Гори

Позади снова громыхнуло, и Чанель вздрогнул на бегу. Ноги повело по земле, гладкая беспомощная подошва кроссовок пошла вскользь, и Чанель точно упал бы носом в ближайший можжевеловый куст, если бы крепкая рука не схватила его за шкирку, встряхивая, как щенка. – Соберись! – рявкнул Минсок, подталкивая вперед. – Осталось совсем немного, нельзя позволить усилиям парней пропасть даром. Соберись, нахуй! Чанель кивнул и стиснул зубы. Бледное сосредоточенное лицо Минсока вселяло надежду, что все еще может быть хорошо. Осталось совсем чуть-чуть. У них был идеальный план: Чунмен, Чонин, Сехун и Кенсу отвлекают охранников и страхуют, Чондэ с Бэкхеном обесточивают здание и вырубают систему охраны, а Минсок и Чанель оказывают ударную поддержку, если придется силой продираться через тренировочный комплекс и КПП. Шикарный же план, ну. Надежный, как швейцарские часы. Проблемы начались, когда Чондэ отказала сила – она постоянно ему отказывала, несмотря на то, что его несколько лет держали в лагерях Китая и тренировали нещадно. И зная об этой его слабости, все они положились на него и безнадежно провалились. И тогда на смену плану пришла импровизация. Они разделились на выходе из блока снабжения – решили, что так будет сложнее их поймать – и бросились в разные стороны. Это случилось больше двух часов назад. Но у Чанеля до сих пор стояло перед глазами отчаянное лицо Чондэ с мокрыми от бесполезных усилий висками и лопнувшими венами у рта. Его перекошенный от боли рот. Стеклянные оленьи глаза. Минсок говорил, что Чондэ генетически не способен причинить никому боль, и от этого сила, которая ему досталась, злая, кусачая, кровожадная, так плохо слушается. Наставники были уверены, что весь вопрос в тренировках и мотивации. Поэтому теперь, после стольких лет тренировок, у Чондэ не было друзей, зато были проблемы с управлением эмоциями. И Минсок – последний (не друг, что-то больше, глубже), через кого на Чондэ еще можно было надавить. Дверь погнулась с четырех ударов Кенсу, еще двух хватило, чтобы снести ее с петель – за это время он успел получить несколько предупреждающих ударов током и лошадиную дозу препаратов внутривенно, так что дальше Чонину пришлось тащить его на себе. – Разделяемся! – крикнул Чунмен, и за ревом пламени его почти не было слышно. – Встречаемся у железнодорожной станции в… Во сколько-нибудь. Когда угодно. Тот, кто приходит первым, ждет всех остальных, сколько бы времени на это ни понадобилось. – Хреновый план, – возразил Бэкхен. В следующую секунду он ослепил ближайшего охранника и вогнал ему в шею ледяной кинжал. Благодарно кивнул Минсоку. – Зато предыдущий был заебись, – заржал Минсок. – Заебись-не заебись, но в нем была куда меньшая вероятность, что охранное устройство внутри нас взорвется раньше, чем мы успеем добраться хотя бы до выхода. – Я отключу устройства, – сказал Чондэ тихо, но его слова показались оглушительными. – Доберусь до лабораторий и все отключу. Чанель обернулся, не уверенный, что все расслышал верно: слова Чондэ отдавали безумием. Но увидев Чондэ он только убедился, что все понял правильно: тот стоял в столпе света, усталый и беспомощный, брошенный собственной силой, и красные змеи шрамов спускались от его локтей и кусали за пальцы. Его лицо было бледным до синевы, но полным такого самоубийственного отчаяния, что ничто в этом мире не смогло бы сейчас переубедить его. Выражение его лица было настолько красноречивым, что даже Бэкхен кивнул, соглашаясь с таким положением: – Я пойду с ним. – Бэкхен, нет! – Чунмен окатил водой стену, ведущую на склады, Минсок ее заморозил, а Сехун выбил одним мощным ударом ветра, после чего все трое повернулись к Бэкхену. – Это самоубийство. – А идти одному – это, значит, решение века, да? – Но это мой косяк, – Чондэ отступил к стене, давая Чанелю возможность пустить струю огня по всему коридору. – И мне его исправлять. – Нифига это не твой косяк! Как будто мы не знали, что у тебя может и не получиться – знали же. И были готовы к этому. Считай, что у нас сейчас случился план Б. – Разве у нас есть план Б? – Не знаю как у вас, – Бэкхен сдул челку со лба и белозубо улыбнулся. – А у меня есть планы на все буквы алфавита. Пошли, по дороге расскажу. – Бэкхен! – Чунмен рванулся к нему, но вдруг сам себя остановил. Глубоко вдохнул. Опустил протянутую вдогонку руку. – Ладно. Хорошо. – Не волнуйся, хен, я его прикрою. – Я знаю. Только, пожалуйста… – Железнодорожная станция, ждать всех, кто бегает медленнее нас. Понял, принял, не переживай, мы окажемся там раньше вас всех, и пусть вам будет стыдно. Он еще умудрялся храбриться, глупый смешной Бэкхен. И уходя вглубь коридоров, даже помахал рукой на прощанье и толкнул Чондэ в плечо – ну, ты-то чего тупишь? Тот в ответ улыбнулся и вскинул кулак над головой: – Увидимся на свободе, ребят! – Засранец мелкий, – успел услышать Минсока Чанель, прежде чем все вокруг заволокло дымом и грохотом, пластмассовым треском и голодным ревом огня – спущенный с цепи, тот рвался на свободу, пожирая все на своем пути, словно мстил за долгие годы заточения. – Ну, ты как? – выдохнул Минсок на ухо, коротко и тяжело. – Цел? – Да, нормально. Ты знаешь, куда нам идти? – Более или менее. – Скорее менее, чем более, – немедленно вклинился Чонин; в стрессовых ситуациях он просто не умел затыкаться. – Как остроумно, – фыркнул Минсок, совсем не оскорбившись. – Еще глубоких мыслей, гений? Чонин сконфуженно умолк. В словесных перепалках он ничего не мог противопоставить более взрослому и начитанному Минсоку. До встречи с ним Чанель искренне считал, что Чондэ из них из всех самая умная (хотя и бесконечно бесячая) заноза, но тот однажды признался: – Мне гэ рассказал, – это он объяснял, откуда он знает про уровни потоков силы. В ответ на их недоумевающие взгляды пояснил: – Ну, хен, по-вашему. Он мне рассказывал, как формируется сила и как ей управлять. Вы знали, есть такой писатель, Джим Хошш, он про эту силу писал еще в семнадцатом веке, но тогда его все посчитали ведьмой и сожгли на костре. Не ведьмой, а колдуном, в смысле. Точнее, даже не колдуном. Есть же