в подсобку переодеться, все еще ломая голову над происходящим. Все становится ясно, когда, снова выйдя в зал, он видит уже не одного только Чана, но еще двух людей, одна из которых – их менеджер по подбору персонала, Нами (и по совместительству единственная девушка на планете, в присутствии которой Бан Кристофер Чан не умеет думать, разговаривать и контролировать конечности). – Утро, Минхо-щи, – Нами слегка кланяется в его сторону. – Я вам нового птенчика привела. Она слегка подталкивает в спину парнишку, стоящего рядом – высокого и неловкого, каким и положено быть восемнадцатилетнему студенту. – Ян Чонин, – представляется новенький, улыбаясь, и Минхо готов руку дать на отсечение, что ярче этой улыбки ничего в жизни не видел. Правую. – Чан-щи, – подает голос Нами. – Отдаю макнэ под твою ответственность. Чан агрессивно кивает, вытягиваясь стрункой. – Минхо-щи, слышал? – она строго смотрит на Ли, заставляя его поежиться. Несмотря на то, что девушка младше Минхо на целых два года, он боялся ее чуть ли не больше, чем Хенджин и Чан вместе взятые. – Это ответственность менеджера, не твоя. – Да понял я, понял, – виновато кивает Минхо, украдкой кидая осуждающие взгляды на Бана, выглядящего сейчас как провинившийся щенок. – Через неделю загляну проведать вас, – кивает сама себе девушка. – Не натворите дел. Она почти разворачивается, чтобы уйти, но передумывает, кладет руку Чонину на плечо и доверительным шепотом заявляет: – Не думай, что раз эти двое твои хены, значит стоит во всем на них равняться. Они те еще дибилы, – Ян сначала делает большие испуганные глаза, а потом хихикает в кулак. – Вот теперь точно все. Минхо закатывает глаза, пока Чан возмущенно пыхтит. – Хорошей смены, мальчики, – подмигивает Нами, чуть дольше задерживая взгляд на Чане. – Увидимся. Когда за ней закрывается дверь, Чан впервые за утро выдыхает. – Ну что ж, – хмыкает Минхо, ударяя его по плечу. – Поздравляю с первенцем, хен. Они синхронно поворачиваются к Чонину, который выглядит одновременно потерянным и очень скучающим. – Работать-то начнем? – дерзко спрашивает он, слегка смягчая выпад ироничным «Хен». Минхо сжимает плечо менеджера так, будто отправляет его на казнь, и с чистой совестью идет к кассе. Через два дня Хенджин на личном опыте выясняет, что их новоиспеченного макнэ лучше даже не пытаться тискать, обнимать, чмокать и вообще как-либо физически с ним контактировать, потому что Ян Чонин мальчишка из многодетной семьи, который умеет отвешивать такие тумаки, после которых даже крепкая задница Хвана нехило так страдает. Однако несмотря на эту своеобразную нелюдимость, Чонин быстро становится «своим» в их необычной стайке и западает в душу даже Хану и Феликсу, которые знакомятся с ним чуть ли не в первый же день его стажировки и клянутся на крови (читай: на пролитом Яном американо) защищать его до последнего вздоха. От кого они собрались его защищать, Минхо так и не понял, но под клятвой этой мысленно подписался. У Минхо, вообще-то, было еще две причины быстро привыкнуть к существованию (и даже относительно полюбить) макнэ. Во-первых, целительный строгий взгляд Нами подействовал на Чана лучше, чем любая терапия с психологом. Он на полном серьезе стал спать дольше двадцати минут в сутки, вовремя приходить на работу и вообще изо всех сил стараться быть для Чонина лучшим наставником и хорошим другом, таким, каким для него в свое время был уволившийся Уджин. Минхо наблюдал за этими изменениями издалека, боясь то ли сглазить, то ли захвалить Чана слишком сильно и сбить его настрой, но был абсолютно и бесповоротно счастлив такому раскладу. – Я правда за него чувствую ответственность, Хо, – говорит как-то Чан в перерывах между затяжками любимого винстона. – И даже не из-за Нами. – Ого, – присвистывает Минхо. – Что это за магия такая? – Просто, – Чан хмурится, стараясь сформулировать мысль. – У меня ощущение, что, если я правда смогу довести Чонина через всю стажировку, смогу стать ему хорошим хеном, значит со мной еще не все потеряно. Типа, знаешь, – он улыбается так надтреснуто, что у Минхо тянет под ребрами. – Как-будто, если я смогу это, я смогу и все остальное. И Ли знает, что за этим «остальным» – музыкальная карьера, эмоциональная стабильность, мир с родителями, возвращение в его жизнь младших брата и сестры и, разумеется, Нами, которая однажды попросила его разобраться с тем, кто он и чего хочет прежде, чем пытаться строить с ней хоть что-то. И если Чонин и его внезапное появление в их жизнях правда подарило Чану мотивацию взяться за себя и свою разбитую вдребезги жизнь, то Минхо возьмет в руки щит и меч и отведет от этого ребенка все напасти мира. Второй же причиной, как ни странно, стал Чанбин. Со Чанбин относится к тем людям, которые абсолютно безошибочно разбираются в людях, но с одним только исключением: если это касается их личной жизни, этот радар отключается и сваливает в закат. Именно поэтому он в свое время бесповоротно влюбился в стажера кофейни, где работал его лучший друг Чан, после чего это все переросло в тяжелые, полу-абьюзивные отношения со скандалами, громкими ссорами посреди улицы и не менее агрессивными примирениями, после которых от съемной квартиры оставалось одно название. Минхо тогда работал с Чаном всего ничего, знал Чанбина и того меньше, но даже несмотря на это видел, насколько больно ему было. Хенджину, на самом деле, было не менее больно, но, в отличие от Со, нельзя было сказать, что он правда любил – скорее в очередной раз экспериментировал, развлекался, расслаблялся или какие там еще слова он обычно использует для этого. Однако на остальных людей, приходящих в его жизнь, Чанбин всегда реагировал, как натренированная на поиск наркотиков собака – безошибочно чуял гнильцо, если оно в человеке было. Именно поэтому Минхо собственноручно однажды сплавил из кофейни парнишку, пытавшегося устроиться бариста. Чанбин после первой же встречи с ним сказал, что от него «пахнет» тухлятиной, а потом выяснилось, что стажер несколько раз пытался вскрыть и обчистить кассу. В один из жарких августовских дней дверь кофейни пропустила в зал черное худи, кепку с прямым козырьком и максимально недовольное лицо Чанбина. Минхо, отмывавший в этот момент контейнер из-под облепихи, спиной почувствовал колючки его взгляда, и, оборачиваясь, уже знал, кого увидит. – Я думал, ты сдох где-нибудь под мостом, – хмыкает Ли, крепко цепляясь лапкой за руку Чанбина. – Какого черта не заходишь, Со? – Знаешь же, что терпеть не могу эти ваши хипстерские местечки, – Бин кривит линию рта, но тут же сдается и улыбается легко и тепло. – Пришлось зайти за Чаном, он тут со стажером новым, вроде как, возится. – Ага, – Минхо кивает на пыхтящего над латте Чонина. – Вон он, родненький, старается. Чанбин заглядывает за кассу, «сканируя» Яна своим особым взглядом, хмыкает удовлетворенно и тут же закатывает глаза, когда слева раздается приторное: – Бинни! Сколько лет, сколько зим. Минхо прыскает в плечо, пока Чанбин изображает звуки рвоты, а Хенджин тискает его со всех возможных сторон. – Ты вроде не должен быть на смене, какого черта, – пыхтит Со. – Джинни, мать твою, пусти. Хван отпускает его, приглаживая капюшон толстовки и чмокая в щеку. Минхо и на смертном одре не станет понятно, каким образом эти двое после того тотального пиздеца, в который превратились их отношения, умудрились остаться очень близкими друзьями. Ли готов поставить все свое жалование на то, что в этом главную роль сыграли пацифистские наклонности Чанбина и миротворческий вайб Чана, потому что Хенджин ни в одной из параллельных вселенных никогда не будет человеком, способным на дружбу с бывшими, если они не Со. – Он тут любовь всей своей жизни ждет, – подает голос подошедший к ним Чонин, уже осознавший весь масштаб хвановской помешанности на Ликсе. – Так я уже пришел, – хмыкает Чанбин, на что Хван отвешивает ему увесистый пиздюль под дружный аккомпанемент фырканья Минхо и Чонина. – Так все, вы меня бесите, – заявляет Хенджин и удаляется к столику дальше драматично ждать Феликса. – Сделайте мне как всегда, пожалуйста, – просит Чанбин и отправляется аккурат за барную стойку, где обычно шаманит над ноутом Хан. (С чего в голову пришла именно эта ассоциация, Минхо не знает и знать не хочет). «Как всегда» у Чанбина это нечто очень крепкое и очень без сахара, но готовить его могут только Минхо и Чан, поэтому Чонину остается очень внимательными глазами наблюдать за хеном, пока Бан, вышедший, наконец, из подсобки, здоровается с Чанбином и обсуждает что-то около музыкальное. Спустя полчаса Минхо ловит краем уха диалог между Чанбином и Чонином, состоящий, в основном, из обсуждений спортзала, упражнений, режимов питания и всего прочего, на чем откровенно помешан Со и, судя по всему, нехило так помешан макнэ. В тот же вечер Чанбин как бы между делом говорит Минхо что-то вроде «парнишка ничего, далеко пойдет», и Ли окончательно укрепляется в своем отношении к Чонину.

