He will forget

Вечер. Зал полон народу самых разных мастей. Зачастую, весьма безвкусно одетые женщины, в ярких платьях и замысловатых шляпах. Мужчины в длинных камзолах, которые казалось, кое - как были у некоторых застёгнуты. Словом, удручающая взгляд картина. Бэзил всегда любил наблюдать за людьми и среди этой публики не видел ни одного, достойного своего пристально внимания. Он ходил по залам, выпивая бокалы дорогого вина, вёл беседу с разными людьми, чьи имена забудет на следующий день и собирался поскорее удалиться из столь неприятного общества. Художник в принципе не особо почитал социум, а находясь в компании циничных богачей, для которых лишь деньги и удовольствие могут послужить достоим средством удовлетворения потребностей, изо всех сил жаждал покинуть это место. *** Бэзилу и вправду, стоило тогда покинуть встречу, а лучше никогда на неё не являться. Но если бы мужчина только знал, чем всё это обернётся… А обернулось Дорианом, прекрасным мальчиком, с утончёнными запястьями, золотыми шелковистыми волосами и голубыми, как небо, глазами. Ни один художник не смог бы пройти мимо такого натурщика, а Бэзил уж тем более. Дориан стал для него не просто натурщиком, музой, извечным и неповторимым идеалом. Стройная талия, долгий выжидающий взгляд, от которого брало в дрожь, светлые, трепещущие ресницы. Всё в этом божественном создании завораживало и заставляло сердце отбивать марш. Бэзил совершил огромную ошибку, позволив себе утонуть в этих небесно голубых глазах, но даже зная о последствиях, он никогда бы не смог отказаться от встречи с этим юношей. Именно поэтому, через какое-то время после знакомства с Дорианом, художник стал заходиться приступами неимоверного кашля, после которого на руках оставались лепестки белых амалий. Они пачкали гибкие, мозолистые пальцы кровью, приносили ужасную боль, и просто убивали. А Бэзил просто собирал лепестки в мешок, продолжая рисовать, рисовать рисовать… Только Дориана, только его мальчика. Самый первый приступ произошёл в тот день, когда Безил решил написать Дориана в образе Аполлона, конечно, он не сказал тому об этом, как не говорил и о множестве последующих зарисовок юноши, в самых разных образах. Ведь он просто не мог сознаться в своей больной привязанности. *** Ещё один бутон упал на пол, пачкая серый ковёр кровью, которую будет весьма сложно отмыть. Безил уже свыкся со своей участью и не намерен был что-то с этим делать. Операций или лекарств врачи современности ещё не смогли придумать, а отказаться от своих чувств, он не был готов, да и не хотел. Художник и вправду считал, что умереть от столь болезненной и безответной любви было бы для него не такой уж ужасной прерогативой. Как больно было видеть Дориана подле кого-то. Больно видеть улыбку на его лице, в моменты нахождения юноши не рядом с ним. Больно наблюдать за его падением… Как будто Дориану обрезали ангельские крылья, перышко за перышком вырывая и выкидывая их в помойку. Как будто каждое из этих перьев оставалось в каком — то баре, пабе или притоне. Во всех этих местах, которые показал ему Генри. Больно. Что в душе, что и в груди. От бешеных приступов неконтролируемого кашля. Лепестков становилось всё больше. Надежды всё меньше. Хотя, что за глупости, какая вообще могла быть надежда. *** Бэзил продолжал проводить свои вечера подолгу рисуя портреты Дориана, изображаясь того в самых разных этюдах и образах. В эти картины, он вкладывал всю свои любовь и чувства, пытаясь хоть где-то найти им выход, хотя бы на потрёпаных листах альбомов. По правде говоря, Бэзила немного страшила смерть. Да, он смирился с ней, но ужас перед необратимым всё же присутствовал. Что станет с его картинами? С мастерской? Будет ли кто-то его помнить? Но, самое главное, что испытает от этого Дориан? Этот вопрос мучал художника больше всего. Тем не менее, четкий план действий аккуратными контурами вырисовавался в голове. Когда цветов станет слишком много и болезнь уже не получится скрывать, он попросит Дориана навестить его, в последний раз. Безил знал, что никогда не сможет получить взаимности, что соответсвенно значило, о невозможности счастья в его жизни. Но в последние дни, мужчина понял, что счастье не обязательно в ответных чувствах, оно в словах, в признании своей любви. Да, он твёрдо решил признаться Дориану в последнии минуты своей жизни, дабы испытать хоть какое то подобие счастья в последний раз и уйти из этого мира. Он не знал, как тот отреагирует, но в сущности, это уже было не так важно. Юноша очень изменился с момента их первой встречи, его взгляды и убеждения приняли абсолютно другой поворот и художник точно знал, что своими словами его не напугает. Как скучал милый Бэзил по тому — чистому