люди, которые улучшают свои способности с помощью рун там или записей на теле, они еще иногда заклинания произносят вслух, чтобы усилить выброс силы – вот они скорее колдуны. А мы как-то больше маги, что ли… Вообще, если это не брехня, гэ говорил, что существует целая система квалификации… Если Чондэ не заткнуть, он мог говорить часами и ни разу не повториться в выбранной теме. Но где-то в том разговоре стало понятно, что есть умник пострашнее Чондэ. Прямо сейчас этот умник, поддерживая полуживого Кенсу одной рукой, тащил их в сторону ограждения. Иногда между его пальцами промерзал воздух, останавливая летящии патроны – вряд ли боевые, все-таки их столько лет бережно взращивали не для того, чтобы однажды всех перебить за попытку побега. Но все же. Чанель был уверен, что снотворного в них было предостаточно, чтобы вырубить мгновенно, а потом они придут в себя уже в камере, спеленованные по рукам и ногам. Чондэ говорил, что у этих парней есть машины, искажающие память и ломающие мозги. Чондэ много чего говорил. Раньше Чанеля это скорее раздражало, но сейчас он мог разве что молиться за него. Господи, если ты есть, пусть у Чондэ с Бэкхеном все получится. Даже если тебя нет, пусть получится. Кто-то там, наверху, он же существует. Эй, ты, насыпь нам, пожалуйста, сегодня немного удачи. В груди дернуло резким электрическим зарядом, так сильно, что подкосились колени. Чанель упал и покатился кубарем, мелкие ветки и камни впились в спину, плечи, бедра, вгрызлись со всех сторон, как дикие осы. Сверху упали голоса, короткие отрывистые команды: – Стрелять на поражение! Нет, нет, их не убьют, они слишком ценные, это невозможно. Но паника разгоралась все сильнее, желтым заволакивала глаза. В голове осталась одна паническая мысль: они выстрелят, и никого не останется. Они не промахнутся. Чондэ отключит их браслеты, но этот будет бесполезно, потому что мертвым не страшны удары током. Они останутся лежать здесь, в перелеске, где еще вчера гуляли в обеденное время и играли в догонялки на щелбаны. Мысль взорвалась ослепительной оранжевой вспышкой, стирая все вокруг. Чанель лежал на земле, закрыв голову руками, а из покусанной кожи тек огонь, превращая воздух в дребезжащее марево. – Нет, я не умру, – повторял он про себя. И вслух тоже, на всякий случай – так слова становились весомее. – Я не умру. Не сегодня. Мне нельзя. У бабушки через две недели день рождения, и он обещал себе дописать песню к этому времени. Юра выходит замуж в ноябре, она его не простит, если он не явится на свадьбу. К тому же они с Бэкхеном и Чонином планировали разыграть Чунмена, но так и не успели, а ведь у них был такой клевый план, нельзя просто так все бросить и… Через все слои отчаянного агонического страха к нему пробиралась прохлада – ледяное прозрачное окно, к которому случайно прислоняешься в жару, оставляя после себя мокрый отпечаток. Мороз лег на запястья, и Чанель убрал их от головы, поднял взгляд. Минсок смотрел на него сквозь плавящийся воздух, и лицо его было мокрое от пота. Чанель отчетливо видел, как с его ресниц, подбородка и носа капает не прекращая пот, а губы, дребезжа, лепят слова: – Чанель, пожалуйста, – кажется, Минсок звал его уже какое-то время: голос совсем охрип (а может он кричал, но Чанель в жизни не смог бы представить себе кричащего Минсока). – Пожалуйста, хватит. Прекрати. Рядом с ним замер, спрятавшись за плечом, Чонин. Видна была только макушка и пальцы, намертво вцепившиеся в руку Минсока. Кенсу безвольно висел плече, только иногда вдрагивали ресницы, часто и страшно, как будто он отчаянно хотел видеть, но не мог поднять веки. – Чанель, – снова позвал Минсок, и Чанель вцепился в его голос со всех сил, выдирая себя из страшного видения, в котором у Кенсу не было сил, чтобы проснуться. – Хватит. Ты нас всех спалишь. Он говорил размеренно и четко, не говорил даже – уговаривал Чанеля успокоиться. Все его лицо было мокрое – то ли пот, то ли лед, оплавившийся от жара, но тогда сколько же усилий он тратил, что не дать Чанелю никого сжечь – но он… улыбался? Чанель удивленно моргнул. Нет, Минсок точно улыбался. Последний раз Чанель видел такое, когда шел мимо комнаты Чондэ: Минсок сидел на его кровати, что-то рассказывал на своем непонятном языке, тыкал пальцем в книгу и улыбался, глядя на Чондэ, который явно не мог чего-то понять. Они снова что-то читали, обсуждали и смеялись, и Чанель смеялся тоже, потому что Чондэ со вздернутыми недоуменными брвями выглядел чудовищно смешным. Кажется, это случилось позавчера – в прошлой жизни, которая не успела обратиться кошмаром. Страх собрался комом в горле и почти обратился в крик, в оранжевый столп огня – он обратился, если бы Чанель не успел снова выхватить взглядом Минсока, с этой его улыбкой, такой дурацкой и совершенно неуместной. – Хватит, – сказала улыбка; Чанель не мог сосредоточиться ни на чем другом. – Уже все. И как-то разом отпустило. Весь огонь, копившийся внутри растаял, оставив после себя такую усталость, что Чанель точно упал бы, если б уже не лежал. Чувство отчаяния отступило, и он снова ощутил себя целиком – от мокрых слипшихся ресниц до коленей, содранных о камни. Внутри, разбуженная электрическим разрядом, ворча засыпала боль. – Я тут подумал, – проговорил Минсок без улыбки, но губы его дрожали, – что есть же такая теория конца света, в которой нас всех сожжет жертвенным огнем за наши грехи. Ну или что-то типа того. – Кажется, ты ебнулся окончательно, – пробормотал Кенсу; глаза он так и не открыл. – Или мне одному кажется, что из Чанеля такой себе жертвенный огонь? – Надо же, ты еще не сдох. Бросить тебя? Пойдешь сам? – Как ты себе это представляешь? – На силе собственного сарказма. – Ага, ты еще скажи, с божьей помощью. Вопреки контексту, они оба улыбались. Чонин вынырнул из тени и перевалил на себя Кенсу, когда Минсок пошатнулся. Выглядел он слегка оглушенным и пришибленным, но вполне целым. – Чанель, ты как? – уточнил Минсок. Чанель прислушался к себе. У него ничего особо не болело, но ощущение было такое, словно его сначала высушили в шумной, доисторического вида стиральной