Смотрит.

Санни задыхается, когда его рот грубо накрывают шершавой ладонью. Накрывают и давят так, словно хотят переломать все кости черепа, чтобы все раскрошилось в пыль без остатка. Он, может быть, укусил бы до крови, прогрыз бы до кости, а все из соображений самозащиты и абсолютно импульсивных желаний. Но, впрочем, какая самозащита, когда у тебя не хватает сил буквально сжать челюсть, а любые связи в мозгу рушатся перед нависающей фигурой кого-то близкого, но давно размытого в памяти. Настолько размытого, что, на самом деле, забившегося в памяти сияющим ангельским светом. Словно венок это блядский нимб над прекрасным ангелом. Просто размытого, потому что сложно вспомнить, даже если крепко проросло в голове. Просто потому что так много изменений за раз воспринять сложно. Воображение, отливающее красным цветом в глазах силуэта напротив, заставляет сжаться в маленький комок. Темнота липнет к ним двоим. Волосы сдавливают шею. Чьи волосы? Он не помнит. Мерзкий ком поднимается к горлу. И это даже не от того, что вторая рука силуэта сжимает ее, норовя свернуть. Мягкие пушистые волосы блондинистого цвета. Боже, ответь, почему теперь они кажутся такими жесткими в ладони? Рука безвольно падает, не находя родных ощущений. Горько. Терпко. Тоскливо. Даже если осознания этому нет. Полный катарсис. Но это все еще Базиль. Может, теперь он не ощущается так, как был когда-то, но это все еще он. Санни как преданная собака льнет к жилетке, похожей на старую. Ему просто тяжело держаться. Базиль, кажется, понимает это, но проявляет жалости так немного, что ее хватает лишь на то, чтобы грубо пихнуть к стене, заставляя опереться на нее. Злость, гнев, вина, обида. Кажется, примерно так ощущается этот толчок. Рука, внезапно сползающая с шеи под ткань заношенной рубашки, заставляет напрячься и сквозь полную немощь перевести взгляд с обоев на искривленное гримасой лицо. Все плывет. И Санни слабо понимает, почему на него так действует происходящее. Базиль, будто бы стыдливо, перестает сжимать лицо человека напротив. Понимает, что ему не сопротивляются особо. Но и согласия тоже не дают. Дрожащими руками расстегивает пуговицы, как это делали в кассетах интересного содержания. Интересного, но, к сожалению, мерзкого. По крайней мере это кажется ему мерзким сейчас, когда Санни даже не понимает, что происходит. Блядство. Он хочет опробовать свои фантазии на ментально маленьком ребенке. Но, честно признаться, ему быстро становится все равно, потому что объект извращенных фантазий послушно обмякает в руках. Ему хочется только касаться, касаться, касаться, касаться, касаться и касаться. Тонуть в ощущениях. Санни всегда был худощавым, хотя раньше, все же, припухлостей было чуть больше. Сейчас Базилю кажется, что он может поцарапаться об эти кости. Но рискует, резко и нетерпеливо распахивая рубашку и проводя пальцами по выпирающим ребрам. Наверное, пуговицы потом придется искать по всей комнате. Руки по ощущениям абсолютно везде. Холодные, потные. Смотрящие. Ждущие. Санни чувствует будто бы ненасытный голод этих касаний. Слово он в лапах хищника, давно не евшего плоти. Самое банальное, но самое точное в мире сравнение. Только отвернешься - сразу порвет на части. Глаза смотрят отовсюду. И сложно понять, чьи на этот раз. Санни видит припухлость в районе паха Базиля. И, может, он бы не обратил внимание на это, если бы сам Базиль не взял его руку и не приложил ее туда. Еще больше наклоняется и едва раскрыв губы что-то пытается шептать, глядя прямо в лицо. Шепот тоже плывет. Базиль, даже наслаждаясь полным повиновением, чуть разочаровывается в том, что Санни словно тряпичная кукла. Но ему страшно злиться и истерить, как он любил иногда делать, ведь одновременно с тем Санни кукла из фарфора. Расстегивает шорты. О, как это надменно, раздеть человека напротив себя, при этом самим оставаясь в одежде. Поэтому торопливо стягивает с себя жилет и рубашку, чтобы, бог видит, слиться воедино, коснувшись кожей друг с другом. Прижимается лбом ко лбу, внимательно рассматривает все, что может. Ограничений, кстати, нет. Он их отменил? Их не было. — Я так… Рад… Что