Неотвратимое

      Когда губы Лиама сотрясла улыбка, сердце Селены предательски сжалось. Это была приятная боль. Та, которую человек принимает осознанно.       В ответ её губы дрогнули, а затем растянулись в нервную, тревожную ухмылку; ямочки на щеках лихорадочно прыгали, а уголки губ дрожали, точно их то натягивала, то опускала прозрачная нитка.       Ловя ухмылку девушки, Лиам улыбнулся ещё шире. Кажется, его губы вот-вот сведёт от радостной судороги. Однако, в отличие от натуженной имитации Селены, Лиам и вправду выглядел очень счастливым. Как ребёнок, пред лицом которого зажгли свечки на праздничном торте.       Селена поймала себя на мысли, что никогда ещё не видела его настолько счастливым. Они не раз оставались наедине, юноша делился с нею вещами, которые лежали в основе его характера. Лиаму нравилось кататься на лошадях, выводить наброски углём по пергаменту, стрелять из лука. Стоило ему к чему-то приложить руку, как он отдавался этому занятию полностью. Наблюдать, как загораются эти печальные голубые глаза, стоило ему увлечься любимым дело, было чудесно. Но самозабвение, с которым Лиам представил ей своё последнее хобби, не шло ни в какое сравнение с радостью, которую он получал от выполнения повседневных задач.       Возможно, часть испытанного им восторга была вызвана тем, что Селена впервые за долгое время его поняла. Лилит, конечно же, всегда его понимала. Их связь была спаяна крепче кровной. На беду Жозефине, Лилит всё ему заменила. Она стала его панацеей, столь страшной, что даже снизошедшее на их семью родовое проклятье казалось милостивым.       Сколько бы времени ни прошло, Селена ни за что не начнёт отождествлять себя с ней, считать пережитые ею невзгоды собственными. А ещё она никогда не сможет соперничать с ней за сердце Лиама.       Лилит и её порочная, своенравная натура поглотили юношу, как неосвещённая комната поглощает всё, что в ней находится. Пока за окном ещё тлеет солнце, очертания предметов различимы, но с уходом последних лучей остаётся лишь голодная тьма. Тотспел — город, где ночь не знает конца, а когда день, повинуясь законам природы, всё же наступает, Лилит чёрными тучами перекрывает весь небосвод. Её тлетворное влияние на Тотспел и его жителей отражается в каждых улице, доме, углу. Оно повисло в воздухе табачным дымом. От него не скрыться.       «Лилит — это ты!» — тщетно убеждала себя Селена, только верить, что царящее в городе мракобесие — дело её рук, девушке отчаянно не хотелось. Вина в загноении этого богом забытого места целиком и полностью лежала на плечах Лилит. Кто, как не она, должен был платить по счетам?       Она разбередила пороки в сердцах местных жителей, она разрушила спокойную жизнь семьи своих благодетелей. В конце концов, она развратила Лиама, поселила в его душе безумную идею убивать людей, чтобы навеки заточать их души в эти проклятые картины.       Кажется, что жизнь каждого жителя Тотспела была хоть раз, но омрачена появлением Лилит, искорёжена её тонкой, елейно-нежной рукой. Боязнь расправы, жажда наживы, равнодушие к происходящему — что заставило всех этих разных людей подыгрывать в устраиваемом их семьёй дьявольском маскараде? Не ворвись Лилит ураганом в их жизни, прожили бы они молча свои кипящие страсти, или тлетворное дыхание самого Тотспела рано или поздно дало бы о себе знать? Мог ли хоть кто-то в этом зловонном городе обрести счастливый финал?       Селена в это не верила.       Один из неминуемых этапов взросления — принятие вины за свои проступки. Единственный путь из Тотспела пролегал через раскаяние и самопожертвование. На протяжении всего пути девушку «ненавязчиво» наставляли, убеждая, что прервать цикл нескончаемых унижений могло лишь ангельское смирение.       Порой Селена даже задумывалась, а не раскаяться ли? Разве не этого все от неё ожидали? Строптивая грешница признала свою порочность и преклонила чело перед честным народом. Она бахнется на колени прямо на центральной площади, устроит театральное представление, прольёт несколько крокодильих слёз и соберёт ещё десяток погребальных букетов, благо, в Тотспеле люди мрут как мухи — но хватит ли этого, чтобы обдурить Таролога? Интуиция подсказывала Селене, что этот пройдоха, прячущий лицо за капюшоном, не так прост. Как бы близко к нему она ни подбиралась, он всегда ускользал, припася пару новых тузов в своём рукаве.       