***

Сентябрь встречает Минхо мерзким мелким дождем и абсолютной апатией. Даже зачастивший в их кофейню Чанбин, присутствие которого всегда благотворно влияло на Ли, не помогает справиться с постоянным ощущением холода под ребрами и совершенным нежеланием делать хоть что-то кроме лежания в кровати и просмотра любимого аниме по третьему кругу подряд. Чан, успевший за август стать прилежным трудоголиком, заметив состояние друга насильно дает ему три выходных подряд, честно заверяя, что они с Хенджином и Чонином не разнесут кофейню и никого не отравят неправильно сваренным эспрессо. Минхо долго отпирается в страхе совсем завянуть за три дня без работы, на что Чан напоминает ему о давнем плане вернуться в студию и в кой-то веке потанцевать от души. Ли такое предложение крыть нечем, поэтому в 10 утра понедельника он, промокший и недовольный, заходит в холл студии. Юджи, работавшая здесь администратором еще когда Минхо только-только поступил на хореографический, поднимает голову и несколько секунд просто осоловело моргает, пока не узнает его и не вылетает из-за стойки с визгом. Ли буквально ловит ее, поднимая над полом на добрых полметра, и апатия, недовольно ворча, начинает сдавать позиции. – Боже, Хо, клянусь, я не видела тебя года два, – пыхтит в его руках девушка. – Куда ты пропал? – Работал, – он жмет плечами, отпуская ее и надевая бахилы. – Ты же знаешь, каким занятым становится человек, переставая быть студентом. – Вот не надо мне тут, – Юджи складывает руки на груди, хмуря брови. – Чтобы Минхо-оппа забыл танцы из-за работы в кофейне, ни за что не поверю. – Как хочешь, – хмыкает Минхо, на что она ворчит что-то вроде «ничего не меняется» и отдает ему ключи от шкафчика. Зал встречает прохладой осуждающих зеркал и запахом старого дерева, которым здесь обшиты стены. Минхо разминается в полной тишине, всматриваясь в свое отражение, нагревая своим дыханием воздух, зеркала и совсем немного собственное сердце. Музыкальный центр услужливо мигает цифрами, Ли долго выбирает музыку, пока не психует и не позволяет собственному плейлисту перемешаться и эхом отразиться от холодных стен. Танцы были для Минхо тем же, чем для Чана была музыка: не просто интерес – призвание. То самое, что было в нем еще до рождения, что пульсировало, билось, просилось наружу. Только жертвенно отдавая свое тело музыке по принципу древнегреческих жрецов Минхо чувствовал себя целым, ж и в ы м, и это чувство ошеломляло настолько, что в уголках глаз толпились непрошенными гостями слезы. Сейчас это чувство, близкое по силе к религиозному откровению, продиралось сквозь апатию и лед, скопившиеся внутри, и Минхо, задыхаясь, внутренне выл от кровоточащей боли, которую оно приносило. Танцевать он перестал сразу после выпуска из универа. У них с Чаном ситуации зеркалили друг друга с поразительной точностью: Бану не позволили заниматься музыкой в университете, заставили пойти на осточертевший юрфак, подпортив психику и веру в собственные силы, из-за чего после выпуска он забросил ненавистный диплом в самый далекий угол квартиры и занялся музыкой с такой агрессией, что забыл про сон, еду и социальные связи, держась на плаву только благодаря Уджину и Минхо, ежедневно с завидным упорством вытаскивавших его на работу или в бар неподалеку. У Ли все произошло в точности до наоборот: родители с радостью позволили ему превратить страсть к танцам в профессиональную, что напрочь убило в парне силы и желание, которых всегда хватало с избытком. Говорят, нужно научиться зарабатывать своим хобби, чтобы никогда не работать, так вот Минхо выяснил, что некоторые хобби должны оставаться просто хобби, ибо профессиональный подход к ним (и тот ужас, который представляет собой система высшего образования) убивает в них душу, оставляя только безжизненный каркас, продуваемый насквозь всеми ветрами мира. В общем да, Минхо словил творческий кризис и выгорание аж на два года, и сейчас, стоя посреди любимого когда-то зала, пытаясь отдышаться от агрессивной связки, которую его тело выдало под один из любимых треков, он искренне корил себя за то, что позволил себе безосновательно жалеться и лениться настолько долго. Он танцует уже полтора часа, почти не останавливаясь, когда замечает, что все связки и комбинации, выдаваемые его телом – это что-то, что он ставил или танцевал еще в универе. Снова и снова переключая треки, стараясь «родить» что-то новое, он убеждается, что просто н е м о ж е т, и это злит настолько, что движения становятся резче и быстрее, а дыхание сбивается и выталкивается из груди хрипами. Заканчивается это все агрессивным воплем и растянувшемся по полу в позе звездочки Минхо. Он закрывает глаза, стараясь отдышаться, когда из колонок до него доползает голос Чана – одна из тех его песен, которая написалась, потому что сильно болело и должно было выйти, одна из тех, которые хен написал и забросил в закрома ноутбука, а Минхо достал, сдул пыль, прижал к груди и тайно переслушивал каждый раз, когда казалось, будто пустота внутри засосет все его существо и он просто исчезнет. Тело начинает двигаться само по себе, медленно и тяжело, не только поднимая с пола Минхо, но и оставляя где-то глубоко в линолеуме его апатию и тот вселенский вес, под которым плечи, казалось, тащились по полу рядом с ногами. Минхо танцует, не открывая глаз, вслушивается в текст так, будто впервые его слышит, гонится за тем ощущением эйфории, которого так сильно не хватает каждой клеточке тела. На последних аккордах Ли осознает, что лицо мокрое не только от пота, открывает глаза, вытираясь полотенцем, выключает музыку и отправляется в раздевалку. Даже самому себе Минхо не признается, что на внутренней стороне век мелькали беличьи щеки. Когда он собирается выходить из студии, Юджи ловит его за руку и вкладывает в карман какую-то бумажку, попросив прочитать и подумать, когда он будет в хорошем настроении и, желательно, сыт. Минхо обнимает ее чуть крепче положенного, чмокает в макушку и обещает заглянуть в ближайшее время. Юджи ворчит, что больше ему не верит, но глаза выдают в ней радость от того, что он вернулся. На улице, к удивлению Ли, вышло солнце, из-за чего легкость в мышцах и на душе утраивается, заставляя повернуть в противоположную от дома сторону и зашагать аккурат к их кофейне. Минхо никогда нельзя было назвать трудоголиком, но помимо «места работы», кофейня была еще и неплохим заведением, в котором вполне можно расслабиться и почитать книгу, давно валяющуюся в сумке, так что выбор не кажется таким уж неочевидным. Отдельным грешным удовольствием для Минхо всегда была возможность неторопливо выкурить сигарету прямо у главного входа вместо привычного быстрого перекура у задней двери. Такие вот моменты для него всегда были каким-то особым ритуалом, на который вместо привычных пяти уходило порой по пятнадцать минут. А когда на улице ласково подмигивает осеннее солнце, в душе что-то запоздало цветет, а в ногах ощущение такое, будто вот прямо сейчас можно взять и обойти весь мир, вальяжно достать сигарету и с абсолютно осознанным блаженством медленно ее выкурить кажется самым логичным и правильным действием. Минхо слышит запах корицы и меда за секунду до того, как замечает резко останавливающегося рядом с ним Хана. Парень улыбается, кропотливо снимая наушники, и подвисает, провожая почти кровожадным взглядом сигарету Минхо, совершающую привычный рейс к губам и обратно. – Привет, – отмирая говорит Джисон, и Ли может поклясться наследием своей бабушки, что его беличьи щеки слегка розовеют. – Ты чего тут? – Выходной, – Минхо нарочно выдыхает это слово вместе с дымом, который смягчает его голос до консистенции ваты и очевидно отключает пару-тройку нервных окончаний в мозгу Хана. – Нормальные люди не приходят на работу в выходной, хен, – недоверчиво хмыкает Джисон, неосознанно копируя позу Минхо, прислонившегося к стене. – А я сегодня в качестве гостя, – Ли не замечает, что подмигивает, вызывая на лице парня улыбку во все тридцать два. – Хочу в кой-то веке просто посидеть в кофейне и позалипать в окошко. – День для этого самый подходящий, – хмыкает Джисон. – Чанбина не видел? – Неа, а тебе он зачем? – Мутим кое-что, как-нибудь потом расскажу, – загадочно заявляет парень, почесывая нос, на котором, откуда-то обнаруживается что-то белое. – У тебя на носу что-то белое, – говорит Минхо, игнорируя тахикардию от этого небрежно-важного «как-нибудь потом». – Ты красиво куришь, – отвечает Хан, утирая нос и со скоростью смущенной квокки исчезая в кофейне. В зале Минхо, помимо все еще красного Джисона, недовольного Чанбина и заработавшегося Хвана, находит Нами, внимательно наблюдающую, как совершенно спокойный Чонин варит для нее воронку. Рядом накаченной нервной юлой крутится нервничающий Чан, переживающий за успехи макнэ сильнее самого макнэ. – Они сбросили на тебя всю работу? – сочувственно интересуется Минхо, подходя к кассе. – Они сбросили на меня всю работу, – вздыхает Хенджин. – Тебе как обычно? – Да, айс-американо, большой, и пусть сварит Чан, а то он от переизбытка чувств сейчас либо взорвется, либо отрубится. Хенджин молча соглашается и благодарит щенячьим взглядом. Минхо подкрадывается к Нами, обнимая ее со спины – просто потому что он не в рабочей форме и ему можно – и заглядывая в воронку Чонина (которая, если честно, выглядит в разы лучше той, которую он впервые сварил менеджеру). – Минхо-оппа, напугал! – вздрагивает девушка, обнимая его в ответ. – Ты чего тут? Я думала Чан тебе мини-отпуск организовал. – Так я и отдыхаю, – хмыкает Минхо. – Пришел мерзко позлорадствовать над работающими. – Не удивлена совершенно, – хмыкает девушка, отпивая воронку под двумя выжидающими взглядами. – Чонин, поздравляю, ни один из троих твоих хенов не смог сварить мне настолько идеальную воронку раньше, чем через три месяца после прихода сюда. Где-то вдалеке громко возмущается Хенджин, пока Чан с похоронным лицом отправляется-таки делать напиток для Минхо. – Ты сегодня светишься, Хо, – тихо говорит Нами, поглаживая его плечо. – На тебя так выходные влияют? Если да, я чувствую себя рабовладелицей. Минхо мягко смеется, снова стискивая ее в объятьях, агрессивно игнорируя недовольное пыхтение Хана, доносящееся с другого конца зала. – Я был в студии. Опускается приятная удивленная тишина, и Минхо краем глаза замечает довольную улыбку Чана. – Хо, – Нами улыбается так ярко, что у Ли кошачьи лапки проходятся по ребрам. – Горжусь. Правда. Она бросает взгляд на Чана, и Минхо успевает заметить отголосок того тепла, которое искрит между этими двумя со дня знакомства. – Он тоже, – доверительно-тихо проговаривает Нами, подмигивая и продолжая разговор о воронке с Чонином. Минхо устраивается за столиком для одного в том углу, из которого просматривается вся кофейня, и даже честно достает книгу («Большие надежды» Диккенса, о которых все никак не затыкается Хван), но все равно полдня просто наблюдает за друзьями поверх корешка. Хенджин и Чан в качестве коллег для Минхо всегда были идеальным дуэтом, потому что эти двое непостижимым для его ума образом ловили особый рабочий дзен, благодаря которому им даже не нужно разговаривать – просто перебрасываться взглядами и жестами. Нами, закончив с Чонином и отпустив его домой с гордостью матери, осталась чуть дольше, усевшись за бар и постоянно случайно (хотя это, как раз, под огромным вопросом) отвлекая Чана от работы, подначивая его и выпрашивая сварить «тот самый» американо, благодаря которому в свое время вообще решила устроиться работать в их кофейню. Какой у этого американо рецепт не знал никто, кроме Чана, который при его упоминании всегда покрывался налетом красноты и отшучивался. В зале тем временем кипит настоящее сражение – между дуэтом Хана и Чанбина и вдохновением. Эти двое, сложившись в три погибели, корпят над ноутбуком с такими выражениями лиц, будто от результата зависят не только их жизни, но и судьба всего человечества. Временами эти музыкальные дарования сбрасывают на шею наушники и начинают горячо спорить по поводу того или иного хода, и тогда вовремя подоспевающий Чан либо зовет одного из них к бару, либо приносит им по стакану воды, либо делает что-то еще, что остужает их пыл и помогает прийти к компромиссу. Минхо все-таки отвлекается от происходящего вокруг, углубляясь в книгу, и минут через двадцать чувствует на себе взгляд из тех, которые поднимают волоски на шее и заставляют озираться по сторонам. Он опускает книгу, сталкиваясь с карими глазами напротив, и замирает. Хан смотрит не на него, – сквозь, – явно задумавшись над чем-то, щипает пальцами нижнюю губу и хмурит брови. Минхо, с каждой секундой смелея чуть больше, рассматривает его лицо, подолгу останавливаясь на каждой детали. Снова думается, что в нем ничего необычного: все черты и детали простые и типичные, не вызывающие ни интереса, ни трепета, но как только видишь все его лицо полностью, что-то в мозгу коротит и не позволяет оторвать взгляд. Минхо останавливается на его глазах и вздрагивает, потому что уже видел этот взгляд, десятки, сотни таких взглядов, смотрящих на него из зеркала в моменты, когда танец окончательно завоевывает тело и душу, и они перестают принадлежать ему. Хан смотрел так же – сквозь время, пространство и материю, общаясь внутри себя с чем-то космически большим, чем он сам. Минхо сглатывает, не в силах оторвать взгляд от чужих глаз, и Джисон моргает, отмирая и ошалело оглядываясь. Ли успевает спрятать взгляд до того, как Хан снова смотрит на него. Уши перестают гореть только через полчаса. Второй выходной встречает Минхо той самой втиснутой ему Юджи бумажкой, которая, на деле, оказывается флаером их студии. На приятном бежевом фоне силуэт танцующей девушки и скромная надпись, от которой у Ли желудок совершает кульбит до горла и уходит в пятки: «Вакансия преподавателя танцев. Хип-хоп, контемп, современная и уличная хореография. Рассматриваем вариант подработки при основной работе. Все подробности по телефону и в наших социальных сетях». И снизу приписка знакомым девичьим почерком: «Хотя бы подумай, оппа». Первый инстинкт, разумеется, разорвать флаер к чертовой матери. Второй: позвонить Юджи и лично высказать все, что он об этом думает. Третий: впасть в неконтролируемую истерику на почве синдрома самозванца. Минхо выбирает четвертый (покурить и хорошенько подумать) и обнаруживает совершенное отсутствие сигарет и на балконе, и в кармане пальто, и даже в вечно оберегаемой заначке. Сквозь зубы матеря Хенджина, выкурившего все его запасы на прошлой ночевке, и администраторов, которые лезут не в свое дело, Ли медленно и очень недовольно натягивает одежду и идет проверять, чего еще дома не хватает. Выясняется, что корма для Суни и Дуни осталось всего на пару дней, зубная паста дышит на ладан последнюю неделю, а в холодильнике уже совсем скоро начнут вешаться мыши. Еще более подавленный Минхо составляет список покупок, принимает успокаивающие тисканья котов и выползает на улицу, где, к его облегчению, хотя бы не льет, как из ведра. Пока руки пытаются выяснить, в какой из упаковок сельдерей свежее, мозг агрессивно обдумывает сложившуюся ситуацию. Само предложение подработать учителем танцев ведь совсем безобидное, тем более Юджи, сама знающая в этом толк, всегда видела, как усердно и профессионально Минхо работал над своим мастерством. Но, черт, вчера он танцевал впервые за два (!) года и умудрился дотанцеваться до истерики и слез. Какой из него учитель? Его корочка о высшем – ничто по сравнению с теми загонами и страхами, которые сжирают его душу и разум по крошечным кусочкам с момента, когда выстраданный-таки диплом оказался в его руках. Юджи ведь не со зла, и, скорее всего, даже не предполагает, что все два года Минхо не позволял себе даже думать о танцах как о чем-то, существующем в настоящем, а не в прошлом. Но отчего-то это наивное и искреннее предложение работать в обожаемой когда-то студии отдается в груди злой насмешкой и опусканием рук, и это, если честно, ужасно бесит. Выйдя из магазина под мерное успокаивающее похрустывание пакетов с кошачьим кормом, Минхо затягивается прямо на ходу, не в силах перестать вести внутренний полилог со всеми своими личностями на тему того, почему их хозяина так сильно выбило из колеи все происходящее. Он не особо смотрит, куда шагает, пока не осознает, что уже минут пять идет на запах выпечки, сочащийся из-под двери в небольшую светлую пекарню на углу улицы. Немного поразмыслив и решив, что порция чего-нибудь сладкого поможет немного упорядочить