машине, а потом долго выжимали, перекрутив, как пододеяльник. В теле не осталось ни одной целой кости. Хорошо, что вместо нервов в нем остывали обугленные провода, иначе он давно бы уже сдох от боли. – Нормально, – ответил он, прислушавшись. – Только подташнивает. – Это от выброса сил, – кивнул Минсок. – И после биотоников. О том, что без биотоников такого выброса сил и быть ни у кого не могло, все благополучно промолчали. Пульс колотился во всем теле разом, от него больно дергало запястья. Поморщившись, Чанель оперся на ладони, развернул спутавшиеся в падении ноги и встал на колени. Его слегка пошатывало, а горле стоял сладкий запах колотящегося сердца и чего-то еще. – Только мне кажется, или действительно воняет? – спросил Чанель, просто чтобы заполнить эфир. Тишина была невыносима: от нее в груди собиралось подспудное ощущение, что все проиграно и никого больше не осталось. Хотя воняло, кажется, по-настоящему. – Чувствуете? Пахнет как будто… – Не смотри! – Минсок оказался рядом, влажная ладонь легла на плечо, не давая развернуться. – Почему? – Просто… – глаза у него были огромные, черные-пречерные, – не надо. За его спиной вопросительным знаком замер Чонин с Кенсу на одном плече. С полным недоумением он пошарил взглядом вокруг, запечатлел пространство у Чанеля за спиной, и с его лицом случилось странное: оно вытянулось, стало белым, потом синим-прозрачным-зеленым, губы сжались в точку и задрожали. Он еле успел толкнуть Кенсу в сторону, как его вырвало в кусты можжевельника. – Блядь, Чонин, – застонал Кенсу, еле ворочаясь на земле. Однако, когда он все-таки открыл глаза, то посмотрел на Чонина без злости или брезгливости. Его взгляд прошелся по площадке. Лицо посерело. – Что там? – спросил Чанель хрипло. Он все продолжал смотреть, как Чонина скручивает спазмами, хотя в этом зрелище было мало приятного. Кенсу даже не пытался отползти в сторону. – Что там у меня за спиной. – Скажем так, – Минсок покусал губу. – Форма охранников не настолько огнеупорная, как они надеялись. Чанеля замутило. Запах жженого мяса забил ноздри и плотно заперся в глотке, тошнотворно-сладкий, с пластиковой горечью оплавившегося оружия и аппаратуры. Его бы вывернуло, но от волнения он так и не смог заставить себя поесть, поэтому желудок только пару раз сухо дернуло спазмами. – Я не хотел, – пробормотал он. – Я знаю. – Я не хотел никого убивать. Я же… Издалека донесся звук сирен, заголосили громкоговорители: – Экстренная ситуация! Экстренная ситуация! Код Б202. Повторяю, код Б202. – Их нашли, – подытожил Кенсу. Он сумел подняться, усесться на колени, и теперь его слегка покачивало из стороны в сторону. Кожа была серой и тонкой, как рисовая бумага, под глазами и на виске проступил четкий рисунок вен. – Бэкхен и Чондэ спалились. – Или они обнаружили, что мы отключили один из серверов, – ответил Минсок. – Или заметили наш локальный армагеддон. Даже не знаю, какой вариант мне нравится больше. Ты можешь встать? Его спокойный, слегка язвительный тон никак не изменился с течением речи, и Чанель даже не сразу уловил вопрос. А то, что обращаются к нему, понял, только когда перед глазами появилась рука. – Да, могу, – колени дрогнули, но, ухватившись за протянутую ладонь, он смог зафиксироваться в вертикальном положении. – Спасибо. – Погнали, пока еще есть время. – Думаешь, время все еще есть? – уточнил Кенсу. – Пара минут наверняка. Они, конечно, ебаные параноики, но не нострадамусы же. Чанель все в округе сжег, думаю, камеры тоже накрылись. Плюс-минус они понимают, где мы, но это плюс-минус нам и выиграет время. – А если Чондэ не отключил систему безопасности? – тихо спросил Чонин. Он стоял, полусогнувшись и держась одной рукой за ствол дерева, цветом близкий к его листве. – То сколько минут у нас есть? – Если Чондэ не отключил систему безопасности, то нам всем пизда. Никаких минут, – Чанель заметил, что дрожит, только когда Минсок подошел ближе и приобнял за плечи. И только после этого продолжил. – Если мы правы, и они действительно научились выкачивать из людей силы в сосуды, то нас в живых точно не оставят. – А если мы неправы? – А если мы неправы, то нас за попытку побега посадят на цепь в комнату с мягкими стенами и наденут ошейники. Так что я бы на вашем месте прыгал через кабель. – Даже если нас убьет устройство слежения? – Именно потому что оно нас убьет. Лично я лучше сдохну, чем буду сидеть на цепи. Никто ничего не ответил (и Минсок даже не догадывался, что только один был солидарен с ним в тот момент: Кенсу молча согласился “я тоже”; двое других молчали скорее восхищенно, но всерьез рассматривали жизнь на цепи: умирать в четырнадцать им не хотелось). От зданий казарм донесло клубок человеческих голосов, зашарили по территории прожекторы – не очень полезное в поисках действие, когда на улице плюс тридцать и солнце само как один большой лазерный прицел, но пугало оно до мурашек. Когда луч прожектора поднялся по ногам и ослепил, Чанель почувствовал, как сердце отпечаталось в горле. – Идем, – скомандовал Минсок и потащил Чанеля за собой. Потом опомнился. – Блядь, забыл. Чонин, давай я его понесу. – Нет, я справлюсь сам, – Чонин помог Кенсу подняться и закинуть руку себе на плечо, вторая его ладонь улеглась на бок Кенсу – не слишком надежно, на взгляд Чанеля, но Кенсу не возражал, а лезть в их отношения было себе дороже. – Ты смотри за Чанелем. – Мелкий, не выебывайся, ты три минуты назад в кусты блевал, какое “сам”? А Чанель не маленький, сам идти сможет, ты за ним только следи и под зад иногда подпинывай. – Я. Сам. Минсок вскинул брови и раскрыл рот в смешное “о”. Чанелю нравилось, как он артикулирует удивление, жаль, что это это случалось так редко. Минсока удивляли только способности Тао, чипсы со вкусом соджу и корейское радио. И теперь вот еще тот факт, что Чонин умел огрызаться. Хотя со стороны выглядел той еще плюшкой. – Ладно, хорошо, – Минсок не стал спорить, и Чанель был ему за это благодарен: время неумолимо утекало, беспокойные взгляды прожекторов подтачивали нервы. – Если нужна будет помощь – позовешь. – Хорошо, хен. Они двинулись