и светлому, как лучик солнца, прорезавшийся сквозь грозные тучи, юноше. Тому юноше, чья чистая улыбка озаряла мастерскую, при каждом его приходе. Он скучал по тому Дориану, что способен был ещё дарить, если не любовь, то свою искренность и наивность. Тому, кого не тронули очерняющие руки Гарри и которого не касались пороки, в которых он утопал. Да, Бэзил потерял, безвозвратно потерял этого доброго, отзывчивого мальчика, смотревшего когда то на художника своими огромными, голубыми, глазами полными наивности и любопытства. В прочем, любопытство — это та редкая черта его характера, оставшаяся неизменной в юноше спустя годы. любопытство никуда не делось, изменилось лишь русло его желаний и интересов. И всё из-за чертовых убеждений Гарри, глубоко вбитых в юношескую голову. *** Кажется этот день настал. Уже прошло три месяца с начала болезни, довольно долгий срок жизни для обладателя такого недуга. Бэзил был уверен, что сегодня он уйдёт из жизни. Утром ему было особенно плохо, а чёртовы лепестки кровавых амелий застилали весь пол его мастерской. Как же больно в груди и сердце. Казалось стебли цветов прорастали сквозь него, хотя это действительно было почти так. Ханахаки окутывали его легкие и подступали к самому главному жизненному органу. Последнюю неделю у мужчина даже не было сил выйти из дому и сейчас он мог лишь попросить прислугу послать за Дорианом. Хах, а ведь тот не являлся к своему другу уже более месяца. Конечно, зачем молодому и статному мужчине водиться со скучным художником, который даже не может позволить себе всё отпустить и наслаждаться этой привольной жизнью. Так думал Дориан, так думал и Бэзил… *** Через четверть часа дверь мастерской открывается, через порог переступает юноша, чья внешность абсолютно не поменялась с момента их первой встречи. Он смотрит на друга, лежащего в постели, и во взгляде не видно и капли сочувствия или жалости. Нет. Лишь сталь и безразличие, к когда-то бывшему столь близким, человеку. Дориан подходит ближе к кровати, присаживаясь на стул рядом с изголовьем. Бэзил поднимается, садясь на кровати, делает глубокий вздох и вновь заходится диким кашлем. Рядом с объектом, являющимися причиной возникновения ханахаки, больным всегда находиться намного труднее, а приступы случаются чаще и сильней. Бэзил этого уже не боится, он знает, что больше не протянет и окончательно смирился со всем. Откашлявшись, сплевывая на пол все новые лепестки, художник смотрит на Дориана своим глубоким и измученным взглядом. Скулы впали, мешки под глазами были темнющими и глубокими. Мужчина за последние месяцы скинул килограмм семь. Но конечно, Дориана это никак не трогало. Люди приходят и уходят в его жизни, так зачем волноваться о чьей-то судьбе? Юноша медленно переводит взгляд с пола, усыпанного лепестками, на своего друга. Его пробирает любопытство, в кого тот умудрился влюбиться на столько, чтобы потерять из-за этого жизнь. — Что ж, здравствуй Бэзил, давно не виделись. — На это художник лишь приветственного кивает, у него нет сил на лишние слова, а сейчас он еле как отходит от прошедшего приступа. — Вижу, ты не в лучшей форме. Весьма, удручающая картина, но позволь поинтересоваться, из-за какой особы ты испытываешь столь сильные страдания? Я думал, ты будешь более умён и осмотрителен, чтобы не привязаться к кому-то настолько сильно. Это же надо, упустить свою жизнь из- за чувств к какой-то даме, уму не постижимо. И весьма несправедливо, смею заметить. Не думаю, что она достойна таких жертв и истязаний. — Дориан перекладывает с ноги на нога, с любопытством ожидая ответа. — Ох, дорогой мой Дориан, наверное тебе никогда не понять столь сильной и убивающей любви. Даже не знаю, радоваться этому или печалиться. — Бэзилу больно слышать все те слова из уст юноши, но ему не привыкать слушать колкости из этих прекрасных уст. Он простил бы Дориану что угодно, как и прощал всегда. — Что за вздор? Я определено рад, что никогда не утопал в своих чувствах на столько что бы умереть, тем более от безответной любви. И не собираюсь этого делать. — Конечно, ему намного важнее удовлетворение от жизни, чем какие-то чувства. — Да, ты и вправду изменился. Уверен, ты бы не говорил так, не поддавшись столь губительному влиянию Генри. — Глупость, Генри - мой близкий друг, я многое у него перенял и благодарен ему за то, что научил меня получать от жизни удовольствие, позволив вкусить эту сладость. — Дориан ухмыляется уголками губ, на последнем предложении, он знает, что задевает этим друга, ему просто хочется посмотреть на реакцию. — Я устал с тобой спорить, Дориан. — Сейчас я немного не в форме для таких разговоров. Дориана немного расстраивает это, но он уже в предвкушении предстоящего