мысли и чувства, Минхо переходит дорогу и под легкий звон колокольчика проникает в это царство божественных ароматов. За прилавком пусто, и, дожидаясь, пока кто-то из работников соизволит выйти и обслужить его, Ли голодным взглядом облизывает шоколадный и черничный маффины, выглядящие так, будто их приготовили только что и только для него. Увлеченный прочтением состава десертов, он не замечает, как открывается дверь в кухню, и поднимает голову, только когда слышит удивленное: – Минхо? Перед ним весь в муке, раскрасневшийся от жара печи и упакованный в самый очаровательный фартучек стоит никто иной как сам Хан Джисон. – Джисон? Ответа оригинальнее не нашлось, и теперь они стоят, глазея друг на друга так, будто понятия не имеют, как работает сфера обслуживания и что нужно говорить. Где-то на подкорке сознания Минхо на свое законное место встают детальки конструктора, объясняя белый порошок на носу Хана и его вечный запах корицы, и становится даже смешно от того, каким оригинальным дуэтом они получаются. – Ты как меня тут нашел? – Джисон отходит от первого шока и расслабляется. – Следишь за мной? – Больно ты мне сдался, – фыркает Минхо, нервно сжимая ручки пакета. – Шел домой из магазина и решил зайти за вкусностями, а тут ты. – Ты живешь рядом? – Хан звучит искренне удивленным. – И ни разу не заходил сюда? – Я редко хожу пешком этой дорогой, – Ли пожимает плечами. – А в пекарни захожу еще реже, так что… Продай мне эти два маффина уже, я умираю как хочу их съесть! Джисон смеется, в защитном жесте вскидывая руки, и подходит к витрине, выуживая на свет божий выпечку. – Ты сам все здесь печешь? – Минхо правда интересно. – Практически, – кивает парень, вбивая покупку в кассу. – Но только в свои смены, в другое время пекут Сынмин и Сонхва. Ли кивает, расплачиваясь, и удивленно смотрит на чашку чая рядом со своей покупкой. – Акция, – поясняет Джисон. – Два десерта берешь, чашку чая получаешь. Это, конечно, не ваш, но тоже вполне неплохой. Чай оказывается очень даже хорошим, и Минхо отогревается о стенки кружки, о теплые еще маффины и совсем капельку об улыбку Хана, болтающего с каждой старушкой, покупающей у него хлеб, так, будто каждой из них он приходится родным внуком. Ли сидит за импровизированной барной стойкой, упирающейся прямо в прилавок, и почти мурлыча наблюдает за парнем, у которого отношения с музыкальным и пекарским призванием явно здоровее и крепче, чем у него с танцами. Не успевает Минхо снова погрузиться в вязкие утренние рассуждения, как Джисон оказывается рядом и тихонько интересуется, в чем дело. – Ты вчера таким не был, – он мотает головой, как пятилетка, которому сказали, что трава на самом деле синяя. – Что-то стряслось? – А каким был? – Минхо, почему-то, кажется, что ответ на этот вопрос все решит. – А? – Хан явно тушуется под внимательным кошачьим взглядом. – Живым таким, знаешь. Как человек, который вот прям только что прыгнул с парашютом или на Эверест взобрался и понял, что жить круто. Ли всматривается в его лицо, глубоко вдыхает и, сам от себя не ожидая, выкладывает всю подноготную от творческого кризиса после универа до треклятого флаера Юджи. – Я не знаю, что делать, – складывая лицо в ладони, бубнит Минхо. – Все ты знаешь, – безоговорочно заявляет Хан, пытаясь отряхнуть джинсы от сахарной пудры. – Если бы ты правда был уверен, что не сможешь, не достоин стать учителем танцев, ты бы просто выбросил флаер, позвонил Юджи и сказал нет. Но ты этого не сделал. Над дверью звенит колокольчик, и Джисон уносится обслуживать маму двух очень стеснительных девочек в желтых дождевиках, пока Минхо тупо пялится на его профиль, пытаясь разгадать, откуда в таком идиоте, как Хан Джисон, внезапно такие способности к психоанализу. Когда дверь пекарни закрывается за Минхо, у Хана в нагрудном кармане фартука поселяется салфетка с карикатурной белкой-психологом, лечащей большого угрюмого кота. Последний свой выходной Минхо начинает с раздумий о ситуации со студией, но благотворное влияние Джисона успокаивает его кроличье метание, и он просто спокойно размышляет, пока кормит кошек, стоит в душе, прибирается, готовит еду. Размышляет, пока курит, пока расчесывается, пока смотрит какую-то документалку о массовом убийстве на ютубе. Размышляет так много, долго и упорно, что в итоге одевается, хватает зонт и перебежками между сухими местами стремительно отправляется в кофейню к Чану. Льет на улице с самого раннего утра, и то, как закрывшаяся за спиной дверь кофейни отрезает влажный шум дождя, погружая в почти домашнее спокойствие, отдается чем-то мягким в районе ключиц. Чонин, нервно стоящий за кассой, сразу расцветает этой своей улыбкой, и Минхо может поклясться, что кроссовки начинают высыхать чуть быстрее. Рядом с макнэ вертится Хван, что-то пытаясь ему объяснить в устройстве кассового аппарата, пока Чан возится с напитками за баром. Спокойно, уютно и тихо – ровно так, как должно быть. – Хен, ты чего такой счастливый? – хихикает Минхо, подбираясь ближе к Чану. – Прям светишься уверенностью в себе, как капитан Америка. – Во-первых, перестань уже меня с ним сравнивать, – ворчит в ответ менеджер, не переставая при этом тихо улыбаться. – А во-вторых, день просто хороший. Минхо оглядывается на окна, по которым сплошным потоком стекает вода, на гостей кофейни, похожих на вымокших воробушков, на количество стаканчиков для еще не готовых напитков, на уставшего за три дня работы и явно очень агрессивно возмущающегося по этому поводу Хенджина, и выразительно приподнимает бровь. – Нами снова заходила? – из его голоса прям сочится издевка. – Я этого не говорил, – быстро отвечает Чан и сбегает к остальным, лишь бы не видеть смеющиеся в уголках глаз Минхо морщинки. Минхо устраивается за столиком у окна, попросив приготовить ему обычный американо, и выжидает момент, когда наплыв гостей чуть спадет и ему можно будет схватить Чана в лапы и выпытать у него дельный совет. Под стук капель и спокойный (в отличие от хозяина) плейлист Хенджина, крадущийся из динамиков, Ли впадает в подобие транса, краем сознания понимая, насколько на самом деле мало у него вышло поспать на фоне всех переживаний. Рассматривая руки Чана, мастерски справляющиеся уже с десятым напитком подряд, Минхо рассуждает с самим собой на тему хип-хоп или стрит-дэнс, пока особо резкий поток влажности не отвлекает его внимания на дверь. На коврике, моментально образуя под собой лужу, стоит мокрый до нитки Джисон, разумеется, без зонта, разумеется, только в худи и тонкой джинсовке, и неловко прижимает руки к груди. Минхо на автомате хмурится, сразу же понимая, что что-то не так, а Хан, осматриваясь и видя Ли на своем излюбленном месте, сразу же направляется к нему, даже не поздоровавшись с остальными. На его влажном лице сейчас видны только глаза, потерянные и взволнованные настолько, что Минхо напрягается, выпрямляясь и готовясь к чему-то сродни войны. – Ты чего? – Хан даже не успевает рта раскрыть. – Я, – начинает он, и Минхо видит, как его буквально трясет. – Я шел сюда а он там сидел и я ну я решил что возможно он чей-то но потом у него лапка и глаза и я подумал что мне кажется но потом он запищал и я я просто не смог его оставить но я не знаю куда и как потому что ну блин я не а ему кажется больно и я- – Джисон! – Ли уже на ногах и тихонько встряхивает парня, молча заставляя посмотреть в глаза. – Дыши, ладно? Давай по порядку. Джисон замирает в его руках и откуда-то из района его груди до Минхо доносится жалобный писк. Хан аккуратно передвигает руками, оттягивая ворот худи, и у Ли замирает сердце. – Он сидел под дождем, – уже спокойнее говорит Джисон. – Прямо под дождем, прикинь? Я думал, что он просто шел в укрытие и остановился, но у него что-то с лапкой, он не может. – Так, – перебивает Минхо бегло осмотрев котенка. – Идем. И утаскивает Хана за плечо, крикнув Чану, что они скоро будут. До ветеринара они добираются на такси минут через десять, потому что клиника находится недалеко от кофейни, а водитель попадается понимающий. Всю дорогу Минхо говорит по телефону с Минки, описывая ситуацию и уточняя детали у трясущегося (читай – почти вибрирующего) Джисона. Он придерживает котенка обеими руками, временами полушепотом прося его потерпеть еще немного и обещая, что он уже в безопасности и ему не стоит больше переживать никогда-никогда, а у Минхо сердце бьется громче, чем собственные мысли, и левая рука то и дело приземляется на бедро Хана, успокаивая дрожь. Минки встречает их сразу же у стойки администрации. – Мы не сильно мешаемся? – интересуется Минхо, крепко пожимая ему руку. – Нет, у меня как раз окно между назначенными, – Минки улыбается Джисону, и парень заметно расслабляется, успокоенный его железно надежной энергетикой. – Показывайте вашего попаданца. Пока Хан заново пересказывает все то, что говорил Минхо, Минки внимательно его слушает, аккуратно поглаживая котенка, все еще жмущегося к Джисону, между ушками. Минхо окончательно успокаивается, только когда Минки запускает их в свою ветеринарную обитель и забирает малыша на осмотр. Он разрешает им остаться, потому что Ли в свое время настоял на присутствии при всех осмотрах всех приносимых им животных, а Минки просто не смог ему отказать. – Могу вас обрадовать, лапка не сломана, просто поранена, скорее всего, стеклом, – улыбается ветеринар, слыша два синхронных облегченных выдоха. – Глазки мы ему почистим, шерстку тоже, на лапу наложим повязку со всем необходимым, а в остальном он в полном порядке, просто очень замерз, голоден и напуган. – В этом мы с ним похожи, – шутит Хан, и напряжение окончательно тает. Минки выгоняет их в приемную, чтобы провести все процедуры без осуждающего взгляда Минхо, и просит подумать, что делать с малышом дальше. – Я не смогу забрать его, – в голосе Джисона искренней печали столько, что Минхо аж отшатывается. – На съемной квартире нельзя держать животных, хозяйка сказала мне это восемь раз, а потом еще и в ватсапе написала. – Боже, – смеется Ли. – Какая настойчивая. – Ага, – Хан улыбается, но так грустно и разбито, что Минхо в который раз хочется и его тоже отдать в заботливые руки Минки. – У нее прошлые жильцы привели в дом пса, который разорвал обивку двери и всей мебели, до которой смог добраться. – Уууу, – морщится Минхо. – Кошмар. – Вот, она поэтому и запрещает, – Джисон утыкается моськой в ладони и драматично стонет. – Я не хочу отдавать его в приют, он мне слишком полюбился! – Приюты для кошек отличаются от детдомов, там все не так страшно, – Минхо садится рядом, сам с собой борясь в желании погладить его по плечу. – Но он уже подумал, что теперь будет жить в тепле и ласке у меня дома, – он буквально хнычет, как ребенок, и Ли ненавидит себя за то, что это не раздражает. – Он уже о тебе забыл, не волнуйся, – хмыкает Минхо под возмущенный вздох справа. – Не ругайся, но это правда. Прежде чем Джисон успевает закатить полномасштабную истерику, выходит Минки, нежно прижимая к груди спокойного котенка. – Я ему еще пару прививок поставил, – он даже кажется смущенным. – Он будет в порядке. Хен, ты знаешь, как менять такие повязки, поможешь Джисону? – Я не смогу… – Его заберу я, – перебивает Минхо. – Уверен? – ухмыляется Минки под очень громкое молчание Хана. – Да, я уже к нему проникся, – пожимает плечами Ли. – Как назовешь? – ветеринар передает малыша ему в руки. – Зная тебя… – Дори, – без раздумий отвечает Минхо, неотрывно глядя на малыша и поглаживая его ушки. – Еще бы, – хмыкает ветеринар. Они душевно прощаются, Джисон благодарит Минки где-то минут десять, и Дори начинает недовольно мявкать в руках Минхо. Пока Хан фонтанирует любовью, уважением, благодарностью и прочими чувствами, Ли незаметно расплачивается за все процедуры, миску, пару новых игрушек, и утаскивает его на улицу за капюшон худи. – Моя квартира в семи минутах ходьбы, – заявляет Минхо, отдавая Джисону зонт. – Отнесем мелкого и вернемся в кофейню? – Да, давай, – голос Хана звучит спокойно, но уши предательски вспыхивают теплым красным. Они добираются за пять минут, перепрыгивая лужи и каждые три секунды проверяя состояние Дори. Хан что-то трещит про то, как сильно ненавидит выходить на улицу в дождь, Минхо меланхолично соглашается, прислушиваясь к сердцебиению котенка, чтобы сосредоточиться на реальности. Он что, правда позвал его к себе? Вот так запросто? Чисто заскочить на огонек? Где-то очень возмущается Чан, сумевший попасть к нему в обитель только через год – год! – после знакомства и усиленных попыток подружиться. Хана он знает четыре месяца, и зовет его к себе как бы между прочим, даже не озвучивая те три тысячи правил, которые приходится выслушивать каждому гостю. Какого черта, Минхо? Квартира встречает сухим теплом и двумя пушистыми комками, путающимися в ногах и с подозрением поглядывающими на чужака. – Еще двое, – убито пищит Джисон. – Ты не говорил. – Ты не спрашивал, – Минхо говорит это, даже не думая о той ситуации с именем, и смеется, увидев вмиг покрасневшее лицо Хана. Он аккуратно ставит Дори перед его новыми братьями и сам опускается на пол. – Суни, Дуни, это Дори, – он почесывает каждого по очереди, позволяя им приблизиться и познакомиться. – Не обижать его, только любить и защищать. Ясно вам? Ну конечно ясно, вы же умнички, да? Правда, Суни? Что-то заставляет его поднять голову, чтобы уткнуться в самое сложное выражение лица из тех, на которые способен Хан Джисон. Они смотрят друг на друга с минуту (Минхо не перестает поглаживать котов, Джисон не шевелится, и, кажется, даже не дышит), пока Ли не отмирает и не говорит: – А, это Джисон, кстати. Он похож на белку, но это обман зрения, так что захотите его поцарапать, сильно не вредите. – Ну спасибо. Какая честь, – возмущенно ворчит Джисон, тоже отмирая и прокашливаясь. Следующие десять минут Минхо пристраивает новую миску, кормит котов, показывает им новые игрушки и краем глаза наблюдает за Ханом, который, как назло, умудряется не нарушить ни единого правила нахождения в квартире (не то чтобы Ли сильно пытался уличить его в этом, но будем честны – пытался). Когда Минхо окончательно убеждается в том, что с Дори все будет хорошо, даже если он уйдет из дома, он обнаруживает, что Джисон уже несколько минут рассматривает рамки с фотографиями, стоящие на рабочем столе (и, черт возьми, не трогает ни одну руками, будто знает, что нельзя). Ли подкрадывается к нему из-за спины и тихо откашливается, давая о себе знать. – Не думал, что у тебя так, – почти шепотом заявляет Джисон. – Думал, что у меня логово серийного убийцы? – хмыкает Минхо, рассматривая фотографию, на которой Чан и Хенджин, мокрые и в песке, перебрасываются волейбольным мячом. – Не обижайся, но типа того, – он чешет затылок, слегка краснея. – У тебя, как дома. Минхо косит взгляд на его задумчивое лицо и не понимает, хочет ли он выгнать его взашей и никогда больше не пускать или попросить никогда больше не уходить. – Она важная, да? – вдруг спрашивает Хан, указывая на фотку, где Чанбин и Нами в дурацких праздничных колпаках и с бутылкой виски корчат рожи. – Не представляешь, насколько, – Минхо прямо слышит тепло в своем же голосе. – Здесь нет фотографий неважных людей. Правило моего дома. Хан кивает, и Ли физически ощущает его упрямое желание оказаться за стеклом одной из этих рамок. – Я впервые в жизни согласен с Хенджином в желании обидеться на тебя, – недовольно ворчит Чан тем же вечером, пока где-то под боком Джисон во всех красках расписывает их приключения с Дори сердобольному Ликсу (у которого в глазах слезы появляются сразу же, стоит услышать «котенок» и «ливень» в одном предложении). – Я год не мог зайти к тебе даже на чашку чая, а коты твои вообще делают вид, что меня не существует. – А меня хотят убить, – поддакивает Хван, вальяжно опираясь о стойку бара с лицом каменщика, работающего три дня без зарплаты. – Вы так говорите, как будто я его позвал просто почиллить, – Минхо профессионально закатывает глаза, так, как умеет только он. – Это из-за Дори, а Хан такое, бесплатное приложение к нему. Они смеются на недовольное хенджиновское «скорее вирусная реклама», привлекая внимание Ликса и Джисона, и им приходится оправдываться и свято клясться, что шутка была не о них. Звучат они вполне убедительно, что, впрочем, не мешает Хвану подползти ближе к Феликсу и сцепиться с ним мизинцами, что-то нашептывая на ухо. Парень расслабляется, слегка сжимая чужой палец, а его веснушки на слегка розоватой подложке становится видно чуть четче. Минхо так и не рассказывает Чану о предложении Юджи.

