P. S.

Это начинается в годовщину её смерти. Убийства. Гибели. Выбирай, что больше по душе. Аттано весь день взведен как курок и взвинчен как пружина, которая распускается только к вечеру, оставляя на щеке попавшего под руку Дауда горячий след. Впервые за, именно так, как должно быть: унизительно, презрительно, зло. Дауд задумчиво катает на языке, но сглатывает — марать начищенный пол кажется неуважением к стараниям клининга. — Похоже, мне пригодится номер Эймс, — ухмылка тянет край рта, тревожит треснувшую губу. — Жестокое обращение с животными - в другую контору, — подсказывает Корво, растирая ладонь и глядя на него абсолютно ясными глазами. Вид крови отрезвляет. — Свободен. Его здесь действительно не держат. Дауд утирает подбородок манжетой рубашки — у них нет дресс-кода, но сегодня год, как нет её. Инициатива наказуема. * У Корво дрожат руки. Едва заметный, лёгкий тремор, но зажатая между пальцев сигарета выдаёт его с головой, даже когда он перехватывает её большим и указательным в попытке это скрыть. Особенно тогда. Фильтр в какой-то момент сминается под неконтролируемым давлением, тлеющий кончик обжигает край ладони, и Корво наконец сдаётся — раздраженно выпускает дым через нос и тянется к пепельнице. Дауд наблюдает со странным удовлетворением: сигарету для Корво подкуривал он, без лишнего шоу, разве что с видом человека, который проштудировал «Введение в психоанализ» от корки до корки. Он делает для Корво, пожалуй, слишком много. И ничего против собственного желания. — Покажи, — бросает Дауд на пробу, как гайку, отвлекаясь от рапорта, и уточняет после вопросительного взгляда исподлобья: — Руку, Аттано. Императивы в адрес начальства — шаг за границу знакомой и безопасной территории, но никакой аномальной реакции не следует. Или именно это Дауд и назвал бы аномалией: Корво ставит локоть на подлокотник кресла и послушно демонстрирует ему раскрытую ладонь с россыпью характерных мелких шрамов. Щурит тёмные, почти чёрные сейчас глаза с интересом — что, мол, ещё выкинешь. Спрашивает: — А что только руку? — Ты свою линию сердца видел? — парирует Дауд, несмотря на ощущение, что этот тонкий лёд вот-вот даст трещину. На безымянном у Корво кольцо с гравировкой. Раньше, до, он носил его кулоном на цепочке; теперь может не скрываться и показать миру, что его сердце спокойно. Спокойнее, чем было ещё несколько месяцев назад, по крайней мере, потому что Корво оказывается способен оценить юмор. Либо же он просто распалён до такой степени, что готов спустить это на тормозах — ноздри хищно раздуваются в ответ на контакт, когда Дауд, из них двоих явно больше смыслящий в хиромантии, склоняется ближе, берёт его руку в свои и отчерчивает ногтем упомянутую линию, попутно объясняя значение остальных. Сигаретный ожог — громкое слово, ничего серьёзного, — тоже здесь, на холме Марса. — ...гармонично развитый, к тому же пересеченный линией ума, говорит, кроме очевидного, о выраженных лидерских качествах, волевом характере и внутреннем самоконтроле, — Дауд мягко стирает с покрасневшей кожи мазок пепла, отказавшись от мысли его слизать. Подначить, впрочем, можно: — Тебя настолько зацепила трагическая судьба ровера? Судя по дёрнувшейся верхней губе, Корво так и не определился — ухмыльнуться или оскалиться. Если он о чём-то жалеет, то вряд ли о разбитой тачке. — Настолько неприкрытая лесть не спасёт тебя от штрафных. — О чём ты, я всего лишь прочёл написанное. Удивительно, что Дауд до сих пор не забыл, как всё это трактовать, ещё удивительнее, что трактовка совпадает с реальностью. Объективно. — Не помню в твоём резюме пункта «эзотерические практики», — замечает Корво ровно, как к совету директоров обращается. — У меня много талантов, и не все из них для резюме. Дауд может подразумевать что угодно, включая свой богатый послужной. Дауд может предпринять что угодно, в том числе податься вперёд на условный десяток дюймов. Дауд ненавязчивым жестом гладит чужую ладонь напоследок и отстраняется, снова устраиваясь на краю