Очень-очень много

Последняя тетрадь отправляется в стопку, и Лиам с усталым вздохом откидывается на стуле, растирая двумя пальцами переносицу. Целый час ушел на то, чтобы разобрать эти каракули, но, по крайней мере, не придется тащить кипу проверочных работ домой и обратно. Конечно, ему намного проще, чем коллегам-учительницам, — забросил тетради в машину да поехал, но Лиам привык разделять дом и работу. У него нет желания эмоционально выгореть и профессионально деформироваться, как многие его старшие коллеги. За окном светло и ясно — снег растаял не до конца, местами он вгрызается в землю грязными островками, и уже есть первая бледная зелень. Глоток свежего воздуха после холодной затяжной зимы. Кажется, вот-вот расцветут плодовые деревья, а потом, конечно, снова станет пасмурно и прохладно, пройдут дожди, земля начнет чавкать под ногами кашеобразным болотом, но если постараться, можно поймать ласковые солнечные лучи, так и норовящие ускользнуть. Лиам закрывает класс на ключ и идёт по коридору, прокручивая связку на пальце. Все дела на сегодня сделаны: тетради проверены, план урока составлен, остается только освежить нужные материалы в памяти, но это можно сделать и перед сном. Можно встретиться с друзьями, отдохнуть, поделиться новостями — пусть его товарищи и подтрунивают, что в школе такому парню, как он, делать нечего, Лиам знает: это просто шутки. На самом деле они рады встречаться по вечерам, пропускать по стаканчику и болтать о работе и личной жизни. Сейчас Лиам свободен. Коллеги о его ориентации не знают, и Лиам этому очень рад. Директор школы не самый прогрессивный человек на свете, да и другие преподаватели недалеко от него ушли. О том его и предупреждали друзья, беспокоящиеся, что жизнь Лиама легко может превратиться в ад, из-за нездоровой атмосферы в коллективе. Но Лиам всё равно хотел попытать счастья в школе и хоть чему-нибудь научить детей, пока в их головы не проникло всепоглощающее уныние. В глубине души он был идеалистом и мечтал увидеть, как юные умы улетают во взрослую жизнь вдохновленными и уверенными в себе. Ушей касается ласковый звук, мягкий, напоминающий сладкий, медовый водопад. Лиам застывает и неопределенно вертит головой, сжимая связку ключей в руке. Откуда может доноситься это дивное пение? Не получается разобрать и словечка, но звучит ладно и красиво, словно эльфы завели свою таинственную мелодию у зачарованного холма в лесу. Лиам медленно идет на звук, стараясь не спугнуть возникший в голове образ, и, наконец, оказывается у кабинета биологии. Внутри соловьем заливается его ученик, Зейн Малик, и неторопливо вытирает парту влажной тряпкой от каких-то надписей. Не торопится, словно родители не ждут и не переживают. Его сестра — Лиам классный руководитель её класса — наверняка уже давно дома, делает домашнее задание. Лиам уверен в этом, потому что Малики очень исполнительные и послушные. Девочка чуть талантливее мальчика, отлично считает в уме, но теперь очевидно, что у Зейна склонность к совершенно другим вещам. «Да, наседать на такого талантливого парня с квадратными уравнениями даже как-то неправильно, – думает Лиам, пытаясь уловить хоть одно знакомое слово, но Зейн поет слишком ладно и почти не прерывается, чтобы взять воздух. – Очевидно же, что будет заниматься по жизни совершенно другим». Лиам уже почти решается кашлянуть, как вдруг Зейн поднимает глаза и резко замолкает, роняя ветошь на крышку стола. В первую секунду взгляд напуганный, как у кролика, и столь же настороженный, словно появившийся в классе учитель — это что-то необычное. На секунду Лиам и сам чувствует себя лишним — так легко вторгнуться в хрупкий мир подростка, а ведь юным больше других нужно личное пространство. – Акустика здесь потрясающая, но тебе домой-то не пора, Зейн? – спрашивает Лиам, дружелюбно улыбнувшись уголком губ. – А меня дежурить оставили, мистер Пейн, – кивнув на ведро с водой, говорит Зейн и снова поднимает любопытный взгляд на учителя. – Но мне немножко осталось. Ключи сказали потом охраннику отдать. – Заканчивай скорее, – кивает Лиам и вновь смотрит в окно — из кабинета биологии лучше видны деревья в школьном дворе. Сейчас голые, без единого листочка, они