Расскажешь мне сказку?

Воздух у моря влажный и плотный, а оттого кожа покрывается испариной, и дышать здесь, вдобавок, невыносимо тяжело. Глаза, то и дело, хотя бы на пару мгновений, так и хочется прикрыть — густой дым безжалостно режет их, заставляет слезиться. Он обычно не плачет — привык улыбаться. Да так, что лицо болеть начинает от неизменно широкой и яркой улыбки, что во все тридцать два. У него в жизни и поводов для грусти не было, собственно, и стоит, наверное, поблагодарить за это судьбу. Или же себя самого: за то, что до последнего старался находить плюсы даже там, где, казалось бы, можно было разглядеть одни лишь минусы. Юнги всегда любил жизнь. Любил подниматься в предрассветный час, чтобы собственными глазами узреть, как алый солнечный диск плавно поднимается над морской гладью, раскрашивая скалистое побережье в нежные цвета и оповещая всех о новом начавшемся дне. Юнги любил, наспех умывшись ледяной водой из колодца, босыми ногами шлепать по деревянным и слегка скрипящим половицам на небольшую, но уютную кухню, куда солнечные лучи попадали буквально беспрепятственно, заливая всё вокруг своим теплом. Юнги любил, слушая щебет перелётных птиц, лениво пританцовывать на месте, тихонько напевая себе под нос выдуманные мелодии. Он любил, сосредоточенно высунув кончик языка, смешивать в фарфоровом чайнике шалфей, горную мяту, чабрец и ягоды земляники. А затем, довольно жмурясь, словно сытый кот, большими глотками опустошать сразу же несколько чашек травяного чая. Он, бесспорно, любил жизнь. Сложно её не любить, когда из окон твоего маленького дома с чуть покосившейся крышей виднеется бескрайнее море, а позади — не тронутый человеком лесной массив. Здесь не вырубали деревья для строительства новых городов, а кристально-чистую воду не загрязняли отходами. Богом забытое место — не иначе. Так бы, вполне возможно, подумал заурядный человек, ищущий от жизни материальное благополучие и отправляющийся за тысячи миль в город, где вовсю бурлила жизнь, чтобы, как и миллионы других людей, захлебнуться в заоблачных амбициях, погрузиться в дотошную рутину и потерять себя раз и навсегда. А вот писатель сказок думал иначе. И не было для него большего счастья, чем отражение ярких звёзд в собственных глазах, сияющих чистым и почти детским восторгом. Ни с чем не сравнимо было удовольствие, какое он ощущал во время длительной прогулки по берегу моря, когда ступни проваливались в тёплый, даже горячий песок, переливающийся золотом. Словами не передать было чувство, что он испытывал, собирая пёстрый букет душистых полевых цветов. И всё же, он без устали пытался. Не терял надежды передать словами всё то, что чувствовал. За листами пожухлой бумаги ли, или за стуком пишущей машинки — не так важно. Важны ведь по-настоящему лишь истории. Особенные и неповторимые, но всё равно имеющие общие черты: добрые, чарующие и обязательно с хорошим концом. Юнги всегда мечтал о том, чтобы однажды они стали замеченными кем-то. Он, везде и во всём замечающий красоту и некое очарование мира, страстно желал обратить на это внимание других, заставить взглянуть на обыденные вещи своими глазами. Ему порой казалось, что миру не хватает чудес. Безобидных совсем, но тех, которые, тем не менее, сумеют разукрасить жизнь человека яркими красками переливающихся цветов радуги. В мире и так случилось много страшных событий — войны и эпидемии, голод и нищета, равнодушие и гордыня. Всё это до дрожи пугало Юнги, а вместе с тем заставляло лишь сильнее желать наступления перемен. Юнги знал: большая часть всех несчастий происходит именно по вине людей. Их эгоистичных целей захватить власть, их халатного отношения к болезням, их сосредоточенности на материальных благах, из-за которой моральные ценности отодвигались на второй план, а то и вовсе забывались. Но, вместе с тем, Юнги в людей верил. Он был убеждён: человека таким делают обстоятельства — суровые реалии жестокого мира, стискивающие пальцы вокруг горла и мешающие сделать глоток свежего воздуха. Именно поэтому Юнги и пришёл к своему маленькому, но очень важному выводу — мир, чтобы не прогнить окончательно, отчаянно нуждался в волшебстве. И Юнги изо всех сил старался восполнить его дефицит через свои сказки. У него была по-истине богатая фантазия: истории, которые он писал, были полны самых диковинных, причудливых существ. Но их совсем не стоило бояться. Все они были беззлобными и мудрыми, будь то огнедышащий дракон или красавица-русалка, обитающая в морской пучине. Все они служили человеку верой и правдой и приходили на помощь в трудную минуту, а потому каждая сказка получалась поучительной и доброй. Быть может, таким образом Юнги пытался донести до людей важную мысль: стоит быть немного отзывчивее по отношению к друг другу. Он любил этот мир до безумия: так сильно, что готов был заключить в свои тёплые объятия, если бы только мог. Поэтому, его мечта была вполне объяснима — каждое людское сердце наполнить такой же безграничной любовью и нежностью. И всё же, мечты оставались мечтами. Исписанные вдоль и поперёк листы бумаги складировались на пыльные полки, так и не находя своего драгоценного читателя. Всё было до смехотворного просто. Юнги знал, что его труд не оценят. Он был великолепно осведомлён о том, как именно к нему относятся жители ближайшей деревни, от которой его отделяла стена непроходимого, дремучего леса. Его боялись. Множество раз люди набредали на его жилище и смотрели с неприкрытым недоверием. Нет, Юнги не был с ними груб, упаси Бог. Слова дурного не сказал даже. Он на такое способен то не был совсем. Напротив, улыбался дружелюбно, лишь завидев человека в непосредственной близости. Пару раз даже пробовал подойти и пообщаться, но, как оказалось, успехом эти попытки не увенчались. — Что это там у тебя? — обратился к нему однажды юноша в узорчатой рубашке. Юнги был тогда ещё несмышлёным мальчишкой. — Это? — переспросил он, неловко мнущийся на месте и прижимающий к груди листы пергамента. Юноша лишь усмехнулся. — Дай сюда. — одним цепким движением рук он выхватил у Юнги исписанный лист. Тот поначалу даже обрадовался, ведомый слепой надеждой на то, что у его сказок нашёлся первый читатель. Вот только юноша глупо всматривался в витиеватые буквы, прежде чем, отчего-то хмурясь, протянуть Юнги его работу обратно. — О чём тут написано? — спросил он. Юнги тогда понял: этот юноша, что из близлежащей деревни, не был обучен ни чтению, ни письму. Но, не переставая искренне улыбаться, мальчик принялся терпеливо объяснять. Не каждый же день его творчеством кто-то так интересовался! — О гномах. — ответил он, любовно проводя пальцем по очертанию рисунка существа. — Маленькие такие, они живут в горах под землёй и носят длинные бороды. Юноша смотрел на него пару секунд во все глаза испуганно. — Это ведь нечисть. — Нельзя так говорить о них! — воскликнул Юнги, а затем, приложив ладошку к чужому уху, шепнул. — Они ведь обидеться могут, понимаешь? Гномы — они гордые. Но не злые совсем! Мы не должны их бояться… — Прекрати! — грубо прервал его юноша. — И отдай сюда. Живо! Пальцами он ухватился за листы пергамента, и ничего не понимающий Юнги, вмиг перестав улыбаться, вцепился за края со своей стороны. — Так это всё ты! — прошипел юноша ядовито. — Это всё из-за тебя! Юнги начинал волноваться. — Отдай, пожалуйста. — взмолился он. Но тщетно. Через пару мгновений послышался треск рвущегося пергамента. Вот только юноша на этом не успокоился. Он всё продолжал рвать то, что раньше называлось сказкой, на мельчайшие кусочки. Будто специально, чтобы Юнги потом не смог восстановить. А Юнги… Сжимая кулаки от обиды, он, еле сдерживая слёзы, прошептал: — Зачем ты сделал это? Юноша подошёл к нему вплотную. Он был значительно старше: преобладал в плечах и по росту, а ещё, наклоняясь перед дрожащим мальчиком, показал тому крепкий кулак. — Чтоб неповадно было. Из-за таких, как ты и пробуждается всякая нечисть. Из глаз брызнули предательски слёзы. Юноша, заметив это, злобно усмехнулся и плюнул Юнги под ноги. — И не попадайся больше мне на глаза, — бросил он, удаляясь быстрым шагом, — чернокнижник. Но это было давно. Юнги с тех пор изменился. Он возмужал: плечами да ростом, да так, что сейчас бы, должно быть, превзошёл с лёгкостью того грубияна. А ещё перестал идти на контакт с жителями деревни. Он вообще старался не встречаться с ними ненароком, предпочитая прятаться в своём домике у моря, лишь почуяв присутствие посторонних рядом. И это, наверняка, было взаимно. Слухи о том, что где-то за лесом живёт колдун-чернокнижник, распространились по всей деревне с поразительной скоростью, порождая всё новые, иногда несусветно глупые и лишённые здравого смысла. Но люди там жили глубоко суеверные, крайне падкие на различные сплетни и байки. Люди считали его не просто странным — для них он был самым настоящим злом в чистом виде. Родители теперь перед сном запугивали своё чадо страшным злодеем, обладающим пагубной чёрной магией. А дети, вслед за взрослыми, слепо уверовали в то, что злодей этот, раскатисто хохоча, кличет на бедную деревню несчастья в лице нечистой силы. Первое время Юнги было горько. Никто не оценил его труд по достоинству. Вдобавок, его нагло оклеветали, нарекли обидным прозвищем, что звучало тут и там от случайных путников, что продолжали натыкаться случайно на его обветшалый домик. Но продлилось это совсем недолго: Юнги был вовсе не из тех, кто так легко погружался в тоску. А потому, собрав всю волю в кулак, он постарался найти положительные стороны в этой ситуации. И нашёл ведь, надо заметить. Например, никто не запрещал ему, как и прежде, вставать на рассвете, бегать по раскалённому песку и собирать душистые травы в полях, чтобы засушить их чуть позже. Юнги, несмотря ни на что, продолжал любить жизнь. Радоваться пению птиц, прилетевших на зимовку в тёплые края, улыбаться безоблачному небосводу и смеяться, ощущая, как щекочет пятки влажная от утренней росы трава. А ещё писать сказки. Быть может, не для чужих глаз, а лишь для себя самого, но, видит Бог, какое удовольствие получал Юнги, откладывая на полку очередную завершённую историю, увековеченную на пергаменте. И он бы прожил так всю свою жизнь, ни о чём не жалея и ничего не требуя более. Вот только судьба, по всей видимости, распорядилась иначе, посылая Юнги ангела в человеческом обличии. Их встреча была… Сказочной. По другому язык не поворачивался