через пролесок в сторону ограды. На огороженной территории росли в основном березы и осины, высаженные в несколько полос, высокие и тонкие, как флагштоки, такие прозрачно-уязвимые, что в жару почти не защищали от солнца, а когда шел дождь, их самих хотелось чем-нибудь защитить. Посадка всегда нравилась Чанелю: будучи типичным городским ребенком, он редко выбирался в леса, выходные его семьи чаще всего завершались на пляже или в горячих источниках с редкими вылазками в горы. Здесь же он чувствовал себя комфортнее, ему являлось то самое пресловутое “единение с природой”, о котором без устали твердили блогеры в соцсетях. Высокие деревья, окруженные темно-зеленой порослью ягод, плотный ковер травы, усеянный синими–желтыми-белыми булавками цветов, шуршание птиц в кронах. До вчерашнего дня это место казалось Чанелю лучшим на земле (после Диснейленда разве что и того магазина в центре, где продавали лучшее в мире мороженое с колой). Сейчас, бредя по выжженной дочерна траве, Чанель старался не думать, сколько еще привычного и любимого придется оставить позади. Дорожка шла параллельно высаженным деревьям, но потеряться в прозрачном лесу было невозможно, поэтому они срезали напрямик. Шагали быстро и молча, слышно было только как Чонин иногда тяжело всхрапывает, будто усталая лошадь, но упрямо не просит помощи. Кенсу, совершенно вымотавшийся, безвольно висел у него на плечах; когда Чонин спотыкался, он поднимал голову и что-то тихо шептал ему на ухо – какие-то пару слов, которые с положения Чанеля было не разобрать (зато он прекрасно видел, как от этого усилия у Кенсу тряслась перегруженная шея и зло собирались в кулаки усталые пальцы, но он все равно продолжал). Посадка закончилась через какие-то тридцать метров, за которые голоса за спиной стали громче, а слова – отчетливее. Теперь Чанель различал свое имя и короткие приказы, которые, как луч прожектора, белыми вспышками отражались в глазах. От страха под языком начало собираться жидкое пламя. Запнувшись о ветку, Чанель на секунду потерял равновесие, выругался, и изо рта рванул огненный язычок. Минсок, не останавливаясь, скосил на него глаза: – Чанель, тебе сколько биотоника с утра вкололи? – Не знаю, я не очень смотрел. – Ну как не очень смотрел? Четыре ампулы? Семь? Восемь? – Синий и зеленый шприц. – Боже! – Минсок страдальчески возвел глаза к небу. Стало даже обидно. Введение биотоника стало такой рутинной процедурой, что Чанель и не думал следить, сколько и чего там ему вводят – проще контролировать силы, и ладно. Никто же из них не обращал внимания, какой формы котлету им дают на ужин или сколько чаинок плавает в кружке. До обеда никому не было дела до процедур. После обеда ни о чем, кроме побега, не было и речи. – Я не обязан следить, что там мне вводят. – Да никто тебя и не обвиняет, – выдохнул Минсок примирительно, но голос у него был раздраженный (конечно, подумал Чанель, в обычной жизни тебя бесят все, кроме Чондэ, что ж ты с ним не пошел, если у вас такая любовь?). – Я пытаюсь понять, как долго ты еще у нас огнедышащий дракон. – Вырубить еще пару гадов хватит. – А если гадов будет не пара? – Хен, а что будет без биотоников? – неожиданно вклинился Чонин. Он дышал, как на тренировке: каждый шаг – выдох, в одном выдохе – одно слово. Виски были насквозь мокрыми от пота, он заливал всю щеку и шею, пропитал ворот футболки и расползался по плечу. Но Чонин не жаловался. – Не будет такой концентрации силы, ты же знаешь. Тебе кололи? – С утра нет. Но вообще я про те уколы. Другие. – Я… не знаю, Чонин. Их было два вида: синие-зеленые и красные, как в Матрице, только ничего нужно выбирать, да и неправильного выбора не было. Синие кололи с утра тем, кто шел на полигон – после них сила текла чистая и светлая, упруго толкалась в пальцы, и управлять ею становилось в разы проще. Если обычно она ощущалась клочком ваты, застрявшим после глубокого вдоха в глотке, то от укола вата пушилась и расправлялась в облако, с которого лился ласковый концентрат. После красных появлялся шанс уснуть. Их кололи под вечер всем, независимо от того, тренировались они в тот день или нет. Красные силу убаюкивали, остужали горло, успокаивали облако. С ними ночью не снились кошмары про огненных демонов, хватающих за руки, за ноги, тянущих за собой в беспросветный кипящий ад. Чанель и не помнил, как умудрялся жить до этих биотоников. И сейчас одна только оброненная Чонином мысль пустила по телу волну ледяного ужаса. – Мы же не умрем без них? – просипел Чанель пересохшими губами, ему вдруг резко захотелось пить, одномоментно и очень сильно. – Конечно не умрем, – уверенно кивнул Минсок и отодвинул рукой ветку, лезущую в глаза. – Мы же как-то жили до этого. Кто-то десять лет, кто-то и того дольше. – А ты сколько? – А я… сколько-то. Минсок без уколов не жил нисколько. Он был зародышем силы, выращенным в пробирке, и поэтому круто обращался с своим льдом практически без биотоников, был тренированным ниндзя-убийцей и не любил никого, кроме своих китайских сородичей. По крайней мере, с первого же дня, как к ним на базу привезли М-группу, Чанель, Чонин и Бэкхен придерживались этой теории. Заградительная проволока выросла под ногами так неожиданно, что Чанель чуть не переступил ее на ходу, как очередную ветку. Сердце екнуло с такой силой, что заболели ребра, а пульс быстро-быстро заколотился в ладонях, как пойманная рыба. Все вчетвером они стояли вдоль проволоки и смотрели на нее, растерянные. Наверное, со стороны это выглядело ужасно смешно: четыре взрослых лба пялятся на белую полосу, тянущуюся на уровне их щиколоток, и не могут сделать ни шагу. Так хорьки падают без движения в ситуации, которая кажется им опасной, а курицы застывают неподвижно, если перед ними начертить меловую линию. Раньше Чанель искренне ржал с таких видео на ютюбе. Сейчас, будучи в роли хорька-курицы, он понимал, что иногда причина твоей неподвижности – это то, чем ты никогда не сможешь поделиться с остальными. – Мы точно не можем ее сжечь? – уточнил Чонин. Вместе с Кенсу они стояли обнявшись, как влюбленные, прислонившись к одному