***
Каз мог поклясться, что его правая рука болит еще больнее при мысли о жизни, которой он жил десять лет назад. Громкий шум океанских волн снаружи вывел Каза из задумчивости. — Боже, неужели эти стены могут быть настолько тонкими? Как я вообще смогу здесь сосредоточиться на чем-либо? Новый кабинет командира был в лучшем случае обшарпанным, а в худшем — откровенно угнетающим. То, что когда-то было предположительно белой краской на стенах, теперь посерело и облупилось. Плитка на полу была тусклой и потрескавшейся, в щели между ними въелась грязь. Каз услышал небольшой скрип и шаркающий звук позади себя. Зрение было уже не то, что раньше, но когда он обернулся, то увидел, как что-то скрылось за книжным шкафом. — Отлично, паразиты. То, чего не хватало, — он застонал. Паразиты. Это слово внезапно вызвало воспоминания десятилетней давности. Он никогда не сможет забыть разочарование, которое испытал, когда подслушал, как Сесиль говорила Снейку, что "месье Миллер" ведет себя как паразит и, он мог поклясться, самодовольную ухмылку Снейка, когда он услышал это. Нахмурившись, Каз попытался выкинуть это воспоминание из головы. Всякий раз, когда он думал о MSF, он не мог определить, что болит сильнее — рука или сердце. Он схватил бумаги, которые Оцелот ранее принес ему на стол, и попытался их прочесть, отчаянно пытаясь отвлечься от болезненных воспоминаний о прошлом. Когда он почувствовал, что его глаза снова и снова просматривают одну и ту же строчку, он глубоко вздохнул и смирился с тем, что, вероятно, сейчас ему не удастся заняться чем-то полезным. Узкие лучи солнечного света проникали сквозь щели жалюзи, подчеркивая, насколько пустынным было помещение. Он не потрудился украсить кабинет. В отличие от десяти лет назад, в его кабинете не было ничего, что стоило бы выставлять на всеобщее обозрение. Казухира Миллер тысяча девятьсот семьдесят четвертого года был совсем другим человеком. Ясноглазый и наивный человек, делающий все, чтобы прославить свое имя в этом жестоком мире. Но как бы он ни был сосредоточен на работе и бизнесе, он всегда находил способ наслаждаться жизнью. На его столе лежали безделушки в надежде, что кто-нибудь (предпочтительно новобранка) заведет с ним разговор о них. В углу комнаты стояла его самая ценная вещь — гитара. Не проходило и дня, чтобы Каз не играл на ней и не пел от души. Теперь все это не имело значения. Все, чем он владел, было не более чем пеплом, осевшим на дно океана. Маленький черный прямоугольный портсигар в нагрудном кармане напоминал ему, что у него отняли не все. Каз стиснул зубы, снова взяв в руки бумаги, полный решимости сделать сегодня хотя бы одно дело. Когда он перелистывал папки, ища наиболее легкую для чтения, заголовок одной из них привлек его внимание. «Хьюи Эммерих» Укол адреналина пробежал по Казу, когда он бешено просматривал документ. Похоже, предательский ублюдок хотел дезертировать и вернуться на материнскую базу. Каз помрачнел. Он ждал этого девять лет. Причина, по которой он вообще оказался в Афганистане, заключалась в том, чтобы выследить его. И вот, наконец, у него появился шанс встретиться с ним лицом к лицу. Его сердце громко стучало в груди, прижимаясь к портсигару в кармане. Не задумываясь, Каз вытащил его из кармана и положил на стол. Полупрозрачный портсигар десятилетней давности пожелтел от старости и был треснут в нескольких местах. Тем не менее, Каз постарался сделать все возможное, чтобы сохранить его в целости и сохранности. Не было слов, чтобы описать его важность для него. Одной рукой он неуклюже возился с защелкой, пока не смог открыть его. Его ждала маленькая кассета без этикетки, и он вставил ее в кассетный плеер, лежавший на столе. Его палец завис над кнопкой воспроизведения, а Каз нервно пожевал губу. Он мог процитировать всю кассету наизусть. А как иначе? За последние десять лет он потерял счет тому, сколько раз он ее прослушал. Казухира знал, что у него навязчивая натура. После