кажутся крючковатыми пальцами, пытающимися дотянуться до светло-серого неба. – Через полчаса начнет смеркаться. Может, подвезти тебя? Зейн немедленно отмахивается. – Спасибо, мистер Пейн, но я лучше своим ходом, – отвечает он, с деланным интересом уставившись на изображение разрезанного яблочного плода на стене. – А то родители решат, что я что-то натворил. – Ну, ладно. Тогда до завтра. – До завтра! – эхом повторяет Зейн, продолжая рассматривать картинки на стене. Очевидно, он смущен, что довольно легко объяснить — кому хочется, чтобы его сопровождал учитель? Наверняка у него свои планы, и, возможно, Зейн даже рад, что сегодня возвращается домой без сестры, потому что теперь у него есть время на какие-то юношеские дела, в которые не хочется посвящать девчонок. Но Лиам чувствует ответственность, потому что подростки — те же дети, за которыми нужно присматривать. Тем не менее, он надеется, что Зейн не станет совершать опрометчивых поступков. Он, действительно, хороший и ответственный парень. Кажется, Зейн вновь начинает мурлыкать песни, только когда убеждается в том, что Лиам отошел на достаточное расстояние. Мистер Пейн его слышит и задерживается лишнюю секунду на лестнице, чтобы убедиться — это точно не английский язык. Следующий день у Лиама полон забот с самого утра. Всю последнюю неделю он тестировал учеников, чтобы найти их слабые места и подтянуть, а теперь предстояло убедить эти садовые головы, что им нужно заниматься. Задачка не из легких — ученики обижаются, расстраиваются и совсем не хотят проводить грядущие выходные за учебниками. Некоторые даже пишут гадости в туалете. Приходится запастись терпением. После обеда директор Грис вызывает Лиама в свой кабинет и серьезным тоном спрашивает, почему один из его учеников, Черрис, получил 37 баллов за тест. – Вы у меня спрашиваете? – удивляется Лиам. – Потому что он плохо подготовился. Кабинет Гриса ему не нравится: слишком темно и неуместно дорого. Такой хороший дубовый стол больше подойдет кому-нибудь из палаты лордов, чем директору обычной школы. Не говоря уже о настольной лампе с золотой бахромой по абажуру. Массивный книжный шкаф выглядит так, словно пособия из него никогда не открывали. Зато оленьи рога на стене — явный предмет гордости, как и медвежий ковер на полу. Ни дать, ни взять гостиная охотника, кем Грис и является. – Мистер Пейн, – медленно говорит Грис, поглаживая рукой новенькую обивку кресла цвета сырого мяса. – Черрис — один из лучших наших учеников. Недавно его отец сделал школе щедрое пожертвование: мы смогли купить микроскопы для класса биологии, а в следующем месяце я собираюсь обновить спортивную форму для нашей футбольной команды. Думаю, и Вам новые измерительные приборы не будут лишними, – многозначительно добавляет он, глядя на Лиама поверх очков. – Исправьте оценку и извинитесь перед Черрисом за досадное недоразумение. – И что же мне ему поставить? – спрашивает Лиам, изгибая бровь. – Этот парень ни одной формулы не выучил. Оценка D ему тоже не подойдет? – Думаю, Вы и сами понимаете, – Грис вздыхает и опускается в кресло. – Знаете, мне и самому всё это не нравится, но у Черриса-старшего дрянной характер, и его подарки вполне могут обернуться Египетскими казнями. Не искушайте судьбу. Вам есть, что терять. Проклиная всё и вся, Лиам выходит из кабинета директора. Конечно, придется подчиниться — Грис непрозрачно намекнул, что у него могут быть проблемы с будущим трудоустройством. Но это мелко, грязно и нечестно. Сам Черрис, может, и не виноват — всё-таки он ещё ребенок, и все проблемы наверняка исходят от его папаши, привыкшего, что все целуют его задницу, однако теперь у Пейна одна только его фамилия вызывает жжение. И как теперь учить этого ребенка, зная, что придется рисовать оценки? Знакомое мурлыканье заставляет остановиться — Зейн стоит вдали от своих одноклассников и еле слышно поет себе под нос. Красиво. Зейн перехватывает взгляд своего учителя, и ему приходится впиться ногтями в мякоть ладони, чтобы не покраснеть и не отвернуться. Грудь нет-нет, да сдавливает сладким нытьем. Вид у мистера Пейна злой, брови насуплены от гнева, и хотя Зейн понимает, что эта ярость в глазах предназначается