сказать, если честно. Всё это напоминало волшебную историю, которую Юнги бы непременно внёс в список других, которые любил всем сердцем, если бы не обыкновенная жадность, свойственная, в той или иной степени, каждому, — делиться подобным ни с кем не хотелось. Юнги приятно грела мысль: об этом знали лишь двое. И это были они. Они, которые, быть может, были судьбой уготовлены друг для друга. Юнги далеко не раз задумывался об этом, с щемящей сердце нежностью разглядывая в ночной тьме чужое безмятежно спящее лицо. Чимин действительно был похож на ангела. У него были русые волосы, выжженные палящим полуденным солнцем, и глаза цвета насыщенной лазури. В них отражались небесная синева ясного дня и плеск прибрежных морских волн, и Юнги, сколько бы в них ни глядел, никогда не мог вдоволь насладиться. Юнги запомнил ту ночь, когда заглянул в них впервые, навсегда. Это было знойное лето — даже ночью духота стояла невыносимая. Июль выдался по-настоящему жарким. В деревне тогда люди отмечали известный праздник. Пели песни дружным хором и пускались, полные энергии, в пляс, кружась волчком по широкой опушке леса. Разжигали пылающие костры, через которые прыгали с лихими выкриками, соревнуясь, кто выше. Вплетали в волосы разноцветные длинные ленты, а на одеяниях вышивали замысловатые фигуры яркими нитями. Юнги видел их издалека, возвращаясь домой после затянувшейся вечерней прогулки. И загляделся ненароком. Уж больно красиво выглядел праздник со стороны. А потом услышал краем уха, что юноши и девушки собирались бежать через лес к морю — венки цветочные в воду опускать. Он тогда нахмурил брови и вздохнул тяжело, понимая, что идти ему с деревенскими — по одной тропинке. И заметно прибавил шагу, чтобы оторваться от людей как можно быстрее. Не хватало ещё на глаза суеверным попасться. Как и загадывал, Юнги вышел на побережье первым. Прислушался к лесной чаще и услышал оттуда чей-то заливистый смех, разливающий по телу приятное тепло. А через пару секунд послышался оглушительный треск веток под ногами. Юнги понял: люди были совсем недалеко. Он тотчас забежал в свой дом, наглухо прикрывая за собой дверь. И, заварив чашку травяного чая, принялся ждать. Ожидание было недолгим. Уже вскоре Юнги услышал чужие звонкие голоса невероятно отчётливо. И смех. Снова. Юнги прикрыл глаза, делая крупный глоток из чашки. Ему нравился этот смех. — Скорее, скорее! — Поторопитесь! — Мы должны успеть до полуночи! — Непременно должны! Множество голосов кричали наперебой, а Юнги всё не понимал, к чему же такая спешка. Как оказалось, не он один. — А если не успеем? — в ту же секунду Юнги вздрогнул, пролив на себя пару капель горячей жидкости и беззвучно чертыхаясь себе под нос. Голос, который он услышал, был невероятно нежным и тягучим, словно патока. Юнги мимолётно сравнил его с щебетанием птиц, прежде чем вновь отвлёкся на чужие разговоры. — Тогда ничего не выйдет, Чимини! Чимини. Юнги мысленно повторял чужое имя бесконечное множество раз, растягивал его по слогам, пробовал на вкус и всё никак не мог распробовать. А затем вновь послышался чужой задорный смех, и Юнги, прежде чем поразиться своей реакции, не сдержал мягкой улыбки. — И так понятно, что ничего не выйдет! — Ну и дурак! — Кто тут ещё дурак?! Опускать на воду цветочный венок и следить с замиранием сердца за тем, не утонет ли он? Ты веришь в несусветную чепуху, Тэ. Юнги усмехнулся. Ему уже приходилось слышать об этом деревенском поверье. Считалось, что если венок не утонет и проплывёт дольше остальных, то его обладатель будет самым счастливым и вскоре встретит свою судьбу. — Вот сейчас и проверим, чепуха это или нет. Опускай свой венок. Обладатель мелодичного голоса недоверчиво хмыкнул. — Так и быть. Но, если я буду прав, а я несомненно буду прав, то ты признаешься Чонгуку. Компания тут же взорвалась хохотом. — Несмешно, Чимини. — обиженно пробурчал другой юноша. — Ты же знаешь, что он даже внимания на меня не обращает. — Нет. То, что я точно знаю, так это то, что ты — слепой дурак! — Сам дурак! — Нет, это ты дурак! — Время поджимает! Опускаем венки! Юнги и сам не заметил, как, выглянув в окно, он поддался интересу. И стал бегать глазами от фигуры к фигуре, выискивая предполагаемого обладателя нежного имени, тающего на языке, словно воск горящей свечи. Взгляды всех молодых людей, как один, были устремлены к воде. Туда, где на небольших волнах раскачивались искусные венки, щедро украшенные полевыми цветами. Постепенно они, один за другим, начинали погружаться на морское дно. И лишь один единственный венок, куда были вплетены ромашки да полынь, продолжал удерживаться на плаву, вызывая у всей толпы ребят бурную реакцию — смех, рукоплескания и удивлённые возгласы. — Поздравляю, Чимини. — одна из фигур прильнула к другой, облачённой в широкого кроя белоснежную рубашку, достававшую её миниатюрному владельцу чуть ли не до щиколоток. — Кажется, ты совсем скоро обретёшь свою любовь! А затем юноша, к которому обращались, повернулся к другу лицом. И Юнги в то же мгновение показалось, что он задыхается. Первым, что сразу же заставило его сердце гулко биться в груди, были глаза насыщенного цвета лазури. Глаза эти были невообразимой красоты, и на их глубине отплясывали забавные, смешливые чертята. Сощурившись хитро, их обладатель весело улыбался, быстро обводя взглядом всех и каждого. — Я всё равно не верю в э… Юноша не договорил. Запнулся на полуслове, приоткрыв пухлые губы и застыв на месте. Примерно в этот момент Юнги и понял, какую ошибку он совершил, встретившись глазами с ангелом. Писатель стремглав отбежал от окна, спиной прижимаясь к деревянной стене и тяжело дыша. Сердце стучало, словно сумасшедшее, и Юнги прижал к нему свою трясущуюся ладонь, прикрывая глаза. — Чимини? Что с тобой? Юноша словно очнулся после крепкого сна. Он проморгался быстро, прежде чем прошептать: — Тэ… Ты видел? — Вот умора! — ещё один мальчишка, заливаясь хохотом, подбежал к нему. — Видел бы ты свои глазища! — Тише ты! — прервал того Тэхен, приобнимая друга за плечи. — Что видел, Чимини? Юноша быстро кивнул в сторону окон покосившегося домика. — Там… — продолжал он шептать, словно в бреду. — Там кто-то был. Тэхен, проследив за чужим взглядом, тут же изменился в лице. — Пойдём отсюда. — потянул он друга за руку. — И поскорее. Юноша вновь кивнул, без слов позволяя себя увести. А затем, ступая босыми ногами по остывшему песку, уже перед самым входом в лес, обернулся через плечо. — Ты идёшь? Чимин, пропустив остальных ребят вперёд, приблизился к другу, снова начиная шептать громко: — Ты ведь тоже видел, да? Тэхен вздохнул. — Нет, Чимини. Не видел. Но в деревне поговаривают, что в этом доме живёт колдун… — Колдун? — юноша округлил глаза, а затем недоверчиво их прищурил. — И ты веришь? Тэхен пожал плечами. — Не знаю. — поделился он взволнованно. — Но я бы всё равно не стал рисковать, особенно сейчас. В полночь на волю выползает всякая нечисть. Мало ли, кого видел ты… Поэтому, давай уйдём отсюда как можно скорее. Чимин на это лишь промолчал, не отрывая завороженного взгляда от окна, прежде чем его опять, уже более настойчиво, потянули за ладонь в лесную чащу. Юнги позволил себе выдохнуть только в тот момент, когда чужие разговоры полностью стихли. Он медленно скатился по стене вниз, пытаясь выровнять дыхание и взять себя в руки. Чимини. Его ангела звали Чимини. Казалось, жизнь Юнги после этой встречи разделилась на «до» и «после». Писатель словно потерял всякий покой. Сияние ночных звёзд мигом утратило своё былое очарование, небесная синь значительно потускнела и теперь казалась не более, чем жалким подобием. Повсюду Юнги мерещились лазурные глаза, и лишь они одни считались по-истине драгоценным сокровищем. Лишь они имели значение. Юнги просыпался и засыпал с мыслью о них, не в силах забыть. И невыносимо тосковал, сидя на берегу бескрайнего моря в сумеречный час. Шло время: дни и недели сменяли друг друга, но юноша больше так и не появлялся. Юнги, грустно улыбаясь, понимал. Ничего не поменялось — жители деревни, что окрестили его чернокнижником, не изменяли себе. Они продолжали его остерегаться. Наверняка, его ангел не был исключением. Юнги оставалось лишь свыкнуться с этой мыслью, принять свою участь и, проглотив горький ком радужных надежд, продолжить жить дальше. Но судьба, как это обычно бывает, вновь несказанно удивила писателя. Юнги тогда возвращался из чащи леса домой, держа в руках плетёную корзину, полную диких ягод. Солнце давно зашло за горизонт — птицы затихли, зато где-то за болотными топями был изредка слышен протяжный вой. Лес заволокло спасительной прохладой и скрипом вековых деревьев. Быть может, именно поэтому Юнги пропустил момент, когда скрип этот участился. Свободной рукой он раздвигал в стороны ивовые ветки, расчищая себе дорогу, когда перед ним, словно во сне, оказался невысокий юноша с отросшими русыми волосами. И в ту же секунду воздуха в лёгких не осталось. Юнги крепче сжал дрожащими пальцами корзину, смотря во все глаза на чудесное видение и боясь сдвинуться с места. Перед ним стоял его ангел. Это точно был он, без какого-либо сомнения. Юнги сразу же распознал его по глазам, которые глядели на него, к удивлению, совсем без страха. Лишь с львиной долей любопытства и совсем каплей настороженности. — Кажется… — прошептал юноша через пару мгновений. — Кажется, я заблудился. Юнги, всё ещё не веря своим глазам, смог лишь заторможенно кивнуть. — Не знаешь, в какой стороне находится море? — К востоку отсюда. — непослушными, внезапно пересохшими губами выдавил из себя Юнги пару слов. — Ах, точно! — Юноша начал забавно вертеть головой во все стороны, соображая. — Тебе ведь тоже туда, верно? — обратился он вдруг к писателю. Юнги на это вновь кивнул. Оставалось лишь понять, каким образом юноша смог его вычислить. — Ты не похож на деревенских. — будто прочитав немой вопрос в глазах старшего, произнёс тот. — Они в такое время сидят по домам, носа на улицу не высовывая. — он вдруг хмыкнул. — Нечисти всякой боятся. — Тогда почему ты не дома? — осторожно поинтересовался Юнги. Юноша коротко взглянул писателю в глаза, хитро улыбаясь. — Потому что я не боюсь. — ответил он просто. И дышать стало вмиг легче. Юнги, не веря своему счастью, расслабленно опустил плечи, позволяя небольшой улыбке показаться на лице. — Ну, раз уж не боишься, — сказал он, перехватывая корзину с ягодами поудобнее, — то можем идти.

