Невысказанная

      Сердце Лань Сичэня было давно поделено поровну меж двумя дорогими людьми.       Первым человеком, занявшим его еще с безмятежного, невинного детства, стал родной брат. Закутанный в слои одежд и правил, возвышавшийся над всем мирским и человеческим, он едва ли не единственный нес людям мир и был действительно человечным. Бесконечно очаровательный и серьезный что в пухлощеком младенчестве, что перед самой смертью, когда его черты болезненно заострились от неизлечимого проклятья, Ванцзи был той отрадой, что наполняла грудь Сичэня гордостью, теплом и любовью.       До самого последнего вздоха…       — Теперь… старший брат должен хорошо позаботиться о Вэй Ине. Я больше не смогу… — строго нахмурившись, произнес он тогда с большим трудом. И что-то в нем было от того милого насупленного А-Чжаня, который когда-то просил Сичэня в обход правил разрешить ему оставить подаренных крольчат.       Он смотрел куда-то мимо своими почти слепыми, подернувшимися белой дымкой глазами… смотрел так настойчиво и долго, пока не услышал в ответ сдавленное охрипшим горлом «обещаю». Лишь тогда Ванцзи удовлетворенно кивнул, и светлая, нежная улыбка смягчила его суровое лицо, все еще такое молодое и красивое.       — Спасибо, — он наконец вздохнул свободно, с облегчением закрывая веки, и прошелестел: — Скажи ему.       — Что?       — Ты знаешь…       Он знал. Целуя бледный холодный лоб и мягкие, уже неотзывчивые уста, с которых сипло слетело прощальное дуновение жизни, он знал, что именно должен был сказать и кому. Как знал и то, что слова его окажутся ненужными, напрасными, они канут в черную пучину чужого горя и не найдут отклика.       Сердце Лань Сичэня было давно поделено поровну меж двумя дорогими людьми.       Вторым человеком, беззастенчиво обосновавшимся в нем с юных лет, стал сперва возлюбленный, а потом и муж его младшего брата. Невыносимо простодушный, сверх меры одаренный и совершенно непреднамеренно пленительный, он одинаково успешно притягивал к себе как людей, так и неприятности. Его любили, им восхищались, ему завидовали, перед ним трепетали, его ненавидели, ему желали смерти… И в конце концов, все и каждый — целым миром — собрались, чтобы покончить с ним.       Только не Ванцзи. Только не Сичэнь.       Они вместе стояли за него до самого конца, а после возрождения Вэй Усяня оба желали укрыть его за своими спинами от любых бед, спрятать в Гусу ото всех дурных людей, защитить, чтобы больше никогда и ни при каких обстоятельствах не дать ему вновь уйти за грань! Ванцзи преуспел в этом куда лучше бесполезного старшего брата. Действуя открыто и смело, он не сомневался и всегда был рядом, чтобы в решающий миг заслонить любимого от проклятья. Сичэнь же оплошал, стру́сил…       Он не был по-настоящему рядом, потому что так и не отважился сказать ему… Понял, что не сможет, еще в тот момент, когда Вэй Усянь пришел в себя и, увидев его, сразу радостно позвал:       — Лань Чжань! — и осекся, осознав, что обознался. Больше радость в его голосе не звучала никогда.       День за днем Сичэнь до онемения в руках сжимал поднос с едой, стоя часами у входа в цзинши и слушая, как безутешно оплакивал Вэй Усянь его брата, и тщетно молил огромную ноющую брешь внутри: «Ванцзи, мне никак не выполнить то обещание. Прости, я не могу заменить тебя ему ни в чем. Моей заботы недостаточно, я ему не нужен… Тебя так не хватает! Пожалуйста, вернись!»       Он заходил внутрь лишь тогда, когда затихали последние всхлипы. Заносил остывший ужин, старательно не замечая опухших глаз и искусанных губ. Вообще ничего не замечая! Ел с ним, пытался говорить о чем-то… О чем вообще? Он толком не помнил. Иногда, когда сердце было совсем не на месте, оставался на ночь. Вэй Усянь не возражал, ему было все безразлично. Он так в первый раз и сказал:       — Мне без разницы.       Они занимались любовью тихо, медленно, до предела глубоко. Вэй Усянь закрывал глаза и просто отдавался ему до конца: не целовал, но позволял целовать себя везде, не обнимал, но подставлялся под его ладони гибко и послушно, не ласкал, но реагировал на ласку сорванными вздохами и дрожью. Заканчивал он тоже тихо, с единственным протяжным стоном и после — ненадолго открывал глаза. Он смотрел так печально и умоляюще, что у Сичэня все разрывалось в душе, а потом зажмуривал веки и отворачивался. Поутру Сичэнь уходил еще до того, как Вэй Ин просыпался, чтобы больше не слышать сонного шепота: «Лань Чжань, холодно. Обними».       В тот раз, вроде, тоже все было как обычно… И все же не было.       Вэй Усянь опять ускользнул от него и отвернулся к стене, пока Сичэнь, внутренне умирая, в очередной раз думал о том, что никогда не осмелится сказать желаемое. Но вместо этого он мог хотя бы предложить то единственное, что давно следовало бы…       — Хочешь, я верну тебе его? — произнес Сичэнь немеющими, непослушными губами, нарушая глухую тишину. — Хочешь, воспользуюсь тем ритуалом?       «Ради тебя. Ради него. Только скажи, что хотя бы это тебе нужно от меня!»       Вэй Усянь впервые повернулся к нему после их близости и посмотрел тяжелым, усталым взглядом, а потом бесцветно проронил:       — Не получится, я пытался.       Сичэнь забыл, как дышать. Воздух выбило из груди от ужаса.       Он пытался? Он… пытался… Конечно же он пытался — когда было иначе? — и мог исчезнуть снова, навсегда…       — Ты… Зачем?       — А ты?       Слов больше не нашлось. Сичэнь сел на постели рывком и с силой прижал ладонь к мучительно кровоточащему сердцу. Решение вернуть брата к жизни казалось таким правильным, таким необходимым. Но не ценой утраты Вэй Ина. Только не его!       — Мне жаль, что не вышло, — горько прошептал Вэй Усянь. — Прости, что не смог.       Сичэнь должен был тогда ответить, что ему не жаль. Ему не следовало уходить, пока Вэй Усянь не заснул. Он обязан был сказать!       Он нашел неподвижно лежащее тело следующим вечером — в многократно наведенном кровью ритуальном круге на полу цзинши, на месте, где раньше лежала укрывающая схрон с вином циновка. Из дрожащих рук выпал поднос с еще горячим ужином — он не слышал всхлипов и вошел сразу, обрадовавшись, что может быть… что, возможно, наконец-то чуть отболело…       Сердце Лань Сичэня было давно поделено поровну меж двумя дорогими людьми. На один жестокий миг он поверил, что навеки лишился их обоих, что у него больше ничего не осталось, кроме слов, которые больше некому было сказать… Но спустя это бесконечное зловещее мгновение Вэй Усянь пошевелился, насилу поднял голову и посмотрел на него. И не было в жизни Сичэня большего благословения, чем тогда, не было лучше момента, кроме единственного «сейчас»:       — Я люблю тебя, — произнес он, но голос не смог покинуть его стиснутое горло, только губы шевельнулись и слезы потекли по щекам. Он бросился к Вэй Ину, упал на колени и сгреб его в объятья, прижимая к груди и давая новое обещание уже себе: что отдаст ему все сердце целиком, всего себя, лишь бы любимый снова радостно улыбнулся. Когда-нибудь.