того как Паз захватила ZEKE, он не мог перестать думать о ней. О том, что думает о нем Пасифика Оушен. В то время он чувствовал себя обманутым — как она могла так поступить с ним? Они собирались создать совместную группу. Группа «Три Мира» должна была выступать в День мира, всего через три дня. Если бы на этом история закончилась, то, возможно, Каз смог бы обрести хоть какое-то чувство завершенности. Он мог бы принять тот факт, что она была шпионкой и что он доверился не тому человеку. Но эмоциональный конфликт внутри него разгорелся, когда Снейк нашел записи ее дневника. Когда они вдвоем прослушали записи, стало ясно, что ее преданность Шифру колеблется. После этого Каз сунул кассету в карман, когда Снейк не смотрел. Он знал, что Снейк скажет ему оставить этот вопрос, но Каз не мог перестать думать об этом. Действительно ли она в конце концов перешла на другую сторону? Этот вопрос мучил Миллера несколько месяцев. Почти каждую ночь он слушал записи ее дневника, надеясь, что какие-то невысказанные слова откроют ему правду. Не в силах больше справляться с неуверенностью, он превратил это внутреннее смятение в гнев. Он никогда не получит окончательного ответа на вопрос об истинных чувствах Паз, поэтому он цеплялся за объективную истину своего гнева на нее. Не просто злость на то, что она предала MSF, а злость на то, что она предала его. Тем не менее, в глубине души, Каз понимал, что этот гнев напрасен. Ведь это он пригласил ее и Задорнова в Колумбию. Он надеялся, что, подружившись с Паз, он сможет эффективно устранить любую угрозу, которую Шифр представлял для MSF. Его непреодолимая харизма всегда помогала ему добиться желаемого в жизни, так что в этом случае все будет по-другому, верно? Но он сильно недооценил силу Зеро — его железную хватку над Паз. В ней было вбито абсолютное чувство преданности и Каз не был уверен, что его усилий подружиться с ней было достаточно, чтобы разрушить это. Поэтому, получив сообщение о том, что Паз жива, он ухватился за возможность спасти ее. Да, это была бы отличная возможность получить больше информации о Шифре, но он также смог бы получить ответы на вопросы, которые преследовали его все это время. Горький вкус крови заставил Каза понять, что он слишком сильно прикусил губу. — Черт, — пробормотал он, с силой нажимая на кнопку воспроизведения, и кассета начала крутиться. — "С сегодняшнего дня я буду жить здесь, на Материнской базе. Теперь начинается мое настоящее испытание…" — раздался голос Паз в пустой комнате. Каз молча сидел, впитывая ее слова. Он запомнил каждую частичку этих записей. Каждую паузу между словами, каждый ее вздох, каждый раз, когда менялся ее тон. Он знал, что ему больше нет смысла слушать эти записи. Он был просто дураком, застрявшим в прошлом. — "Мне не нужно было понимать тексты песен, чтобы знать, что он ужасный певец", — в голосе Паз слышалась насмешка. На лице Каза появилась улыбка. Он отчетливо помнил тот день. Он пошутил о том, как хорошо работают суппозитории, и притворился, что снимает штаны, чтобы показать ей. На самом деле он, конечно, не собирался этого делать, но Паз бросила в него коробку с салфетками, прежде чем он успел пояснить, что просто пошутил. Это был первый раз, когда он видел Паз искренне счастливой. Каз хорошо играл легкомысленного дурачка, но Паз всегда казалась раздраженной его выходками. Он никогда не сможет забыть то волнение, которое испытал от того, что она хоть раз положительно отреагировала на его шутку. Кассета продолжала крутиться, пока Каз с грустью вспоминал время, проведенное вместе. — "Все это казалось таким идиотизмом. Я до сих пор не могу понять такого поведения", голос Паз стал меланхоличным. Волна беспокойства охватила Каза. Это была самая трудная запись в дневнике. Он точно знал, какие слова прозвучат дальше, и понимал, что не сможет остановить сопутствующее им чувство вины. Он не хотел продолжать. Сколько бы раз он ни слушал эту часть, чувство вины не