стола. Самоконтроль Корво без шуток впечатляет — всегда впечатлял, — но сейчас, как и разы до этого, в его основе, Дауд уверен, лежит не благородство и не профессиональная этика, не позволяющие злоупотребить полномочиями. Корво упрям и морально ориентирован достаточно, чтобы держать себя в узде чувством вины — за предательство её памяти и ни о чём не подозревающей дочери, — и переступить через него Корво должен сам, его можно только подвести, подтолкнуть, спровоцировать, иначе он закусит удила покрепче и будет гарцевать вокруг да около даже чёрт не знает сколько, ведь, видит Господь, он лучше Дауда во всём, что не касается навыков причинения смерти. Дауд сдался безнадежно давно и легко. На долю секунды кажется, что это закончится сегодня, так Корво проезжается взглядом по его наплечной кобуре, открытым предплечьям, затянутому в джинсу бедру всё ещё в зоне досягаемости. Кажется. Корво заправляет за ухо выбившуюся прядь, откидывается в кресле и с намёком интересуется, что всё-таки было дальше. Дауд продолжает рапорт точно с того места, где остановился. Значит, в другой раз. Он умеет ждать. * В ванную Корво вваливается без футболки и без стука — Дауд почти привык, Лёрк в любом случае никому не переплюнуть в бесцеремонности. Очередное мысленное напоминание выбросить все её муссы, гели, лак, воск для укладки и штуковину для выпрямления волос, расселившиеся однажды по ящикам и полкам, потому что если так пойдёт дальше, оставшееся пространство по дурному примеру займут вещи Корво, и Дауд не уверен, что ему самому будет место рядом с призраками упущенного прошлого и видениями несбыточного будущего. Не то чтобы он мечтал о таком будущем. Аттано не мечта, он — ночной кошмар, который приелся до вариации нормы и заставит тебя иррационально скучать, если вдруг исчезнет. — Моя рубашка? — Корво выныривает из сушилки и безрезультатных, видимо, поисков. — Чёрная. По этому Дауд точно не станет скучать. — Понятия не имею, все твои рубашки - чёрные. И, Аттано, будь у меня желание делить душевые с другими мужиками, я бы остался на службе Её Величества. — Запирай дверь, — предлагает Корво, заглядывая в зеркало через чужое плечо, и под этим нечитаемым взглядом Дауд со значением вытирает лезвие о полотенце, сложенное на краю раковины. — Не советую бесить человека с опасной бритвой в руках. — Забавно слышать такое от тебя. Корво смотрит в глаза, но его прохладные пальцы безошибочно находят уже затянувшийся и четко оформленный шрам на боку Дауда, проглаживают вдоль, на пробу слегка царапают ногтями, провоцируя бесконтрольную волну мурашек от загривка вниз по позвонкам. И правда - забавная ирония. Дауд сам видит в отражении собственное рефлекторное напряжение - Корво никогда не касался его просто так, без цели. Он помогал с перевязками, пару раз съездил по лицу, разок они практически цивилизованно спарринговались... что ж, возможно, он всё-таки переплюнул Билли. — Иногда мне кажется - это всё, что я умею, — негромко сообщает Корво, прежде чем Дауду удаётся подобрать слова, и этим только усложняет задачу. Аттано критически лаконичен, если не раскручивать его на разговор целенаправленно, но иногда он выдаёт что-то... подобное, что не выходит свести к шутке. Не стоит сводить к шутке. — Знакомое чувство, — отвечает наконец Дауд, откровенность за откровенность. — И как ты с ним справляешься? В том, как Корво накрывает ладонью рубец, определённо есть что-то откровенное: можно поверить зеркалу и притвориться, словно ничего не было и Корво не загонял ему армейский нож между седьмым и восьмым ребром. Широкий жест. Дауд выдыхает и прикрывает глаза, чтобы не видеть: — Я не говорил, что справляюсь. Прикосновение пропадает спустя несколько долгих секунд вместе с теплым ощущением присутствия за спиной, едва слышно закрывается дверь. Мысленное напоминание: использовать, мать его, замок по назначению. К бритью Дауд возвращается уже не такой твёрдой и уверенной рукой. * Один и тот же попсовый бит на пятый заход начинает провоцировать нервный