remorse

на улице было темно. вечер медленно перетекал в ночь. я сидел в своей комнате и, скривившись, слушал бешеный голос собственной совести, которая преследовала меня везде, где только можно. на улице. в прихожей. в гостиной. в собственной спальне. она настигала меня, когда я того не просил, когда отчаянно пытался восстановиться, и сводила с ума своими упрёками и оскорблениями. помнишь, сколько всего ты наплёл своим родным и друзьям? я всё решу, я всё смогу, я обязательно что-то сделаю, я обязательно справлюсь, я изменюсь и стану лучше, – и что из того получилось? каким же «лучшим» и «хорошим» человеком ты стал? не то чтобы совесть моя была не права. права. но разъярённый голос в голове превратился в густой дикий шум, разрывающий разум изнутри, – руки мигом потянулись к ноутбуку и проворно напечатали, уже не в первый раз: «почему у меня в голове кричат голоса», – как будто ты не знаешь, почему! а лучше бы так быстро проблемы решал и пытался сделать что-то вместо того, чтобы ещё сильнее истязать себя, – замолчи, ради всего святого, заткнись, сделайся хотя бы тише и оставь меня в покое! от самого себя не спрятаться никуда, не убежать от того, что гложет душу и мешает жить. я сам и виноват в этом. * * * как-то совершенно случайно вспомнилось. должно быть, в попытках как-то успокоиться и привести себя в порядок. как кусочек спокойного неба, вдруг показавшийся из-за тёмных грозовых туч и засиявший ярко, в голове показался ярко один из моментов жизни. как-то раз та добрая и светлая женщина, психотерапевт, к которой я ходил время от времени, мягким голосом спросила меня: – а теперь представьте ситуацию: если бы могли вернуться в тот момент со всеми своими нынешними знаниями, что бы вы сделали? что бы я сделал? что бы сказал? сколько бы мыслей выразил наконец, когда, – иронично! – больше выслушать это некому и незачем, всё будет впустую и напрасно, не будет иметь больше никакого значения, а для тех, остался, всё это звучало бы лицемерно и мерзко, словно самая гадкая, липкая, как кровь, и противная ложь, которую слушать даже не стоит. но всё-таки: что я сделал бы? что-то должен был бы сделать, как-то наконец поступить и попытаться. – я бы дал ей совет, как стоило бы лучше поступить, к кому обратиться и что просто делать. старался бы чаще спрашивать, как дела, как она себя чувствует. помогал бы. просто был бы рядом? наверное, я слишком долго говорил, но хотелось добавить ещё, и как бы пафосно и глупо всё это ни выглядело и ни звучало со стороны, хотелось что-то ещё произнести и сделать, пусть теоретически, не по-настоящему, но хотя бы– – я многое бы изменил. и тогда, может быть, всё не закончилось бы вот так. она была бы в порядке… – случайно запнувшись, я замолчал на несколько мгновений, а затем несколько тише завершил, – все мы были бы в порядке. та русоволосая женщина в очках сделала пару записей в своём блокноте, слабо улыбаясь, и понимающе посмотрела на меня. как будто стало полегче. тем более сейчас, когда я обо всём рассказал. а затем я горько добавил то, что осознал: – но пустыми и красивыми словами теперь ничего не исправить... верно? * * * всё так поразительно поздно приходит в голову, не правда ли? вот это «я люблю тебя» «ты важна и нужна» «тебе нужна помощь?» «как твои дела?» и другие тысячи блёклых и бесполезных ныне слов и выражений. теперь весь этими сладкими речами ничего не исправить. твою сестру не вернуть, маму не вернуть, друга тоже, представь себе. сколько бы ты это ни понимал, сколько бы ни говорил своему врачу об этом, сколько бы ни осознавал. всё бесполезно. твоё чувство вины так и останется на своём законном месте. помнишь? где-то однажды верно сказали: «забирая у человека любовь, ты забираешь у него жизнь». не сделал ли ты всё то же самое? забрав у них ощущение того, что они любимы, забрав у них комфорт, шанс на спокойную, полноценную жизнь, на получение помощи, на поддержку, да просто на то, чтобы всё было в порядке, – ты отобрал их жизни, светлые разумы, ты разрушил всё, что у тебя вообще когда-либо было. разрушил всё, что ещё могло бы быть. само