* * *

— И давно ты тут живёшь? — Чимин без какого-либо стеснения болтал босыми ногами, сидя на чужой кухне. Единственным источником света здесь была слабо мерцающая свеча, тени от которой отплясывали языками на стенах. — С самого рождения. — быстро ответил Юнги, заваривая травяной чай. Юноша изумлённо выдохнул. — Один? — Ну, раньше жил с бабушкой. — А сейчас? Юнги не сдержался: усмехнулся по-доброму, глядя на своего гостя. — А сейчас уже один. Она умерла лет так десять назад. — пояснил он. Чимин помолчал пару секунд, обдумывая свой следующий вопрос. — А тебе здесь не одиноко? Юнги аккуратно поставил перед юношей чашку, садясь напротив и разглядывая чужие дивные глаза. Те приковывали сильнее любых чар, о которых Юнги писал в сказках. — Только если иногда. — ответил он тихо. — И ты никогда не хотел уехать? Юнги на пару секунд задумался. Хотел ли он уехать? Очень маловероятно. Большие города пугали его своим быстрым темпом жизни, в то время как писатель привык к куда более размеренному и спокойному. Ему не претила бесконечная суета, шум повозок на улицах и люди, вечно спешащие куда-то. В городах звёзды на небе почти не видны из-за густого дыма и копоти, а море, его любимое море надёжно скрыто за высокими холмами. — Ну, нет. Мне и здесь хорошо. — Почему? — недоумевал Чимин. Юнги мягко улыбнулся. Юноша, казалось, был готов завалить своего нового знакомого сотней самых разных вопросов. — Потому что природу я люблю больше людей. Чимин недоверчиво хмыкнул. Локтями оперевшись об стол, он перегнулся через него, оказавшись лицом к лицу с писателем. Юнги тут же отвёл глаза вниз, чувствуя, как потеют ладони. — Странный ты. Может, и вправду чернокнижник? На долю секунды Юнги застыл. Неужели его ангел верил всем тем деревенским слухам? — Всё-таки боишься? — получилось на удивление шутливо. Вот только за шуткой скрывался настоящий страх. Но Чимин лишь заливисто рассмеялся. — Я ничего не боюсь. — он быстро смахнул с лица мешающие отросшие волосы. — Так кто же ты такой? Юнги закусил губу, обдумывая чужой вопрос. Чимину так сильно хотелось сказать правду. — Писатель. — ответил он, наконец, коротко, всё ещё избегая чужого взгляда. Чимин широко раскрыл глаза. — Писатель? — он переспросил, и в его голосе был слышен чистый интерес. — Настоящий? Юнги лишь кивнул, готовя себя мысленно к самому худшему. — А о чём ты пишешь? Он поднял на Чимина глаза, лучащиеся надеждой. — А ты… — взволнованно спросил он. — Ты хотел бы почитать? Юноша вдруг грустно улыбнулся, понуро опуская голову. — Хотел бы… — прошептал он, сжимая пальцами ручку чашки с ароматным чаем. — Да не умею. — признался стыдливо, вздохнув. И Юнги так сильно захотелось взять чужие маленькие ладони в свои, чтобы через ласковые прикосновения пальцев дать понять — нет в этом ничего постыдного. Но он не мог себе этого позволить. Боялся спугнуть, словно дикого оленёнка. — Ничего. — он тепло улыбнулся, пытаясь приободрить юношу. — Я сам могу почитать тебе. — он немного помолчал, прежде чем добавить совсем неуверенно. — Если ты, конечно, и вправду хочешь. Чимин тут же поднял голову, смотря на писателя с бесконечной благодарностью. — Спрашиваешь ещё! — воскликнул он. — Конечно, хочу! И Юнги вновь почувствовал, с какой силой бьётся в груди сердце. Оказалось, судьба подарила ему свой самый щедрый подарок. Послала ему с небес на землю ангела, что, выслушав историю от начала до самого конца, восторженно захлопал в ладоши. И словно ребёнок, попробовавший впервые сладость, заявил, очаровательно хлопая пушистыми ресницами: — Хочу ещё! И кто был такой Юнги, чтобы ему отказать?

* * *

Чимин пришёл на следующий же день. Стоя на пороге покосившегося домика, он улыбался, натягивая длинные рукава белоснежной рубашки на свои маленькие пальцы. Очевидно, пытался скрыть волнение. Юнги застыл у двери, глядя на юношу с трепетом и, в то же самое время, с беспокойством. — Что ты делаешь здесь ночью? — спросил он тихо. — Разве ты не должен быть сейчас в деревне? Чимин на это хитро усмехнулся. — Все давно спят. Никому и в голову не взбредёт, что сын кузнеца посреди ночи сбежал к колдуну-чернокнижнику. И, быть может, эти слова, брошенные совершенно точно в шутку, задели чуть больнее, чем следовало. Юнги умолк, чувствуя внезапно ком от обиды, вставший поперёк горла. Очевидно, старые раны никак не хотели заживать. Чимин, понимая свою оплошность, мягко опустил свою маленькую ладонь на чужое плечо. — Я совсем не это имел ввиду. — с сожалением прошептал он, пытаясь загладить свою вину. — И я так не думаю, честное слово! Юнги продолжал молчать, и Чимин, нетерпеливо и досадливо переминаясь с ноги на ногу, вдруг начал: — Все в деревне твердят без разбора, что ты — зло. Говорят, что ты проклял нас, и с тех пор происходят плохие вещи. Нам запрещено ходить сюда. Родители боятся, что ты разгневаешься ещё сильнее. Хотя… — юноша хмыкнул. — Зачем я это тебе рассказываю? Ты и сам наверняка всё прекрасно знаешь, верно? Юнги, чувствуя не прекращающиеся осторожные поглаживания, лишь тоскливо кивнул. — Но я это всё говорю лишь для того, чтобы ты знал. — вдруг признался юноша совсем тихо, словно отчаянно. — Я никогда не верил слухам, пока лично не удостоверялся в их правдивости. Должно быть, я слишком любопытный. Матушка всегда твердила мне, что любопытство к добру не приведёт. Но… Таким уж я родился. Этого во мне не изменить. Юнги заинтересованно прислушался. — Хотя, надо сказать, отец не оставлял попыток. До сих пор не оставляет. — протянул Чимин задумчиво. — Чего со мной только не делали… Закрывали в чулане, били розгами. Без толку. — юноша усмехнулся, гордо поднимая подбородок. — Я продолжал делать то, что хочу. Он встал на носочки и постарался заглянуть в глаза Юнги, что был выше на целую голову. — И сейчас я хочу верить тебе. — прошептал он, улыбаясь с надеждой. — Очень хочу. Те слухи для меня обманчивы. Ты кажешься мне хорошим человеком. И сказки твои тоже хорошие. Понимаешь? И Юнги почему-то захотелось плакать. Тихо и сдавленно, но с облегчением и абсолютно точно от счастья. Потому что его ангел смотрел на него лишь с безграничным теплом в своих лазурных глазах. Потому что его ангел ему верил. — Понимаю. — таким же шёпотом ответил писатель, и Чимин ему мягко улыбнулся, тут же расслабляясь. — Не помню, — попытался перевести он тему, — про кого ты вчера мне рассказывал, но… — Про эльфов. — на выдохе произнёс Юнги, неосознанно перебивая Чимина. Тот активно закивал. — Точно! Про эльфов. — юноша, чуть подумав, добавил. — Не знаю, существуют ли они на самом деле… Заметив, как погрустнели отчего-то чужие глаза, он тут же воскликнул: — Но мне понравилась эта сказка! Расскажешь ещё одну? И писатель, возвращая на лицо стеснительную, но абсолютно искреннюю улыбку, отошёл в сторону, чтобы пропустить Чимина внутрь.