***

Вернуться на работу после аж трех выходных подряд ощущается как долгожданная тренировка обленившимся мышцам. По-сентябрьски теплое солнце расслабляет и успокаивает, снова пришедший вовремя Чан и явно выспавшийся и оттого светящийся Чонин заставляют улыбаться и смеяться с глупых шуток, а дышится так легко, как не дышалось уже очень давно. Ближе к обеду в кофейню забредает Чанбин, похожий на агрессивно недовольную грозовую тучу, долго смотрит на меню, что-то бубнит под нос и сваливает за стойку снова что-то шаманить с ноутом. Минхо по-кошачьи щурится, переглядывается с Чаном, получая молчаливое согласие, и отправляется делать большую порцию горячего шоколада. Конечно же, с зефирками и нарисованным на стаканчике двэкки. Чанбин недовольно стягивает наушники и поднимает тяжелую голову от монитора только через пять минут агрессивно внимательного взгляда от Минхо. – Че тебе? – Ваш напиток готов, – слащаво щебечет Ли, отдавая горячий шоколад и ехидно посмеиваясь над покрасневшими скулами Со. – Твою мать, Хо, – ворчит он, быстро забирая стаканчик и с явным наслаждением вдыхая аромат. – Всегда пожалуйста, «я пью только крепкий черный как гардероб Чана кофе»-щи, – он даже кланяется, из-за чего Бан, все время успешно сдерживавший смех, сыпется где-то за спиной, заставляя Чанбина завернуться в капюшон аж по подбородок и еще сильнее раскраснеться. – Приятного, Бинни. – Мгм, – доносится изнутри капюшона, и, кажется, хихикает уже даже Чонин. Через пару часов Ли, откровенно так подзаебавшийся, выискивает пару минут на покурить и через «не хочу, хен, дай посидеть спокойно» утаскивает Бина с собой к черному ходу, чтобы стрельнуть дорогущий чапман, который в их компании себе позволяет курить только богатенький Со (а еще потому что Минхо до теплоты в ребрах любит перекуры наедине с Чанбином, но тому об этом знать не обязательно). – Как шоколад? – как бы между прочим интересуется Минхо, затягиваясь и смакуя цветочный привкус на языке. – Как всегда шик, – спокойно отвечает Со и улыбается, из-за чего Ли мысленно дает пять Чану. – Спасибо. Правда. – Брось, – недовольно кривит лицо. – Друзья ж для того и нужны, да? Чанбин пожимает плечами, и у Минхо чешутся руки его обнять. – Расскажешь? – тихонечко просит Ли. – Потом как-нибудь, – нехотя отвечает Бин, устало облокотившись на стену. – Это просто осень. Ну, ты знаешь. Минхо правда знает, поэтому просто молча излучает энергию понимания и поддержки. – Пиздюк уже собрался с силами? – внезапно интересуется Чанбин, и по теплу в его голосе сразу становится понятно, что речь идет о Джисоне. По спине Минхо пробегает табун мурашек и пара капель ледяного пота. – А? – максимум, на что его хватает. – Значит, еще нет, – Со смеется, и Ли становится чуть легче дышать. – У него день рождения на следующей неделе, он уже месяц пытается тебя позвать, но ссыт. Минхо выдыхает, ощущая, как трясутся ослабевшие колени. – Боже, на мне же нет таблички «Осторожно, злая собака», какого хрена? – он нервно смеется, не замечая, как по-хановски чешет затылок. – Если снять табличку, собака останется, хен, – смеется Чанбин, выкидывая окурок и придерживая дверь для Минхо, который, прежде чем зайти, все-таки виснет на друге с удушающим объятием. Тем же вечером Ли как бы между прочим узнает у Со, что именно Хан хочет получить в подарок, и Бин обещает не рассказывать об этом разговоре «пиздюку», хотя Минхо его не просит. Через несколько дней у Минхо снова выходной, и он, сам того не осознавая, снова появляется на пороге пекарни, где работает Хан. Колокольчик над дверью звенит как-то уютно-приветливо, и Ли улыбается, осматриваясь и сталкиваясь взглядом с добрыми глазами незнакомого кассира. – Добрый день! – голос у него такой спокойный и глубокий, будто сделан из цветочного меда. – Здравствуйте! – Минхо думает о том, что вообще-то рассчитывал увидеть Хана, но даже не расстроен. – Я, если честно, понятия не имею, зачем зашел, – неловко проговаривает Ли, понимая, что не может отвести взгляд от собеседника и чувствует, как слегка краснеют щеки. – Не особо люблю выпечку, но ваши маффины, видимо, в прошлый раз украли мое сердце. – Которые именно? – парень тихо смеется, и Минхо на секунду забывает, как дышать. – У нас, вообще, вся выпечка заговорена на любовь до гроба. – Особенно мои маффины, – раздается откуда-то из-за спины кассира, и из проема кухни появляется почти полностью измазанный в муке Джисон. – Сонхва-хен, ты чего тут зубы моим друзьям заговариваешь? – Я, вообще-то, просто констатирую факты, – Сонхва снова смеется, и Минхо теряется, как школьник. – Так что, маффины? – Ага, – он агрессивно кивает, краем глаза фиксируя сведенные к переносице брови Хана и решая проигнорировать эту информацию. – И чай, пожалуйста. – Хотите сделаю фирменный, на специальных травах? – предлагает Сонхва, вбивая заказ в кассу. – Вы меня окончательно заколдовать решили? – ухмыляется Ли. – Чай на самом деле успокаивающий, – Сонхва зеркалит его ухмылку, слегка облокачиваясь на стойку. – Но, если в нем будет частичка моей магии, не обижайтесь. – Ни в коем случае, что вы. – Договорились. Весь диалог Джисон трется возле Сонхва, раскладывая свежую выпечку на прилавке. Минхо оказывается слишком очарован кассиром, чтобы заботиться о чем-то, кроме его красоты и голоса, и отмирает, только усевшись на свое прежнее место за стойкой. – Ты не говорил, что с тобой работает принц, – шутливо поддевает он Хана, когда тот приближается к витрине около и, пыхтя, начинает раскладывать свежие пирожки. – Ты не спрашивал, – огрызается Джисон, и Минхо молча смиряется с тем, что эта начатая им же игра затянется надолго. Сонхва отдает ему самый вкусный во вселенной чай вместе с горячими маффинами, и Ли минут десять витает где-то высоко с мыслями из разряда «лучший выходной», «он точно волшебник» и «надо бы напоить этим чаем Чана». Хан исчезает в кухне на добрых полчаса, пока Сонхва хозяйничает за кассой (бабушки, кстати, любят его не меньше, чем Джисона), а потом вдруг очень решительно выходит обратно и подходит к Минхо с лицом «я буду драться, если понадобится». – Хен, – резко начинает он. – Дело есть к тебе. Минхо поднимает правую бровь, подпирая голову рукой. – Ну, допустим, слушаю, – он не хочет улыбаться, правда, но оно выходит само собой. Минхо скидывает это на присутствие Сонхва. – У меня день рождения в следующую субботу, – он выпаливает это со скоростью пулемета и выдыхает, как после стометровки. – Вот. – С наступающим? – тянет Минхо чисто из вредности. – Тц, – Хан правда цокает на него, закатывая глаза, и у Ли что-то скребется в ребра. – Пригласить тебя пытаюсь, а ты выебываешься. – Так ты приглашай, а не пытайся. – Придешь? – Посмотрим. – Чан сказал, что у тебя выходной в этот день. – Говорю же, посмотрим. – Хорошо. – Хорошо. Минхо сбегает из пекарни с ощущением недосказанности и не вспоминает о встрече с Сонхва до самого вечера. На следующий день Минхо работает в непривычном формате: Чонин впервые выходит на полную смену без наставника, но под неусыпным контролем Нами, которая тусуется с ними за баром с открытия и в самые нагруженные часы даже сама встает за тачку. Хотя, «без наставника» сказано громко, потому что Чан, слишком переживающий за успехи макнэ, появляется на пороге уже в восемь утра и прирастает к барной стойке. – Хен, сходи хоть поешь, – просит его Чонин ближе к обеду. – Сидишь тут истуканом, гостей нам распугиваешь. – Макнэ дело говорит, – поддерживает Минхо, отдавая очередной арахисовый латте. – Ты будто не в кофейню, а госы сдавать пришел. – Я просто хочу убедиться, что все окей, – он строит такую моську, от которой даже у холодного Ли щемит в груди, и они дружно вздыхают, сдаваясь в попытках образумить менеджера. Вопрос с чановским обедом, однако, решается довольно просто: Хан притаскивается на соседний стул с целым пакетом всякой всячины из своей пекарни. – Это все списанка, представляете? – пыхтит он, явно недовольный тем, что произведения его пекарского искусства остаются без должного внимания. – Надо съесть, иначе мое хрупкое сердечко не выдержит выбрасывания ее на помойку. (Спустя какое-то время Минхо выяснит, что Нами попросила Джисона захватить что-то с работы, чтобы Чан не погиб героической голодной смертью, следя за успехами Чонина. Была ли это на самом деле списанка? Мы никогда не узнаем). Когда еще через час за стойкой буквально материализуется Чанбин, этот угол кофейни становится похож на непрогрузившуюся текстуру в видеоигре: сплошное черное пятно посреди залитой светом комнаты. – У меня от вас в глазах рябит, – кидает в их сторону Чонин. – У вас вообще есть н е черная одежда? – Конечно, – возмущенно вскидывается Хан, пока оба его хена, переглядываясь, отрицательно мотают головами. – Аккуратнее, Чонин, – заговорщицким тоном предупреждает Нами. – Если долго смотреть в бездну, бездна посмотрит в ответ. Макнэ смеется под саркастичное «ха-ха, очень смешно, почему ты еще не пишешь стендапы, нуна?» от Чана и Чанбина и недовольное «какая я вам нуна, придурки?» от Нами, пока Минхо тихонько наблюдает за ними со стороны и с упрямством мертвеца пытается заглушить ощущение дома на кончиках пальцев. Девушка под шумок варит что-то отдаленно напоминающее классический айс-американо, и Ли не успевает проследить за рецептурой, отвлекаясь на вопросы Джисона о Дори. – Ты отлично справился, – почти шепчет девушка, отдавая напиток Чану, пока под боком Чанбин расписывает плюсы спортзала напуганному до чертиков его фанатизмом (и горящими глазами Чонина) Хану. – Я и не сомневалась. – Врешь, – тепло шелестит в ответ менеджер, отпивая и жмурясь от удовольствия. – Вру, – улыбается Нами, упираясь руками в стойку прямо напротив Чана и слегка наклоняя голову влево. – Рада, что в этот раз ошиблась. Она отходит помочь Чонину разобраться с застрявшей в раковине облепихой, и Минхо улыбается, видя, каким домашним и спокойным в ее присутствии становится Бан. Но додумать эту приятную мысль ему мешает внезапно ворвавшийся в кофейню Хенджин. – Прекрасно, вы здесь, – кидает он Чану и Хану, после чего резко останавливается, осматривает всю шайку-лейку и с нервным смешком добавляет: – Вы все. – Джинни, ты чего такой нервный? – обеспокоенно хмурится Чан. – В Сефоре снова нет твоей любимой палетки? – Утюжком обжегся? – поддерживает его Чанбин. – Не может выбрать, что надеть на свидание, – подкидывает из своего угла Минхо, и все дружно рассыпаются в смехе, пока Хенджин недовольно дуется и складывает руки на груди. – Феликс не хочет праздновать день рождения. Имя парня действует на всех, как хлопушка, и виснет удивленная тишина. Хан прокашливается и подает голос: – У Ликса проблемы с этим днем, – он грустно улыбается. – Его бывший изменил ему на его же кровати на тусе два года назад. У Минхо рефлекторно сжимаются кулаки и сужаются глаза, потому что, чтобы так поступить с кем-то вроде Ликса, нужно быть чудовищем, а не человеком. У него перед глазами калейдоскопом проносятся все их разговоры, и Ли чувствует, как на него накатывает цунами уважения и восхищения к стойкости и силе, какими обладает светлый и почти беспомощный на первый взгляд Феликс. Краем глаза он замечает напрягшуюся челюсть Чанбина и по-звериному черные глаза Чана, руку которого тут же аккуратно накрывает своей подсуетившаяся Нами. Хенджин выглядит как косуля в свете автомобильных фар: замерший, осознающий пиздецовость ситуации и собственное удушающее бессилие. Его лицо раскрашивается сразу несколькими оттенками, сначала белея, затем краснея и зеленея, и Минхо кажется, что, если Хван не начнет дышать в ближайшую секунду, их компания будет состоять из шестерых недовольных людей и одного очень драматичного трупа. Его хоречьи глаза намертво сцепляются с чанбиновскими, и между ними начитается безмолвный, болезненный в своей напряженности диалог, диалог из разряда тех, которые случаются только между двумя душами, достаточно сильно навредившими друг другу. Минхо видит в глазах Хвана раскаяние – чуть ли не впервые за два года дружбы, – но мурашки по спине посылает взгляд Бина, в котором одинокой свечкой теплится прощение, настолько чистое и глубокое, что Ли внезапно хочется обнять маму. – Уебок, – Бин физически не может расцепить челюсти, от чего слово протискивается между зубами и оставляет осадок кровожадности на плечах всех собравшихся. – Скажи мне имя, и его тело не найдут даже с собаками. – Во-первых, воооу, большой парень, не кипятись, – Джисон искренне напуган, судя по защитному поднятию рук и дрожащей вымученной улыбке. – Во-вторых, я вам этого не говорил, потому что это дело прошлого и Феликс справился со всем, что из этого вышло. Вас это никак не касается. Он смотрит в глаза Хенджину, и Минхо физически чувствует стальное предупреждение в этом сухом взгляде. Хан не даст его в обиду. Больше никогда. – Поэтому щас дружно выдыхаем, – продолжает он как ни в чем не бывало. – Все вместе восхищаемся тем, насколько сильный у меня лучший друг, и решаем проблему Хенджина. Выясняется, что день рождения у Ликса сразу на следующий день после хановского (на который, как выяснилось, приглашены все присутствующие), и Чонин вкидывает идею сделать ему сюрприз, раз все они все равно будут на квартире Джисона и уже будут в процессе празднования. – Главное, чтобы он не словил триггер, – вставляет Нами, всегда отвечавшая в их компании за психическую стабильность остальных. – Не хочется, чтобы день рождения у человека начинался с истерики или панички, знаете ли. Все соглашаются, и Чанбин предлагает план, согласно которому этого, скорее всего, удастся избежать. Хан и все еще мелко трясущийся Хенджин, будучи главными экспертами в феликсологии, сходятся на том, что это лучший из существующих вариантов, и они всей семейкой-скамейкой чуть ли не заключают письменное соглашение и не чертят план прямо на барной стойке. Перед уходом из кофейни Джисон подкрадывается к кассе, у которой торчит Минхо. – Ты подумал? – он чешет нос, отчего выглядит, как ребенок, выпрашивающий у родителя игрушку. – С таким планом для Феликса, мне придется прийти, – хмыкает в ответ Ли, игнорируя опустившиеся вниз уголки хановских губ. – Тогда до субботы, – прокашливаясь, кидает Джисон и ретируется с космической скоростью. Минхо смотрит на то место, где были его руки, пока телефон в заднем кармане брюк не вибрирует уведомлением о доставке посылки.