ослабевало. Но, несмотря на всю боль, которую оно причиняло, он каждый раз заставлял себя перебороть его. — "Но почему-то у меня возникло ощущение, что, несмотря на все свои бабские похождения, Миллер доверял только одному человеку, и это был Снейк. Я никак не могла встать между ними двумя. И при этой мысли я начала чувствовать, что проиграла". С дрожащим дыханием и дрожащей рукой Каз поспешно поставил запись на паузу. Это была та часть ее дневника, над которой он задумывался больше всего. Ее слова означали, что Паз хочет быть ему другом, верно? Он обожал и восхищался Снейком, и по сей день. Но как Паз могла не видеть, что она для него тоже особенная? Ему казалось, что это было до боли очевидно. Из всех людей в MSF он проводил с ней больше всего времени. Сесиль, Аманда, Чико… не сказать, что они ему не очень нравились, потому что так оно и было. Но почему Паз не понимала, что он провел с ней гораздо больше времени, чем с кем-либо еще на материнской базе?***
День падения MSF был самым напряженным для Каза за последние несколько месяцев. Он метался взад и вперед по своему кабинету, как дикий зверь в клетке, ожидая, что Снейк подтвердит, что он спас Чико и Паз. Он сказал Снейку, что Паз нужно было спасти, потому что она слишком много знала о MSF. Он пытался сохранять невозмутимый вид, но небольшая реплика в конце выдала его истинные чувства. — Если не мы, то кто еще спасет эту сучку? В глубине души Каз хотел, чтобы ее спас кто-то, кто угодно. Он сказал Снейку убить ее только в самом худшем случае, но он надеялся, что до этого не дойдет. Передавая Снейку информацию на протяжении всего задания, он не мог не рассказать ему о своих чувствах: — Когда мы получим в свои руки Паз, информация о Шифре — это не единственное, что я хочу от нее получить. Если отбросить ее миссию, ее прошлое, то чувство преданности, которое они в нее вбили… Я хочу знать… что она на самом деле думает о нас… Вскоре после этого Снейк подтвердил, что Паз и Чико благополучно найдены. Облегчение захлестнуло Каза, когда он обвел взглядом контур кассеты, все еще надежно спрятанной в кармане рубашки. Однако облегчение длилось недолго. На заднем плане раздались громкие взрывы, и… что ж, остальное было историей. Каз должен был умереть в тот день, но вовремя подоспевший Снейк помог ему обмануть смерть еще раз. Когда Снейк затаскивал его в вертолет, он услышал крики своих людей позади себя, его легкие наполнились запахом дыма и горящей плоти. Каз, вероятно, тоже был серьезно ранен, но адреналин, текущий по его венам, притупил его восприимчивость. Все, что он мог чувствовать, это стук своего сердца о кассету, которую он держал так близко к себе все это время. Каз задыхался и кашлял, забираясь в вертолет. Голова закружилась, и он сел на пол, чтобы сориентироваться. Этого не могло быть. Они построили MSF из ничего, а теперь она просто… исчезла? Инспекция была просто уловкой. Не более чем дымовая завеса, чтобы расправиться с MSF и сровнять его с землей. Постепенно звон в ушах затих, и глаза Каза сфокусировались на других пассажирах вертолета, яростно ищущих того единственного человека, которого ему хотелось найти. Он получил свой ответ. За всем этим, Паз была агентом Шифра. Ей было наплевать на MSF, ей было наплевать на Каза. Все время, которое они провели вместе, было ложью. Она продала их Шифру и пыталась убить их всех. Поэтому, когда он увидел светловолосую девушку, лежащую без сознания на скамейке рядом с ним, его охватила чистая злость. Он яростно тряс ее тело, требуя, чтобы она встала и начала говорить. Никогда еще кассета в его кармане не казалась такой тяжелой. Это была ее вина. Она только что разрушила все, что у него было, а он был дураком, думая, что когда-то что-то значил для нее. В тот момент он хотел только одного — наброситься на нее, заставить ее почувствовать хотя бы часть той потери и боли, которую он испытывал в тот момент. Он до сих пор помнил, как она в страхе съежилась, когда