* * *

С тех пор Чимин приходил на морское побережье каждый вечер, плавно перетекающий в ночь. Юнги, выглядывая в окна, всегда ждал его с замиранием сердца. И, лишь завидев маленькую фигуру в белоснежном бесформенном одеянии, машущую ему приветливо ладошкой, бежал, сломя голову, навстречу. Наверное, это и было счастье. То, которое окрыляет, возносит до небес и оставляет парить среди мягких облаков, чувствуя так много всего одновременно. Чимин казался Юнги завораживающим. Он был живым. Не стеснялся смеяться громко, не прикрывая рот ладонью, и многочисленные свои эмоции выражал бурно и ярко, не скрывая. Напротив, он распахивал свою чудесную душу нараспашку, показывал себя настоящего, ничем не приукрашенного. В рубашке далеко не по размеру, с ворохом выжженных русых волос на голове и босыми ногами, потому что обувь не любил — воинственно заявлял, что та стесняла движения. Юнги навсегда запомнил его именно таким, пронёс этот его образ через всю жизнь. Как и все воспоминания, каждым из которых бесконечно дорожил. Они купались под полной луной, плавали наперегонки и осыпали друг друга сотнями прохладных брызг. Они лежали часами на остывшем песке и, невесомо соприкасаясь пальцами рук, искали на ночном небе самые диковинные созвездия, тихо переговариваясь и подставляя лицо тёплому морскому ветру. Они подолгу собирали одуванчики на бескрайних полях, и из них Чимин учил Юнги плести самые простые цветочные венки, после чего, насмеявшись вдоволь, они неизменно спешили в дом писателя, где тот терпеливо учил Чимина читать по слогам. На столе горела и плавилась одинокая свеча, а помещение насквозь пропахло терпким ароматом ягод и резковатым запахом сушёных трав. И, казалось, весь мир застывал на эти несколько часов, существуя лишь для двоих — писателя сказок и его ангела. Вот только потом всё вставало на свои законные места. С первыми лучами рассветного солнца, Чимин, грустно улыбаясь, покидал морское побережье, чтобы вернуться обратно в деревню. Юнги махал ему рукой на прощанье до тех пор, пока силуэт юноши не пропадал среди ивовых ветвей, и только потом позволял себе прижать ладонь к сердцу, наполняющемуся зарождающейся влюблённостью. Та с каждым днём, часом, минутой разгоралась всё ярче, пылала всё жарче. Юнги принял её легко, даже не пытаясь отрицать или хоть как-то противиться. Она казалась ему естественной, неотъемлемой частью организма, словно не привычная кровь, а сами подлинные чувства циркулировали по венам. Чимин въелся надёжно под кожу, забрался глубоко в мысли и поселился точно в грудной клетке, заменяя воздух. Его постоянное присутствие ощущалось всюду, куда бы Юнги не пошёл. Он, положа руку на сердце, был готов с уверенностью сказать: сложно в такого, как Чимин, не влюбиться. Чимин был чудесен во всех смыслах. Наверное, именно поэтому любить его тоже было чудесно. И Юнги любил. Трепетно и нежно, но тихо и незаметно, не требуя ничего взамен. Это казалось писателю чересчур эгоистичным: вот так просто вываливать на юношу все свои чувства, оказывая тем самым страшное давление. Юнги до дрожи в коленях боялся этим ангела напугать, обременить и лишить всей той лёгкости и беззаботности, что была сейчас. А потому Юнги довольствовался тем, что имел. Любовался лучистыми глазами насыщенного цвета лазури, ловил судорожно щедрые улыбки, вслушивался в заразительный смех и вздрагивал, прикрывая глаза, каждый божий раз, когда чужие маленькие пальцы случайно дотрагивались до его собственных. Юнги дорожил каждым мгновением, проведённым с Чимином. И сам не заметил, когда именно ангел стал для него сильнейшим источником вдохновения. Думая о Чимине, Юнги сочинял новые удивительные сказки. И буквы в такие моменты будто бы сами складывались в слова, а слова в предложения, заранее ложась на пергамент стройными, складными рядами и не требуя дальнейших корректировок и исправлений. И Юнги страшно гордился собой, отдавая Чимину на прочтение свою новую работу, а в ответ получая только безграничную поддержку и искренний восторг. Такое часто бывает: когда любимый человек, сам того, быть может, не подозревая, становится твоей главной мотивацией, двигателем вперёд на пути к достижению своей мечты. Юнги не раз слышал, как люди говорили: любовь творит с людьми по-истине прекрасные вещи. Любовь способна изменить в лучшую сторону любую, даже самую чёрствую душу, давно потерявшую всякую надежду. Сейчас писатель понял, что значили те слова. Юнги раньше всегда казалось, что ему от жизни не нужно было ничего больше кроме рутины, наполненной плеском прибрежных волн и ласкового шелеста лесной листвы. Вот только Чимин раз и навсегда заставил его усомниться в своих прошлых убеждениях. Он наполнил и без того большое и доброе сердце писателя нежной любовью. Он дополнил хрупкий мир писателя собой, внёс в него ещё большее разнообразие ярких красок, хотя казалось, что ярче уже некуда. И Юнги лишь тогда понял, что всё это время он упускал из виду одну важную деталь, без которой его мир никогда бы не смог стать по-настоящему идеальным. Именно этой деталью и была любовь к Чимину. И, потеряй он эту деталь сейчас, — мир навсегда потухнет. Но судьба оставалась благосклонной по отношению к писателю. И продолжала щедро одаривать его своими не по карману дорогими подарками. Это произошло в одну из ночей, когда Чимин, как и обычно, сбежал в тайне от чужих глаз и ушей из деревни к писателю. Слабо мерцающие звёзды давно взошли на ясное небо, а свеча в подсвечнике почти потухла. За окном шумел прибрежный восточный ветер, ненавязчиво убаюкивая, когда Юнги дочитал свою сказку, аккуратно откладывая лист пергамента на письменный стол. Лишь после этого он перевёл взгляд на свою перину и неверяще выдохнул. Чимин, что обычно дожидался конца истории, чтобы похвалить ту и засыпать горой вопросов её автора, еле слышно сопел, слегка приоткрыв пухлые губы, блестящие от капелек слюны. Он распластался на чужой постели звездой и сладко спал, и Юнги страшно растерялся, не зная даже, что предпринять. Разум твердил: Чимину ни в коем случае нельзя оставаться здесь до рассвета. Утром, если жители деревни проснутся и не найдут его, то непременно поднимут тревогу. Но сердце болезненно ныло в груди: Юнги было жаль будить юношу, сморённого долгим и насыщенным днём. А ещё было страшно: вдруг Чимин подумает, что писатель его выгоняет? Юнги отчаянно соображал, кусая нижнюю губу. И, чуть погодя, решение было принято. Юнги, вздыхая, подошёл к платяному шкафу и как можно тише вытянул из него толстое одеяло, чтобы постелить его на пол. Ложиться рядом с Чимином он даже и не думал — боялся напугать или оттолкнуть ненароком. Вот только дверцы шкафа были вовсе недовольны его решением, начиная протяжно скрипеть. Юнги задержал дыхание, когда Чимин, проснувшись от громких звуков, чуть приподнял голову и сонно уставился на него. — Что ты делаешь? — слегка хриплым ото сна голосом протянул он, зевая. Юнги в это мгновение мог лишь с замиранием сердца смотреть на чужое гнездо вьющихся волос на голове и понимать, что прекраснее этого ангела он ещё никого и никогда не видел. — Юнги? — услышал он и быстро проморгался. Чимин, прищурившись, по-прежнему наблюдал за ним. — Собираюсь лечь спать. —держа во внезапно ослабевших руках край одеяла, озвучил Юнги очевидный факт, словно последний дурак. Чимин на это улыбнулся мягко, быстро подвигаясь к стенке и освобождая место рядом с собой. — Иди сюда. — прошептал он. Юнги посмотрел на него совсем неуверенно, продолжая стоять на месте. Ему было так страшно потревожить юношу, нарушить чужой покой. — Я… — лишь выдавил он из себя и замолк, чувствуя, как трясётся голос. Чимин, продолжая улыбаться, вздохнул. Он быстро поднялся с постели и схватил писателя за руки цепкими ладошками, притягивая к постели и усаживая на неё силой. — Всё в порядке. — словно без слов понимая чужие страхи, прошептал он. — Давай, Юнги. Под тёплым взглядом и при помощи мягких прикосновений рук, Юнги сдался и покорно лёг на спину, чувствуя себя вдруг оловянным солдатиком — страшно было даже двигаться, когда рядом лежал тот, кто заставлял сердце биться в груди раненой птицей. Чимин, будто вновь всё понимая, быстро отвернулся к стене, стараясь не смущать писателя ещё больше. Свеча почти догорела, ветер за окном стих, и Юнги слышал лишь чужое размеренное дыхание да беспорядочный стук своего глупого, неугомонного сердца. Он как можно тише повернулся на бок, вперившись глазами в чужую узкую спину. Громадная рубашка Чимина чуть съехала вбок, оголяя хрупкое плечо, усыпанное открывшимися взору родинками, и Юнги жадно пересчитывал их, пока свет окончательно не пропал. Он, словно зачарованный, протянул пальцы к юноше и задержал их на расстоянии нескольких миллиметров, не в силах притронуться. Его дыхание участилось, а пульс с силой отдавал оглушительные удары по ушам. Быть может, поэтому Юнги и не услышал, что Чимин тоже задышал громче и чаще. А потом свеча вдруг потухла, погружая комнату в беспроглядную темноту. И Юнги, почти набравшийся смелости, наконец, коснуться чужого плеча пальцами, крупно вздрогнул. Чимин резко развернулся к нему лицом и лёг, смотря изучающе прямо в глаза. Расстояние между их лицами было ничтожным, и они своим дыханием опаляли друг другу внезапно пересохшие губы, когда Чимин, набрав побольше воздуха в лёгкие, тихо спросил: — Так и будешь лежать и пронзать меня взглядом, или, может, всё-таки поцелуешь? И Юнги опешил на долю секунды, сначала подумав, что это очередная шутка младшего. Вот только в чужих лазурных глазах чертята смешливые более не бесновались. На самом их дне Юнги с удивлением для себя смог разглядеть лишь такую же, как и у него, неуверенность, и неприкрытый страх быть отвергнутым. Он в то же мгновение потянулся вперёд, нещадно сокращая расстояние между собой и ангелом. Страшно волнуясь, отыскал кое-как в кромешной темноте чужие мягкие губы и накрыл их своими, слегка обветренными, как можно осторожнее. Чимин, отвечая едва ли не так же трепетно и неловко, в поцелуй улыбнулся и дрожащими ладонями накрыл щёки писателя, начиная их неспешно поглаживать. Сердце от чужих бархатных прикосновений пылало и плавилось, и Юнги, подставляя лицо под ласки, словно домашний кот, довольно жмурил глаза. Он, хаотично соображая, куда деть руки, уложил их слегка скованно на тонкую талию, не зная, поступает ли правильно. Но чужое податливое тело, прижимающееся к нему лишь ближе, заставило вмиг отбросить все сомнения. Юнги, чувствуя нарастающую уверенность, окольцевал руками талию юноши, выбивая из пухлых губ еле слышный несдержанный выдох и тут же ловя его собственными. Чимин в ответ обвил чужую шею и перевернулся на спину, утягивая писателя за собой и заставляя того опереться локтями по обе стороны от своей головы. Они целовались трепетно, глубоко и неторопливо, до изнеможения и нехватки воздуха в лёгких. А потом, отстраняясь друг от друга, тщетно пытались отдышаться, но заранее понимали, что проиграют. И вновь, не в силах насытиться, тянулись друг к другу губами, руками, бьющимися в такт сердцами. Для них обоих это было ново и незнакомо, а потому лишь сильнее распаляло нежные чувства и эйфорию, потому что те, словно в доброй сказке, оказались взаимными. Всё это казалось Юнги выдумкой, заботливо подкинутой его пылким воображением, напоминало дивный сон, наполненный самыми потаёнными мечтами. И, если это и вправду было так, то Юнги бы предпочёл никогда не просыпаться. Он, неожиданно для себя, обрёл несметное богатство в лице первой любви, чьи невесомые касания были спасительными, а невинные лёгкие поцелуи ощущались на губах слаще любого мёда. И сейчас, когда ангел иступлено шептал что-то нечленораздельное ему в шею, Юнги больше всего боялся выпускать его из своих объятий. Писатель не хотел потерять того, кто однажды, сам того не ведая, украл навсегда его сердце своими маленькими проворными ладонями. — Чимин… — прошептал, наконец, Юнги, опаляя своим дыханием чужую мягкую щёку. — Я не хочу прогонять тебя, но скоро начнёт светать. Юноша под ним очаровательно закатил глаза. — Значит, — улыбнулся он писателю, облизывая губы, — у нас есть ещё пара минут. И Юнги, страдальчески простонав, вновь был утянут в согревающие объятия своего ангела.

