***
«Я помню, как всё это было. Помню, как мы вновь начали гулять вместе, как ты снова открылся нам. Это были действительно хорошие дни перед тем, как ты уехал на долгие годы. Я так испугался, думал, что больше никогда не увижу тебя. Представляешь, ххах? Моё сердце почти не выдержало, моя психика почти сдалась: жизнь превратилась в один длинный день, чередующий радость и страдания, надежду и отчаяние. Я почти не спал и ничего не ел. Мои цветы увядали один за другим. Кел навещал меня какое-то время по доброте душевной, но я никогда не чувствовал, что он делал это искренне. Он никогда не делал это так, как ты. Потом даже Хиро перестал заходить. Ну, знаешь, мы не особо дружили, особенно после того, как все узнали правду о смерти… Мари. В общем, то ли я отстранился, то ли они всё же были расстроены и обижены. Может, до сих пор обижены. Я не знаю. Чёрт. Мне так тебя не хватало, Омори. Вот ты стоишь передо мной, на пороге моего дома, а я даже не знаю, что мне делать. Заплакать? Обнять тебя и никогда, ни на секунду, ни на мгновение больше не отпускать? Я не могу. Я так слаб и так сильно перед тобой виноват. Я смотрю на тебя и не в силах даже пошевелиться. Дождь бьет мне в лицо. Мокро и холодно. Но тебе, наверное, было куда холоднее в своем опустевшем доме тогда, шесть лет назад… Я всё это время не переставал думать об этом. Я не мог простить себя после того, как ты уехал. И вот ты здесь.»***
— Впустишь меня? — Да… проходи. Бэзил тянет руку к Санни, но тут же останавливается. Может ли он…? Может. Санни встречает его теплую руку холодными, мокрыми от дождя ладонями. Обхватывает. — Я так по тебе соскучился. — произносит тихо, почти шёпотом. — Я... я тоже. Прости меня. — За что? — парень поднимает недоумевающий взгляд на старого друга. Они стоят на пороге, смотря друг на друга в тишине, прерываемой постукивающими каплями дождя. Холодно. — Мари… — Боже, не надо… Санни вздыхает, смотрит на тревожного парня с сожалением, болью и вселенской печалью во взгляде. Как же трудно им выразить все свои чувства, даже спустя столько лет. Санни садится на порог, призывая Бэзила сделать то же самое. Тот кивает, но уходит вглубь дома, Санни лишь отворачивается к улице, вслушиваясь в отдаляющиеся расторопные шаги. После минуты ожидания его накрывает теплая ткань, кто-то садится рядом. Санни не смотрит на Бэзила, и Бэзил не смотрит на Санни, но руки их тут же сплетаются в замо́к, так, словно они действительно больше никогда не расстанутся, словно Санни и впрямь больше никуда не уедет. — Я все эти годы думал лишь о тебе, — начинает темноволосый, сильнее сжимая хрупкие пальцы в своей руке. — Я мечтал, что однажды приеду и мы снова встретимся. Санни, наконец, поворачивает голову в сторону парня. Смотрит в голубые, кристально чистые и дрожащие от слез глаза, ощущая все тяжести существования. Будто небо рухнуло на его плечи. Будто море захлестнуло его с головой, унося в бездну, в самые темные глубины. Но Санни готов, уже шесть лет, как готов. — Я не злюсь, Бэзил. Я давно тебя простил, и, если честно, я даже не знаю, злился ли я. Так получилось. Мы были детьми, слышишь? Ты не виноват. Бэзил подрагивает от прикосновений к своим рукам: они у него ужасно чувствительные и тёплые, в противовес холодным и рельефным рукам пианиста. Каким же красивым вырос Омори. Это имя — откуда оно взялось? Вроде бы, это было прозвищем, которое Бэзил взял из книги. Да, так он назвал соседского парнишку в первый день их знакомства на детской площадке. Уж очень он был похож на главного героя сказки, которую мальчику читала бабушка. Точно… Там было что-то про вечно спящего черно-белого ребёнка, ушедшего в свой выдуманный мир от проблем реального мира… — Я никогда не смогу простить себя. — Я помогу. — Ты не сможешь… — Нет, смогу! — Санни хватает Бэзила за плечи, сжимая их до боли. Тот жмурится, но не предпринимает попытки избежать ощущений. — Смогу. Позволь мне, пожалуйста… Я приехал, чтобы тебя увидеть. Я скоро уеду. Поехали со мной. Тебя ведь здесь ничего не держит! — Мне нет прощения, я должен понести… наказание. Я не достоин жизни. Я не хочу жить. Ты говоришь, что простил меня, так вот, а я нет. Я себя никогда не прощу. Я не могу. Прости. Извини. Ты зря сюда при— Бэзил замолкает, чувствуя ладонь на своих губах. Санни не давит, не сдерживает парня, лишь даёт понять, мол, ни к чему всё это. Они смотрят друг на друга. Санни — на заплаканного Бэзила, такого же ранимого и доброго, как и раньше, Бэзил — на спокойного Омори, такого же красивого и идеального, как раньше. И Омори целует заплаканное небо, что тяжело давит на плечи, прижимается губами к соленому морю, тянувшему его на дно. Он не против. Сначала через ладонь, не надеясь на что-то большее, после — убрав руку, оголяя розовые губы, нежно прислоняется к ним, боясь спугнуть. Бэзил хнычет в поцелуй, на что получает успокаивающие поглаживания по голове. Помогает. Через пару мгновений они спокойно сидят, оперевшись о стену порога, смотрят на мокрую дорогу, на лужи и на танцующую листву деревьев на улице. Всё это глупо и не имеет никакого значения, но вместе с тем безумно важно, потому что Омори здесь. Потому что он обнимает Бэзила, целует светлую голову и разрешает трогать свои волосы, еще более темные от влаги. — Ты не заслуживаешь наказания, Бэзил. Знаешь, в моём детстве ты был одним из тех, кто больше всего радовал меня и помогал мне. — Меня не было рядом, когда я был тебе нужен… Ты так страдал, а я. я сбежал от этого. Я трус. Мне так жаль. Прости меня, Омори. — Всё хорошо. Сейчас — всё хорошо. —… — Давай жить вместе, Бэзил. — Я больше не убегу. Обещаю. — Бэзил обречённо сжимает рубашку темноволосого, падая тому на грудь. Санни смотрит на него испуганно, смотрит, как тот безумно плачет, не в силах больше держаться. — Только и ты меня больше не оставляй. Пожалуйста. Никогда, слышишь? Никогда. — Я… обещаю. Не будь таким грустным. Ты обязательно себя простишь. Я тебе помогу. Санни прижимает к себе светловолосого, утыкаясь в пахнущие цветочным шампунем волосы. Хотелось бы ему защитить парня от всех невзгод мира, да только Санни не в силах понять очевидного — от самого себя ему Бэзила не спасти… Эта отчаянно-горькая мысль вьётся у пианиста где-то в дальних углах подсознания, окрашивая весь его мир в минорные тона. Но он ничего не может поделать с собой. Шесть лет не мог и по-прежнему не может. — Не уходи н-никуда… Я так скучал, Омори… И он не уходит.