mystery of love.

      Мокрые от морской влаги шорты неприятно липнут к коже, обволакивая бёдра, когда Элио ступает на разгорячённые итальянским солнцем камни. Лучи пробиваются сквозь тёмные очки, пока он садится на твёрдую поверхность, облегчённо вытягивая уставшие от плавания ноги. Откуда-то сбоку доносятся радостные визги детей и возмущённые речи родителей, переживающих, что вода ещё слишком холодная — Элио с ними не согласен. Он не планировал сегодня купаться, но, придя к родному берегу после обеда, не смог удержаться — море соблазняет своими слепящими отблесками.       Элио помнит, как в далёком теперь 1983 году делил солёные воды с одним по-настоящему важным человеком, который вонзился в память рублеными осколками, иногда причиняющими боль. Изредка, в приступах ностальгии, он тянется рукой к телефону, но одёргивает себя, когда отзвуками в голове слышит знакомое «давай» и понимает, что услышать это ещё раз сквозь перебивающуюся телефонную связь — не выдержит.       Говорят, что время лечит, но в случае Элио годы, кажется, только добавляют не то чтобы тоски, но тянущего чувства одиночества, особо сильно давящего тут — в накатах бурлящих волн. Они бьются об угловатые камни, как бился когда-то ещё совсем юный Элио, только вода снова и снова принимает первоначальную форму, оставаясь единой массой, а он — нет, он — разбился окончательно.       Наверное, это глупо. Вот так тонуть и не выплывать, хотя навыки вроде бы имеются. Хочется как тогда — зарываться носом в чужую одежду и просто дышать. Не чистым кислородом, но тем, что на самом деле даёт жизнь. Парадоксально, но вернуться в то время и остаться на совсем — желания нет, только ухватить капельку, зарядиться и идти дальше, куда укажет тропинка. Заросшая, местами неровная, с кочками и торчащими из-под земли штырями. Элио знает, что может по ней пройти, но не сейчас.       Он откидывается на руки, запрокидывая голову и оголяя шею, и разноцветные пятна от солнца пляшут в закрытых глазах, а мерный ритм прибоя успокаивает сознание.       Море помогает. Элио приходит к нему каждый вечер, как к старому другу, и делится своими негласными тайными, погружаясь в воду, которая держит на поверхности. Она создаёт невесомый купол, будто бы закрывая на несколько минут от остального мира, где сплошные разборки, крики, непонятные абсолютно споры и вечно спешащие куда-то люди. Здесь — не так. Приглушённые звуки не дают с концами провалиться в бессознательное, но позволяют отключить мозги и позволить себе просто побыть — среди вечности. Море, камни, песок — всё это было и будет. Родители Элио умрут, умрут их друзья, умрёт сам Элио — это неизбежно произойдёт, а бескрайние воды останутся, всё также поблёскивая на закате.       Когда становится невыносимо — Элио достаёт из ящика под кроватью напоминания о том лете. Книгу, на которой остались блёклые следы капель, потому что кое-кто нарочно брызгался; ноты, которые помялись ещё тогда от слишком частого использования; открытку, купленную на безлюдной площади, когда стояла нереальная даже для этих краёв жара.       Он бережно перебирает каждое из этих воспоминаний, словно цепляется за последний шанс перенестись на несколько лет назад и ощутить то, что ощущал в те недолгие совместные вечера. Фантомные объятия, робкие поцелуи, неуместные признания. Всё это кажется таким далёким и как будто бы даже чужим. Элио был другим. Как ни крути, он вырос, стал совершать меньше необдуманных поступков и в целом почти научился жить одним днём. «Почти» — потому что одну главу своей жизни он так и не смог выкинуть, вычеркнуть, вырезать из памяти и сжечь в костре.       Любить — значит гореть. И у Элио этот огонь — плавный, по прошествии лет чуть поутихший, но всё такой же яркий, от малейшей искры которого зажигаешься, жжёшь душу и оставляешь мелкие ожоги на подушечках пальцев. Элио осыпается горьким пеплом на бумагах, раскалённых камнях и разлетается им по ветру. Едкий дым проникает в лёгкие и оседает там. Одинокие угольки разгораются от мимолётного дуновения и отдают жаром в летнем сердце. Они тлеют оранжево-красным, разогревая ледяные мысли и позволяя им оттаять, а в голове взрывается жгучий порох и слышатся раскаты грома, затмевающие любые звуки вокруг себя. Элио вспоминает в такие моменты, как проходился языком по чужой, тогда ещё не загорелой коже вслед за хаотичными языками пламени, оставляющими проложенную дорожку.       