разговора, ему хочется услышать историю болезни Бэзила. Он лишь сложит её в копилку воспоминаний, дабы в подходящий момент вспомнить и привести в пример своего непутёвого друга в очередной беседе гедонических высказываний. — Что ж, Бэзил, я ожидаю твоего рассказа, не просто так же ты меня позвал. — Я позвал тебя чтобы проститься, тем не менее понимаю, что любопытство уже гложет тебя. — Мужчина знал что его силы на исходе, и ему стоит поскорее завершить начатое дело. — Знаешь Дориан, когда я тебя встретил, я не мог оторвать взгляда от твоих волос, они были такие шелковистые и льющиеся, словно небольшой водопад. Такие волосы — мечта любого натурщика. Когда я рассмотрел тебя поближе, то просто не мог наглядеться на твои прекрасные голубые глаза, обрамлённые такими длинными изящными ресницами. Я утопал в этих глазах, как если бы с земли падал на небо. Я увидел твои кисти и нашёл в них идеал всего существующего на нашей планете, они казались такими хрупкими и изящными, что мне было страшно даже дотронуться. Я не мог остановиться глядеть на тебя, Дориан, не мог прекратить тебя рисовать. — Хм, подобные оды мне часто поют женщины, весьма непривычно слышать такое из уст старого друга. — Не перебивай меня, дорогой. Дай я выскажусь, а потом делай что хочешь, не верь, оскорбляй, да хоть возненавидь наконец, я уже смирился со всем этим. — Бэзил, неужели я настолько низко пал в твоих глазах? Мне и в голову не пришло бы что — то подобное. Вместо того чтобы нести чепуху, лучше продолжай. — На самом деле, вместе с Гарри они могли обмолвиться о художнике не добрым словом, но Дориан ещё не опустился настолько чтобы говорить это прямым текстом тому в лицо. — Ох, дорогой мой, знал бы ты, насколько для меня важен… Я слишком сильно привязался, слишком сильно был увлечён своим пристрастием, ты буквально стал для меня всем, идолом, высочайшим искусством… Любовью в конце концов. — На глазах бедного мужчины уже наворчачивались слёзы, а дышать вновь становилось всё трудне и труднее. — Я знаю, что ты не поймёшь, да и не примешь, но мне это в сущности не нужно, я просто должен был сказать это тебе, я должен был признаться. — По щекам художника уже бежали мокрые полосы, слишком трудно давались слова, но в душе ему стало хоть чуточку легче. — И я вправду рад, что произнёс эту тираду. Как будто я сумел прикоснуться к частичке того счастья, что мог чувствовать рядом с тобой. — Слёзы уже ручьём бежали из помутневших глаз Бэзила, а руки била сильная дрожь. — Прости Дориан, прости, что складываю на твои плечи груз ещё одной смерти. Юноша был крайне удивлён таким поворотом событий. Его друг — мужчина, умирает на его глазах по его же вине? К такому жизнь не готовила. Он слышал о садомитах, да даже видел их, ведь иногда обычные притоны могут наскучить и хочется чего-то не изведанного. Но предугадать, что Бэзил окажется одним из них Дориан не мог. Конечно, мужчина не нравился ему в рамонтическом плане, да и принципе его привлекали лишь женщины, но в голове зарождалась коварная идея как скрасить хотя бы последние мгновенья своего друга. Ниже он все равно уже не падет. — Бэзил, Бэзил, дорогой, ну почему же ты не сказал раньше? Я ничуть не сержусь на тебя, наоборот даже польщен, но думаю мы смогли решить эту проблему на ранних стадиях ее проявления. — Он медленно взял дрожащие руки художника в свои, успокаивающе проглаживая запястья большими пальцами. — Тише, тише дорогой. — Бэзил смотрел на своего мальчика заплаканными глазами, в которых плескалась такая сильная боль, которую просто не выразить словами. -Ох Дориан, было бы все так просто… но нет, вы не смогли бы ничего изменить, да и теперь что-либо делать уже поздно. — Он закрывает глаза, когда рука Дориана ложится ему под голову, как вдруг чувствует, что-то до безумия нежное и тёплое на своих губах. Они медленно ласкают и манят, поцелуй на удивление нежные и приятный, Бэзил даже не чувствует страха, он почти уверен, что уже на том свете, ведь в жизни такое просто не могло произойти. Он выдыхает свой последний глоток воздуха в губы Дориана и на вечно проваливается в незабытье. Дориан отстраняется и с каким-то чересчур равнодушным видом, для такой ситуации, смотрит на тело своего друга. Быстро встаёт, и с напускным видом сильнейшей скорби зовёт слугу, возвещая о трагическом событии. Он уходит из дома художника, в полвосьмого вечера. На следующий день светский круг будет кричать о смерти несчастного от такой ужасной и мучительной болезни. А Дориан просто уходит. Он не чувствует скорби или печали, жалость? Может да. Некий триумф от того что ещё одна целая жизнь была жертвой его красоты. Он забудет Бэзила, как забыл и Сибилу, вспоминая лишь ради рассказа интересной истории.