настоящее и будущее. а ведь и правда. почему было так сложно сказать: «всё в порядке? я могу тебе помочь?» – она была бы рада услышать эти слова, сестра была бы в безопасности и знала бы, что кто-то рядом, что она не одна, что ей действительно хотят помочь и выслушать обо всём, что может таиться в её душе. «прости меня, я поступил неправильно» – она была бы рада услышать эти слова, маме было бы приятно осознать, что её дитя осознаёт свои ошибки. «я люблю тебя–» – да куда ты постоянно с этим лезешь? это слишком. теперь уж точно. не заслужил ни слов любви, ни чувств таких в душе своей. какая наглая ложь. «мне нужна помощь» – признание своей проблемности и просьба о помощи (не навязчивая и не едкая и резкая, а спокойная, всё всегда должно в меру быть) прозвучала бы искренне, он наверняка был бы рад как-то поддержать. так почему молчал? почему продолжаю молчать? когда теряешь свою веру, когда теряешь всё, что делало тебя самим собой, как раз остаётся только молчать и печалиться обо всём, что происходит. когда теряешь в душе свет и любовь– когда я посмотрел в зеркало, на мгновение в нём мелькнули суровые глаза матери, печальная тонкая вуаль на лице сестры, разочарованный взгляд самого близкого друга – и моё собственное отражение, готовое расплакаться и закричать. когда я посмотрел в зеркало, то увидел в нём всех, кого любил. голова сильно болела от хаотичных мыслей, готовых уничтожить за любой мелкий проступок, готовых наброситься, словно голодные звери, и в клочья разодрать своё достоинство, свою самооценку и свою человечность. ну конечно! это же так просто! зачем пытаться с этим бороться и переубеждать себя, зачем хоть как-то стараться, если легче всего броситься в бездонный омут и в нём потонуть? тебе всего двадцать лет, а ты уже на такое дно опустился, твоей человеческой оболочке всего двадцать лет, а она уже так искалечена и исполосана бесчисленными порезами. что ты с собой вообще делаешь? пожалуйста, оставь меня в покое, умоляю. я не знаю, что делаю, и ничего не понимаю. как и всегда. как маленькое неразумное дитя. опустившись на кровать, я сжался в комочек и закрыл глаза. * * * очнувшись от странного чёрно-красного сна, я уставился в полоток и лишь слушал звуки сирен полицейских автомобилей и скорой помощи, которые попеременно раздавались где-то совсем недалеко, на одной из дорог, и они отдавались в глухой комнате ярким эхом, словно в транс погружая и заставляя лежать лишь и думать о чём-то важном. если ты не вырастешь наконец, то– очнувшись от искажённого сна, в котором шуршал и копошился тёмный хаос, я слушал биение собственного живого сердца, – хотя бы что-то во мне осталось целым и правда живым, – и говорил самому себе какие-то слова, слушая звуки автомобилей и стук хмурого ливня по оконному стеклу. если ты не захочешь выбраться наконец, то– дело лишь за тобой. не сделаешь ничего – останешься дальше тонуть в печальном болоте сожалений и боли. если найдёшь для себя собственное спасение – то простишь и себя, и жизнь, на ноги поднимешься и дальше пойдёшь. только ты постарайся. действительно постарайся, а не просто делай вид, будто что-то делаешь, чтобы всё стало лучше. я вздохнул, тихо заплакал от разъедающей боли и сожалений, – вот все чувства, что остались внутри, больше нет ничего, – и снова закрыл глаза. крики совести в голове странным образом замолчали, наконец оставляя разум в моё распоряжение и позволяя о чем-либо подумать. в комнате стало тихо. ну и пусть, что иногда бывает одиноко и грустно. иногда не бывает. иногда бывает совсем никак. в любом случае, это заслуженно, правильно и просто то, с чем придётся мириться и дальше жить. за все грехи бог послал именно такую судьбу, и за это его нельзя осудить. нельзя осудить за то, что рядом нет никого – пусть и не будет. больше никому не сделаю больно и не получится навредить своими неосторожными словами и действиями. с этим всем нужно просто жить и всё же как-то выбираться из темноты. поближе к былому яркому свету. в комнате стало тихо, и сознание в этой тишине постепенно растворилось и вновь провалилось в сон.