Он часто перед сном утекает мыслями в ту далёкую Италию, которая звучит игрой на пианино и на тонких струнах души. Юность ушла, а вместе с ней ушли привычная жизнерадостность, какая-то неоправданная беззаботность и возможность позволять себе чуть больше, чем полагается.       Элио поднимается наконец с каменных глыб, потому что солнце ощутимо напекает и без того разогретую голову. Натянув на глаза разноцветную панамку, он размеренно шагает в сторону дома, не желая расставаться с шумом воды, но его давно уже ждут на чай перед ужином. Вечерний небесный круг клонится к горизонту, мягко подсвечивая путь, и хочется растянуть эту короткую дорогу — осталось идти от силы минуты три, если не спешить.       Деревянная калитка, которую так и не переделали с тех времён, привычно скрипит и пускает на участок, засаженный фруктовыми деревьями и кустами различных размеров и высот. За столом уже расположились родители, а также приехавшие погостить из южной части Италии их давние друзья, рассказывающие, кажется, что-то про недавний переезд.       Элио с натянутой улыбкой подходит к ним, отодвигая стул, но на секунду, из-за шума, переводит взгляд на входную дверь, из которой выходят о чём-то увлечённо болтающие Мафальда с чайником в руках и… Оливер.       Тот случайно цепляется взглядом в ответ и застывает на месте, приминая белой обувью растущую траву. Элио не отводит глаз, пытаясь сформулировать хотя бы для себя, что чувствует сейчас, стоя здесь, посреди не изменившегося пейзажа, когда в считанных метрах от него находится человек, подаривший слишком много и забравший столько же. Тот, кто выглядит на несколько лет старше, на несколько лет дальше и на несколько лет отстранённее. Его волосы уложены, как тогда, верхняя пуговица рубашки расстёгнута, а на лице только изменилось выражение и, скорее всего, прибавились морщины — отсюда не видно. Несмотря на всё это, Элио знает точно — перед ним другой Оливер.       И, наверное, стоило бы броситься в объятия или хотя бы поздороваться, проявив долю приличия, но забытая обида вдруг резко подбирается к горлу и колет сильнее, когда Оливер неожиданно дёргает уголком губ в попытке улыбнуться. «Не надо» — мелькает у Элио.       Он резким движением одёргивает футболку и, бросив напоследок взгляд, который означает что-то вроде «так просто — уже не получится», обходит дом, чтоб зайти с другой стороны и по скрипучей лестнице подняться к себе в комнату.       Влажный и жаркий воздух, проникающий сквозь распахнутое окно, бьёт в нос, промывая мозг от лишней пыли и заставляя подумать о том, что действительно важно. Элио падает на кровать и вымученно закрывает лицо ладонями, отказываясь осознавать, что каждый его маленький шажок на пути к избавлению от въевшихся чувств в миг потерял свою силу. Всё то, что было сделано, чтобы перечеркнуть, забыть и вывести надоевшую любовь, поселившуюся в юном ещё сердце, перестаёт иметь какое-либо значение, потому что здесь и сейчас оказывается человек, ставший причиной неуместных романтических раздумий.       Оливер.       Элио впервые за десятки месяцев проговаривает имя вслух, повторяя снова и снова, чтобы разобрать привкус. Он различает нотки отчаяния, пепел горящих мостов, щепотку сожаления, а к ним примешивается бумажный вкус конвертов с неотправленными письмами, сладкий сок поспевших персиков и звонкий, слегка отдалённый звук музыки, отбивающийся от каменного тротуара.       Хочется сплюнуть, но он только морщится, зарываясь носом в перьевую подушку, и желает исчезнуть — только бы не видеть, не впускать снова в свой мир, не разрешать управлять разумом и телом.       Элио понимает, что проиграет эту битву.       Уже проиграл.       Оглушающий в вечерней тишине стук в дверь заставляет подскочить на кровати и разобрать едва слышное:       — Можно? — сквозь образовавшуюся щель.       Элио не отвечает. Не видит смысла. Только предусмотрительно сдвигается с середины кровати на край, освобождая место.       Дверь медленно приоткрывается шире, а потом уже распахивается полностью, являя взору взволнованного Оливера.       