дереву, как влюбленные, и с одинаково обеспокоенными лицами, как… – Или разбить. – Если мы правильно разобрались в записях, то при любом воздействии на периметр шарахнет нас всех. А при любой попытке пройти дальше – прикончит. – Весело, – фыркнул Кенсу. – Это чип, чтобы контролировать силу, говорили они. Он поможет вам с концентрацией, говорили они. Никакого слежения, говорили они. – Ну, устройств слежения в нем и правда нет. – Вот уж спасибо. И как это они так лоханулись, ума не приложу. – Ты посмотри на него, он же и так огромный. Если бы они попытались впаять в него еще и передатчик, пришлось бы перекраивать полруки. Чанель опустил взгляд на собственное запястье. Чип выпирал, гладкая пластина весеннего льда над водной поверхностью кожи, круглая умная шайба. Они действительно говорили, что чип помогает контролировать силу. И никто ни разу не предупредил, что можно сдохнуть за один внезапный порыв съездить домой. После стольких лет безуспешных попыток обуздать собственную силу каждый из них был счастлив оказаться здесь. Настолько счастлив, что позволил надеть на себя ошейник и взять на прицел. – И что делать? – спросил Чанель и вытер ладони о штаны. – Если Чондэ не отключил систему без… – Мы уже это обсуждали, – раздраженно оборвал его Минсок. – Чондэ отключил. Или не отключил – неважно. У нас есть только одна дорога – на выход. Возражения? – Если я умру, считайте меня патриотом, – усмехнулся Кенсу, не делая попыток отлепится от Чонина и шагнуть к проволоке, он даже не открыл глаза. – Ты же говорил, тебе не нравится современная экономическая система. – Я много чего говорил. Например, что меня бесит кей-поп. – И чей же ты у нас фанбой? – Суджу, – ответил вместо него Чонин. – Какой кошмар, – Минсок скривился, и они втроем рассмеялись, кратко и нервно, как на последнем выдохе. – Ладно, я пошел, а вы как хотите. Но поворачивать назад я бы не советовал. – Мы не повернем, – уверенно кивнул Кенсу. Чанель посмотрел на Чонина, крепко сжимающего его пальцы, и понял, что жизнь в конечном итоге выберет только он. Жизнь в ошейнике, на привязи, за стеной – неважно. Любую жизнь. Господи, как же он хотел на свадьбу сестры и за город к бабушке, неужели он так много просит? В воздухе, ставшем вдруг ослепительно прозрачным, все ощущалось в несколько раз острее. Со спины грозовым фронтом надвигались голоса; трава сочно хрустела под подошвой, пока не превратилась в кашу – Минсок перетаптывался на месте, такой обманчиво решительный, принявший собственную смерть, но совершенно не готовый умирать; Кенсу не дышал, и сложно было понять, он там заранее умер или только притворяется; две капли пота параллельно стекали вдоль позвоночника, неожиданно ледяные; высоко-высоко над головами хлопали крыльями сороки – так беспечно, будто на земле под ними ничего не происходило. Минсок оторвал ногу от земли, занес над проволокой, и Чанель задержал дыхание. Все звуки кончились, остался только голос в его голове: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Пожалуйста – что? Пожалуйста, шагни. Пожалуйста, не шагай. Пожалуйста, не умирай. Пожалуйста, хен (гэ), что-нибудь. Нога опустилась на прежнее место, в компот перемятой травы. Коротко выдохнув, Минсок сжал руки и помотал головой. Решение давило на него, как будто он решал за них за всех (в каком-то смысле это было правдой, Чанель не знал, что будет делать, если увидит, как падает мертвое тело). – Пожалуйста, пусть Чондэ отключил систему, – сам у себя попросил Чанель вполголоса, и запоздало дошло: с чего они вообще взяли, что Чондэ справится? Он сегодня уже сорвал один план, и они тут же повесили на него другой. Не было ни единой причины для уверенности, только – “пожалуйста, пусть Чондэ справится” мантрой на бесконечном повторе. Минсок сделал круг на месте. Загнанно посмотрел в ту сторону, откуда приближалась буря. Пальцы его соединились в ломаное тревожное переплетение. – Ой да господи боже ты мой, – в сердцах воскликнул он. И шагнул на свободу. Что-то оглушительно хлопнуло прямо над ухом. Кора на ближайшем дереве взорвалась столпом щепок, Чонин в ужасе закричал. Кенсу судорожно вцепился в него руками, с трудом раскрыв отекшие глаза. Чанель смотрел на бледного, как смерть, Минсока и никак не мог понять, почему тот не падает. И тут Минсок открыл рот: – Я жив, – сказал он обреченным голосом. Его взгляд, набиравший силу, ощупал руки, пальцы, ноги по разные стороны проволоки, пересчитал три застывших напротив лица, одинаково испуганных. – Я жив. Охуеть. – Он перебросил и вторую ногу, подпрыгнул на месте. В ушах засвистело. – Так, перебирайтесь бегом. Да живее, блин, – он замахал руками, словно старался задуть их всех к себе. – Быстрее, давайте, по нам стреляют. Чонин с Кенсу пришли в движение первыми. В четыре кроссовки они добрались до проволоки, перебрались, широко переставляя ноги, словно она была ядовитой змеей, и поспешили в лес, быстро-быстро толкая землю белыми подошвами. Чанель не мог заставить себя сдвинуться с места. – Чанель, – убедившись, что парочка двигается и двигается уверенно, Минсок обернулся к нему. – Пойдем, ну ты чего? – Ты думаешь, в этом есть смысл? – спросил Чанель, и собственная мысль ослепила его так же внезапно, как еще недавно – мысли о бесполезности Чондэ. – В чем именно? – В том, что мы убегаем. – Конечно. Мы же хотим жить. – А здесь что? Мы можем остаться здесь. С чего мы решили, что они нас убьют? Вы ведь не уверены до конца, что у них есть план нас уничтожить. Они о нас заботятся, дают нам образование, учат обращаться с силой, полностью обеспечивают. Разве похоже, что они хотят причинить нам зло? – Чанель, мы для них – всего лишь инструмент для выращивания силы, не больше. – Да почему ты так решил?! Нам же здесь было хорошо, безопасно, я больше не боялся случайно покалечить своих родных. А там, – он махнул руками в чащобу, темно-синюю даже солнечным днем, солнце обрывками висело на ветвях, и до земли долетели лишь капли света. – Там что нас ждет? Куда мы идем? Без документов, без денег, даже без телефонов. Что мы будем делать там? – Мы будем там жить! – Мы будем жить