не ему, он всё равно испуганно вжимает голову в плечи. Его тело реагирует иначе — ему до пульсирующей боли любопытно, что могло довести такого спокойного человека, хотя инстинкты велят держаться подальше от чужого негодования. Уже через мгновение мистер Пейн заметно смягчается и качает головой, кажется, выгоняя тяжелые мысли. – Вчера ты, кажется, пел на другом языке, – мимолетно замечает он. Его голос — сладкая патока. Даже когда он говорит сухим языком цифр, звучит так, словно мистер Пейн рассказывает чувственную поэму. – Да, это... – взгляд Зейна всё-таки соскальзывает и останавливается на стене. – Это мой родной язык, урду. Мистер Пейн кажется ему лучше других преподавателей, от того и не хочется разочаровываться в нем, разговаривая на всякие скользкие темы. – Очень красивый язык, – говорит Лиам. Зейн моментально впивается в него взглядом, пытаясь различить на лице фальшь, но мистер Пейн уверен также, как и на уроке, когда рассказывает об аксиомах. – Мелодично звучит, мягко. Или это у тебя талант: ты превосходно поешь. – Спасибо, – Зейн уже не может отвести взгляд в сторону и вместо этого начинает дергать рукав вверх и вниз. – Ничего особенного. – Не скромничай, тебе не к лицу, – улыбается Лиам. Его лицо совсем преображается от улыбки. Так красиво, словно солнечные лучи впитались в кожу. Конечно, он очень молод, и поэтому не выглядит как остальные их учителя. Или его красит что-то ещё, что люди в этой школе давно потеряли. Просто мистер Пейн очень светлый. И он никогда не коверкал его имя намеренно, чтобы показать, что Зейн тут лишний. И никогда не обижал его сестру. – Хорошо, не буду, – говорит Зейн, незаметно улыбаясь своим мыслям. – Вы были чем-то расстроены? – Взрослые проблемы, – немного мрачнеет Лиам. Зейн вопросительно склоняет голову. – Директор Грис подкинул работенки. Не забивай этим голову. Зейн послушно кивает головой и улыбается чуть шире, чтобы показаться беззаботным. Он не хочет, чтобы мистер Пейн считал его проблемным. По сути — это единственное, что он может сделать, поэтому вновь открывает книгу, когда мистер Пейн проходит мимо, к своему кабинету. Он знает, что не должен думать о своем учителе, иначе потом придется переживать и расстраиваться, а то и плакать. Зейн также знает, что остро реагирует на то, что другие люди просто игнорируют или забывают. Может, если бы у него было с кем поделиться... но ему не с кем. Расстраивать родных не хочется, им и так тяжело ассимилироваться в чужой стране, а друзей у него... совсем нет. Малик снова начинает мурлыкать песни, иногда отрывая взгляд от книги, чтобы зацепить взглядом сестру и внутренне успокоиться. Если у неё всё хорошо, то и у него тоже. Правда, вскоре Донию сваливает простуда. Это потому что она снимает шапку всякий раз, как они уходят подальше от дома, где родители уже не могут видеть, чем они заняты и насколько их слушают. У сестры красивые волосы. Дония любит, когда их продувает ветер. А теперь у нее кашель, и взять домашнее задание для неё должен он, и для этого приходится обойти всех учителей. Зейн оставляет мистера Пейна напоследок. Обычно он всегда проверяет тетради в своем классе, потому и задерживается. На сей раз его нет, но класс открыт, и Зейн от нечего делать слоняется по помещению. Мистер Пейн — классный руководитель его сестры, поэтому Зейн бывает в классе математики только на уроках, не чаще, в отличие от Донии. Зейн неплохо решает примеры, но на этом его таланты в математике иссякают, поэтому он не очень любит этот предмет. Мистер Пейн — другое дело. Он никогда не издевается над теми, кто не понимает его объяснения. Он не упивается своей властью. Не злорадствует. Он не похож на других взрослых, потому что не кидается высокомерными фразами, чтобы показать себя умнее или опытнее. Этого достаточно, чтобы Зейн чувствовал себя легко, входя в его класс. Может, мистер Пейн ненавидит его чуть меньше, чем остальные. Может, и не ненавидит вовсе. Зейн усмехается своим мыслям, походит к окну. На деревьях первые почки. Весна такая холодная, но всё равно время от времени балует яркими солнечными лучами. Зейн вспоминает песню про розу, услышанную недавно по радио. Она очень понравилась его