В любом случае, что бы ни натворила Лилит, Селена за её поступки вины не испытывала. Ей было обидно и неприятно, совсем как в детстве в старом добром приюте, где наставница заставляла её просить прощения за неуёмные гордыню — чувство собственного достоинства — и жестокосердие — здравый смысл. Как и тогда, ей оставалось только виновато опустить голову и выдавить из себя противные, скребущие горло слова.       Это было несправедливо! Она прошла такой длинный путь, чтобы никто не посмел впредь трясти с неё извинения. Она так далеко взобралась по карьерной лестнице, чтобы никто более не смотрел на неё свысока. Так почему здесь её сравняли с нулём и вынудили ходить на побегушках у самой последней швали?       Лилит ничего не достигла, не заработала ни гроша. Она же, Селена, трудилась в поте лица, чтобы иметь то, что в конце получила. Грехи Лилит должна была нести Лилит, так почему же её заставляют вымаливать прощение за чужие козни? Почему ей приходится расплачиваться за чужую некомпетентность?       За улыбкой по лицу Селены пролились дорожки слёз. Она протёрла глаза, тряхнула головой, закусила губы, но они не прекратились.       Потому что то, на что её обрекли, было по-настоящему несправедливо! И хуже всего, она не испытывала стыда, а значит, не могла выбраться.       Лиам потянулся к ней, и вытер её слезы своими мягкими, тёплыми от крови ладонями.       Он что-то ласково прошептал над ухом Селены, оставляя кровяные дорожки стекать по её щекам. Его чистые как лазурь глаза выражали беспредельную нежность и благодарность, словно более для него ничего не имело значения.       Селену испугало это проявление любви, но уже того, что оно исходило от Лиама, хватило, чтобы развеять её опасения и наполнить сердце ответным теплом.       Верно, она не раскается, а жители Тотспела не перестанут бояться её и презирать, только чем же всё это отличается от её реальной жизни? Бестолковые подчинённые, шепчущиеся у неё за спиной; коллеги, одновременно шлющие ей свои поздравления и плетущие интриги, чтобы скорей сместить её с должности; хулиганы, скребущие гадкие надписи на гладкой двери её новой машины; нищие, поджидающие её у дверей с пустыми жестяными кружками; зеваки, посылающие завистливые взгляды её выхолощенному дорогому прикиду. Различие заключается только в том, что здесь с ней хотя бы есть Лиам.       И раз Лилит уже привязала его к себе, то бремя Селены — принять ответственность.       Тело Роба — не Роб сам, а лишь тело, сам мужчина перестал для неё существовать — медленно таяло, обмякая в прохладной траве. Рассматривая этот тающий труп, Селена вспомнила, что в Тотспеле он был единственным её союзником. Как и она, он ничего не знал об этом чудовищном городе, как и она, он хотел докопаться до правды. Теперь закапывать будут его самого.       Оказалось, они с первой встречи были в неравных условиях.       Роба в Тотспел занесла острая необходимость. Не случись трагедии с его матерью, он не покинул бы защитной крепости внешнего мира. Для Селены же это место являлось домом в обоих реальностях. Этот город — воплощение её самых глубоких страхов, ненависти к себе и другим, предубеждений. Роб с врождённым стремлением к справедливости был обречён понести здесь своё поражение. Тотспел заглотил его, прожевал и выплюнул как кожуру.       Она чертовски его подвела, но кто же давал гарантии, что в этой трагической пьесе она не окажется ненадёжным рассказчиком? Авторы часто прибегают к этому тропу, Робу лучше бы было знать. С чего он взял, что на неё стоило полагаться? Селена не полагалась ни на кого и поэтому победила. Правила игры в Тотспеле она разгадала прежде, чем о них затрубили во всеуслышанье. Нет, она всегда знала, как здесь всё устроено. И если Селене не впервой было не оправдывать чьих-то надежд, то для Лилит слова «проклятье» и «вестник несчастий» давно стали приставками к имени. Раз уж теперь девушка за неё, не стоит ли проще относиться к действительности?       Нет человека — нет повода для угрызений.       — От тела нужно избавиться.       Селена и в этот раз нашла в себе хладнокровие. Потому что никто не сделал бы этого за неё. Ужас, страх и замешательство накроют её чуть позже. Она сполна надышится этим букетом, но пока перед ней стоял Лиам, и по его по-детски растерянному выражению лица она поняла, что задача избавляться от израсходованного материала традиционно возлагалась на них с Жозефиной.