здесь! – заорал Чанель в ответ, и Минсок вздрогнул, скрипнул зубами, не сумел справиться с лицом. Ответил, кажется, раньше, чем успел сообразить: – Да, точно так же, как Ифань, как Тао, как Исин. Как Лухан! Чанель замер, глядя на него широко раскрытыми глазами. Где-то глубоко внутри него уже созрело понимание, но оно никак не могло облачиться в слова или принять форму мысли. Оно было страшное, зверское, бесчеловечное. Неожиданно на глаза навернулись слезы, хотя Чанель понятия не имел, почему плачет. – О чем ты? – спросил он, зная ответ. Кажется, зная. – Я не хочу умирать здесь, – ответил (не ответил) ему Минсок. – Пожалуйста, пойдем. Переступая через проволоку, Чанель был бы не против, чтобы под его ногой взорвалась земля. Как всегда бывает после большого страха, реальность вернулась одним рывком и встала как-то неправильно, не в те пазы. Новое знание, не рожденное до конца, но уже проклюнувшееся, мешало думать по-старому. Перебирая изо всех сил ногами, Чанель старался откинуть любые мысли и сосредоточиться на беге. Окружение располагало: теперь, когда они перестали отвлекаться и просто сбегали, стали слышны голоса (больше десяти, в отличных костюмах, на тренировках при прямом попадании огня на них не оставалось и следа, но сегодня Чанель уже проходил их неуязвимость), стрекот пластмассовых патронов, много-много дыхания. Весь лес дышал, наседая на пятки, тыча корявыми пальцами в глаза, проваливаясь под ногами неожиданной норой или переплетением веток. Первую минуту Чанель старался отпихивать все, что лезло в лицо, но потом понял, что слишком тормозит себя, и теперь просто берег глаза. Ветки хлестали по лицу, и скоро оно сделалось совсем горячим и мокрым, но это мало его волновало. Гораздо больше Чанель испугался, когда на всем ходу провалился по самое колено в землю – под подошвой хрустнуло переплетение корней, стопу дернуло вниз и сжало, голеностоп отозвался режущей болью. Чанель охнул, воткнувшись носом в шершавое корневище, торчащее на поверхности, голова взорвалась огнем. Чонин с Кенсу оглянулись. – Не останавливаться! – прикрикнул на них Минсок. – Ну, давайте, мне еще за вами присматривать? Они побежали дальше, кое-как, в четыре ноги, две из которых здоровые, а две стараются не мешать. Получалось у них на удивление слаженно. Как и все, за что они брались вместе. – Живой? – Минсок вернулся и присел рядом. Его запыхавшееся дыхание вздернуло волосы на макушке. – Да, – Чанель попытался выбраться, но что-то глубоко, под слоем листьев, держало крепко и не хотело отпускать. Дернувшись, он едва не взвыл от боли: ногу прожгло от щиколотки до колена, поперек горла встала горячая пробка. – Блин. – Блин, – согласился Минсок. – Сейчас, погоди немного, я… Ты можешь не дергаться? – Конечно могу, сейчас прям усну тут спокойненько, все же в порядке. Никаких… Вцепившись пальцами в волосы, Минсок неожиданно воткнул его носом в плотный многолетний слой листвы. Ноздри забил запах травы и гнили, густой, настоящий, зелено-оранжевый, Чанель забрал его полной грудью, чуть не нажравшись этой лесной кухни – в последний момент захлопнул рот. Он даже не успел выпалить свое законное “какого черта” – в землю рядом с рукой воткнулись две крошечные ампулы, на пластиковых боках расцветал ледяной рисунок. – Красиво, – похвалил кто-то за спиной, но голос Чанель не узнал. – Спасибо, – отозвался Минсок. – Я старался. – Минсок, давай без вот этого, нам не нужны проблемы. – Какая жалость, а нам вот нужны. Чанель, нам же нужны? Чанель не знал, что ответить, и нужно ли отвечать вообще. Ногу тянуло болью, но во всем остальном организме было только одно чувство – страх. Такой душный, такой огромный, что дышать получалось с трудом. Мыслей не было. Автоматически Чанель еще раз дернул ногой – не вытаскивается – и весь замер, не видя, но ощущая на себе чужие прицелы. – Мне кажется, Чанель с тобой не согласен, – продолжал голос за спиной, голос со вкусом респиратора – наверняка против Чунмена, тот как-то умел оглушать, ударив струей воды в нос. – И в этом вопросе он куда умнее тебя. Может, прислушаешься к младшему? – Прости, не могу. У меня есть тупая привычка полагаться только на себя. – Разве? – заговорил кто-то другой, и Чанель не узнал этот голос тоже. Странно, он думал, что знаком со всеми обитателями базы. Сколько же их там на самом деле? Сколько их там и чем они занимались все это время? – А мне показалось, что сегодня вы все целиком и полностью решили довериться Чондэ, разве не так? Минсок споткнулся о собственные слова – Чанель услышал это в захлебе его дыхания. Стремительно холодало. – Чон… Откуда ты знаешь? – Да брось, ты знаешь ответ. Неужели ты думаешь, что один ребенок способен справиться с целой базой? Но ведь он отключил систему, думал Чанель торопливо, рассуждения помогали не поддаваться панике. Он отключил систему, иначе они бы все сдохли там, на периметре. А еще они не знают про Бэкхена, раз говорят про одного ребенка. Они не знают про Бэкхена, а тот никогда бы не бросил Чондэ в беде. Они блефуют. Они блефуют, хен. Это стоило сказать вслух. Сказать вслух прежде, чем их всех накрыла безбрежная колючая зима. Чанель много раз видел, как Минсок использует свою силу – идеальные, отточенные движения, фантастической красоты морозные узоры, тончайшее ледяное кружево. На тренировке Минсок мог запустить в воздух ворох снежинок и управлять каждой из них по отдельности. Тысячи невидимых глазу связей, идеальный самоконтроль. Не человек – робот. (– Ниндзя-убийца, конечно, сколько лет их тренировали в этой корпорации Амбрелла. – Заткнись, Чонин, нас выгонят! – Вы оба идиоты). Зима в июле случилась внезапно, по воле человеческого отчаяния. Захрустел воздух, уплотнился, как снежный шар, смятый руками. Чанель почувствовал озноб, но не холод, не до конца уверенный, это его собственная сила греет или Минсок, даже в порыве обнаженной ярости, боялся причинить ему вред. Первое льстило, второе льстило в разы сильнее. – И что дальше? – смеялся то ли один голос, то ли второй, то ли третий, незнакомые, одинаковые, облаченные в белые костюмы. – Минсок, не дури. Ты