младшим сестрам, и поэтому он пел её в качестве колыбельной. Малик прикрывает глаза, слова всплывают сами собой. Всё не так плохо, как кажется. Даже в его жизни может быть какой-то смысл. Когда поешь для души, заботы отступают. Когда поешь для близких, становится совсем хорошо. Зейн не знает, что станет делать в будущем, но определенно в его жизни не будет дней, когда бы он не пел. Скрип за спиной заставляет его испуганно захлопнуть рот и обернуться. Мистер Пейн стоит в дверях и внимательно его рассматривает. Зейн и раньше это замечал, но его учитель довольно высокий и рослый. У него сильная шея и красивые руки. Он... Малик облизывает сухие губы и не дает себе продолжить мысль. Нужно смотреть правде в глаза: это настолько же неправильно, насколько глупо. – Прости, что напугал, – виноватым тоном говорит мистер Пейн. – Случайно задел дверь, и вот... Красивая песня, мне тоже нравится. Зейн кусает губы. В том, что говорит мистер Пейн, никогда нет зла. Он бесконечно добрый. За всю свою недолгую жизнь Зейн впервые сталкивается с разбивающей сердце добротой. – Я пришел за домашним заданием для Донии, – стараясь звучать равнодушно, произносит Зейн. – Она простудилась. – Я видел, как Дония щеголяет на улице без шапки, – кивает Лиам и смотрит на Зейна с легким укором. – Уж следи за своей сестрой. Она, конечно, старше и покрасоваться хочется, но ты всё-таки мужчина. А почему это тебя снарядили рассыльным? – с любопытством спрашивает учитель. – Я мог бы передать домашнее задание через кого-то из одноклассников... В классе у Донии нет друзей, как и у Зейна, но об этом мистеру Пейну знать не обязательно, поэтому Малик качает головой. – Мне не сложно. К тому же ей в радость меня гонять, – говорит Зейн, усмехнувшись. – Узнает, как я носился по всей школе из-за её домашки, — сразу встанет на ноги. Может, перед этим ещё чай заставит сделать. – Ну раз так... – понимающе кивает Лиам, передавая Зейну двойной листочек с примерами. У него две старшие сестры, и поэтому он хорошо знает, что такое — быть младшим братом. – Наверное, мистер Свомп очень рад, что ухватил такого талантливого парня, как ты. Зейн удивленно моргает. Мистер Свомп — учитель музыки и руководитель школьного хора. И у него наверняка случится изжога, если Зейн даже подумает о том, чтобы выступать среди его подопечных. Вот его взгляд Зейну совсем не нравится — тяжелый и колючий одновременно, словно Малик оскорбляет его одним своим существованием. Этим он очень похож на других учителей. – О, да нет, – Зейн неловко машет руками и качает головой. – Я не в хоре. – Нет? – удивленно переспрашивает мистер Пейн. – Извини, я думал, что.. а почему нет? Мне казалось, тебе нравится петь, и у тебя так хорошо получается. Знакомая убежденность в голосе учителя приятно щекочет сердце Зейна. Сладко. Сладко. Сладко. Хочется прикрыть глаза и раствориться в этом чувстве. Малик чувствует себя счастливым только дома, с родными людьми, а теперь, в школе, где ему обычно лишь неуютно и боязно, где для всех он чужой и по определению неприятный, хочется поймать радостное мгновение в ладонь и вжать в сердце. – Не уверен, что меня возьмут, – всё же произносит Зейн вслух. – С такими данными? Уверенней надо быть, – возражает Лиам, поправляя стопку тетрадей на столе. – Слушай, там всё время недобор, и прослушивание каждую пятницу. Попробуй. Туда даже бездари приходят, такие как Че... – мистер Пейн тяжело выдыхает и качает головой. – Я не должен так говорить о своих учениках. В общем, есть ученики намного менее талантливые, чем ты, и уж если кому и место в хоре, то тебе. Лиам рассеянно улыбается, всё ещё смущенный своей оговоркой, чем вызывает у Зейна невольную улыбку. Всё же мистер Пейн тоже человек, и не все люди по определению ему нравятся. Однако на уроках он одинаково относится ко всем своим ученикам. И — Зейн, действительно, этому рад — похоже, он всё-таки не вызывает у мистера Пейна негативных чувств. Иначе бы они не разговаривали. – Вы, правда, думаете, я пою лучше, чем Черрис? – невольно вырывается у него. – Не в обиду твоему однокласснику, но он может только гундеть себе под нос. Ему нужно либо усерднее работать над своим вокалом, либо поискать