* * *

На следующую ночь Чимин не пришёл. Юнги, сидя на холодном песке, преданно прождал его до самого рассвета, устремив ищущий взгляд в чащу леса. Ему всё казалось, что ивовые ветки вот-вот раздвинутся, и из-за них покажется ставшая до невозможности родной макушка. Вот только время шло, а Чимин так и не появился. Юнги, обнимая себя трясущимися руками за плечи, поёжился от подувшего внезапно холодного ветра. Впервые в жизни он был так напуган, и самые разные, порой несусветно глупые мысли терзали его. Им обуревала тревога, и он, как бы ни пытался от неё избавиться, не мог ничего поделать. Больше всего писатель боялся, что Чимин жалел о произошедшем между ними прошлой ночью. Страшнее всего ему было услышать из чужих уст о том, что всё это было не более, чем обыкновенной ошибкой. Вот только Юнги, впервые познавший настолько сильные чувства, не хотел их терять так скоро. Он, раз уж на то пошло, не хотел их терять вообще. Чимин не появился и ночью позднее. Юнги вновь ждал его у самой кромки морской воды и задумчиво глядел на звёзды, вмиг утратившие для него свою неописуемую прелесть и красоту. И понимал, тоскливо выдыхая: весь его хрупкий мир терял в один момент свой первоначальный смысл, если не было рядом его ангела. Третий день прошёл так же неприметно. Громкое щебетание птиц начало надоедать, а лучи яркого солнца заставляли лишь раздражённо щурить глаза. С отступлением сумерек, когда Чимин снова не пришёл, Юнги начал винить себя. Он мерил комнату широкими шагами и проникался злостью и отвращением к себе. Должно быть, Чимин по отношению к нему чувствовал то же самое. Вот только странное беспокойство всё равно не отпускало писателя ни на мгновение. Словно произошло что-то куда более страшное. На четвёртый день Юнги не выдержал. Не дождавшись момента, когда солнце зайдёт за горизонт, он покинул свой дом и твёрдым, уверенным шагом двинулся к лесу. Он держал путь прямиком в деревню, и, перед волнением за любимого человека, весь имеющийся страх быть замеченным вмиг испарился, словно его и не было никогда. Юнги было всё равно. Лишь хотелось увидеть Чимина как можно скорее и своими собственными глазами удостовериться в том, что с ним всё было в порядке. Он с особым усердием раздвигал в стороны ветки, когда застыл на месте, глупо хлопая ресницами. Чувство дежавю накрыло его с головой. Перед ним стоял его ангел. В его блестящих глазах бушевало море, так и норовя выйти за берега солёными слезами, скатившись по мягким щекам. Но он всё равно счастливо улыбался, застенчиво теребя пальцами ткань рубашки. — Ты прости, — прошептал он трясущимся голосом, из последних сил удерживая слёзы, — что не приходил так долго. Юнги, чувствуя, как колотится в груди сердце, блуждал взглядом по чужому лицу, чтобы с ужасом для себя обнаружить на скуле багровое пятно. — Что-то случилось? — не слыша собственного голоса, спросил Юнги, отчаянно надеясь получить отрицательный ответ. Чимин усмехнулся невесело краями губ, понимая: заметил. — Пустяки. — отмахнулся он. — Всё в порядке. Юнги, хмуря брови, пропустил чужие слова мимо ушей. — Кто это сделал с тобой, маленький? — вновь спросил он, чувствуя, как закипает внутри кровь. Кто бы это ни сделал с его ангелом, Юнги, обычно выступающий однозначно против насилия, сейчас был готов только рвать и метать. Чимин, начиная дышать чаще, открыл рот, чтобы что-то сказать. И тут же закрыл его, не в силах совладать с эмоциями. И, когда первая слеза скатилась вниз по его мягкой щеке, Юнги не выдержал. Выдыхая шумно, бросился вперёд, прижимая к себе юношу как можно крепче и губами сбивчиво сцеловывая солёные капли. Без зазрения совести и всякого стыда Юнги целовал всё, до куда только мог дотянуться: чужой небольшой лоб, пушистые ресницы, зажмуренные глаза, аккуратный нос, уголки пухлых губ. И все прошлые терзания писателя тут же отступили, как только Чимин своими тонкими руками обвил его пояс. Как он вообще посмел сомневаться в искренности чужих чувств, если его ангел, чуть погодя, отстранился и заглянул ему в глаза, говоря так уверенно, словно давал торжественную клятву: — Люблю. Я тебя люблю, Юнги. Писатель мягко улыбнулся юноше, вновь целуя того в самый кончик носа. — Надо ли говорить о том, что это взаимно, любовь моя? — он хихикнул. — Или ты сам это заметил? Чимин рассмеялся сквозь слёзы, прижимаясь к писателю до невозможности близко. — Давно заметил. — прошептал он куда-то в чужие ключицы. — Ты слишком неловкий, знаешь же? Юнги с притворной обидой вздохнул, чем вызвал новый взрыв хохота. — Знаю. — всё-таки подтвердил он, не в силах скрыть довольную улыбку.