же знаешь, что на базе вам будет намного безопаснее и вы никого не поубиваете. Как минимум себя. – Скажи мне одну вещь, – голос у Минсока был спокойный-преспокойный, стылая вода. Такой, что орать хотелось от ужаса. – И ты пойдешь со мной? – И я над этим подумаю. – Отлично. Я весь внимание. – Вы похоронили Лухана? Чанель задержал дыхание. Он знал, он чувствовал, что и Чонин, и Кенсу не смогли уйти далеко и теперь так же, как он, лежат, слушают и не могут дышать. – Что за глупости! С Луханом все в порядке, он просто… – Я не спрашиваю, жив он или нет – я знаю ответ на этот вопрос. Я спрашиваю, похоронили вы его или нет. Секунда, обманувшая время и превратившаяся в вечность. – Там нечего было хоронить. Все закончилось в одной мгновение: ослепительный холод – и снова лето, жара несмело забиралась за воротник. Чанель позволил себе дышать, и дыхание было чистое, горячее, никакого пара. Тогда он поднял голову и обернулся. Минсок стоял не шевелясь, глубокомысленный и печальный, как посетитель в музее. А напротив него – четыре фигуры с пистолетами наизготовку, промерзшие по самые легкие. Респираторы, капюшоны, перчатки, очки – без лица и имени. Бессердечные. Безголосые. Не похоронившие Лухана. Совершенно не прозрачные на просвет. Словно просыпаясь, Минсок повел плечами, шатнулся назад. Очень часто на тренировке он разбивал свои ледяные скульптуры: говорил – чтоб уж наверняка. Правда, прежде его творения под слоем льда имели глину, песок, иногда дерево или грязь, поток воды, если он дрался против Чунмена. Но никогда – людей. Впрочем, Чанель не был уверен, что эти – люди. Удара не было, и это принесло облегчение. Не пришлось смотреть, как рассыпается на обломки то, что еще минуту назад ходило, разговаривало, предлагало перемирие. По факту – пришло тебя убить. – Скоро остальные подтянутся, – Минсок вернулся к Чанелю, присел рядом, спина – прямая глыба. – Эти с ближних корпусов. Как только они поймут, что мы не идем на переговоры – спустят на нас всех собак. – Сколько их всего? – спросил Чанель и закашлялся, от пережитого ужаса в горле образовалось крошево из голоса. – Больше сотни точно. Я видел списки, но очень мельком. Да мне и пофигу было, честно говоря. Я тебя на задел? – Нет. Но – нога. Не могу выдернуть. – А ты можешь сконцентрировать огонь на ноге и поджечь там? – Нет, я не умею. Извини. – Да не за что тут извиняться. По земле пополз холодок, и Чанель сначала дернулся, а потом увидел ладонь, вжавшуюся в листву рядом с дырой, в которую провалилась его нога. Остыла гудящая боль, прохлада поднимала волоски на теле, и казалось неправдоподобным, что вот эта кроткая нежность способна хоть кому-то причинить вред. – Попробуй вытащить. Чанель потянул ногу к себе, и ловушка разошлась, хрупкая и невесомая, лопнула, промерзшая до костей. Минсок подал ему руку, помог подняться (снова), осмотрел критически. – Что? – У тебя все лицо расцарапано. Голова не кружится? – Нет. Кажется. – Почему не прикрываешься огнем, когда летишь мордой через лес? – Не все так умеют, знаешь ли! – Знаю. Просто спросил. Идем. – Хен! Донеслось из кустов, куда-то по правую руку, вглубь чащи. Минсок развернулся и немедленно рванул на звук. Он плохо выглядел, но соображал хорошо – Чанель даже понять не успел, откуда слышится голос. – Вы где? – Здесь, хен! Помоги! От тревоги скрутило желудок. “Помоги” – последнее, что ты хочешь услышать в лесу. Разве что после рева медведя или тигра, но Чанель не был уверен, что в Корее такое водится. Они успели уйти недалеко – всего каких-то метров пятнадцать вверх по пологому склону, но даже этого чертовски много, если вспомнить, что идти нормально мог только один из двух. Тот, который сейчас поднял растрепанную голову откуда-то из вороха листьев, оказавшихся на поверку крошечным кустом волчьей ягоды, и помахал рукой: – Сюда! – голос у Чонина был такой, словно он собирался плакать. Они побежали почти синхронно, несмотря на то, что у Чанеля от боли плохо слушалась нога, и остановились, как вкопанные. Из двух тел на земле одно лежало неподвижно, а второе смотрело мокрыми заплаканными глазами. – Хен, – со слезами позвал Чонин, и Минсок тут же упал рядом с ними. Он прощупывал тело Кенсу быстро, хирургически четкими действиями: пульс на шее, пульс на запястье, дыхание, зрачки. Зачем-то приложил тыльную сторон пальцев к щеке Кенсу – и только этим бесполезным действием выдал крайнюю степень беспокойства. – Не плачь, он просто спит, – Минсок протянул на ладони крошечную ампулу, такую же, какие в большом количестве лежали на поляне, где произошло ледовое побоище. – Это просто шприц, видишь? – Шприц? – Чонин икнул от неожиданности. – А где игла? – Игла органическая, растворилась при попадании в кожу. Вот здесь, смотри. Он осторожно повернул голову Кенсу. Сбоку, на шее виднелось крошечное красное пятно, короткое прикосновение жала. Кожа вокруг него немного припухла, была темной и горячей даже на вид. – С ним все будет хорошо? – уточнил Чонин. Плакать он уже перестал и теперь просто часто всхлипывал, успокаиваясь. – Проспится и все будет в порядке. Ему после такого разряда даже полезно. Только вот… Ты без биотоника не можешь телепортироваться, да? – Могу, наверное. Пару прыжков точно сделаю, но не очень далеко. Это очень больно. В пересечении взглядов стало очевидно: все трое поняли проблему. Им не уйти далеко такой компанией, когда один только добавляет веса, а у другого травмирована нога. По лесу, без ориентиров, в неукротимо надвигающуюся ночь. Никаких шансов. Минсок резко поднялся на ноги и посмотрел куда-то влево. Туда, где лес шел немного вверх, а из земли, как ребра огромного морского змея, тут и там всплывали переплетения корней. Деревья здесь были совсем не такие, как в знакомой посадке – угрюмые, черные, в броне из сползшей коры и мха, с темными широкими лапами листьев. Они одновременно были похожи на те березы и осины, что остались позади, и в то же время разительно от них отличались, как бывает всегда, когда человек пытается подражать природе, но не успевает за ее искренностью. Наверху заухала невидимая птица, мерно отстукивал