ты наконец тут. — шепот Базиля отдает жаром в лице Санни, — мне на самом деле так сложно… Ведь они внизу… И оно тоже смотрит. Тебе тоже сложно, правда? — руки медленно поглаживают тело. Взгляд с трепетом вопрошает. Взгляд расфокусирован. Ощущения все еще плывут. Поэтому Санни только наклоняет голову, едва ли не заваливаясь вбок. Но Базиль ловит. Ловит и усаживает на свои бедра. Санни не представляет, когда Базиль успел стать таким угрожающе сильным, даже если выглядит все еще так же сутуло и хлипко. Согнувшийся лист. Особенно в зеленом жилете. Утыкается носом в ключицу, вкушает запах, о котором мечтал последние пару дней. Санни невероятно пропотел. От него так и прёт этим запахом, но для Базиля это самый лучший аромат на свете. Или, может быть, вкус? Медленно проводит языком дорожку от яремной впадины до паха. Соленый привкус. Если бы он мог, то прямо сейчас разорвал бы это тельце, раскрыл грудную клетку, забрался внутрь и поселился бы внутри. Кожа к коже. Под кожей. Пальцами нарочито задевает половой орган, скрытый под тканью нижнего белья, тоже преющего от пота. Проворно оттягивает резинку, чтобы отпустить. Санни чувствует от этого лишь слабую неприязнь, потому что все, что он сейчас чувствует - это Базиль. А потом Базиль оттягивает резинку снова, но уже чтобы избавить Санни от белья, так мешающего взгляду. Единственное, что осталось, это белые гольфы на исхудалых ногах. “Сломать бы их, чтоб не сбежал никогда больше.” Базиль подхватывает Санни и медленно, тяжело дыша, встает. Ему едва хватает сил донести тело до кровати, поэтому в усталости резко бросает младшего на кровать. Что, на самом деле, приводит к печальному исходу: Санни неприятно ударяется головой об стену. На чистом постельном белье появляются капли крови, стекающие по затылку и падающие вниз. Ирония вокруг. Натяни на Санни парик, он бы стал похож на свою сестру. Не хватает лишь драматично разбитой скрипки, лежащей подле треснувшего черепа. Еще раз оглаживает кожу, начиная с колен и заканчивая плечами. Санни все еще слабо понимает, но для него все странно отзывается жаром. Глухое мычание внезапно срывается с его губ. И не то от боли, не то от удовольствия. Базиль пытается нежно коснуться раны. Кровь течет по руке, будто бы заполняя каждый отдел потрескавшейся сухой кожи, сравнимой с битым фарфором. Медленно слизывает с пальцев жидкость, пробуя на вкус. Базиль уже пробовал свою кровь на вкус когда-то, но она, наверное, не сравнится с этой. Трудноразличимый шепот снова доносится до ушей Санни. Кажется, там много-много про любовь. — Тебе больно? — щенячьи глаза, совсем близкое дыхание, смешанное со словами. Не получая ответа, вопрошающий разочарованно изгибает брови. Ему не хватает голоса. Много чего не хватает для повтора фантазий с кассет. Взгляд из под ресниц. Сложно думать о чем-то. Весь мозг занимает тупая боль в затылке. Она в какой-то степени отрезвила на мгновение, чтобы забрать все мысли и ощущения еще глубже. Резко разворот на живот: Базиль кладет ладони на ягодицы Санни, дрожа пытаясь смять, почувствовать. Кусает бедра, слизывая бусины крови. Может, он бы прямо сейчас заклеил это дело пластырями, но даже тумба, находящаяся в этой комнате, кажется слишком далекой. А еще оно все еще смотрит. Мерзопакостно наблюдает из дверного проема. Чего-то ждет. Базиль морщится от ощущения чего-то прожигающего на затылке, но спешит отвлечься, вновь прикасаясь к Санни. Ощупывает выпирающий позвоночник, пытаясь запомнить все очертания. Как же горит. Ждать долго не получается, поэтому юноша освобождает давно опухший от отсутствия разрядки член. Желание потереться органом абсолютно везде, где возможно, возвышается в больной голове, поэтому он грубо прижимается им к бедрам, спине и прочим частям тела, наслаждаясь. Глаза закатываются, еще не прочувствовав пик извращений. Санни все еще не понимает, что происходит. И ему становится страшно от этого непонимания. Медленно пытается повернуть голову, чтобы взглянуть на друга. Базиль единственное, что Санни тут понимает. Или не понимает. Понимает только оболочку. Трещит. В голове помехи. Из глаз катятся