он возвышался над ней, и медику на борту пришлось оттащить его назад, пока он не зашел слишком далеко. Каз все еще был в ярости, но у него не было сил протестовать. Он мог только молча тушеваться, надеясь, что Паз знает, как сильно ее презирает. Но когда Паз открыла двери вертолета, Каз понял, что совершил ужасную ошибку. Паническое выражение ее лица, когда она рассказывала им о второй бомбе, запечатлелось в памяти Каза до самой смерти. Когда она сделала шаг назад, Каз вскочил со своего места, отчаянно пытаясь схватить ее и оттащить в безопасное место. Но было слишком поздно. Один прыжок и взрыв несколько мгновений спустя предопределили ее судьбу. Чувство вины, которое он испытывал тогда, за прошедшие девять лет только усугубилось. Каз выжил. Опять. Но он начал задумываться, не является ли эта полоса «везения» скорее проклятием, чем благословением. После того как первоначальный хаос утих, Каз просто оцепенел. Снейк был в коме и, казалось, что он не скоро очнется, если вообще очнется. На протяжении многих лет, Снейк был его путеводной свечением, его северной звездой. Что же ему теперь делать? Никогда прежде он не чувствовал себя таким потерянным. После того как Каз осознал эти чувства, его карман стал немного тяжелее, и он понял, что кассета Паз все еще там. Он судорожно попытался достать ее, готовясь к тому, что она будет испорчена. Каз не верил в бога или чудеса, но он был не против думать, что божественное вмешательство предотвратило полное уничтожение кассеты в его кармане. Он был потрясен тем, что хотя она, конечно, была сломана, но подлежала восстановлению. Он старательно отремонтировал кассету, его сердце колотилось в ушах, когда он думал о перспективе прослушать ее снова. И он так и сделал. Неоднократно в течение девяти лет. Теперь, когда он стал более уравновешенным, он понял правду. Он наконец понял истинные чувства Паз и то, почему она выпрыгнула из вертолета. Она собиралась умереть, но самое меньшее, что она могла сделать, — это убедиться, что она не заберет с собой тех, кто был ей дорог. Паз не хотела их убивать. Совсем нет. Каз понимал это и не хотел ничего, кроме как отмотать время назад. Чувство вины за то, как он обошелся с Паз на вертолете, постоянно разъедало его. Он не мог не задаваться вопросом, что чувствует она. В последние минуты ее жизни, он испытывал лишь ярость и ненависть к человеку, с которым хотел быть ближе всего на материнской базе. Это было иронично. В тексте песни, которую Паз написала для Дня Мира, говорилось о неспособности выразить истинные чувства другому человеку. Хотя между ними не было романтического влечения, взаимное стремление к дружбе было тем, что они никогда не могли полностью передать друг другу.***
Каз включил запись, рассеянно барабаня пальцами по столу. Он, закрыв глаза, поставил все ее записи без перерыва, как будто это могло как-то уменьшить боль. Когда запись наконец закончилась, он повесил голову и глубоко вздохнул. Почему он слушал эти записи снова и снова? Почему он так настойчиво мучил себя? Боль и чувство вины никогда не ослабевали. Но, возможно, он заслужил это. Точно так же он рассуждал, почему отказался от предложенных Оцелотом протезов конечностей. Ничто из того, что он мог сделать, не вернет всех тех, кто погиб в тот день. Почему его должно волновать возвращение жалких руки и ноги? Ему нужно было сохранить боль в памяти. Он вспомнил слова, которые сказал Оцелоту: — Я буду продолжать жить с этим ради них. Это будет вести меня прямо и верно, пока я не отомщу им так, как они того заслуживают. Если бы Каз мог что-то сделать, чтобы вернуть Паз из мертвых, он бы сделал это в мгновение ока, лишь бы она вернулась к нему. Он проклинал себя за собственную глупость в тот день. Хьюи, очевидно, был самым подозрительным человеком, но Каз был настолько зациклен на спасении Паз в тот момент, что не обратил внимания на столь очевидные признаки. Он обвинил не того человека и устроил ей настоящий