себе другое призвание в жизни. Хотя, конечно, это не мое дело. Одно могу сказать точно: я чуть не заснул во время Рождественского концерта, – говорит Лиам, доверительно понизив голос. Как приятно смеяться, не боясь, что о тебе подумают. Мистер Пейн дает ему эту возможность — немного побыть ребенком в школе, насладиться беседой, получить робкую надежду, что с его юностью не всё потеряно. Боже, конечно, он никогда не ответит взаимностью своему ученику — Зейн и не рискнет попросить. Но того, что есть, вполне достаточно. Даже слишком много, потому что Зейн весь светится изнутри. – Не грусти, ладно? – вдруг произносит учитель. – Этот мир мечтает услышать, как ты поешь во весь голос. И снова грудь сдавливает приятно-щемящее чувство. Почему он такой добрый? Почему так любит помогать своим ученикам, даже самым безнадежным? – Спасибо, – быстро говорит Зейн и одергивает руку, потому что ещё немного, и он попытается коснуться лежащей на столе ладони. – Ладно, лучше мне скорее вернуться домой с примерами, а то Дония решит, что я специально. До свидания, мистер Пейн. – Пока, Зейн, – улыбнувшись на прощание, говорит мистер Пейн. В его слова так хочется верить и, напевая себе под нос на родном языке, Зейн думает о том, что обязательно попробует в пятницу. Он волнуется до дрожащих ладоней, до слабости в коленях, до неприятного стука в висках. Особенно, когда входит в помещение, где уже собрались ученики в зеленой форме школьного хора. Все они принадлежат к школьной элите, от того хорошо знают друг друга и видят в нем чужака. Нет. Они всегда видят в нем чужака, потому что он не похож на них. Свомп сидит за фортепиано, перебирает свои ноты, чтобы выбрать песню для сегодняшней репетиции, и его глаза округляются, когда Зейн робко заходит в зал. Он такой большой и светлый — акустика в нем намного лучше, чем в обычном классе. В нем также есть места для зрителей, на которых обычно сидят родители во время выступлений. Сцена, как в настоящем театре, и даже есть кулисы. Стараясь не смотреть на других учеников, чтобы не сбиться с мыслей, Зейн походит к Свомпу и подает ему заявление на вступление. Свомп накрывает клавиши крышкой и, презрительно сощурившись, кивает, позволяя начать. Дрожь прошибает, и приходится напомнить себе, что мистер Пейн в него верит. Да. Мистер Пейн в него верит, значит, это всё не просто так. Родители говорили ему и не раз, что он хорошо поет, но они его любят, и сестры его любят, а мистер Пейн... Зейн закрывает глаза, выдыхает, чтобы очистить мысли, и начинает «Старую любовь». Ничего современного на таких прослушиваниях лучше не петь. Он не успевает дойти до второго куплета, потому что Свомп говорит: «Достаточно». Зейн открывает глаза. Колючий взгляд учителя неприятно обжигает. Свомп морщится, словно даже говорить с Зейном ему неприятно. – Мистер... э-э-э... Маллек? Боюсь, что у Вас не достаточно развит речевой аппарат, чтобы... Вы понимаете английский? – Не настолько хорошо, – говорит Зейн и кусает язык, потому что так явно дерзить не стоит. Обычно он и не огрызается, но его неумолимо потряхивает от разочарования и обиды. Нельзя показать им, что происходящее ранит его. – Но я понял, что Вы пытаетесь сказать: мне нужно работать над собой. Спасибо, что прослушали меня, мистер Свомп, – добавляет Малик вежливо. – Извините, что отвлек класс от репетиции. По ряду учеников идут смешки, становящиеся всё громче. Ребята не сдерживают себя — знают, что им за это ничего не будет. Зейн не смотрит в их сторону и выходит из кабинета, ни разу не обернувшись. Настроение испорчено, но Малик старается не придавать этому значения. Ну, не выслушали, ну, назвали Маллеком — можно подумать такое происходит в первый раз. Не такой уж это повод для расстройства. И всё-таки в глазах неумолимо жжет. Когда он проходит мимо кабинета по математике, его внезапно кличут. Зейн поднимает голову, чтобы «проветрить» глаза, — они должны быть сухими, иначе станет понятно, как сильно он расстроен — и заглядывает в кабинет мистера Пейна. Учитель сияет. Он всегда сияет, но сейчас его свет ослепляет, как яркое, летнее солнце. Плакать хочется всё сильнее. – Ну, как первый день? – участливо спрашивает мистер Пейн. – Тебе