***

Всю субботу он прокрастинирует не в состоянии заставить себя делать хоть что-то, кроме просмотра видео на ютубе и бесконечных бесед с котами. Каждый раз, идя на кухню, он натыкается на два бумажных пакета, смирно ожидающих своей участи в прихожей, и хмурится, потому что, если говорить начистоту, ненавидит мероприятия по типу дней рождений из-за тревожности, готовой сожрать его с головой от одной только мысли о них. Суни и Дуни понимающе мурлычат, вертясь под ногами, пока он заваривает себе чай, и только Дори, вальяжно развалившийся на тумбе аккурат возле несчастных пакетов, поглядывает на хозяина с оттенком осуждения на кончиках усов. Хенджин пишет ему, что Хан собирает всех к восьми вечера и что Чан с Чонином подтянутся только к 10 из-за смены, и Минхо решает не приезжать раньше менеджера и макнэ из солидарности (и совсем не потому, что рядом с Баном ему менее тревожно, нет, вы не подумайте). В семь вечера, выйдя из душа, где он варился в кипятке минут сорок, Ли открывает нараспашку шкаф с одеждой и впадает в ступор, потому что впервые – действительно впервые! – в жизни понятия не имеет, что надеть. Спустя два часа внутренней борьбы и оценивающих комментариев модных критиков в лице трех пушистых задниц он все же решает не перебарщивать и останавливается на узких черных джинсах и черной же рубашке, рукава которой он закатывает, а верхним пуговицам позволяет остаться не застегнутыми. На шее появляется серебряная цепочка, подаренная Чаном на позапрошлый день рождения, на правом запястье помимо сплетенного Хенджином браслета, который он не снимает даже на ночь, появляется еще и браслет, который они с Чанбином покупали вместе, когда ездили прогуляться в Пусан, а левое ухо украшается длинной серебряной цепочкой, деньги за покупку которой были отправлены в фонд помощи бездомным животным. Обвешанный этими реликвиями, как оберегами, Минхо чувствует себя защищенным от всех бед мира, криво улыбается зеркалу, накидывает пальто и кроссовки, хватает пакеты и выходит из квартиры. У подъезда Хана он оказывается в 21:57, проклиная свою дотошную пунктуальность и поднимая взгляд в район девятого этажа, зачем-то пытаясь отыскать окно квартиры, в которой никогда не был. Отчего-то третье слева притягивает взгляд сильнее прочих, и Минхо трясет головой, отгоняя эту мысль, прежде чем нажать на кнопку вызова на домофоне. Квартира Джисона встречает его запахом шоколадного брауни, теплым смехом Хенджина и настороженными глазами незнакомца, открывшего ему дверь. – Еще одно новое лицо, – ворчит он, слегка хмурясь. – Где он вас всех подобрал, на распродаже? Минхо замирает, окидывая парня беглым взглядом и делая вывод, что он не сильно старше их Чонина, но явно менее дружелюбен и более подозрителен. А еще он красивый – видимо, Джисон все-таки выбирает друзей именно по этому критерию, – и похож на песика, отчего на лице Ли неконтролируемо расцветает улыбка. – Сынмин, боже, перестань косплеить фейсера в клубе, – из предположительно кухни вываливается смеющийся Джисон, похлопывая друга по плечу. – Это Минхо, я тебе о нем рассказывал. Что-то в лице парня, которого Джисон назвал Сынмином, меняется, почти незаметно, и Ли чувствует, как начинают гореть кончики ушей. – А, ну раз Минхо, тогда окей, – намекающим тоном говорит парень, протягивая руку для рукопожатия. – Ким Сынмин. – Ли Минхо. – Очень приятно, мифический лучший бариста на планете, – Сынмин подмигивает ему, прежде чем поспешно сбежать от пиздюлей смущенного Хана. – Взаимно! – смеясь кричит ему вдогонку Минхо. Джисон, почти успешно контролирующий покраснение беличьих щек, окидывает его взглядом, от которого по коже проходится волна ненавязчивого тепла. – Выглядишь шикарно, – неловко проговаривает он. – Я рад, что ты пришел. – С днем рождения, – Минхо улыбается, протягивая ему один из пакетов. – Не хочу дарить при всех, так что вот. Хан тупо смотрит на его руку где-то с минуту, пока Ли не впихивает ему пакет насильно, начиная как ни в чем не бывало снимать верхнюю одежду и обувь. Судя по звукам, именинник заглядывает в пакет, пытается вернуть себе дыхание, издает звук, похожий на писк мыши и кашель деда одновременно, и с трудом проговаривает: – Хен… Минхо оборачивается, повесив-таки упрямое пальто на вешалку, и довольно приподнимает бровь. – Это же очень дорого, – Хан почти шепчет, не в силах даже прикоснуться к коробке, в которой его дожидаются те самые наушники, о которых он мечтает чуть ли не со школьного выпускного. – Зачем… – Во-первых, тебя что, не учили не смотреть в зубы дареным коням? – хмыкает Минхо, складывая руки на груди. – А во-вторых, Чанбин очень подробно описал твою одержимость ими, так что я решил, что такой подарок подойдет в самый раз. И пока Джисон смотрит на него глазами, в которых слишком многое читается слишком просто, Ли улыбается и идет на запах брауни, ведущий к светящемуся тихим счастьем Феликсу и очень мягкому во всех смыслах Хенджину. С прибытием оставшихся приглашенных выясняется, что Чонин и Сынмин оба учатся на вокальном, но последний на курс старше, что Ликс готовит самый вкусный брауни на планете, что квартира Джисона при всей ее крошечности спокойно вмещает девятерых очень веселых и не совсем адекватных людей и что Чанбину слегка тяжело связно думать в одной комнате с Сынмином. – Предлагаю начать дарить подарки! – перекрикивает разговоры Феликс, пока остальные сидят кто на чем в комнате Джисона и наблюдают, как Нами с ледяным профессионализмом намешивает коктейли на импровизированной барной стойке (которая на деле является прикрытым синтезатором, за порчу которого Хан клятвенно обещает оторвать всем причастным по мизинцу и сделать из них ожерелье). Все поддерживают идею Ликса, и в течение следующих двадцати минут выясняется, что Хенджин нарисовал Хану его портрет, Нами откопала где-то коллекционную фигурку Танджиро Камадо, Чонин, будучи главным модником их компании, заказал из Америки какую-то мега-крутую модель мега-крутых кроссовок, Ликс притаранил целый альбом с кучей памятных для них с Джисоном и Сынмином фоток, сам Сынмин торжественно вручил коллекционное издание манги по Берсерку, а Чан и Чанбин, переплюнув вообще всех, устроили целую церемонию в честь купленного ими сертификата на запись трека в одной из самых уважаемых свободных студий. – Как только мы услышали «Alien», вопрос с подарком был решен, – заявляет Чан, пока Хан обнимает его, уткнувшись в плечо и изо всех сил стараясь не всхлипывать слишком очевидно. – Этот трек должен быть записан профессионально, иначе человечество потеряет целое произведение искусства. – Мы поможем, если понадобится, – поддерживает его Чанбин, весь мягкий и теплый от вида их обнимашек. – Такое дарование, как наш Джисон-и, нужно беречь. Все дружно соглашаются (громче всех это делает Сынмин, все ближе и ближе подбирающийся к тому месту, на котором развалился Бин), и Джисон с мокрыми глазами долго-долго благодарит всех и каждого по отдельности и клянется, что никогда еще не был так счастлив и восхищен своими друзьями. Минхо бегло осматривается, останавливаясь на лицах присутствующих, каждый из которых в порыве какой-то сверхъестественной солидарности бросает беглый взгляд на коробку с наушниками и слегка улыбается. Ли думается, что он дома. В какой-то момент вечера Минхо ловит себя на мысли, что с правого бока к нему тепло привалился Чанбин, пальцы которого уже час как не выпутываются из волос довольного, как слон, Сынмина, а левого плеча каждые несколько минут касаются широкие ладони Хана. В голове туман, в котором ленивые мысли отказываются сотрудничать, а алкоголь нашептывает вещи, которые слушать точно не стоит. Ким и Чонин что-то тихо замышляют, пока Хенджин и Джисон (сидящие, на секундочку, ровно в противоположных концах комнаты) орутся на тему «Эрен Йегер: герой или диктатор», а разморенный Ликс, уткнувшись макушкой куда-то в хвановское плечо почти мурлычет от счастья. Бин под боком временами вмешивается в оба разговора, но большую часть времени просто тихо светло улыбается, попивая виски с колой, затуманенным взглядом окидывая Сынмина. У Чана и Нами своя особая тусовка: Бан, судя по всему, включает девушке свои последние наработки, а она, как настоящий друг, разносит его в пух и прах, давая конструктивную критику и иногда нахваливая его талант, от чего менеджер начинает ненавязчиво светиться и тихонечко растекаться довольной лужицей прямо на любимый ковер Хана. Минхо осматривает комнатку чуть внимательнее, подмечая повсюду пристроенные листы, исписанные чем-то гениально бездумным, армию кружек, строящих план марш-броска в сторону кухни, ибо хозяин их туда явно сам никогда уже не отнесет, верный ноут, почему-то лежащий на полу у двери на балкон и еще тысячу и одну мелкую вещь, каждая из которых кричит о том, что это дом Джисона, его крепость и обитель, и честь – находиться здесь и видеть все это. Особенно агрессивно об этом кричит стоящий на книжной полке одноразовый стаканчик из-под кофе, с которого на их разношерстную компанию подозрительно посматривает плохо нарисованная белка. Минхо думает, что хочет курить, когда в руках опустошается уже-черт-знает-какой-по-счету стакан виски-колы, и встает, впервые за вечер чувствуя, что алкоголь дается его организму уже не так просто, как в лихие универские восемнадцать. Ли слегка пошатывается, цепляясь кончиками пальцев за шкаф, на который опирался все это время, чувствует на лодыжке цепкую руку Хана и решает, что покурить определенно нужно вот прям сейчас. Балкон в джисоновой квартире небольшой, но с потрясающим видом на переливающиеся огонечки центра города, где сейчас, в субботнюю ночь, жизнь кипит, как в адском котле. Минхо достает сигарету, закуривает и делает первую затяжку с таким агрессивным удовольствием, что, кажется, даже слегка постанывает. Никотин и алкоголь в дуэте всегда казались ему чит-кодом на мимолетную эйфорию, и эта ночь не оказалась исключением. По ступням тонкой вибрацией проходятся басы черт знает когда и кем включенной музыки, смеха и голосов, из открытого настежь окна ветер запускает пальцы в волосы и на губах мелькает плавучее умиротворение. Звук из комнаты на мгновение становится громче, и Ли полуоборачивается, чтобы столкнуться с блестящим взглядом черных глаз. – Ты чего здесь один, хен? – Хан опирается на подоконник непозволительно близко к его локтям. – Слегка перебрал, – Минхо чему-то тихонько смеется и видит звезды. – Подышу и полегче станет. – Ты выпил-то всего ничего, – у Джисона зубастая улыбка в полутьме ярче сверхновой. – Вот что значит быть старым… – Допиздишься же, – Ли и сам слышит абсолютное отсутствие угрозы в собственном голосе, но ему, если честно, плевать. – Боюсь-боюсь, – Хан вскидывает лапки в псевдозащитном жесте. – Спасибо, что пришел. Они молчат немного, потому что словам не до них. – Удивительно, как твоя квартирка выдерживает такую толпу, – хмыкает Минхо, вальяжно закуривая вторую и тихонечко плавясь под внимательным взглядом. – Я не был готов, что мои близкие друзья из двух превратятся в восемь из-за одного удачного захода в кофейню. – Прости? – Не смей извиняться за это. Только если перед Сынмином. – Не думаю, что он настолько против. – Теперь уж точно нет, Чанбин-хен, кажется, все уже решил. Они тепло смеются, и Минхо кажется, что он стоит еще ближе. – Я думал, народу будет больше. – Ждал кого-то? – Ну не знаю, может, Сонхва? Джисон хмурится, напрягая мускулы рук, и Минхо думает, что нужно чаще говорить что-то эдакое, потому что накопившуюся слюну приходится сглатывать довольно громко. – Сонхва-хен хороший наставник и товарищ, но не друг точно, – он старается говорить отвлеченно. – Не думаю, что он пришел бы, даже если бы я позвал, чего я, разумеется, не делал. Ли затягивается, думая, что Сонхва не пошел бы дым его сигареты так, как он идет линии хановской челюсти. – Хен, а дай сигарету? – Джисон разворачивается так резко, что Минхо даже немного пугается. – Ты курить-то умеешь, пиздюшня? – ему правда смешно. – Конечно умею! – он хохлится, как воробушек, и у Ли в ребра царапается болючая нежность. – Меня твои хены закопают, – он отрицательно мотает головой. – Я с Чаном связываться не собираюсь. – Да они же сами курят! И вообще, какое им дело, вдруг вот у меня потребность в никотине, я слышал бывает такая болезнь, знаешь, когда- Между его губ оказывается дотлевающая сигарета Минхо, который, слегка не рассчитав силы, прикладывается к ним еще и дрожащими пальцами. Хан вскидывает на него звездные глаза, замирая, пытается затянуться, как человек, который никогда этого не делал, морщится, сгибается пополам и кашляет долго и некрасиво. – Умеет он, – смеется Минхо, позволяя вцепиться в свои плечи чуть крепче, чем требует ситуация. – Я умею! – голос хриплый и почти сорванный, и Ли незаметно опирается бедром о подоконник, чтобы случайно не потерять равновесие. – Кому ты пиздишь, – у Минхо взгляд снисходительный, а у Хана моська обижена настолько, что ситуация отдает дешевым ситкомом. С другой стороны забалконья слышится какой-то неестественно громкий шум, и оба реагируют на него, оборачиваясь. – Чего это они? – Хуй знает, надо проверить. В последнюю секунду Минхо перехватывает его руку, разворачивая и прижимая к себе. В ребра настойчиво стучится большое трепещущее, а хановские руки сначала неуверенно повисают в воздухе, а потом находят место на талии, слегка дрожащими ладонями сжимая черную рубашку. Ли н е нарочно ведет носом по его волосам, душа в зародыше желание превратиться в запах корицы и остаться на нем насовсем. – С днем рождения, Хан-и, – он шепчет, потому что не доверяет голосу, и сбегает внутрь, мысленно прося Джисона не лагать слишком сильно и вернуться сразу за ним. Причина шума обнаруживается разочаровывающе быстро – девушка Лили, близкая знакомая Ликса, появление которой пьяная компашка встречает чуть ли не оскаровскими овациями. Она красивая, по-настоящему, и Минхо неосознанно царапает ногтями левое запястье в попытке не трезветь так быстро. Но Лили падает аккурат между ним и Джисоном, притираясь к его правому боку сантиметр к сантиметру, громко смеется, постоянно касается, нравится, кажется, даже Чанбину, а белка на стаканчике с каждой секундой кажется Минхо все грустнее и грустнее. Он замолкает еще глубже обычного, но остальные слишком пьяны, чтобы заметить, и один только вечно внимательный Хенджин пристально смотрит на него, в немом вопросе склоняя голову влево, пока Ликс весело щебечет о какой-то древней и очень смешной истории, связанной с Лили. Минхо долго смотрит в ответ, отрицательно качая головой на похлопывание хвановской ладони о пол: мол, пересаживайся ко мне, легче станет. Ли знает, что не станет. Когда Хенджин открывает рот, чтобы позвать его уже словами, часы ненавязчиво бьют двенадцать, и Джисон, выпутавшись из объятий Лили, вскакивает на ноги и прокашливается. – Ликс! – Феликс замирает, крепко вцепляясь в руку Хвана и вмиг становясь похожим на загнанного тушканчика. – У сегодняшней вечеринки был особый дресс-код, если это можно так назвать. Чан незаметно делает тише музыку, пока все остальные принимают вертикальное положение и улыбаются напуганному Ликсу. – Условием прохода в эту квартиру был подарок, – Хан подбадривающе подмигивает с тем особым выражением лица, какое появляется только в отношении Феликса. – Но подарок не мне. Сынмин встает первым, пока бледного аки смерть Ликса поднимает на ноги Хван. – Феликс, – говорит Ким, улыбаясь как-то тягуче-тепло, от чего под боком тихо вздыхает Чанбин. – Спасибо, что не даешь разочароваться в людях окончательно. – Ликс, – Чан поднимается, тут же утягивая его в объятия. – Спасибо, что позволяешь заботиться о себе, как о младшем братишке. – Спасибо, что выслушиваешь, даже если речь о каком-то бреде, – смеется Лили, обнимая его следующей. – Спасибо, что делаешь присутствие Хана более выносимым, – Джисон злобно смотрит на Чонина, пока остальные смеются. – Спасибо, что всегда заставляешь улыбаться даже меня, – Минхо прижимает его к себе с той же исступленностью, с какой тискает своих котов. – Спасибо, что помогаешь видеть хорошее даже там, где я совсем ничего не вижу, – тихо проговаривает Чанбин, и в его голосе – бурлящий коктейль из восхищения и уважения. – Спасибо, что объединяешь этих идиотов и помогаешь им разобраться в себе, – Нами даже жмет ему руку прежде, чем обнять. – Спасибо, что был и остаешься рядом даже тогда, когда я этого не заслуживаю, – у Джисона в глазах слезы зеркалят давно бегущие по щекам Ликса капли. – Спасибо. – Спасибо, что каждый день делаешь меня лучше, – на грани слышимости завершает Хенджин, целуя Ликса, пока остальные громко улюлюкают и аплодируют. Пока Хван вытирает с заплаканного, но счастливого лица Феликса следы чувств, подарки, и правда притащенные всеми без исключения, тихонько собираются в одном углу. Пакет Минхо (в котором вафельница с кучей сменных насадок для всех существующих видов выпечки) приземляется рядом с чановским, в котором, кажется, пушистый свитер с облаками, а Джисон за спиной тихонько говорит Ликсу, что открыть и посмотреть их он может, как только захочет. – Включите уже музыку, – громко просит Нами. Басы снова щекочут ступни, пока Минхо победно переглядывается с Хенджином, осознавая, что план удался, Ликс в порядке, а из них никто и слова не сказал о его дне рождения. Следующие пару часов Ли меланхолично вливает в себя алкоголь, который выветривается каждый раз, когда Джисон смеется с ее шуток. Сынмин и Чанбин окончательно выпадают в какую-то параллельную вселенную, как только Чонин уезжает в общагу, а Ликса и Хенджина лучше вообще игнорировать. В какой-то момент лицо Минхо, видимо, становится совсем кислым, потому что Нами слегка толкает Чана в плечо, и они дружно утаскивают его в дебри музыкального таланта Бана. Это правда помогает, потому что от вокала и текстов друга у Ли автоматически закрываются глаза и расслабляется сердце. Когда Сынмин с Чанбином окончательно устраиваются на полу, стащив с хановской кровати одеяло и три из пяти подушек, а Нами уже двадцать минут как сопит на плече у Чана, Минхо решает, что ему уже очень давно пора. Он старается сбежать незаметно, так, чтобы ни с кем не прощаться и никого не обижать, но его роковой ошибкой становится решение выпить стакан воды на кухне. – Ты уходишь, – это не звучит как вопрос, но они оба решают подыграть. – Дома коты некормлены. – Какая дешевая отмазка. Они молчат, и Минхо впервые за много времени страшно обернуться. В голове пульсирует заебавшее хорошийхорошийхорошийхороший, и от этого хочется зажмуриться и закричать. – Останься. – Здесь и так слишком много людей. Джисон агрессивно выдыхает, и Ли нехотя поворачивается, складывая руки на груди и упираясь взглядом в упрямые глаза. – Место найдется. – Не стоит. Они сверлят друг друга взглядом где-то с минуту. – Хен, – он не успевает договорить, потому что на кухню влетают Ликс и Лили и наводят какую-то несусветную суету. Минхо просит Чана убедиться, что Нами будет в порядке, прощается с Хенджином одним только кивком и слишком громко хлопает входной дверью. Такси вызывается только на улице, и, садясь в машину, Минхо не может заставить себя оторвать взгляд от третьего слева окна, в котором до покалывания в пальцах знакомый силуэт целует кого-то с длинными волосами и смешными шутками. В десять утра воскресенья Минхо стоит перед Юджи с флаером в руках и соглашается устроиться к ним хореографом. Юджи почти плачет, набирая номер директора и тараторя ему «потрясающую новость», пока Ли открывает запылившуюся переписку с Нами. Живая? Не спрашивай вещи о которых не хочешь знать Таблетку выпила? Выпила Голова болит? Все болит Завтракала? К счастью да Уже на работе В офисе или у нас? У вас У меня новость, скоро буду Окей, интриган-оппа, жду Директор Чон жмет ему руку чисто по-отечески, протягивая договор (который, как говорит ему чуть позже Юджи, был составлен еще в тот день, когда она отдала Минхо флаер) и договариваясь о графике. По итогу Минхо будет преподавать три дня в неделю двум группам с 14:00 до 20:00. Ли такие условия устраивают, тем более что платят совсем неплохо, и он подписывает все бумаги, слишком сильно надавливая на ручку. В кофейне до мурашек тихо, как всегда в воскресное утро, даже музыка играет так тихо, что Минхо едва различает мотив. Сосредоточенный Чонин методично нарезает лимон и солнечно улыбается, видя машущего ему Ли, пока Чан, явно гораздо более потрепанный, чем макнэ, стоит, опираясь о стойку, и тихо переговариваясь с сонно-взъерошенной Нами. – Утречко, – Минхо нарочно говорит чуть громче нужного, чтобы эти двое совершенно синхронно поморщились. – Утро, оппа, – бурчит девушка, шмыгая. – Ты как? – Лучше, чем вы, – хмыкает Ли. – Вы вроде не сильно позже меня уехали, да и пили тоже не больше, с чего убитые такие? – Да хрен знает, – жмет плечами Чан, бросая нечитаемый взгляд на Нами. – Он еще и завтрак умудрился приготовить, – отзывается она бездумно. – Встал аж на час раньше. А потом сразу сюда. Ненормальный. – Зато мы не умерли от голода к девяти утра, – парирует Бан, закатывая глаза. – И ты успела в душ, потому что готовить не надо было. Неблагодарная. – Ладно не ворчи, – хмыкает девушка, переключая внимание на явно довольного и заинтригованного Минхо. – Ты какими-то новостями там угрожал, Хо? – Погоди, мне теперь интересно, давно ли вы просыпаетесь вместе, – он щурит глаза, заставляя Чана резко отвернуться и ретироваться в сторону Чонина. – Я чего-то не знаю? Может, вы все-таки меньше моего спали сегодня, а? – Оппа, – она осаждает его внезапно серьезным взглядом. – Не надо. Он смотрит на нее внимательно, что-то ища на дне глаз, кивает сам себе и садится рядом за стойку. – Насчет новостей, – он откашливается, чувствуя, как вспотели ладони. – Тебе придется найти еще одного стажера. Нами замирает, на секунду превращаясь в мраморную копию самой себя, медленно поворачивается к нему лицом и агрессивно ищет что-то в его взгляде. – Ли Минхо, если ты сейчас скажешь мне, что решил уволиться, я убью тебя прямо здесь, а макнэ поможет мне спрятать тело. Минхо тепло смеется, утягивая возмущающуюся девушку в объятия чмокая ее в макушку. – Я согласился на работу хореографом в студии, – успокаивающим тоном говорит он. – Не смогу больше брать столько смен, как сейчас, а эти идиоты без меня не вывезут. Нами выпутывается из его объятий и отвешивает очень болезненный подзатыльник. – Не пугай меня так больше, идиот, – Минхо кажется, что в уголках глаз у нее блестит, но он отмахивается от этой мысли. – Можно было бы с этого начать свои новости, а не просить найти стажера. Уфф. Она кладет локти на стойку, утыкается в них лицом и глубоко дышит. Перед ними материализуется взволнованный Чан и требует объяснений, так что Минхо с легкой улыбкой рассказывает и ему. Выслушав целый вагон похвалы и поддержки, Ли успокаивается окончательно, оставляет друзей откисать в их похмельном амбре и устраивается на диванчике, с головой ныряя в книгу. Цель на сегодня: не думать. У него успешно получается полностью раствориться в чувствах и мыслях Дэвида Копперфильда на целых два часа, пока дверь кофейни не распахивается особо резко и не привлекает его внимание громким смехом. Джисон выглядит так, будто вообще не знает, что такое алкоголь, свежий и довольный в своем безразмерном худи и кожанке. На его локте висит не менее довольная Лили, и Минхо слышит скрежет за секунду до того, как понимает, что скрипят его собственные зубы. Хан скользит по нему немым взглядом, и Ли честно пытается не замечать, как его передергивает. – Минхо-оппа, доброе утро! – она оглушительно громкая, такая же, точь-в-точь такая же, как Джисон, и уголки губ приходится поднимать с тысячекилограммовым усилием. – Доброе, – Минхо не просто улыбается, у него даже голос сытый и спокойный, и да, это можно считать победой. Надо будет отпраздновать. – Нормально добрался? – Ли вскидывает на него непонимающий взгляд, пока Лили заказывает что-то у Чана. – Не написал. – Да, – отвечает так же тихо. – Все в порядке. – Хорошо. – Да. Больше они не обмениваются ни словом, и Хан с Лили уходят почти сразу же, как получают напитки. Минхо думает, что на книжных страницах остаются неприятные следы от пальцев, когда их сжимаешь слишком сильно. Минхо н е думает о сверлящем спину взгляде Чана.