* * *

— Так что произошло? Чимин, усаживаясь на лавку с ногами, обнимает худые коленки руками. — Я ненавижу эту деревню. — произносит он вдруг вызывающим тоном. Юнги усаживается рядом с ним и смотрит выжидающе. — Они там все… — юноша на мгновение задумывается, ища подходящие слова. — Такие глупые. Он с благодарностью принимает протянутую ему чашку чая и делает из неё крупный глоток, прежде чем продолжить: — Верят слухам без разбора и ищут виноватого, как только происходит несчастье. Юнги настораживается. — О чём это ты? Чимин тяжело вздыхает. — Вчера в деревне был пожар. Выгорел полностью хлев, огонь унёс жизни нашего скота. Юнги кивает словно самому себе. — Оно и понятно. — задумчиво тянет он. — Жара же стоит несусветная. Пожары летом всегда учащаются. Юноша на его слова невесело усмехается. — В том-то и дело. Я тоже им так сказал. — он вдруг начинает злиться. — Потому что это, чёрт возьми, любому дураку будет ясно! Но они так не считают. Юнги хмурит брови. Неужели… Он смотрит на Чимина неуверенно, и тот кивает ему, словно подтверждая ход мыслей. — Они считают, что во всём виноват колдун, живущий за лесом у моря. И… Что ж. Это не было чем-то удивительным. Юнги пора бы к этому привыкнуть давно, да всё равно внутри больно и неприятно. Он прячет глаза и закусывает нижнюю губу почти до крови. А потом чувствует нежное, еле ощутимое прикосновение маленькой ладошки к своей. Юнги, вздрагивая, поднимает глаза и видит ангела, что смотрит на него с теплом. — Я не верю им. — говорит он, словно отрезает, переплетая крепко свои пальцы с чужими. — Ни единому слову. Юнги не может подобрать подходящих слов, пытаясь выровнять внезапно сбившееся дыхание, когда Чимин хихикает, и смех этот значительно превосходит пение птиц. — К тому же… Если бы ты действительно был таким плохим, — шутит он, — то давно бы уже наслал на меня какое-то страшное проклятие. Вместе с чужим задорным смехом приходит и некое облегчение. Юнги замирает, вслушиваясь в каждый звук, распространяющий по телу неизменное тепло и спокойствие. — И всё-таки… — осторожно произносит он. — Расскажешь мне, что произошло с твоей… — он бросает быстрый взгляд на чужую скулу. Чимин, понимая это, усмехается. — В ту ночь, когда я вернулся от тебя, отец не спал. Он видел, как я возвращался из леса на рассвете. И тут же заподозрил что-то неладное. Мы ведь обычно не ходим к морю, потому что… — юноша запинается, смотря на Юнги виновато. — Там живу я. — заканчивает за него писатель, и Чимин мрачно кивает. — Он так сильно кричал на меня… — вспоминает юноша. — Никогда ещё он не был таким злым. Вот и… Ударил меня, а ещё пригрозил больше с тобой не связываться. А потом ещё этот пожар… Отец первым делом посмотрел на меня. — Чимин хмыкает. — Мол, видишь, до чего твоё общение с колдуном доводит. Теперь и меня начинают в деревне побаиваться. Юнги тут же опускает голову, и Чимин сжимает его ладонь крепче, заглядывая обеспокоенно в глаза. — Ну, чего ты? — Тебе нельзя больше сюда ходить, маленький. — писателю даются эти слова с невероятным трудом. — Это очень опасно. И волновался он вовсе не за себя, как могло показаться со стороны. А за своего ангела, который, оказалось, подвергался наказаниям за непослушание. А Юнги больше всего на свете не хотел, чтобы из-за него страдала его первая и единственная любовь. Чимин задумчиво кусает нижнюю губу. Они просидели в тишине несколько долгих минут, прежде чем юноша, вдруг, неожиданно уверенно произносит: — Значит, давай сбежим. Юнги смотрит на него недоверчиво, словно вновь пытается найти в чужих лазурных глазах любой намёк на шутку. Вот только Чимин не шутил. — Меня всё равно ничего не держит в деревне. Мы можем убежать за горы, или, наоборот, уехать в город. Неважно, куда. Главное, чтобы подальше отсюда. Туда, где нас никто не знает и не будет пытаться найти. — юноша говорил много и сбивчиво, но Юнги всё равно, слушая его, понимал: он был готов сорваться с места прямо сейчас. Он вдруг вспомнил, как ещё совсем недавно говорил Чимину, что переезжать отсюда не собирался. Сейчас Юнги забирал свои слова обратно. И плевал он на звёзды и море. Главное, чтобы рядом был Чимин: большего Юнги не требовал. Только с ним писатель ощущал себя живым. — Сегодня. — произносит, наконец, Юнги. — Давай сбежим сегодня же на рассвете. А до этого соберём всё необходимое. — Тогда мне нужно зайти домой и забрать кое-что важное. — уклончиво отвечает Чимин. Юнги ему лишь кивает, давая молчаливое разрешение. Юноша мягко улыбается, вставая с лавки и утягивая писателя в сторону постели. Они ложатся друг к другу лицами, не расцепляя рук. Смотрят друг на друга долго, ничего не говоря: слова вовсе не нужны, когда глаза и так всё выдают. Юнги тянется к юноше первым, прикрывая глаза и губами невесомо дотрагиваясь до чужой больной скулы. — Тебе нужно отдохнуть, маленький. — шепчет он. Маленькая тёплая ладонь ложится на его щёку. — Мне нужно уйти сейчас, чтобы вернуться до рассвета. Иначе меня заметят. — извиняющимся тоном тянет Чимин. И Юнги вдруг накрывает его руку своей, пытаясь удержать. Страх вновь потерять ангела успел стать его постоянным спутником. — Не уходи. — умоляет его писатель. — Побудь со мной ещё немного. Я так сильно скучал. Чимин грустно улыбается, запуская пальчики другой руки в ворох чужих волос. — Если меня хватятся в деревне, то ты будешь первым подозреваемым, Юнги. — объясняет терпеливо, словно несмышлёному ребёнку. Юнги на это лишь закатывает глаза и фырчит, словно наглый кот. Лезет обниматься, тычется губами в чужую шею и осыпает ту поцелуями, не в силах выпустить из рук любимое тело. Удивительно, когда он успел стать настолько жадным до чужого внимания? Очевидно, Чимин разрывал его шаблоны в клочья. — Юнги… — хохочет его ангел. — Мне же щекотно! — Тогда почему не отстраняешься? — нависает над ним писатель, широко улыбаясь. Чимин, громко возмущаясь, показательно отталкивает Юнги от себя, но уже в следующее мгновение заваливает его на спину и, явно довольный своей победой, усаживается на чужие бёдра сверху. Он ещё некоторое время ёрзает, пытаясь устроиться поудобнее, заставляя Юнги сдерживать смех. — Расскажешь мне сказку? Ну, про этих твоих фей и эльфов. — воинственным тоном спрашивает, наконец, юноша, улыбаясь. — А разве же ты в них веришь? — усмехается Юнги, опуская руки на чужую талию. Юноша вдруг смотрит на него серьёзно: от былой смешливости не остаётся и следа. — Не важно, верю ли я в них. — произносит он. — Главное, чтобы ты верил в себя и своё дело. — он, чуть подумав, добавляет. — А если будешь верить ты, то и я поверю во всех этих твоих чудиков. Писатель судорожно вбирает воздух через рот, чувствуя, как начинают дрожать пальцы. — Ты удивительный, Юнги. Они все ошибочно полагают, что ты несёшь в мир беды и ненастья, в то время как ты хочешь подарить лишь добро. — Чимин наклоняется, чтобы быстро клюнуть писателя в губы. — Не дай им себя сломать. И Юнги… Юнги сквозь ком в горле лишь ярко улыбается своему ангелу в ответ.