слезы, но Базилю слишком сложно видеть их, поэтому он грубо разворачивает лицо Санни, заставляя второго снова смотреть на стену. Избегание взгляда. Стыд. Базиль бесцеремонно хватает обе руки Санни, чтобы связать веревкой, лежащей неподалеку. Не то, чтобы он планировал когда-то эту ситуацию, но всегда воображал. А воображение у него просто замечательное. Член грубо входит на всю длину, отчего у Санни словно разряд молнии по всему телу: хочется скрючиться, сжаться, исчезнуть от боли. Рассыпаться, чтобы унесло ветром. Молчаливо кричит, сил просто не хватает на то, чтобы подать голос. Пытается вырвать руки из захвата, чтобы схватить человека позади и задать море вопросов. Но не получается. Снова ослаблено сдается. Толчок. Толчок. Толчок. Много толчков. И кажется, что все это происходит то замедленно, то невероятно быстро. Не получается сфокусироваться на чем-нибудь одном. Неприятно. Отвратительно неприятно. Где же ангел? Но Санни не помнит, как молиться. Во снах все было проще и молитв не требовалось. “Может, я это заслужил?” - набатом стучит в голове мальчика. Падение с лестницы и травма колена. Он понимает, что даже во сне нафантазировал боль своей сестры. Он точно-точно заслужил. А у Базиля удовольствие за удовольствием, смешанное с давящим чувством вины, которое постепенно сжирает мозг. — Все будет хорошо, Санни. Слышишь? — наклоняется, чтобы снова прошептать на ухо. Стены и потолок словно сжимают тело. — Я люблю тебя, Санни. — слезливо причитает. Эта фраза чем-то напоминает то, что говорит ему Мари. Говорила. Но никто из них не понимает, что это нечто искаженное похотью и бредом разума. Кто в здравом уме хочет переломать любимому кости? Семя вытекает из обезображенного ануса. Базиль любуется содеянным. Пытается запечатлеть все без любимого полароида. Потому что даже бездушный объект недостоин хранить это у себя в памяти. (Даже если как бездушный поступает сейчас Базиль.) Санни наконец разворачивается и смотрит пустым взглядом. И старшему становится жутко. — Оно добралось даже до сюда… — лицо снова искажается, в этот раз животным ужасом. Базиль пятится назад, будто не он 5 минут назад со всей больной нежностью касался тела. Холодный пот катится по лицу. Сжимает виски, чтобы прогнать фантазии, лезущие наружу. Что-то везде. Смотрит. Смотрит. Смотрит. Тяжелая попытка отдышаться и Базиль пытается приблизиться к Санни снова. А Санни ничего не понимает опять. Только медленно переводит взгляд на дверь, потому что тоже чувствует, что смотрят, смотрят, смотрят. Оно везде. Даже на потолке и стене позади. Базиль подбирается еще ближе и… Брызг крови. Базиль, едва не крича, но ревя, втыкает садовые ножницы в глаз Санни, потому что это “нечто” уже давно спряталось под изможденным телом. Попадает в прострацию на пару секунд, но в итоге победно улыбается. Беззвучное падение ножниц на кровать. Базиль валится всем телом прямо на Санни, целует того в каждый доступный изгиб. Кусает губы, облизывает, снова кусает. Хватает ладонями лицо, пытаясь поднять еще выше. А потом все таки кричит: его поражает жуть произошедшего. Панически дышит, пытаясь глотнуть хотя бы каплю воздуха. Тело под ним было совсем будто бы безжизненным. Холодным. В крови. Израненным. Уставшим. Его сейчас вырвет. Это, наконец, проясняет затуманенный разум. Пытается укутать в самое теплое одеяло, одеть, обнять, согреть, не дать потухнуть огню. Слышит, как скрипит лестница, слышит, как к ним идут люди. Больше не может пошевелиться. Получается только испуганно смотреть на вопрошающие лица в проеме, что резко искажаются болью и страхом при включении света. Все словно ненастоящее: кто-то плачет, кто-то пытается что-то быстро объяснить скорой, кто-то пытается успокоить. Размыто. Снова. А Санни дерется с сознанием. А Санни наконец вновь видит Мари. А Санни… Проснулся снова только в больнице. Пытается сконцентрироваться на лице человека рядом: видит вновь пушистые желтые волосы. Пытается коснуться, и в этот раз они будто мягче. Но ему все еще страшно. Шею, по ощущениям, сдавливает чья-то рука. И он снова… ничего не помнит. — Прости меня, Санни. — качание головой.