***

Перед первым занятием в студии Минхо трясет, как наркомана в период самой жесткой ломки. Он стоит перед шкафом целый час, просто рассматривая весь свой гардероб, прекрасно зная, что остановится в итоге на спортивных штанах и свободной футболке. Набирает аж две большие бутылки воды, трижды проверяет, не забыл ли сменные кроссовки, и четырежды закатывает Суни, Дуни и Дори истерику на тему «зачем я вообще это затеял». Коты сморят на него осуждающе и буквально выставляют из квартиры. Отпускает его только когда он видит лица своих подопечных. В основном это девушки 16-17 лет, среди них трое парней того же возраста, и поголовно у каждого глаза светятся желанием убить мышцы хорошей тренировкой. Минхо строго осматривает зал, заглядывая каждому чуть ли не в душу, и чувствует, как его собственные глаза загораются забытым теплом. Ли решает начать с самого логичного – разговора, – и выясняет, что ребята не просто «занимаются танцами»: они тут же показывают ему расписание всех фестивалей, баттлов и конкурсов, в которых хотят поучаствовать (на самом деле они используют формулировки типа «разъебать» и «выебать всех соперников», но Минхо никогда никому об этом не скажет). За пару минут они заражают Ли своим несгибаемым азартом, и в его голове тут же начинает выстраиваться будущий танец. Через два с половиной часа ребята мокрой обессилевшей массой вытекают из зала, предварительно осыпав Минхо тысячей благодарностей (и тысячей проклятий, но это так, побочный эффект профессионализма). Ли стекает по стеночке, обнимая бутылку с водой и устало тянется за телефоном. Пара сообщений от Хенджина, скорее всего что-то не особо важное, пожелание хорошей первой тренировки от Чана, какой-то мем от Чанбина и картинка от Нами, на которой морда волка и надпись «всех порвешь и сам не порвешься». Минхо тихонько вибрирует от смеха и тут же давится воздухом, видя еще одно сообщение. Привет, хен! Хочу навестить Дори, ты обещал, что разрешишь Ли блокирует телефон и решает перекурить перед приходом младшей группы. Сообщение так и висит непрочитанным и к середине вторничной смены в кофейне начинает жечь кожу сквозь начинку телефона и слой ткани. Минхо предпочитает игнорировать этот факт, сосредоточившись на работе и Хенджине, который решил устроить очередной литературный ликбез и уже полчаса пытается доказать, что экзистенциализм – единственно приемлемая философская система в их прогнившем одержимом материальными ценностями мире. Ли отвлеченно кивает и угукает, правда стараясь вслушиваться и понимать, но получается это далеко не всегда. На задворках сознания мелькает мысль о Феликсе и том, что Хвану невъебенно так повезло. Ближе к четырем часам в кофейню вваливается Чанбин, и Минхо слегка напрягается, моля всех известных ему богов о терпении и выдержке. – Мне как обычно, Хо, – Бин выглядит спокойным и довольным, и Ли даже заинтересованно вздергивает бровь, на что получает невербальное посылание далеко и надолго. – Сделаем, – говорит он с усмешкой. Со закатывает глаза и уходит на любимое место за стойкой. Когда через пару минут Минхо ставит перед ним стаканчик с кофе, Чанбин недовольно ворчит в телефон: – Бля, Джи, ну договаривались же, – выжидает немного, слушая ответ и остановившееся на пару мгновений сердце Ли. – Ладно, понял я тебя, понял. Хорошей свиданки. Ага. Напишешь. Минхо ничего не может сделать со скривившимся в отвращении ртом, и Чанбин, кладя трубку, подозрительно всматривается в его лицо. – Хо, ты че? – Ничего, – он правда хочет на этом закончить, но что-то мерзко-болючее заставляет продолжить. – Не нравится она мне. Со немного подвисает, удивленно замирая. – Я сплю? – он на полном серьезе щипает себя за предплечье. – Ли Минхо только что дал эмоциональную окраску человеку, с которым почти не знаком? Завтра цунами случится? – Ой да ну тебя, – Минхо отмахивается от друга, умоляя румянец съебать куда-то угодно кроме его лица. – У меня просто предчувствие такое. Нехорошее. Под громкое чанбиновское «Аааа, предчуууууувствие, ну даааа» он закатывает глаза и уходит обратно к кассе. Всю среду Минхо продолжает игнорировать хановское сообщение, полностью растворяясь в занятиях с «детьми». Старшая группа единогласно решила, что чем сложнее хореография, тем сильнее они хотят довести ее до идеала и взять гран-при. Ли такой подход уважает, поэтому выжимает из ребят все соки, доводя их до состояния «я морская звезда, отстаньте» и отпуская отдыхать и лечить убитые мышцы и колени. Младшая группа, старшему из которых только-только исполнилось 9, относится к танцам менее агрессивно, так что Минхо выбирает тактику спокойных занятий, направленных, в основном, на правильное развитие тела и физических данных. Детям он, кажется, нравится, и это удивляет и вдохновляет чаще улыбаться и чуть больше открываться им. Домой он возвращается уставший и довольный, кипятится в душе, заваливает на кровать свою бренную тушку, которую тут же обкладывают собой три теплых пушистых задницы, и вбивает номер Джисона в телефон под именем «Хан-и». Следующая смена в кофейне начинается с Нами, вталкивающей в двери кофейни парня с очень умными внимательными глазами и ехидной усмешкой, которого представляет Кимом Хонджуном. – Хенджин, – привлекает к себе внимание Нами. – Я к тебе с подарочком. Хван оборачивается и с недовольным лицом осматривает Хонджуна с ног до головы, закатывает глаза и кивает. – Добро пожаловать в семью, – ехидно подает голос Минхо, пока Хенджин слабо пожимает стажеру руку. – Устроили перформанс, – голос Чана звенит об оконные стекла, заставляя обоих бариста вздрогнуть. – Хонджун, не обращай внимания, они совсем отбились от рук. – Ничего, мне не привыкать, – голос у новенького оказывается вполне приятным. – Не зря работал с детьми три года. Хенджин захлебывается возмущением, пока Нами и Чан хихикают, давая друг другу пять. – Джинни, он тебе еще понравится, не волнуйся, – заверяет Бан, хлопая по плечу драматично прикрывшего глаза Хвана. – Даже если нет, он все равно под твоим началом. – Обещаю прилежно учиться и быть послушным, – с легкой ухмылкой кланяется Ким, что вызывает смешок уже у Минхо. – Нами, ты специально таких персонажей подыскиваешь, чтобы сделать из нашей кофейни цирк уродов? – Как самокритично, Хо, – смеется девушка. – Не драматизируйте и идите уже работать, вы открыться должны были семь минут назад. Минхо закатывает глаза, устраиваясь за кассой, и наблюдая, как Хенджин кидает в лицо стажеру фартук и ехидно лепечет «Ой, прости», пока Чан и Нами выходят из кофейни и вместе садятся в машину. Вечером того же дня Минхо со стоном читает чановское: Хо, ответь ему уже, он весь извелся Ли откладывает телефон, пару минут орет в подушку, высказывает гневную тираду плюшевому кальмару и отвечает: Времени не было, заработался Сделаю вид, что поверил Напиши ему Не знаю, что у вас происходит, но вы ведете себя как дети Оба, Минхо Ничего у нас не происходит Ой не пизди хотя бы мне Может, приеду, обсудим? Нечего обсуждать, хен Кроме твоей ситуации с Нами Если хочешь, приезжай, обсудим Понял я тебя, понял Разберись с этим, умоляю Терпеть Лили не лучший опыт Минхо злорадно смеется, блокируя телефон и героически решая отложить решение этой несуществующей проблемы на завтра. Утром на экране телефона выпечатывается Прости, работал Навещай, конечно, не думаю, что он против На телефоне врубается беззвучка, и Минхо не трогает его до самого вечера (читай: избегает, как огня). Оба занятия с группами проходят в каком-то нервном напряжении, и Ли почти ничего не чувствует и не запоминает. Вечером в сообщениях вырисовывается отправленное через пару секунд после утреннего Ура! Чан сказал, у тебя выходной завтра… Могу? и Минхо ненавидит Чана, Джисона, немного даже Дори, но сильнее всего – собственные неконтролируемо улыбающиеся губы. Можешь Приходи в обед, я приготовлю мясо Я принесу печенье Договорились