* * *

В воздухе витала тревожность. Рассвет тянулся невыносимо долго, и Юнги вглядывался в постепенно светлеющее небо, нервно отстукивая пальцами незамысловатый ритм по песку. Ему снова было волнительно, и природа, кажется, это отлично понимала, стараясь соответствовать настроению писателя во всей красе. Солнце было плотно затянуто серой пеленой, а по обыкновению бирюзовые, прозрачные воды моря сейчас, скорее, напоминали по цвету беспроглядные, мрачные, свинцовые тучи. Юнги старался не придавать этому значения, терпеливо ожидая Чимина, что покинул побережье более двух часов назад, успев оставить на прощанье лишь смазанный поцелуй на щеке и пылкое обещание вернуться. Ожидание это казалось по истине мучительным — беспричинное беспокойство нарастало внутри с каждой минутой всё сильнее. Поэтому, когда вдалеке показалась, наконец, знакомая русая макушка, Юнги тут же вскочил на ноги и бросился навстречу, желая как можно скорее сократить расстояние и заключить ангела в свои тёплые объятия. Чимин, ярко улыбаясь, бежал со всех ног, постоянно спотыкаясь и так и норовя упасть на холодный песок. Юнги поймал его секундой ранее, прежде чем тот бы встретился носом с землёй, и прижал к себе, выдыхая с облегчением. — Я ведь успел? — тяжело дыша, спросил Чимин, заглядывая в чужие глаза. Юнги незаметно для юноши бросил взгляд на его скулу, где ещё совсем недавно красовалась ссадина. И с удовольствием для себя подметил: чудесным, необъяснимым образом от неё не осталось и следа. Юнги, довольно улыбаясь, прикоснулся невесомо губами к вороху волос на макушке юноши. — Успел, маленький. — выдохнул он. Чимин быстро отвернулся от него, краснея ушами, чем вызвал ещё более широкую улыбку у писателя. Он, конечно же, знал о том, что это его обращение заставляет ангела покрываться пунцовым румянцем от смущения. — Тогда… — произнёс юноша чуть погодя. — Я бы хотел подарить тебе кое-что. И, опережая чужие нахмуренные брови, он стремительно потянулся руками к своей тонкой шее, снимая с неё небольшой медальон и тут же надевая на чужую. — Отец подарил мне его на совершеннолетие. Я с тех пор его бережно хранил, полагая наивно, что это — самое дорогое, что у меня есть. Вот только я ошибся. — Чимин по-доброму усмехнулся. — У меня нет никого дороже тебя. И пусть этот мой подарок будет тому прямым подтверждением. Сердце в груди писателя колотилось так сильно. Он, не в силах совладать с эмоциями, прижал юношу к себе как можно ближе, задыхаясь. И слова, как это обычно у них бывало, вновь оказались не более, чем пустым звуком. Юнги лишь надеялся, что Чимин через ласковые поглаживания дрожащих пальцев по коже поймёт все его чувства. Так оно и вышло. Чимин, улыбаясь мягко, заключил лицо писателя в свои ладони и поцеловал пылко со всей нежностью и трепетом, что имелись в его сердце. И, казалось, они, наконец-то познавшие всю глубину своей любви, могли быть наконец-то свободными. Вот только у судьбы-злодейки на них были явно другие планы. Она словно посчитала, что время дорогих подарков подошло к концу, и, отчего-то разгневавшись на писателя, преподнесла ему своё последнее послание, что оказалось страшным проклятием. Юнги, отвечая на сладостный поцелуй, не сразу заметил, как из чащи леса на морское побережье высыпала целая толпа людей, что были настроены далеко не дружелюбно. Сделать этот вывод не составило особого труда: одни зажимали пальцами пороховые ружья, другие — точёные копья, а третьи — и вовсе простые палки. Но все они, заметив вдалеке писателя, тут же двинулись в его сторону. — Вон он! — Поганый чернокнижник! — Сейчас ты получишь по заслугам! — Ответишь за все свои злодеяния! Юнги, отстраняясь от Чимина, непонимающе нахмурил брови. А когда раздался первый оглушительный оружейный залп, он, испуганно переглянувшись с юношей, тут же ухватился крепко за чужую руку и побежал, что есть мочи, вперёд. Вслед им летели мерзкие ругательства и леденящие душу угрозы, но они всё равно бежали, переплетая дрожащие пальцы. Ноги увязали в рыхлом песке, лицо хлестал внезапно усилившийся ветер, по вискам крупными каплями стекал липкий пот. Но они даже и не думали останавливаться: дикий, животный страх заполонил собой всё нутро. А потом, вслед за ругательствами и угрозами, им в спины полетели камни и палки, и Юнги, утягивая своего ангела за руку вперёд, слышал лишь остервенелый стук своего сердца, что так и норовило выпрыгнуть из груди. До леса оставалось не больше десяти шагов, и Юнги, тяжело дыша, бросился со всех ног туда. Острые ветки царапали тело, а скользкая листва больно била по щекам, но писатель, не обращая внимания, бежал, подстёгиваемый громкими выкриками позади и движимый отчаянным желанием найти надёжное укрытие. По его ушам бил оглушительный звон, и Юнги, быть может, именно поэтому не услышал тихий, болезненный стон, непроизвольно сорвавшийся с чужих пухлых губ. Чимин отчего-то вмиг начал бежать медленнее, и ладонь писателя перестал сжимать своей. Но Юнги, не замечая ничего вокруг, продолжал силой утягивать юношу за собой. — Ещё совсем чуть-чуть, маленький. — списав всё на чужую усталость, кричал он, не слыша собственного голоса. Через какое-то время они выбежали на широкую опушку. Именно здесь, казалось, совсем недавно, Юнги наблюдал незаметно за деревенским праздником. Спрятавшись за высоким песчаным холмом, Юнги, ловя ртом воздух, прислушался к лесной чаще: крики казались приглушёнными, словно остались далеко-далеко позади. Лишь тогда Юнги, выдыхая расслабленно, позволил себе отпустить чужую прохладную ладонь. — Маленький… — пытаясь отдышаться, прошептал он. — Кажется, мы оторвались. Вот только ответом ему послужило лишь гробовое молчание, совсем не свойственное его ангелу. Юнги, быстро поворачивая голову и вновь чувствуя почему-то в горле тревожный ком, застыл, моля всех возможных богов о том, лишь бы картина, открывшаяся его зрению, была не более, чем его обманом. Чимин осел худыми коленями на твёрдую землю и смотрел с ужасом на свой бок. Там, по белоснежной ткани рубашки, что далеко не по размеру, грязно-алым пятном расплывалась страшная рана. Она была нанесена острым кинжалом, лезвие которого вошло внутрь непозволительно глубоко, и Чимин всё никак не мог отвести от неё взгляда. Юнги, коленями падая с громким стуком на землю вслед за юношей, быстро подполз к нему, притягивая к себе ослабленное тело. — Не смотри. — дрожащими пальцами аккуратно подхватывая чужой подбородок, Юнги заставил юношу смотреть себе в глаза. — Но… — Чимин обеспокоено блуждал взглядом по чужому лицу. — Не стоит, маленький. — морщась от противной горечи, Юнги силой заставлял себя улыбаться. — Не смотри туда. Лучше на меня смотри, хорошо? Чимин лишь улыбнулся и склонил голову в бок, прикрывая глаза. — Почему… — протянул он тоскливо. — Почему я так хочу спать, Юнги? Внутри стало невыносимо больно. Юнги сделал глубокий вдох, внутренне призывая себя к спокойствию. Да тщетно. — Засыпай. — прошептал на гране истерики писатель, трясущимися руками поглаживая чужие спутанные волосы. Его ангела клонило в сон. Глаза нещадно слезились и закрывались против воли, но он всё равно с поразительным упорством старался держать их открытыми. Смотрел изучающе, изредка хлопал пушистыми ресницами и совсем немного дрожал. От холода, наверное: погода, словно всё понимая, стремительно ухудшалась. Свинцовые тучи начинали сгущаться, а море, боже правый, по обыкновению спокойное море было готово начать мятеж в любой момент. Юнги его не видел — то осталось далеко позади, за густым лесом. Но, чувствуя как никогда сильную связь с природой, писатель был готов поклясться: то штормило прямо сейчас, выходя за берега. Его ангел, делая очередное нечеловеческое усилие над собой, протянул к Юнги свою маленькую ладонь, и тот быстро подхватил её на лету, прижимая к груди. — А ты… — прохрипел Чимин. — Почему же ты не хочешь спать? Сердце сжалось и пропустило пару ударов. А затем, напротив, забилось внутри раненой птицей. Юнги, улыбаясь ярче солнца, давно скрывшегося за тучами, нежно прижался губами к чужой ледяной ладони, тщетно пытаясь ту согреть. Поцеловал невесомо каждый пальчик, стараясь не выдать своего сбитого дыхания. — Выспался, маленький. — всё так же, не переставая ярко, но бесконечно сломленно улыбаться. — Теперь уснуть и не получается. Его ангел попытался кивнуть понимающе, да только сил совсем не осталось. Поэтому он, обращая подозрительно блестящие глаза к писателю, выдохнул с трудом: — Но ты… — он вдруг зашёлся в надрывном кашле, и каждый глухой, булькающий звук наносил писателю всё новые удары острым ножом в прямо в сердце. — Ты ведь полежишь со мной немного, правда? Юнги лишь прижал к себе крепче обессиленное тело юноши. И не понимал, кого из них трясёт больше. — Всё, что пожелаешь. Его ангел тут же расплылся в счастливой улыбке, полной читаемого без слов обожания. — Тогда… Прежде чем я усну… Он дышал тяжело и прерывисто, и Юнги знал, какого труда ему стоило продолжать говорить. — Расскажешь мне сказку? И писателю так сильно хотелось плакать. Кричать, рыдать во весь голос, проклиная этот чёртов мир, который он так привык любить. Сейчас ему хотелось возненавидеть всё без исключения: море, алый диск солнца, золотистый песок, лесную опушку, шалфей и дикую мяту. Всё, что он видел вокруг — слегка размытое из-за слёз, которые застекленевшие глаза продолжали с трудом удерживать. Удивительно, каким образом один мальчик смог заменить ему весь мир. Юнги находил в своём ангеле всё, что любил, и даже чуть больше. Казалось, Чимин умещал весь мир писателя в своих крошечных ладонях. Иначе было не объяснить, почему Юнги был готов отказаться от этого мира. Тот был ему не нужен более, он был лишён какого-либо смысла, если его ангел сейчас кашлял кровью надрывно, задыхаясь. И всё равно продолжал говорить. — Добрую, чарующую и… Обязательно с хорошим концом. Чимин искренне тянул уголки губ вверх, заглядывая сияющими глазами в самую душу. — Там, где у нас всё хорошо, и я обнимаю тебя за шею до невозможности крепко… Он зашёлся очередным приступом глухого кашля, а потом, устало опускаясь на чужую грудь, прошептал еле слышно на последнем издыхании: — Расскажешь? И навсегда замер. И в его потухших глазах, где ещё совсем недавно плескалась насыщенная лазурь, чёрным по белому теперь читалась одна лишь любовь, которую он хранил бережно в своём сердце до самого конца. И Юнги, продолжая удерживать тело юноши в руках, лишь тогда позволил себе сдавленно заплакать, опустив голову. Из-за леса потянулся тонкий шлейф гари, и писатель догадался, горько усмехаясь — это его дом люди жгли яркими языками пламени. Мстили за всё. Воздух у моря влажный и плотный, а оттого кожа покрывается испариной, и дышать здесь, вдобавок, невыносимо тяжело. Глаза, то и дело, хотя бы на пару мгновений, так и хочется прикрыть — густой дым безжалостно режет их, заставляет слезиться. Он обычно не плачет — привык улыбаться. Да так, что лицо болеть начинает от неизменно широкой и яркой улыбки, что во все тридцать два. У него в жизни и поводов для грусти не было, собственно, и стоит, наверное, поблагодарить за это судьбу. Или же себя самого: за то, что до последнего старался находить плюсы даже там, где, казалось бы, можно было разглядеть одни лишь минусы. Юнги всегда любил жизнь. Любил подниматься в предрассветный час, чтобы собственными глазами узреть, как алый солнечный диск плавно поднимается над морской гладью, раскрашивая скалистое побережье в нежные цвета и оповещая всех о новом начавшемся дне. Юнги любил, наспех умывшись ледяной водой из колодца, босыми ногами шлепать по деревянным и слегка скрипящим половицам на небольшую, но уютную кухню, куда солнечные лучи попадали буквально беспрепятственно, заливая всё вокруг своим теплом. Юнги любил, слушая щебет перелётных птиц, лениво пританцовывать на месте, тихонько напевая себе под нос выдуманные мелодии. Он любил, сосредоточенно высунув кончик языка, смешивать в фарфоровом чайнике шалфей, горную мяту, чабрец и ягоды земляники. А затем, довольно жмурясь, словно сытый кот, большими глотками опустошать сразу же несколько чашек травяного чая. Юнги всегда любил жизнь. Вот только сейчас, глядя на безжизненное тело юноши в своих руках, он понимал: больше его здесь ничего не держало. Юнги прикрыл глаза. — Прости, мой ангел. — прошептал он, глубоко вздыхая. — Но, если умереть должен был я, то… Он быстро пошевелил пальцами рук, и те, через несколько мгновений, словно изнутри, слабо замерцали голубоватым свечением. Постепенно то становилось всё ярче и насыщеннее, распространяясь по всему телу. Юнги удовлетворённо выдохнул, вновь открывая глаза. Бабушка всегда говорила ему, что быть целителем — задача далеко не из простых. Он и сам в этом удостоверился лично, видя, как в страшных мучениях погибают эльфы, гномы, русалки. И понимал: не всех, отнюдь, можно вылечить одним лишь своим спасительным прикосновением. Есть случаи, когда приходится затрачивать гораздо больше своей энергии. Например, когда ранение очень тяжёлое: куда хуже обыкновенной простуды. После подобного целителю приходится восстанавливаться месяцами, если не больше — организм чрезвычайно истощён, словно сам целитель находится между жизнью и смертью. И всё же, ему подобное под силу. Но был всего один запрет, который маленький Юнги запомнил на всю жизнь. Бабушка всегда повторяла его, пугая внука до жути. — Никогда не пытайся оживить умершего. — говорила она, и глаза её в такие моменты сверкали опасно в ночной тьме. — Почему же? — тихонько спрашивал маленький Юнги. Он ведь так любил этот мир. Настолько, что готов быть пожертвовать всем, что имел. — Кроме того, что таким образом целитель идёт наперекор воле судьбы, велика вероятность, что он может погибнуть сам. Твоих способностей просто не хватит на это, Юнги. Запомнил? О, да. Ещё как запомнил. —То так тому и быть. — закончил Юнги, чувствуя, как по щекам бегут слёзы.