понравилось в хоре? – Да никак, – Зейн с деланным равнодушием жмет плечами и, наконец, бросает на учителя косой взгляд. – Меня вообще-то не приняли. – Что? – удивленно спрашивает Лиам, и его лицо тут же принимает хмурое выражение. – Это почему? Зейн облизывает губы, чтобы дать себе паузу. Что тут придумаешь? Не сказать же, что Свомп самый обыкновенный расист. – Я не очень хорошо спел, – говорит он, подходя к доске, чтобы постучать по ней пальцами. – Но, может, оно и к лучшему. Будет больше свободного времени на разные мальчишеские пакости... Звучит так глупо, но Зейн не может выдумать ничего лучше за такое ограниченное количество времени. Он думал, что будет готов, когда ему укажут на дверь, но это всегда одинаково обидно и горько. Даже если об этом не думать, даже если каждый день притворяться, что всё в порядке, от этой боли никуда не скрыться. Зейн, правда, не понимает, что в нем не так и что он сделал плохого, потому что он никогда не ругался с одноклассниками, никогда не грубил преподавателям. Но даже если они знали о нем что-то, что сам Малик в себе не видел, почему тогда косо смотрели прохожие и переходили на другую сторону улицы? Учитель изумленно хмурится, как будто в его голове сложное уравнение, которое даже ему не решить. – Может, стоит... – Нет-нет, – Зейн агрессивно качает головой. – Но спасибо, что поддержали меня, мистер Пейн. Я рад, что попробовал. В этом Зейн абсолютно искренен, но Лиам всё равно рассеянно качает головой. Когда тетради заканчиваются, Лиам, наконец, покидает кабинет. Он надеется, что застанет Свомпа в учительской, и по счастью преподаватель, действительно, решил задержаться, чтобы поговорить с молоденькой учительницей по литературе. Там же пьет кофе директор Грис — пусть он и важная персона, ему нравится находиться среди своих «подданных». Лиам подходит прямо к Свомпу, пока тот не собрался домой. Сам Лиам редко проводит время в учительской. Разговоры, которые ведут другие преподаватели, нередко наводят на него тоску и непреодолимое желание собрать вещи и немедленно куда-то сбежать. Вообще-то помещение очень уютное, в нем несколько удобных столов, глубокие кресла и диван, на подоконнике стоит чайник, в углу — апельсиновое дерево, но этого мало, чтобы чувствовать себя, как дома. – Извините, мистер Свомп, я хотел бы прояснить один момент, – решительно заявляет Лиам, заглядывая в глаза старого преподавателя. – Конечно, Лиам, – добродушно кивает учитель музыки и разворачивается к нему всем корпусом. – Что ты хотел? У Лиама нет ни малейшего представления, что произошло на прослушивании, но Зейн выглядел таким печальным, каким молодой преподаватель не видел его никогда. Малик вообще редко казался беззаботно радостным, как другие дети, но Лиам ни разу не замечал, чтобы Зейн был настолько расстроенным. Он не смотрел Лиаму в глаза, но учитель всё равно увидел, что они на мокром месте. Значит, случилось что-то серьезное. – Сегодня к Вам на прослушивание приходил один из моих учеников, Зейн Малик, – начинает Лиам издалека. Свомп невозмутимо кивает. – Вы руководитель и Вам виднее, но мне любопытно, почему Вы не взяли этого мальчика в хор? Насколько я помню, в прошлый раз Вы сказали, что у Вас недобор, и буквально приходится брать всех подряд. Я слышал голос этого мальчика, – уверенно заявляет Пейн. Он не хотел давить, но у Свомпа такой равнодушный вид, словно к нему каждый день приходят такие талантливые ученики. – У него прекрасные данные, насколько я могу судить. Я не эксперт, но немного занимался пением в школе... – Боже, Лиам, что у тебя в голове? – перебивает Свомп, покачивая седой головой. – Я просто не хочу, чтобы этот мальчик был в моем хоре. Куда прикажешь поставить его чумазое лицо? Мне даже смотреть на него неприятно. В первую секунду Лиам, действительно, думает, что он ослышался. Невозможно говорить такие оскорбительные вещи с настолько серьезным и одновременно невозмутимым лицом, даже в таком возрасте. Лиам знает, что в Англии живут преимущественно белые, и когда он сам учился, в его школе не было ни одного цветного ученика, именно поэтому ему так сложно понять, откуда взялись эти предубеждения, когда они даже не знакомы с представителями