***

      Селена никогда не верила в Бога, не ощущала его присутствия в своей жизни. С момента смерти матери она осталась одна. Существуй в мире какое-либо подобие справедливости, ей не пришлось бы прозябать свои дни в богом забытом приюте с другими плаксивыми сиротками, которых, как и её, за стенами их обители не ждало ничего. Однако Селену учили усердно молиться.       «Чему ещё здесь могут научить? Какие ещё знания здесь могут понадобиться? Только каяться да подставлять щёку!» — не по-детски цинично отмечала она, будучи ещё ребёнком.       Они собрались за вечерним столом, и Жозефина попросила всех сложить руки в благодарственном жесте. Перед ужином шла молитва. Лиам заметил недовольство на лице Селены и ответил ей жалобным взглядом: «Потерпи ещё чуть-чуть».       Новая постоялица оказалась ревностной католичкой, потому она с энтузиазмом приняла инициативу хозяйки отеля. Обе они с Жозефиной молились столь самозабвенно, что, если бы не внезапное появление Примы, ужин бы точно успел остыть.       — Ну что за девчонка! — фыркнула Жозефина. — Сколько её ни отчитывай, а толку нет.       Постоялица сочувственно вздохнула и прочитала короткую лекцию о том, как правильно наставлять на путь истинный неразумных детей. Однако Прима была так увлечена ножкой цыплёнка, что не слушала их ворчливых причитаний.       — Берт почти закончил портрет, — внезапно объявил Лиам, и лица всех присутствующих, кроме неунывающей Примы и не ведающей ни о чём постоялицы, внезапно потемнели.       — Неделя пролетела так быстро, как я рада, что меня сюда занесло.       — Вам правда понравилось? — усмехнулась Селена, не скрывая желчной иронии.       Жозефина от ярости чуть не пнула её под столом. Приличия прежде всего. Своей грубостью соплячка могла сгубить всё дело.       — Разумеется! Когда извозчик сказал, что нам придётся остановиться, я не думала, что останусь здесь дольше, чем на одну ночь. Сами понимаете, такое унылое место…       — Хуже уж точно не сыщешь, — невинно вставила Прима, и Жозефина вновь сделала глубокий вдох.       — Повезло же мне наткнуться на ваш отель, будто само провидение мне его указало.       — То, что должно случиться, непременно случится, — как-то печально констатировал Лиам.       Жозефина лишь всплеснула руками.       — От длани Господа не уйти, — подыграла ему Лилит.       — Какая же Вы молодец, Жозефина!       — Я? Почему же?       — Воспитали своих домашних в духе истинной веры. Их слова — отрада для моего уставшего слуха.       Хозяйка отеля с горечью приняла её похвалу. Этой ночью ей придётся молиться ещё усерднее, чтобы уж наверняка отпеть грех за убийство этой светлой души с их плеч.

***

      Лиам с гордостью приколачивал к стене новый портрет. Лицо женщины на нём было пресным и постным, лишённым и грамма привлекательности, Берт всё же оставался честным художником, но даже это не мешало случайному зрителю поймать пронзительный блеск испуганных масляных глаз. Картина будто молила о помощи, предупреждала таких же несчастных путников не забредать в эту дьявольскую петлю.       — Вещи её снесла к воротам, — вместо приветствия объявила Лилит, занося ступню над порогом.       — Замечательно. Я повесил её ближе к углу, всё же эта не лучшая наша работа...       — Ты расстроен?       — Немного. Я чувствую за собой долю вины. Берт сделал с ней всё, что мог, а мне не удалось по достоинству её огранить.       — Не переживай. Сложно выполнить работу хорошо, когда материал оставляет желать лучшего.       — Ты правда так думаешь? Здесь нет моей вины?       — Нет, она была старой каргой и как на холсте ни мазюкай, путного бы не вышло.       — Спасибо, дорогая Лилит! Ты всегда так ко мне милосердна! — и юноша заключил её в удушающе нежные объятия. Селена ответила на них бережным поцелуем в висок.

***

      — Это конец, — Жозефина беспощадно вцепилась в уложенные в причёску пряди и со стоном осела по стенке.       — Так скоро? — удивилась Селена, ничуть не тронутая её восклицанием.       — Неужели ты совсем не понимаешь, что для всех нас это значит?       Девушка не ответила, продолжив водить сухой тряпкой по оконной раме. Вода в тряпке высохла давно, но вид из окна падал на сад. Через него Селена могла видеть Лиама, прислонившегося к стволу дерева. Он сидел на траве и что-то старательно вырисовывал в своем альбоме. Если бы она отошла, то открыла бы его перед сестрой, а ему вряд ли хотелось бы быть прерванным очередным испуганным вскриком и замечанием.       Жозефина в то же время рвала и метала, не желая признавать горького положения дел.       — Ты уверена? — уточнила Селена, хотя сомневаться в точности прогноза не приходилось.       Солсбери не ответила, только зарылась лицом в свою пышную льняную юбку.       Болезнь Лиама вышла на новую стадию. К сестре он всегда был предупредительно добр, но в последнее время стал ещё ласковее и приветливее. Слушался каждого её слова, почти не юлил, когда она интересовалась его состоянием. Его отношение к Селене из обходительного перешло на по-щенячему преданное. Он ластился к ней, чаще приглашал на прогулки, не забывал приветствовать «добрым утром» и провожать в постель «доброй ночью». Однако, когда они с ним разговаривали, Лиам по большей части отсутствовал, вставляя что-нибудь невпопад. Порой он брался за какое-то дело, а потом в резком порыве его бросал, бормоча нелепости. Он всё реже расставался с альбомом, принёс в комнату старый мольберт, который Жозефина из опасений спрятала на чердаке.       Женщины не обманывались, их ждал рецидив.