***

Чимин очнулся с первыми лучами рассветного солнца. Он проснулся от своего собственного истошного крика, застрявшего посреди горла. Ему, по всей видимости, приснился страшный сон, и он, тяжело дыша, сел в постели, пытаясь прийти в себя. Вот только ничего не получалось. Он крупно дрожал, прокручивая в голове ночной кошмар, и всё не понимал, почему тот казался ему настолько реальным. Юноша схватился за голову: он не понимал ничего. Он точно помнил резкую боль в боку, от которой мгновенно потемнело в глазах. Он чувствовал невероятную усталость, словно все имеющиеся запасы сил решили в одночасье покинуть его. Над собой он видел грустно улыбающегося Юнги и готов был в точности воспроизвести каждую его фразу. В какой-то момент ему действительно казалось, что он умирает. Чимин вскочил с постели, дрожащими, непослушными пальцами задирая край грязной рубашки, чтобы обнаружить… Ничего. Рана, если та и вправду была, словно затянулась сама собой. От неё не осталось ни следа — ни уродливого шрама, ни даже едва заметной царапины не было. Точно так же, как не было и боли. Казалось, всё, что могло напомнить о страшном ранении, исчезло. Чимин непонимающе выдохнул, вновь оседая на мягкую перину. Он точно помнил вчерашний день. Помнил, как оказался в цепких руках смерти. Так почему же… Лишь тогда он огляделся по сторонам, понимая — это место не было ему знакомым. Чимин быстро поднялся и подошёл к окну, испуганно расширяя глаза — перед собой он видел лишь чёткие очертания скалистых гор и небольшую бурную реку вдалеке. Сюда он предлагал сбежать Юнги совсем недавно. Должно быть, он действительно умер. Иначе было не объяснить, почему… Вдруг послышался чей-то надрывный кашель, а затем еле слышный стон, бесконечно знакомый юноше. Чимин вздрогнул и тотчас бросился вон из комнаты, задыхаясь. Ладонями нащупывая прохладные стены, он добрался до небольшой кухни, залитой солнечными лучами. И застыл каменным изваянием у прохода. На деревянной лавке, устало прикрыв глаза, сидел его Юнги. Но не это вовсе поразило юношу. Писатель прижимал тряпку, смоченную какой-то жидкостью, к своему собственном боку, тихо шипя от боли. Чимин пригляделся и не сдержал шумного выдоха, замечая огромную кровоточащую рану. В точности на том же самом месте, куда его во сне поразили ударом острого кинжала. Юнги встрепенулся, быстро раскрывая глаза. И, заметив изумлённого Чимина, тут же отвёл виноватый взгляд, ничего не произнося и, как и всегда, надеясь, что тот догадается без слов. И не станет его винить. — Я обязательно объясню тебе всё чуть позже. — прохрипел только он. И Чимин всё понял молниеносно: тот страшный сон был явью. Юнги, его Юнги, тихо стонущий от боли сейчас, буквально воскресил его из мёртвых. Юноша ещё не знал, каким образом тот это сделал, но одно понимал точно: быть может, Юнги и был писателем, но, по всей видимости, скрывал тщательно что-то ещё. Чимин, тяжело вздыхая, присел рядом с ним, нежно переплетая пальцы свободной руки писателя со своими и поглаживая чужие костяшки. Он немного помолчал, прежде чем, набравшись смелости, спросить: — Стало быть, все эти гномы, эльфы и феи существуют? Юнги, загадочно играя бровями, ничего не ответил. Лишь, глядя на юношу с хитрой улыбкой, произнёс: — Ты тогда просил рассказать тебе сказку… Чимин, чувствуя, как его ладонь сжимают чуть сильней, непонимающе нахмурился. Писатель смотрел на него с безграничной нежностью. — Хочешь, — прошептал он, — я расскажу её тебе сейчас? И юноша вновь задрожал. — Добрую, чарующую и обязательно с хорошим концом? — чувствуя, как к глазам подступают слёзы, спросил он. Юнги потянулся к нему и подарил лёгкий поцелуй в самый кончик носа. — Там, где у нас всё хорошо, и ты обнимаешь меня за шею до невозможности крепко. — подтвердил он, продолжая счастливо улыбаться. «Твоих способностей не хватит на это, Юнги.» Способностей, быть может, и вправду не хватит. Зато, хватит любви.