тик, но Флит выглядит слишком счастливой с микрофоном в руке, чтобы её этого счастья лишать, тем более желающих проораться в караоке больше не наблюдается, публика и так в восторге. Дауд без понятия, попадает Галия куда нужно или нет, голос у неё сам по себе приятный: она с упоением требует поднять бокалы и называет собравшихся фриками. Первый прогон песни сопровождался оговорками в стиле «Это не про вас, сэр! И босс! Боссы. Сэры. К чёрту, вы меня поняли, давайте до дна!». Дауд усмехался в кружку, Аттано отмахивался и в очередной раз просил звать его Корво, просто Корво — никто не послушался, естественно, даже под градусом эти оболтусы держали планку и дистанцию по своим каким-то соображениям. Помогло не всем — Уолтера, например, Корво отловил и, прихватив за шею, горячо втирал ему что-то, с некоторой периодичностью обвиняюще тыкая пальцем в сторону Дауда. Любопытство губительно для кошек, собак и ножей в том числе. — Если у тебя есть какие-то претензии ко мне, Аттано... — ...то придётся сначала составить список, — тут же переключился на него Корво. — Признайся, что ты, Ше-ха-та, делаешь это специально. Приплыли. Игнорируя явно заинтригованный взгляд Уолта — о внезапных открытиях в области биографии позже, — Дауд со вздохом уточнил: — Сколько он выпил? — Эй, я всё ещё здесь, амигос, — опротестовал Корво, поглядывая на них поочередно в манере, полностью отражающей его имя. До неприличия отросшие волосы хлестнули Уолтера по лицу и он страдальчески заломил брови: — Не знаю, при мне он вообще не употреблял. — И ты, Брут! — Корво, оскорбленный в лучших чувствах, немедленно освободил Уолта от своего теплого дружеского захвата. — Напомни, как твоё имя, я тебя завтра уволю. — Так я вам завтра и напомню. Сэр, — Уолтер почтительно салютовал от виска и в срочном порядке ретировался, уже за спиной Корво жестами сообщая Дауду безмерную благодарность. Дауд как-то подозрительно откашлялся в кулак. — Тебя тоже уволю, — с трогательной серьёзностью пообещал Корво и закинул руку ему на плечи - то ли без опоры не стоялось ровно, то ли повышенная тактильность прорезалась. — Весь ваш штат распущу, сукины дети. Пошли пить сангрию. Дауд был вынужден — оставшийся у него лагер Аттано начальственно конфисковал и выхлебал в пару глотков, умудрившись посадить пятно на свою белоснежную рубашку. Галстук где-то потерялся ещё с полчаса назад: Корво изначально заехал по делу — никто уже не помнил, по какому, — но парни и девчата быстро взяли большого босса в оборот, с порога всучив ему соблазнительно ледяной гиннесс в стекле. Корво оказалось легко купить. — А что празднуем, кстати? — интересуется он невнятно с полным ртом выловленных из сангрии — прямо руками — фруктов. На рубашку снова капает. Капает на брюки Корво, капает на стойку. Дауд пытается преодолеть когнитивный диссонанс и принять, что перед ним всё тот же Аттано. Что он чувствует себя в их обществе достаточно комфортно, чтобы позволить себе налакаться до полной потери манер. — Сегодня день рождения Томаса. — Он об этом знает? Со смешком Корво для проформы осматривается в поисках знакомой ему блондинистой макушки. — Он ещё в начале вечера свалил обкатывать новый байк, — проясняет Дауд. Улыбка против воли кривит губы, так ново было наблюдать незамутнённую детскую радость сдержанного обычно Томаса. Боги, алкоголь делает его сентиментальным. В отличие от Корво. Он слизывает с пальцев сок и многозначительно играет бровями: — Ты напомнил ему про защиту? Дауд подкатывает глаза. — Вот поэтому тебя не позвали, Аттано. — Поэтому я пришёл сам, Шехата, — беззлобно поддразнивает Корво. Похоже, это теперь война. — Не поэтому. — Допустим, но какая разница в результате? — К сожалению, никакой. — Не время для сожалений, послушай лучше, что девчоночка поёт. Корво кивает на другой конец зала и неожиданно искренне скалит зубы, не оставляя шанса этой искренностью не заразиться, когда по заветам Галии поднимает свой бокал: — За дорогого именинника и остальных аутсайдеров? За них, конечно.