Мечты и действия

      Стояли последние жаркие дни. В стареньком автобусе кондиционера не было, а открытые окна толку не давали. Сильно пахло духами, пóтом и почему-то укропом. Народ подрëмывал, но все оживились, когда в автобус влезла необычная пара. Оба высокие, статные и наряжены так, будто на приём к королеве собрались, ну или, на худой конец, на Каннский фестиваль. В первую очередь, конечно, мамзель заметили, потому что на фоне такой мамзели даже президент потеряется, не говоря уже о простом мужике.       Водопад локонов, серебряная паутинка платья, изумруд меж идеальных полукружий грудей и ноги, ноги, ноги… Когда мерцание её нимба немного поутихло, разглядели и спутника. Волосы наверх зачëсаны, по-идиотски, но жутко модно, щетина почти как у чувачка из «Голодных игр» и взгляд хозяина жизни. На данный момент хозяин выглядел малëк раздражённым, потому что мамзель упиралась и влезать в автобус не хотела. У неё бы получилось, но мешала охапка цветов. Нелепый, совершенно круглый, словно циркулем обведённый, букет белых и лиловых роз.       — Меня в автобус! — тряслась от ярости мамзель. — Меня! Да я никогда! Здесь же только маньяки ездят. И всё ты со своей идиотской машиной. Ты нарочно её сломал, я уверена. Просто чтобы сделать мне назло.       — Ангелина, успокойся, тут всего десять остановок.       — А что, такси нельзя было вызвать? — надрывалась красавица.       — На Вернадского пробка — будем ждать два часа.       — Арсений, цветы вянут! Мне букет сама Сабина Зильбер делала! Ты знаешь, кто такая Сабина Зильбер?       — Цветочница? — предположил мужчина.       — У неё и Дина Аверина букеты заказывает, и Эшли Бри. Может, ты и Эшли Бри не знаешь?       — Это мальчик или девочка?       Ангелина надулась:       — Он, между прочим, заказывал цветы на день рождения Шуры́.       — Шуру́ знаю, — оживился Арсений. — Клёвый чувак, но без зубов был лучше.       — Вот! А Сабина мне без очереди… Оформление букета пять тысяч стоит, и сами розы, между прочим…       — Скока-скока?       — Но ведь это сама Сабина Зильбер! — возмутилась Ангелина. — Я, по-твоему, на рынке должна маме цветы покупать? Может, ещё у бабушек у метро георгины брать?       У Арсения полыхнули глаза, но он сдержался и пошёл вперёд. Два сиденья спереди, друг напротив друга у окна, были заняты, а с краю свободны, и мужчина кивнул:       — Садись.       — С ума сошёл! — воскликнула девушка. — Встань немедленно, может, тут бомж какой-нибудь сидел.       Но Арсений плюхнулся на сиденье и подмигнул девице у окна. Та его подруге — полная противоположность. Если Ангелина была нежна, как май, то эта была жаркой, как август — цветущий и пахучий. Цвело на ней всё: жëлто-лимонные кудри, васильково-бирюзовая маечка, коротенькая маково-алая юбка и два симметричных синяка-розана на ляжках. Здоровенные сиськи с задницей и при этом узкая талия. Томно отставив мизинчик, девица в одной руке держала телефон, а в другой «Балтику» и после каждого глоточка делала блаженное: «О-о-о!»       Напротив подремывал её кавалер, тоже небритый, но в отличие от Арсения… В общем, он сильно от Арсения отличался, начиная от пузырящихся треников и заканчивая татуированной русалкой на предплечье.       Ангелина гневно раздувала ноздри. На её платье от кутюр, маникюр и тщательно завитые локоны загляделись в автобусе все, а собственный Ангелинин мужик пялился на пережжëнные завитушки и синяки какой-то шалашовки. Девица поймала взгляд Арсения и, ни на секунду не устыдившись, закинула ногу на ногу.       — Да это стол, — объяснила она хрипловатым голосом. — Ну пошла ночью, а он стоит, зараза. Долбанулась.       Ангелина с отвращением отвернулась, а Арсений с весёлым интересом спросил:       — А второй?       — Так обратно шла.       — Арсений, прекрати с ней разговаривать, мне стыдно за тебя. Давай выйдем и вызовем такси! Посмотри, на них же глянуть страшно!       — Думаешь, мне не страшно? — тут же нашлась лимонная девица. — Вдруг твой силикон от жары взорвëтся? И отойти некуда — всех обгадишь.       Замерший вокруг народ начал похихикивать, и самое ужасное, что Арсений тоже. Ангелину начало спирально перекашивать. Глаза и нос натурально поехали вправо, а рот влево.       — Сеня! — чуть задыхаясь, сказала она. — С меня достаточно! Я. Хочу. Выйти. Я не позволю какой-то немытой девке меня оскорблять.       Лимонной девице на вопли Ангелины было глубоко насрать, даже глазом не повела в её сторону. Сделала новый глоток и подмигнула:       — Не повезло, да? Петька Карнаухов на такой же принцесске женился, а теперь в дурке лечится.       — Арсений!       Но тут Арсений поднял руку и сделал пальцами жест, призывающий убавить звук.       — На фуршет прëшься? Не повезло, — повторила девица и допила пиво. — А мы на дачу, — и легонько пнула сумку.       