***

      — Лилит, ты меня любишь? — забрался он однажды ночью в постель Селены.       Девушка оторопела, но не от внезапности визита, и даже нет вопроса, а от жара, исходящего от его тела. И от взгляда, который пробрал её до костей. Взгляда любящего до безумия человека. Взгляд безумного человека.       Пожалуй, этого следовало ожидать.       Лиам прижался к ней, и его нежная любящая улыбка стала для неё лучшей отплатой за принесённое Тотспелом беспокойство. Когда Лиам улыбался так ласково и приветливо, убийства переставали казаться такой страшной вещью. Кто ещё будет смотреть на неё так — чувственно и с поволокой?       Голос его отливал бархатом:       — Я знаю, что любишь. Иначе и быть не могло. Мы так любим друг друга.       Затем он набрал в лёгкие воздуха. Селена не обижалась. Она понимала, что за этим последует.       Решение далось ему нелегко. Несмотря на то, что признание юноши было искренним и исходило от сердца, игры с его рассудком нельзя было продолжать бесконечно. Как бы слаженно и сплочённо они ни подыгрывали его тёмным порывам, они непременно вырвались бы наружу. Должны были вырваться.       На самом деле она с самого начала не питала надежд в отношении того, куда приведут их эти салки со смертью. Со дня убийство Роба рассудок младшего Солсбери продолжал ухудшаться. Пускай он любил её подлинной, неотступной любовью, тяжесть семейного рока ни на миг не давала о себе позабыть.       То, как порой загорались его голубые глаза-самоцветы, стоило им остаться наедине, то, как подрагивали его бледные пальцы, стоило ей похвалить очередную его работу — всё это служило преддверием её неминуемой гибели.       Ничего, она не боялась, за сильные чувства нужно платить.       — Скоро мой день рождения, и пусть это прозвучит неправильно, ведь именинникам не полагается ни о чём просить, но я уже решил, что хочу.       Селена зарылась в его макушку. Она уже знала. Но серебристые пряди были такими душистыми. Кто вправе осуждать её за попытку задержаться в этой сладкой патоке?       — Нет, ты не слушаешь, — слегка обиделся Лиам, прикусывая девушку за плечо.       — Продолжай, продолжай.       — Я наконец осознал, почему последние картины не принесли мне никакой радости.       Люди, изображённые на них, для меня совершенно чужие. И как бы точно ни было передано сходство, и как бы искусно ни падало на них освещение, они не станут в моих глазах оттого прекраснее.       Из глаз Селены против воли потекли слёзы. Она снова плачет. В первый раз — от бессилия. В этот — от осознания.       Всё могло закончиться ещё более удручающе, откажись она от всего тогда. Но даже сейчас она не испытывала раскаяния, потому что не была счастливее, чем последние несколько месяцев.       — А вот будь это твой портрет, я совсем бы по-другому на него смотрел! Только представь, как Берт запечатлел бы твою красоту! А я бы следил за каждым его штрихом, чтобы ни один из них не солгал. Это будет самый прекрасный портрет на свете. Я повесил бы его в фойе у главного входа. Тогда все постояльцы, входя, могли бы узреть твоё прекрасное сияющее лицо! Правда, чудесно придумано?       — Правда, правда чудесно, — наконец улыбнулась Селена, стряхивая слезинки.       — Ну отчего ты плачешь, сестрица? — пожурил её юноша.       — От счастья.       — Значит, тебе тоже нравится эта идея?       В его голосе слышалось всё меньше Лиама и всё больше проклятия Солсбери, будто говорила заранее настроенная пластинка, а не человек. Наверное, Таролог и в этот раз её обыграл. Как бы Селена ни пыталась задержаться в этом мире подольше, Тотспел не являлся реальным местом. Он был для неё лишь переходной стадией, коконом для формирования имаго. Но она предпочла из него не выходить, тем самым нарушив механизм переходов.       — Я всё ждала, когда ты предлежишь.       — Я так рад! Так рад! Тогда завтра начнём писать?       — Завтра, завтра, — согласилась она, притягивая его на подушку. — Поспишь сегодня со мной?       Лиам поцеловал её в щёку и улёгся рядом.       Может, если она и вновь не раскается, ей всё же позволят здесь задержаться?