***

Утро субботы проходит под эгидой двух сотен кулинарных видео на ютубе, среди которых Минхо не нравится ни одно. Он наматывает круги по кухне, бросая презрительные взгляды на подтаявшую говядину, ворчит и ругается, время от времени поднимая на руки неудачно подвернувшихся Суни, Дуни или Дори, бубнит что-то про раздражающих белок, слишком болтливых менеджеров и еще пару тысяч неважных мелочей. В итоге он останавливается на говядине Веллингтон, выдыхает и принимается за готовку. Процесс приготовления еды для Минхо сродни хорошей медитации – помогает успокоиться, привести мысли в порядок, открыть и почистить все нужные чакры и познать тщетность пустяковых переживаний. Сейчас это тоже срабатывает (возможно, не в полную силу, но все же), и, выключая духовку, Ли уже почти не боится предстоящей встречи с Ханом. Но почти не считается. Он принимает быстрый душ, в 12:56 садится на диван в гостиной, включает какой-то бред по телевизору, складывает ладони на коленях, как самый прилежный ученик в классе, и следующий час агрессивно тревожится. Стук в дверь становится одновременно лучшим и худшим событием его бренной жизни. – Привет! – судя по громкости голоса, Джисон напряжен не меньше, чем Минхо. – Проходи, – кивает Ли, пропуская парня в квартиру и трясущимися руками закрывая за ним дверь. – Я тут принес немного гостинцев, – у него алеют щеки и Минхо ну очень сильно хочется провалиться к земному ядру. Ли смотрит на огромный пакет, протянутый слегка подрагивающей рукой, заглядывает внутрь и выпадает в осадок от количества кошачьих лакомств и игрушек, прикрывающих собой контейнер с очевидно домашним печеньем. Он поднимает удивленный взгляд на Хана, уже держащего в руках Дори, и у них обоих в глазах читается вина вперемешку с бесстыдством. – Это ты называешь «немного гостинцев»? – Минхо смеется, внезапно осознавая, что расслабляется. – У меня три кота, а не приют, Джисон. – Я сначала хотел купить игрушку для Дори, а потом вспомнил про Суни и Дуни и решил, что обделять детей это преступление, – он тоже смеется, поглаживая кота за ушами, и Ли совсем чуть-чуть подтаивает. – Ладно, первую проверку прошел, они тебя не съедят, – максимально серьезно заявляет Минхо, пока Суни и Дуни трутся об его ноги, услышав шуршание пакетиков с лакомствами. – Зато тебя съедят, если мы так и будем тут стоять. – Заходи. Лакомств, как и игрушек, оказывается шесть штук, по две на каждую пушистую задницу, а на дне пакета вместе с печеньем обнаруживается кошачий шампунь и специальная расческа для шерсти. – Я подумал, что мы можем их искупать, пока я здесь, – он снова краснеет, и Минхо думает, что еще одна алая щека в его доме – и он его выставит. – У моего брата тоже кот, так его приходится купать аж вчетвером, иначе он вырывается и прячется под диваном. – Мои поспокойнее будут, – усмехается Ли. – Но в одиночку их купать дело не самое приятное, тут ты прав. – Позволишь помочь? – Конечно. Следующие полтора часа они проводят по локти в воде и по шею в пене, пока истерящие от такой движухи коты смотрят на них, как на врагов народа. Хан много говорит, размахивает руками и смеется. Минхо рассказывает забавные истории из жизни котов (и своей собственной, но мы никому об этом не скажем). Хан восхищается его добротой. Минхо украдкой любуется. Коты переглядываются и ухмыляются. – У тебя все лицо в пене, – смеется Ли, поворачивая Хана к себе и вытирая его мордашку полотенцем. Родинка под пальцами ощущается как самый гладкий шелк, и Минхо ненавидит свой мозг за такие банально-слащавые сравнения. – У тебя волосы насквозь мокрые, – Джисон покрывается мурашками. – И, возможно, ты пахнешь кошачьей шерстью. – Говоришь так, будто ты ей не пахнешь. – Бля точно. Они оба смеются, ополаскивая многострадальную ванную, когда Минхо внезапно осознает, что их одежда тоже нехило так пострадала от морских боев. – У тебя худи насквозь, – он тянет его рукав, слегка выжимая из него воду. – Давай я тебе свое что-нибудь одолжу? А это кинем в стирку. – Это точно удобно? – Хан заглядывает в глаза своими звездными, и у Ли сбивается дыхание. – Конечно, – хмыкает он, отводя взгляд и тут же возвращая его. – За такую-то помощь, хоть весь шкаф забирай. – Ну это слишком, – Джисон смеется тихо и как-то по-особому мягко, и Минхо думает, что хотел бы быть котом, чтобы сидеть у него на коленках и тихо счастливо мурчать. – Но от кофты я не откажусь. Через десять минут стиралка уже вовсю отстирывает следы пенной вечеринки от худи Хана, а сам он сидит за кухонным столом и голодными глазами смотрит, как Минхо разделывает мясо. – В жизни не ел такого, – произносит он в унисон урчанию собственного желудка. – Как, говоришь называется? – Говядина Веллингтон, – в четвертый раз за пять минут повторяет Минхо и улыбается, не замечая. – Что-то на английском. – Ну типа. Они обедают под разговоры о последней посмотренной дораме и восхищенные вздохи сначала поклявшегося создать культ говядины Веллингтон Хана, а потом и попробовавшего овсяное с шоколадной крошкой печенье Минхо. Внезапно выясняется, что новый стажер на самом деле пришел к ним только из-за рекомендации Джисона и вообще является женихом – женихом! – Сонхва, того самого, что работает в пекарне вместе с Ханом и Сынмином. Пока Ли выпадает в осадок от этой информации, Джисон громко смеется, заставляя сердце болезненно пропускать удар за ударом. Минхо неосознанно смахивает с беличьей щеки овсяную крошку, задерживая руку чуть дольше положенного, Хан, смеясь или рассказывая очередную историю, кладет ладонь на чужое бедро чуть чаще приличного. Ли не может отделаться от мысли, что его кофта идет Джисону гораздо больше его собственного худи, когда телефон вдруг разрывается звонком. На экране имя Чанбина. – Да? – Хо, я не знаю, чем вы там занимаетесь, но Лили меня прикончит, если Джисон ей не ответит. Минхо бросает взгляд на расслабленно болтающего с Дуни Хана и раздраженно вздыхает. Вспоминать о существовании мира за пределами квартиры – тем более о ее существовании – ощущается преступлением. – Я скажу ему. – Почему он вообще у тебя так долго? – Мы купали котов. Секунда тишины орет в ухо настолько громко, что звенят перепонки. – Вы – что? – Бинни, не до тебя сейчас, я тебя услышал, давай. И кладет трубку, уверенный, что получит огромных пиздюлей при следующей же встрече с Со. – Кто звонил? – Чанбин. – Че хотел? – Чтобы ты ответил своей девушке на сообщения. Джисон краснеет, хватаясь за телефон и что-то быстро читая, а затем так же быстро печатая. – Поставил на беззвучку, случайно, – оправдывается как школьник, и Минхо не верит ни слову. – Она меня потеряла немножко. – Тогда тебе, наверное, пора идти, – говорит, ненавидя каждый звук этого чертового предложения. Ему снова хочется, чтобы он остался. Желательно, насовсем. – Да, – ему действительно жаль, Минхо слышит это в голосе, но меньше злиться не получается. – Хорошего свидания. – Мгм. Хан медленно выползает в прихожую, обувается, накидывает кожаную куртку и долго-долго смотрит Минхо в глаза, будто пытаясь найти там что-то. Возможно, причину остаться. – Ты злишься? – его голос хрипит, будто он не говорил неделю. Минхо выразительно поднимает бровь, прислоняясь к косяку двери в кухню и складывая руки на груди. – С чего бы? – Из-за дня рождения. Тишина медленно втыкает ножи между каждой парой ребер. – Нет. – Пиздишь. – Иди, тебя ждут. Щелчок двери. – Спасибо, что позволил навестить его. Их всех. – Спасибо за помощь в ванной. – Увидимся? – Ага. Дверь хлопает слишком громко, и Минхо дергается, сползая на пол и утыкаясь лицом в колени. Писк достиравшей машинки почти заставляет кричать. Через два часа Хенджину, пославшему Хонджуна (к сожалению, всего лишь покурить), приходит сообщение от контакта «Неко-хен». Хван долго смотрит на него и пишет Ликсу, что не приедет домой вечером, потому что Минхо срочно нужна поддержка и литра два хорошего алкоголя. Минхо сверлит взглядом отчаянное Джинни, я походу влюбился и прикрывает глаза только когда получает ответное Джин или виски? Ли пишет в ответ «Мышьяк» и улыбается, потому что у него самые лучшие друзья, которых он не заслуживает. – Я думал, ты так и будешь отрицать очевидное еще лет восемь, пока он не женится. Минхо вертит в пальцах стакан виски, зачарованно наблюдая за тем, как переливается напиток в свете кухонной лампы. На слова Хвана получается только горько усмехнуться. – Я надеялся, что пройдет. – Как всегда. Они молча допивают остатки в стаканах и наполняют их по новой. – Сука, как ты блядь это переживаешь каждый раз? Хенджин сочувствующе заглядывает ему в глаза и жмет плечами. – Когда боль частая, к ней привыкаешь. – Почему вообще так больно? – Ты ведь и сам знаешь. – С Ликсом тоже было больно? – Страшно. С ним было страшно. Они снова молчат, пока Хван отписывается Ликсу, успокаивая и говоря, что у них все хорошо. – Я думал, – Минхо давится словами и запивает их виски. – Думал, в этот раз пронесет. Молчит еще немного. – Пизжу, – вздыхает. – Думал, взаимно. Правда поверил на какое-то время. Идиот. – С чего ты взял, что ты не прав? – А-то ты прям не знаешь. Хенджин задумчиво щипает нижнюю губу, и этот чисто джисоновский жест горящей спичкой выжигает весь выпитый алкоголь. – Я, если честно, сам не понял, как это вышло. Ну, у них с Лили. Минхо передергивает. – Знаешь, хен, никто не понял. Даже Ликс, а он этих двоих знает лучше себя самого. – Ситуации это не меняет. – Не меняет, – кивает Хенджин. – Но запутывает в нашу пользу. – Вот только давай без этих твоих планов, ладно? – Я ни слова не сказал. – Ты громко думаешь. Полторы бутылки виски и выкуренную пачку спустя Минхо выставляет Хвана за порог, обещая, что будет в порядке. Хенджин долго обнимает его, позволяя вцепиться в рубашку, крепко-крепко зажмуриться и представить, что ничего этого не случилось и что все и правда хорошо. Ли говорит «спасибо» где-то на выдохе, но Хван и так знает. Хван всегда знает.