Выдавать собственное беспокойство хочется меньше всего, так что Элио лишь распрямляется на пружинистом матрасе, опуская глаза в пол.       Место рядом с ним прогибается под тяжестью человеческого веса, и Элио помнит даже это ощущение.       — Мы можем… поговорить?       Элио грустно ухмыляется.       — Ты за этим приехал спустя столько лет? — едкий ответ вырывается сам собой — прежде, чем он успевает подумать, но, на удивление, не жалеет об этом ни секунды.       Оливер, кажется, застывает в недоумении и тихо произносит:       — Ты вырос, — в голосе улавливается улыбка с примесью тоски.       — Удивительно, да? — бросает Элио. — Я не знаю, зачем ты тут. Если ради меня, то ты явно зря пролетел столько километров.       Оливер не отвечает — лишь понятливо качает головой, поднимаясь с кровати и вытягивая из кармана помятую пачку сигарет. Стоит так секунду, а может две, и, шаркая тапочками по деревянному полу, выходит на прохладный балкон. Едва уловимый сигаретный дым доносится до Элио, который может и хотел бы подойти и встать рядом, невесомо накрыв чужую руку своей, но, увы, риски выросли с годами. Он размышляет о том, что было бы, будь они всё это долгое в рамках чувств и короткое в рамках жизни время вместе. Почему-то мысль до ужаса смешит, и он не сдерживается, тихонько посмеиваясь.       Оливер наверняка слышит, — не может не, — но реакции никакой не проявляет, словно тоже погружается во что-то своё.       Они оба раскапывают давно обвалившиеся руины, только Оливер, кажется, хочет восстановить хоть долю давно утраченного, а Элио — лишь дать пищу мозгам и в очередной раз доказать себе, что его спасёт холодный разум и отключённое сердце.       Вот так бывает. Любовь выращивает крылья, прорывающиеся сквозь тонкую кожу, а потом сама же их обрубает, оставляя незаживающие раны.       Оливер возвращается в комнату и, опустив голову, прислоняется спиной к стене, тут же съезжая по ней вниз.       От него несёт горчащим на языке дымом — так, что желание подойти и слизать этот противный запах с шеи и губ растёт в геометрической прогрессии, но Элио обязан держать себя в руках и не идти против своих же выстроенных принципов, с которыми он засыпает и просыпается уже долгие годы, словно крутящиеся по кругу.       — Прости, — шепчет Оливер, — прости, прости, прости.       И стальная конструкция, сдерживавшая недопустимые мысли, накреняется, а потом и вовсе падает с грохотом, выпуская наружу то, что Элио держал так глубоко внутри, как только мог.       Солёные, как морская вода, слёзы одна за другой катятся по его щекам, и надо бы прикрыться, не показывать слабость, но он устал уже прятаться. Вот он — открытый нараспашку, уязвимый, до дрожи трогательный и позволяющий залезать в душу. Оливеру решать — добить или спасти.       Тот поднимает глаза, в которых тоже искрят слезинки, и глядит прямо, доверяя и доверяясь, проговаривает по буквам еле слышное:       — Прости, Элио, — на имени срывается и, поднявшись с прохладного пола, подходит к кровати, чтобы раскинуть дрожащие руки в стороны.       Элио не понаслышке знает — чем шире ты раскидываешь руки для объятий, тем проще тебя распять, воткнув в сырую землю позади прогнивший деревянный крест.       Не останавливая и даже не пытаясь протереть слёзы, стекающие уже по подбородку, он встаёт напротив, физически ощущая тепло в нескольких сантиметрах и слыша дыхание, набирающее обороты.       Элио не врезается в чужую грудь, а робко прижимается, отдавая свои кажущиеся вечными страхи, сомнения, невысказанные слова, сотни признаний и режущую боль, а Оливер принимает и слушает — не ушами, но сердцем.       — Мне страшно, — неразборчиво шепчет Элио куда-то в район шеи.       Его гладят по вздымающейся спине и слипшимся от влаги волосам, а потом Оливер нежно произносит:       — Там, где страх, — места нет любви.       И Элио согласен. Это не значит, что нужно опять зарывать чувства. Это значит, что нужно перестать бояться. Наверное, в простых словах, сказанных здесь, в его маленькой комнатке в Италии, когда ночной ветер задувает в окно, кроется та истина, в погоне за которой он бежал тысячи дней, десятки месяцев и единицы лет.