другой культуры. Он окидывает взглядом учительскую: мисс Пейдж и директор Грис как ни в чем не бывало продолжают заниматься своими делами. – Чего? – удивленно спрашивает Лиам. – Что Вы имеете в виду? – Мистер Пейн, Вы будто вчера родились, – терпеливо, как ребенку, говорит Грис, отрываясь от своего кофе. – Вы, правда, думаете, что поставить этого паки в один ряд с нашими лучшими студентами — это отличная идея? Вы думаете, родители, которые придут на отчетный концерт, будут в восторге от того, что вместе с их детьми будет выступать этот... ребенок? – не произнести оскорбительное слово ему стоит больших усилий, и Лиам не уверен, что ценит это, потому что хоть Грис ничего не сказал вслух, все отлично поняли, что конкретно он подумал. – Мы и так пошли навстречу, когда приняли эту неблагополучную ребятню в нашу школу, но должны же быть какие-то рамки. Рука Лиама невольно зарывается в волосы. Ему хочется оттянуть их и сжать, чтобы кровь прилила к голове. Теперь он хорошо представляет, что произошло во время прослушивания. Если Свомп не скрывает своего отношения, то и ученики, видя, что это не пресекается и даже одобряется, ведут себя точно также. От природы дети, конечно, сами по себе жестоки, но вектор их злобы легко направляется взрослыми. – Вы серьезно? – спрашивает он, чувствуя, как ярость и непонимание клокочут в груди, пытаясь перекрыть друг друга. – Считаете, это нормально — не брать ребенка в хор, просто потому что он не белый? – Оснований не делать это более, чем достаточно, – возражает Свомп почти с обидой. Очевидно, Лиам для него — наивный юный глупец, а Пейну таких «учителей» за глаза хватило на всю жизнь ещё с тех времен, когда он сам учился. – Этот парень может что-то украсть или пристать к девочкам, или заразить других... – Я и так его едва терплю, – с искренним отвращением замечает мисс Пейдж. – Отсадила за заднюю парту, и не смотрю в тот угол. И сестрицу туда же... Лиам медленно дышит через нос. Хорошо, Грис и Свомп люди в возрасте, их ни в чем не переубедить — таких только могила исправит, но Пейдж всего на год старше, чем он, и уж она-то... Впрочем, Лиам хорошо помнит, с каким отвращением коллега-учительница рассказывала про своего соседа-гея. С чего он решил, что к другим людям, непохожим на неё, эта женщина будет относиться с ангельской добротой? Находиться в учительской становится мучительно трудно, поэтому Лиам собирается с мыслями и вновь поворачивается к Свомпу. – Вы обязаны взять мальчика в хор, – сурово говорит он. – Обязан? – спрашивает Свомп с легкой улыбкой. – Я подам жалобу, – обрывает Лиам, не скрывая ярости, перекосившей лицо. – В которой подробно распишу, что здесь происходит. Упомяну Черриса и других учеников, которые незаслуженно получают высокие оценки и не наказываются за проступки, благодаря щедрым подаркам от их родителей. Мисс Пейдж смотрит на него со смесью жалости и презрения и устало опускает подбородок на руку. Прочитать что-то во взгляде Свомпа сложно, но Лиам понимает, что старый учитель не думает о нем ничего хорошего. В лучшем случае считает самодуром. Мысленное оскорбление звучит как похвала. – Удачи, – спокойно говорит Грис, с наслаждением сделав глоток кофе. – Но кому Вы подадите жалобу? У меня связи в министерстве образования. Вашей жалобой там подотрутся. – Сообщу в средства массовой информации, – не сдается Лиам. – Народ у нас, конечно, консервативный, но далеко не везде. Даже если их не тронет история Зейна Малика, общественности не понравится, что более бедные ученики получают образование не на тех же условиях, что более обеспеченные. Шумихи будет достаточно, чтобы разного рода проверки трясли Вас каждый божий день, – добавляет он со злорадным удовлетворением. – Те же люди, что пачками приносили деньги, будут открещиваться и настаивать на том, чтобы школу разнесли по камешку, а администрацию вытряхнули к чертовой матери. – Успокойся, Лиам, – мягко просит Свомп и откидывается назад в кресле, чтобы лучше видеть своего собеседника. – Ладно, я возьму мальчика в хор. Соло не обещаю, но в заднем ряду с краю стоять будет. Но если он что-то украдет... – Конечно, – кивает Лиам, злостно усмехаясь. – Если кто-то что-то