***

Похмельное воскресенье заставляет выползти из-под одеяла и наведаться в кофейню, потому что пиздец пиздецом, а Чан все еще лучшее лекарство от внутренних демонов (а еще умеет делать такой американо, после которого любой заядлый алкаш встанет на ноги и произнесет выпускную речь). Минхо осознает, что надел хановское худи, только под пристальным взглядом Чонина. Скулы слегка краснеют, но похмелье и внутренние катаклизмы не позволяют думать об этом слишком долго. – Тебе антипохмелин? – мягко спрашивает Чан, и его улыбка выдает Хенджина с головой. – Как мне нравится, что можно излить душу одному, а знают при этом оба, – Минхо ворчит, бессознательно укутываясь в худи чуть глубже. – Говоришь так, будто рассказал бы мне хоть часть, – Бан моментально становится серьезным, складывая руки на груди. – Как ты? – Лучше, чем когда молчал. – А я говорил. – Подарю тебе футболку с этой фразой. – Черную, пожалуйста. – Договорились. Он забивается в угол кофейни, чувствуя, что не сдвинется с места часа четыре, агрессивно ворча на мир и вообще полностью выпуская свою натуру старого вечно недовольного деда. Волшебный чановский американо помогает медленно, но верно, и уже через полчаса музыка перестает бить по ушам, а глаза не тратят весь запас энергии на то, чтобы оставаться открытыми. К двадцатому тик-току с котятами дверь кофейни открывается как-то по-особенному резко, и Минхо поднимает глаза, чтобы столкнуться с нервным взглядом Сынмина. Ким быстро осматривается, замечает Минхо и быстрым шагом устремляется прямо к нему. (Выглядит это, если честно, довольно пугающе). – Хен. – Сынмин. Пару секунд они играют в гляделки, и Минхо нехотя убирает телефон, принимая более-менее приличную позу для разговора. – Мне нужен совет. Ли недоуменно поднимает бровь, бросая взгляд в сторону увлеченного работой Чана и переводя его обратно на Сынмина. Парень, судя по всему, сильно нервничает, но очень профессионально не показывает этого. – Это насчет Чанбина. От звука имени друга Минхо весь напрягается, слегка щуря глаза и сжимая кулаки. – Что-то случилось? – Ну, – Ким мнется, опуская плечи, и Ли внезапно осознает, насколько он на самом деле крохотный. – Он странный в последнее время. Знаешь, избегает встреч, сидит дома сутками, просит держаться от него подальше «для твоего же блага, Минни», – он правда показывает кавычки пальцами, и Минхо находит это самым очаровательным проявлением злости из тех, что ему доводилось видеть. – А я хочу помочь, потому что знаю, что это не он. – А кто же тогда? Сынмин теряется на секунду, но тут же берет себя в руки. – Не знаю, – откашливается. – Я знаю только, что он на самом деле чудесный. И в такие моменты сам на себя не похож. – И что же ты хочешь от меня? – Минхо искренне не понимает. – Как мне облегчить его состояние? – скороговоркой спрашивает Сынмин и даже немного жмурится, будто боится, что его ударят. – Я не собираюсь его лечить или менять, это не моя работа. Но ты точно должен знать, что поможет ему пережить это менее… болезненно. Ли долго смотрит в его глаза, взвешивая все «за» и «против», и видит в них решительность вперемежку с тонной нежности и заботы. – Горячий шоколад, обязательно собственноручно сваренный и обязательно с зефирками, – Мин серьезно кивает, и Минхо кажется, будь его воля, он бы записывал каждое слово в маленький блокнотик. – Чокопайки, много, но только оригинальные, которые от Ориона, а не от Лотте. Ну и обнимашки. Долго и часто. Сынмин кивает, теребя рукав свитера и хмуря брови. Ли хочется написать Чанбину и попросить не проебать его. – Ему станет легче через пару-тройку дней, максимум через неделю, – Ким поднимает на него благодарный взгляд. – Обещаю. – Спасибо, хен. – Не за что. Когда Сынмин поднимается и отворачивается к двери, Минхо окликает его: – Сынмин. – М? – Почему ты пришел ко мне, а не к Чану или Хенджину? Парень думает пару секунд, внимательно всматриваясь в лицо Ли. – Мне показалось, что ты заботишься о нем чуть больше других. Минхо кивает, принимая ответ. Ким делает пару шагов к двери, но останавливается и оборачивается еще раз. – А еще Джисон тебе доверяет. Больше, чем самому себе. Это редкость. И растворяется в шуме улицы, оставляя Минхо наедине с барахлящим сердцем и навязчивым желанием разрыдаться. Вторник встречает ледяным ливнем, нежеланием идти на работу и плохим предчувствием. Но Минхо берет себя в руки и умудряется даже не опоздать. Хенджин уже настраивает эспрессо, спокойно обсуждая что-то с сонным Хонджуном, когда Ли пробирается в кофейню, слегка подрагивая от холода. – Утро, хен. – Утро. – Ты чего такой злющий с самого утра? – Хван мягко улыбается, приподнимая бровь, и что-то в районе ребер слегка успокаивается и мурчит. – Не с той ноги встал, наверное. – Сделать тебе мой фирменный подниматель настроения? – вдруг подает голос Хонджун. – Проверено минимум на семи людях, работает безотказно. Минхо выразительно смотрит на него, исчезая в подсобке, и перед самым закрытием двери слышит хенджиновское «это значит «да». Выясняется, что состав «поднимателя настроения» невозможно идентифицировать, но он и правда помогает: через двадцать минут Ли уже совсем живой и даже не хочет убивать. Он сердечно благодарит Хонджуна, который слегка смущается и отказывается принимать почетное звание лучшего человека на планете, предпочитая «отдать его моему жениху, он заслуживает четыре таких». Хенджин от этих слов слегка подтаивает и решает отпустить стажера на полчаса раньше. Ближе к обеду, когда от дождя остаются только подсыхающие лужи, дверь кофейни открывается, пропуская звонкий высокий смех, и Минхо закатывает глаза еще до того, как оборачивается. Лили что-то щебечет, вцепившись в его локоть, на ней тяжелый мейк, яркая курточка и кепка. Ли даже успевает подумать, что она выглядит шикарно – без иронии и издевки, – прежде чем перевести взгляд на Хана и бросить все свои силы на то, чтобы не дать губам улыбнуться слишком широко. До него доходит, что он все еще таскает худи Джисона, потому что сам Джисон в эту секунду оттягивает рукава кофты Минхо и отчаянно алеет. Хенджин принимает их заказ, и Ли кожей чувствует взгляд Лили, осматривающий сначала его, потом Хана, потом снова его. Девушка слегка хмурится, пытаясь поймать взгляд Минхо, и разочарованно отворачивается, когда не получается. Минхо внезапно очень хочется перед ней извиниться. – Вы шкафы перепутали? – у Хенджина в голосе смеха больше, чем в зрительном зале на выступлении стендап-комика. – Очень смешно. – Она ведь заметила. – Тут только дибил не заметил бы. Они не обмениваются ни словом, но лопатки нагреваются от беличьего взгляда настолько, что Минхо на полном серьезе боится за сохранность худи. Его ведь еще вернуть нужно. Наверное. Выползая из студии после двух занятий, Минхо на автомате достает сигарету, подносит к ней зажигалку и замирает, как вкопанный, почти утыкаясь носками кроссовок в ноги Джисона. – Хен! – Хан! Они смеются, радуясь, что румянца не видно в темноте улицы. – Я это, – он чешет затылок. – Принес твою кофту. Совсем забыл о ней, поэтому так поздно. Минхо пропускает мимо ушей все, что он говорит, слегка залипая на движения губ. – Твое худи дома, – он не может перестать улыбаться. – Проводишь? Отдам сразу. – Конечно. Всю дорогу они говорят о чем-то (не спрашивайте Минхо, о чем именно, он, даже если захочет, не вспомнит), и Ли нарочно каждые пару минут задевает его пальцы своими. Минхо тепло и совсем немного стыдно, но оно того явно стоит. – У Чани-хена день рождения на следующей неделе, – говорит Джисон и мягко улыбается, думая о друге. – Он будет как-то праздновать? – Думаю, соберет нас так же, как ты, – Минхо жмет плечами, скользя взглядом по его профилю. – Тем более его новая квартира позволяет две таких компании впустить, так что проблем быть не должно. – Я понятия не имею, что ему дарить, – выражение страдания на лице Хана заставляет Ли прыснуть в кулак. – Ты! Не смейся! Это огромная проблема, вообще-то! – Да знаю я, знаю, – Минхо перестает смеяться, но улыбка уходить с лица не собирается. – Я сам уже неделю голову ломаю. Они решают устроить мозговой штурм вместе с Чанбином и Хенджином, говорят еще о тысяче мелочей и очень долго стоят у подъезда, все никак не прощаясь. Когда Хан все же отходит на несколько метров и машет ему, Минхо вдруг осознает, что пакет с кофтой он так и не забрал. Ну и, разумеется, не вернул худи. Следующая смена в кофейне оказывается на удивление безлюдной: Хенджин и Минхо готовят от силы пару напитков в час, пиная причинное место все остальное время. Ли оставляет Хвана играть в Homescapes, расценивая отсутствие гостей как знак Вселенной наконец убраться в подсобке, втыкает бусины наушников и пропадает среди коробок и контейнеров на добрых пару часов. Он уже домывает пол, когда дверь подсобки агрессивно распахивается и тут же запирается, подпертая заполошно дышащим Ханом Джисоном. Минхо медленно моргает, еще медленнее снимая наушники, зачем-то оглядывается и полушепотом спрашивает: – Какого хуя? Хан тут же прижимает указательный палец к губам, делая большие глаза и пытаясь что-то разъяснить жестами, по которым Минхо понимает только то, что у Джисона пиздец какие красивые пальцы. – Там, если что, ничего не слышно, можешь говорить словами, а не танцем вуду. Хан прикладывает ухо к двери, шумно выдыхает и слегка обмякает, прикрывая глаза. – Прости, – тихо проговаривает он, открывая глаза и улыбаясь. – Там Лили. Минхо обрабатывает информацию с выражением абсолютного непонимания на лице и приподнятой правой бровью. – Вы решили в прятки сыграть? Странные фетиши, конечно. – Не хочу, чтобы она меня нашла. – С чего бы это? – Мы расстались. Ли, уже отошедший от первого шока и даже снова взявшийся за швабру, снова замирает, тупо уставившись в стенку. Хан довольно хмыкает где-то справа и это слегка нервирует. – Вы же и месяца не встречались. – А лучше бы вообще не начинали. Минхо разворачивается к нему всем телом, очень невовремя осознавая, что расстояние меньше метра – очень плохая идея, когда ты безбожно влюблен в одинокого теперь человека. Хан весь какой-то мерзко-расслабленный, у него глаза чуть прикрытые и улыбка легкая, будто вообще несуществующая, и все это заставляет кончики пальцев подрагивать в желании стереть это выражение сытого кота и придать его лицу что-то более конкретное и менее раздражающее. Они смотрят глаза в глаза целую тихую вечность, и Ли боковым зрением проходится по осточертевшей родинке, по сережке в ухе, по острым ключицам, кокетливо выглядывающим из-под ворота худи, по бровям, ресницам, губам, губам, губам… которые вдруг шепотом произносят: – Она поцеловала меня первая. – Меня не волнует. – Мы не спали. – Не поверишь, но это меня тоже абсолютно не волнует. – Врешь. – Возможно. – Минхо, я- Перепонки взрывают агрессивный стук с той стороны двери и хенджиновское «Выходи, горе-любовник, она ушла!». Хан оборачивается на дверь, снова заглядывает в глаза Минхо, и в его взгляде какое-то неимоверно гигантское обещание, отчего у Ли коленки слабеют и во рту становится предвкушающе-сухо. – Запомни, на чем мы остановились, – просит тихо, с мерзкой ухмылкой, слишком быстро превращающейся в довольную улыбку, и вылетает за дверь. Минхо находит силы встать с пола и выползти обратно в зал только спустя двадцать минут после хановского побега, только чтобы обнаружить ехидно посмеивающегося Хвана, красного аки спелый томат Джисона, и откровенно ничего не понимающих Чана и Чанбина. К концу смены Хенджин подходит к Ли со спины и как бы между прочим заявляет: – Надеюсь, ты оценил, что я дал вам немного времени после ее ухода. – Ты не мог постучать на минуту позже? Хван издает драматичный вздох возмущения и, ворча что-то вроде «хотел как лучше, но мой светлый гений снова остался не признан», уходит отмывать соковыжималку. Минхо смеется под нос и пытается вспомнить, когда последний раз дышалось настолько легко.

***

Подарок Чану, в конце концов, было решено дарить всей компанией. С легкой руки Чанбина, который, разумеется, знает все и обо всех в их маленькой банде, Чонин нарыл по своим американским связям человека, который в рекордно короткие сроки организовал доставку последней модели какого-то «невъебенно крутого» ноутбука, продюсировать музыку на котором – сплошное блаженство. Минхо, не разбирающийся в этом от слова совсем, взял на себя важнейшую задачу (скинуть деньги на счет Чонина) и со спокойной душой ждал дня Х. Весь день перед вечеринкой Минхо по классике нервно лежит на кровати, готовясь то ли к лучшему дню в своей жизни, то ли к собственным похоронам, что, однако, не мешает ему прибыть в квартиру Чана ровно в 20:50, подтверждая незаметно закрепившийся за ним статус пунктуального пижона. Квартиру эту Ли любит всей душой: хороший район, лояльные соседи, просторная гостиная и уютная спальня с маленькой, но удобной кухней. В ванной обнаруживаются две зубные щетки, а в кухонной раковине – две чашки, одна с остатками кофе, другая с пакетиком зеленого чая. Минхо цинично приподнимает бровь, складывая руки на груди, на что Бан начинает еще громче что-то рассказывать, пряча глаза. Ли решает вызвать его на серьезный разговор сразу после дня рождения. Остальные подтягиваются к половине десятого, и, стоит Чонину войти в квартиру с ноутбуком в руках, Чан на грани слышимости выдыхает что-то вроде «Да ну нахуй», и начинаются двадцать минут объятий, благодарностей, слез и глупых шуток. Когда Бан сильно прижимает Минхо к себе, Ли говорит ему (так, чтобы слышали только они): – Ты же знаешь, насколько я счастлив тому, что ты у меня есть? Чан отстраняется, держа его за плечи, всматривается в его лицо и со слишком значимой улыбкой отвечает: – Если бы не ты, Хо, меня бы тут уже не было. Спустя два часа, тонны влитого в организм алкоголя, сотни сделанных Хенджином полароидных фоток и абсолютно взаимного игнорирования существования Джисона, Минхо, решив, что еще один влюбленный взгляд от кого-либо в этой комнате (а вариантов, на секундочку, уж слишком много, особенно если учитывать не отлипающих друг от друга Бина и Сынмина) – и его точно вывернет, сваливает на балкон под шумок какой-то очередной кринжовой истории из их совместного с Чаном и Хваном прошлого. Он даже не успевает сделать вторую затяжку, когда на балкон проскальзывает тень. Минхо пальцами чувствует собственную улыбку и признает, что пьян не только от алкоголя. – Хен? – Хан. – Нам пора перестать так здороваться. – Определенно. Они смеются, и смех этот отдает чем-то сладко-отчаянным. Джисон облокачивается о подоконник слева от него, примешивая к сигаретному дыму свой вечный запах корицы и яблок, и Минхо, окончательно осмелевший (читай: потерявший остатки здравого смысла), придвигается ближе, задевая его локоть своим. – Так на чем мы там остановились? – Ты расстался с Лили. – Бросил ее, да. – Бросил? Почему? Минхо косит на него глаза, натыкаясь на жадно-внимательный взгляд и слегка вздрагивая. Он сваливает это на ветер и холод октябрьских ночей. – Не захотел больше обманывать ни себя, ни ее. Она ведь правда классная и заслуживает нормального парня, – они молчат пару мгновений. – Такого, знаешь, который не влюбляется в милых бариста из кофейни возле работы и не таскает чужие свитера, будучи в отношениях. Минхо перестает дышать, забывая тлеющую сигарету, холод балкона, собственное имя – все насущное и неважное, кроме только что прозвучавших слов. – Так что да, разговор она начала первой, но бросил я ее сам. Даже стыдно немного. – Понимаю, – Минхо шугается собственного голоса, уверенный, что не сможет говорить еще лет пять. – Сам, знаешь, влюбляюсь во всяких придурков, которые вечно пьют ледяной кофе в холодную погоду и не могут пройти мимо промокшего под ливнем котенка. Хан захлебывается воздухом, цепляя плечо Ли пальцами и впечатываясь в него всем телом, даря, кажется, самое крепкое объятие в жизни Минхо. – Какого хуя мы так долго тупили, – неразборчиво бурчит Хан куда-то в ключицу, и Ли весь как-то обмякает, цепляется за его плечи со всей оставшейся в теле дури, проводит носом по шее и дышит-дышит-дышит, пока голова не начинает кружиться. Они стоят так минут десять, просто дыша друг другом, пьяные от возможности касаться, смотреть, влюбленно вздыхать ровно столько, сколько захочется. Минхо ловит себя на мысли, что все это время улыбается, и челюсть слегка сводит, но на это, если честно, абсолютно плевать. – Хан Джисон, ты идиот, – ему так хотелось сказать эти слова вслух еще с первой их встречи. – Эй! – Хан не успевает как следует возмутиться, потому что его прижимают к груди, громко выдыхают и договаривают: – Но ты мой идиот, и никуда от меня больше не денешься. – Смелое заявление, мистер Ли. – Хотите его оспорить, мистер Хан-и? – Назови меня так еще раз, и я тебя поцелую. – Ой, как страшно! Тогда больше не буду, Хан-и. Джисон усмехается, утягивая его в самый долгий (долгожданный пишется не так, Минхо!) поцелуй в его жизни, и Ли, наконец, возвращается домой.

***

Ли Минхо никогда не был хорошим человеком. И людей на плохих и хороших никогда не делил. Это было одним из трех тысяч правил, по которым он жил, но, как мы все знаем, в любом правиле есть исключения. Его исключение пьет горячий американо в сорокаградусную жару, пишет самые проникновенные песни, любит запираться в квартире на четыре дня и устраивать марафоны аниме, не умеет курить и забавно морщит нос, когда ему говорят комплименты. Его исключение зовут Хан Джисон.