Арсений вздохнул. Он ехал к будущей тёще и уже с утра был обрадован меню со шпинатными тарталетками, овощной пастой и хуйней под названием маскарпоне. Арсения уже три года как избавили от вредных привычек, неправильного питания, образа жизни и старых друзей. Дача и шашлыки у Жеки остались лишь в воспоминаниях Арсения. Правда, недавно было барбекю у Ангелининой подружки, где стайка девушек порхала как бабочки, а он в компании таких же несчастных ухажёров и мужей сосал запечённые крылышки, запивая их кислятиной, и хотел домой.       — У нас беседка новая, — продолжала тем временам девица. — Тряпичная такая, на железных палках. В ней Ольгина тётка джинсами торговала, а потом на пенсию вышла.       — Беседка? — хохотнул Арсений, и девица загоготала:       — Ага, и беседка тоже. Мне не нравится — в смородине лучше сидеть, но соседи, суки, всё время пырятся. Мы на забор одеяла вешали, чтобы не пырились, а потом забор сломался, и они опять пырятся.       — Так новый поставьте.       — Да счаз! — рявкнул неожиданно проснувшийся мужичок в трениках. — Ихняя сторона и забор ихний. Вот пусть сами и строят. А у нас теперь беседка, мы типа крутые. Может, и Петька будет — на гитаре поиграет.       Арсений поднял бровь:       — Так ведь он в дурке?       — А это другой Петька, — невозмутимо ответила девица. — У нас их три, Петьки-то. Нет, трое Петек. Тот в дурке, второй тоже сидит — машину соседа сжёг. А этот пока на свободе. Он на гитаре играет — умереть и не встать. Я прям вся… Прям жду… Мяса намариновали, м-м-м… А мы вот, — и опять пнула сумку, — жидкостью запаслись.       Перед глазами Арсения так и встало большое блюдо и на нём шампуры с неровными, исходящими соком кусками шашлыка и горкой зелени рядом. И малосольные огурчики, и разваливающиеся от спелости помидоры. А из жидкого — бутылëк со слезой и квас тут же, в запотевших кружках. Жахнуть ледяной сорокоградусной, скрутить зелёную стрелку лука, макнуть в соль — и с чёрным хлебом и квасом… Послевкусие непередаваемое, ни с каким маскарпоне не сравнится. И мясо…       — А ещё картохи в костре испечëм, — разглагольствовала девица. — Вот почему мужикам всегда мяса мало? Вон, Андрон, — кивок на мужичка с русалкой. — Килограмма два шашлыка может сожрать, а вечером макарон просит. Но картоха — это особенное… Ел, да? Да ни один омар на твоём фуршете с картохой из костра не сравнится.       Картошка тоже сразу представилась, прям рядом с мясом. Жёлтая, рассыпчатая, с тающими кусочками масла и жёлтыми лужицами. Арсений сладко сглотнул и еле слышно застонал. Ангелина рядом тряслась, как натуральное желе из агар-агара. Казалось, что возмущение даже её цветы разделяли, тоже мелко тряслись и роняли лепесточки. Весь народ в автобусе разглядывал её, словно манекен в витрине.       Ангелина с огромным трудом нашла прекрасное платье и всю неделю была паинькой, чтобы получить от Арсения изумруд, что лип сейчас к вспотевшей коже, но вовсе не для того, чтобы её разглядывала толпа убогих в автобусе. Мало того, самый страшный, всклокоченный мужик с мерзкой наколкой на руке вдруг нагнулся и пощупал её платье. Ангелина взвизгнула и отпрыгнула.       — Мужик, давай меняться? — предложил хозяин русалки. — Я тебе Нинулю, а ты мне эту дылду.       Арсений захохотал, а лимонная Нинуля нахмурилась:       — Придумал тоже… На хрен мне этот мэн? Чë я с ним делать буду, дурная твоя голова? А ты с этой дурой чего делать станешь?       — Арсений, — ласково позвала Ангелина, и голос её был слаще мёда, а глаза обещали все пытки Средневековья. — Попрощайся со своими замечательными новыми друзьями, нам действительно пора выходить. Или, может, ты поедешь с ними? — с издёвкой спросила Ангелина.       Арсений её ответом не удостоил. С девицей раскланялся, с мужиком — о ужас! — за руку распрощался, аки с братом родным, и встал на выход. На улице облило солнцем, вкусно запахло шаурмой из палатки.       — Наболтался, милый? — спросила Ангелина. — Вот влажные салфетки, вытри руки. Я думаю, стоит зайти в аптеку и купить что-нибудь от насекомых. Ну этих, которые в волосах. Моя мама не обрадуется, если узнает…       — Вот что, Аля, — сказал Арсений, и что-то было в его голосе, отчего Ангелина умолкла. — Я не поеду к твоим родителям и не буду есть силос. К маменьке пойдёшь без меня. Папеньке — сердечный привет. Лекарства достану, как обещал, хоть он и мудак. Прости. Розы в ванну с водой положи, говорят, помогает. А завтра вернёшься, соберёшь манатки, и чтобы духу твоего у меня дома не было!       Ангелина захватала воздух, и прекрасные глаза наполнились слезами:       — Это шутка? Ты не можешь… Сеня… Санечка… Это же шутка, да?       Но Арсений уже отвернулся от неё, набрал кому-то по сотовому и заорал:       — Жека, вы ещё не уехали? Я с вами! Нет, не шутка! Какая крыса… А, всё, крыс я вывел! Сейчас ещё мяса возьму… Крылышки? На хуй крылышки, мяса, я сказал! Ага… Угу… И сало! Кто летом сало жрёт? Я жру! Жека, я чего спросить хотел… А твоя гитара жива ещё? Да ну? Да ладно! Всё, жди.