ад, позволив виновному выйти на свободу. Однако, сколько бы он ни горевал, Паз никогда не вернется, и Каз знал это. Тем не менее, он чувствовал, что должен хранить это горе как можно дольше. Но в отличие от стремления отомстить, у него не было четкого представления о том, как превратить эту скорбь в способ почтить память Паз. Уничтожить Шифра? Возможно. Но он уже собирался сделать это, чтобы отомстить за своих погибших товарищей. Он хотел сделать что-то отдельное для Паз. Показать, что она была другой — особенной для него. Размышления Каза прервал громкий шум стройки и крики снаружи. Командир ущипнул себя за переносицу, от этого громкого звука у него начала болеть голова. Ему действительно нужно было найти способ сделать звукоизоляцию этого кабинета. — Эй, осторожнее! — раздался голос. — Ты чуть не уронил на меня эту трубу! — Ну не стой там, ленивая задница! Помоги! — ответил второй голос. — Я и помогаю! — отозвался первый мужчина. — Не моя вина, что ты такой некомпетентный. Их крики продолжались и не проявляли признаков затишья. Каз вскочил со стула и схватился за костыль, готовясь выйти на улицу и накричать на них за их шум. Конечно, стройка — это шумная работа, но они не должны были быть такими громкими каждый раз. В конце концов, они были взрослыми людьми. Неужели им действительно нужен был кто-то, кто контролировал бы их, чтобы они не спорили, как незрелые дети? Внезапно Каза осенила идея. Он снова заерзал на стуле и достал карандаш и бумагу, волнение захлестнуло его. Может быть, им все-таки нужен кто-то, кто присмотрит за ними? В детстве Каз вырос на японской манге, а подростком читал американские комиксы. Хотя он никогда не посещал официальных занятий по искусству, рисование было ему не чуждо: во время учебы он постоянно зарисовывал главных героев и супергероев на полях своей тетради. Он думал, что бросил эту привычку, как только закончил колледж, но вот он здесь, более пятнадцать лет спустя, мужчина в возрасте около тридцати лет, с волнением рисующий, как будто он снова ребенок. После, казалось, целого века кропотливой и тщательной работы, Каз наконец отложил карандаш, любуясь лежащим перед ним произведением. — Неплохо, — подумал он. По крайней мере, этот рисунок был достаточно хорош, чтобы передать то, что он хотел донести.***
— Что это, черт возьми, такое? — недоверчиво спросил Оцелот, просматривая бумагу, которую только что передал ему Каз. — Секунду, Миллер, это ты нарисовал? Что ты хочешь, чтобы я с этим сделал? Повесить на холодильник в столовой? — Ты хоть прочитал? — Каз нахмурился. Было что-то такое в тоне или поведении Оцелота, что всегда приводило его в плохое настроение. Оцелот закатил глаза, снова взглянув на рисунок. — "Работа в процессе", "Прошу простить за неудобства"… "Безопасность превыше всего"… "Спасибо за сотрудничество"… — он поднял глаза от бумаги и увидел, что Каз смотрит на него. — Ну, что скажешь? — спросил командир хрипловатым голосом. — Я хочу установить эти знаки на всех наших строительных площадках. Знаете, чтобы предупредить людей, чтобы они были осторожны. — О, Миллер, да ладно, — Оцелот закатил глаза. — Мы говорим о взрослых людях, а не о детях. Им не нужен знак, чтобы сказать им, что это строительная площадка. Если у них нет такого элементарного понимания ситуации, то они не заслуживают того, чтобы находиться здесь с самого начала, — он прищурился, изучая рисунок Каза более внимательно. — А что это сбоку? Это должен быть человек? Девушка? Каз на мгновение замешкался. — Это мило. Как талисман, — он сказал правду. — Может быть, видеть что-то подобное было бы полезно для морального духа солдат, понимаешь? — Ладно, теперь ты просто смешон. Зачем нам, ЧВК, нужен талисман, как будто мы какое-то детское шоу? — Неважно, — Каз сердито сплюнул, протягивая руку, чтобы забрать у него рисунок. — Забудь, что я говорил, — возможно, было ошибкой просить Оцелота сделать это за него. Оцелот никогда не был первым выбором Каза, когда речь шла об услугах, но у Каза не хватало духу говорить об этом со Снейком. Он надеялся, что Оцелот просто согласится, без лишних вопросов. Оцелот заметил, что настроение Каза испортилось, и понял, что по какой-то необъяснимой причине этот рисунок должен быть для него очень важен. — Ладно, — мужчина вздохнул с покорностью. — Пойду отдам это нашим людям и посмотрю, что они смогут с этим сделать, — он покачал головой, выходя из мрачного кабинета командира, и щелчок шпор о пол ставал все тише.***