украдет, обвинят его. Или сделают вид, что он что-то украл — это же дело пяти минут. Я понимаю, как дела делаются, жаль только, что глаза открылись так поздно. Если такое случится, мальчик покинет хор, я понял. Ну, и я здесь не задержусь. – Не надо нас демонизировать, – вздыхает Свомп. – Завтра выдам Малику его форму. Пусть не теряет. Из учительской Лиам выходит в расстроенных чувствах. В груди тяжелая, свинцовая туча, того и гляди грянет гром, хлынет ливень. Ему удалось одержать одну победу, отвоевать Зейну Малику место в школьном хоре, но этого настолько мало! Это вообще ничто не фоне всего, что происходит! Сжав губы, Лиам стискивает кулаки, сдерживая волну гнева. Он, наконец, понимает, о чем говорили его друзья. – Мистер Пейн! Мистер Пейн, Вы не поверите, что случилось! – восклицает Зейн, радостно вваливаясь в кабинет математики. Несколько учеников делают работу над ошибками, и он застывает в дверях, замечая семь пар устало-возмущенных глаз, устремленных в его сторону. Сам преподаватель сидит за столом и внимательно следит за своими подопечными, время от времени заглядывая в ежедневник, чтобы поработать над планом уроков. Малик моментально пятится назад. – Ой! – смущенно говорит он. – Я не вовремя? – В самый раз, – говорит Лиам и ласково улыбается несчастным оболтусам. – Вам, наверное, давно пора отдохнуть и перекусить, а то уже час сидите. Класс моментально наполняется радостным шумом. Даже дикий кабан не бежит так быстро, как ученики, которых, наконец, отпускают с дополнительных занятий. Зейн невольно посмеивается — если бы его заставили решать примеры, он сидел бы с таким же несчастным видом. Правда, в компании мистера Пейна. – Меня поймал Свомп! – быстро произносит Зейн, когда они остаются вдвоем. – Дал мне форму и сказал, что принимает в хор. Велел приходить сегодня на репетицию и не опаздывать. Это ведь Вы попросили? Глаза сияют и улыбка такая яркая, что злость Лиама на Свомпа, Гриса и Пейдж немного утихает. Какая разница, насколько неприятным и грязным был разговор в учительской, если мальчик так счастлив? Ведь ради этого он и пришел в школу — защищать и вдохновлять своих учеников. – Нет, Зейн, это ты сам очень хорошо спел, – отвечает Лиам, облокачиваясь на свой рабочий стол. – Я знаю, что это Вы, мистер Пейн, – говорит Зейн, прижимая сверток с формой к груди. – За меня никто, кроме Вас, просить бы не стал, – убежденно заявляет он. У Лиама сжимается сердце, потому что это настолько нечестно, настолько неправильно, что хочется кричать и переворачивать вещи с ног на голову. – Свомп мне даже куплет не дал до конца допеть, а тут вдруг... Спасибо Вам! Я буду стараться. – Уверен, что будешь, – кивает Лиам — убежденно и вместе с тем с еле уловимой задумчивостью. Нет, никто не смог бы сделать это для Зейна, даже он сам — не хватило бы смелости. И стоило терпеть все эти мучения, изо дня в день, потому что когда есть хотя бы один человек, который в тебя верит, это уже очень-очень много. – Не грустите, ладно? – говорит Зейн, ободряюще толкнув учителя в плечо. Импульс мимолетного прикосновения стремительно летит по венам — этого хватит, чтобы храбро войти в зал и, не обращая внимание на насмешки, петь наравне со всеми. Этого хватит, чтобы улыбаться, даже если ему попытаются испортить этот замечательный день. – Я знаю, Вы наслушались всякого, пока за меня просили, но не все люди плохие. Вот Вы — не плохой, мистер Пейн, – убежденно произносит Малик. – Побегу на репетицию — не хочу опаздывать в первый день. – Только про уроки не забывай, – кричит Лиам вслед и садится за стол. Мир — одно сплошное разочарование, и, наверное, после окончания учебного года нужно будет подать заявление об увольнении и поискать себе место получше. Потому что бороться с этими ветряными мельницами — значит потерять себя и всё равно ничего не добиться. Лиам собирает тетради в дипломат — сегодня лучше проверить их дома, закрывает кабинет и идёт по коридору. Из кабинета музыки доносится слаженное звучное пение. На фоне слившихся воедино голосов выделяется звонкий, бойкий, мальчишеский — счастливый-счастливый. На душе становится чуточку легче. Лиам смотрит в окно — ни единого островка снега. Пришла весна.