К большому удивлению Оцелота, люди были в восторге от идеи Каза иметь «талисман безопасности» на материнской базе. Они не только использовали его первоначальный рисунок, но и провели между собой мозговой штурм, чтобы придумать еще больше идей для талисмана. Они не знали, кем должна быть эта девушка, но что-то в ее поведении вызывало у мужчин чувство умиротворения. Вскоре таблички с этой девушкой можно было найти по всей материнской базе. На одних она мирно улыбалась, прося солдат потерпеть и простить неудобства, вызванные строительством. На других табличках она была изображена с повязкой, обмотанной вокруг пальца, напоминая всем, что соблюдение техники безопасности занимает всего несколько секунд. В небольшом полуразрушенном кабинете на командной платформе командир сидел в тишине. Он покачивал головой, основательно вымотавшись за день. Каз снова достал из кармана кассету. Внимательно изучив ее пальцами в перчатках, он осторожно вставил ее в кассетный проигрыватель и включил воспроизведение. — "С сегодняшнего дня я буду жить здесь, на Материнской базе. Теперь начинается мое настоящее испытание…" Каз резко выдохнул, снова услышав голос Паза. Боль не уменьшилась, хотя он и не ожидал этого. И все же, глядя в окно, на флуоресцентные лампы, пляшущие на недавно повешенном предупреждающем знаке безопасности, он не мог не ощущать облегчения. Строительство пока шло хорошо. Головокружительная высота новых этажей, надстроенных над платформой, напомнила Казу башню управления ракетной базы США десять лет назад. Он вспомнил, как Паз смотрел в камеру и просил их не волноваться. — "Я ангел мира. Я всегда буду наблюдать за вами…" До сих пор Каз не был уверен, говорила ли это «Паз» или же Пасифика Оушен действительно так считает. Он так и не получил окончательного ответа на вопрос, который задал десять лет назад: кто из них настоящая Паз? И кто был ложью? Каз знал, что никогда не узнает ответа. Правда была похоронена на дне океана, и ее никак не удавалось извлечь. Но в кои-то веки Миллер не испытывал тревоги из-за этой неопределенности. Может быть, Паз купилась на фасад «ангела мира», а может быть, и нет. Но Каз смирился с тем, что это не имеет значения. Важно было то, что она была предана им. Ее предсмертным желанием было спасти их всех. Она прыгнула на смерть в надежде, что это спасет всех остальных. Этот единственный поступок показал ее истинную сущность лучше, чем любое прозвище или лозунг. Каз взял в руки костыль и, прихрамывая, подошел к окну. Рабочие снаружи были такими же шумными, как и в день начала строительства, но почему-то это не беспокоило Каза. Вместо этого он уставился на знак, впитывая безмятежность выражения лица персонажа. Кроме Снейка, никто больше не знал, кем на самом деле является девушка на табличке. Но это устраивало Каза. Ему не нужно было, чтобы солдаты знали, кто она, ему просто нужно было, чтобы они знали, что она часть их — член «Бриллиантовых псов». Из-за угла, под которым на знак падал свет, казалось, что за головой Паз образовался нимб. В сочетании с тем, как знак был расположен над рабочими, казалось, что ей суждено снова стать ангелом мира. Каз не мог не улыбнуться, гадая, как отреагирует на это Паз. Будет ли она польщена? Разозлится ли она? — "Он все еще дурак", — запись, раздавшаяся у него за спиной, презрительно скривилась. — Может и так… — грустно пробормотал Каз. Командир отвернулся от окна и, прихрамывая, вернулся к своему столу.