свое дятел, шуршали белки. Минсок стоял, задрав голову в мучительной отчаянной просьбе, и на фоне черного леса был таким белым, таким неуместным, словно его принесло сюда из другого мира. Как вдруг он вздрогнул. Чанель сначала даже не понял из-за чего. – Хен, что… – Тшшш. Сквозь хруст веток и перестукивание дятлов к ним пробирались шаги в тяжелых форменных ботинках. И там, где они шли, затихали звуки и прекращалась любая жизнь. Чанель подскочил на месте, не способный больше сидеть. Голеностоп протестующе взвыл. – Они нас найдут, – заговорил он торопливым шепотом. – Даже не сомневайся, в этом смысл их жизни,– кивнул Минсок. И быстро-быстро зашептал в ответ: – Значит так, Чонин, план такой: ты берешь Чанеля и Кенсу подмышку и аппарируешь отсюда нахуй, настолько далеко, насколько хватит сил. – Это будет очень недалеко. – Неважно. Просто вон в ту сторону, – Минсок махнул куда-то в зеленое облако зарослей, утыканное ягодами и шипами. – Как можно дальше. А я пойду в другую сторону и попробую их отвлечь. Они знают, что мы идем вчетвером и вряд ли предположат, что мы можем разделиться. Так что ваша задача – уйти как можно дальше и сидеть там как можно тише, это понятно? – Хен, а ты? А как же… – Я спрашиваю, это понятно, Чонин? – неуверенность Чонина была очевидной, поэтому Минсок вынул контрольный аргумент: – На тебе безопасность Кенсу. Сам он никак не сможет себя защитить, поэтому отнесись к плану серьезно, пожалуйста. Это было нечестно, Минсок это знал, но у них совсем не оставалось времени, и препирательства – последнее, на что стоило его растрачивать. В ход шло все самое больное и самое честное. – Хорошо, – нехотя согласился Чонин. Слова сыпались из него между короткими всхлипами и желанием возразить. – Я согласен. Чанель, давай… – Я пойду с Минсоком. Минсок вскинул брови, и впервые с момента образования четырех статуй на пустыре на его лице проявилась хоть какая-то эмоция, первая трещина на гладкой ледяной глади. – Прости, что? – удивление – вот, что было на нем, детское такое, с приподнятыми бровями и круглым ртом. – Я сказал, что пойду с Минсоком. С хеном – если тебе так больше нравится. – Мне больше нравится, когда со мной не спорят, а делают так, как я говорю. Так что давай, шуруй с Чонином, сделай мне приятно. – Ты не справишься один. – А что, ты мне прям поможешь? Товарищ с ушибленной ногой, неспособный этой ногой даже веточки поджечь? – Ну да, не все у нас тут такие монстры и могут косплеить Кристал Мейден без синей дозы. Но вообще я не об этом, – он повысил голос (и наверное, повышенный шепот звучал довольно забавно, если задуматься, но у них совершенно не было времени задумываться об этом). – Они знаю, что мы идем вчетвером. Вчетвером, понимаешь? И нет, я не говорю про банальные вещи вроде следов – но ты чисто физически не сможешь изобразить группу людей, вообще никак. Тебя сразу раскусят. И вернутся. – А вдвоем мы справимся лучше? – Два явно больше, чем один. – Ебать гений. Но – он сомневался. Глубокая морщина между бровей, зажеванная губа, бегающий взгляд. Он видел здравое зерно в рассуждениях Чанеля и теперь сомневался в собственной правоте. А Чанелю только и оставалось что верить в то, что Минсок никогда не докопается до истинных его намерений – до полной, безоговорочной уверенности, что в одиночку Минсок никогда не дойдет до железнодорожной станции. Он может быть сколько угодно сильным, смелым и тренированным, он может быть киборгом, ниндзей-убийцей и совсем без руля в голове – но даже у него никаких шансов дожить до рассвета. Одному. Первое правило выживания в ужастиках – не разделяться. Второе правило – ни при каких обстоятельствах не забывать про первое. Под третьим пунктом обычно шел нож или пистолет, но Чанель искренне полагался на свои фаерболы. – Ты прав, – Минсок коротко нахмурился, как будто ему было больно видеть мир, в котором он вынужден произносить эту фразу. – Чонин, ты идешь вниз по склону. Там есть ручей, дойдете до него и пойдете вдоль русла – это самая короткая дорога до станции. Воду из ручья не пить, если не хотите все кусты за собой пометить. Мы с Чанелем сделаем небольшой крюк. Пойдем наверх и постараемся наделать немного шума. Точнее, – он осмотрел Чанеля с ног до головы (с подвернутой лодыжки до расцарапанного лица), – просто пойдем наверх. С шумом, я думаю, проблем не будет. – Очень смешно. Чонин, тем не менее, фыркнул, и Чанель улыбнулся тоже. Перепалка напоминала ему о старых временах, когда не было ни подвернутой ноги, ни погони по лесу, ни еле живого от страха и усталости Чонина, ни Кенсу, спящего мертвым сном. Боже, их старые времена закончились всего каких-то три часа назад со взломом одной единственной папки на компьютере. А ведь они всего лишь искали порнушку на поржать. Кто бы мог подумать, что от порно бывают такие последствия. – Хен. – Что? – Спасибо тебе. Чанель видел глаза Чонина, когда тот произносил эти слова. Прозрачные и бесстрашные, полные уверенности, глаза человека, принимающего кого-то в свою семью. Минсок был самым чужим для них всех. Даже не Минсок – вся М-группа, китайская, приезжая. Ифань, Лухан, Исин, Тао, Минсок и Чондэ. Первые пробыли около месяца, потом их одного за другим отрапортовали обратно. “Неподходящий климат”, “плохая адаптация силы”, “низкий уровень предоставляемого обучения” и что-то еще, большое нагромождение слов, которое теперь не имело смысла (Минсок спросил, похоронили они Лухана или нет; Чанель знать не хотел, что еще успел прочитать Минсок в тех документах, прежде чем появилась опасность, что их спалят). Четверо уехали, а двое остались, сами по себе, накрепко спаянные в своем одиночестве. Остались, но не прижились до конца – так выглядит чужой ветка груши, привитая к яблоневому стволу. Они были другими, слегка, едва заметно, но во всех движениях и мыслях. Шли навстречу, но не пытались быть принятыми. Держались особняком, с вечно включенным светом, но зашторенными окнами. – Почему ты такой грубый? – спросил как-то Сехун. Они вчетвером (плюс Бэкхен, Чонин и Чанель) ворвались в комнату Чондэ, где эти двое читали что-то свое, китайское и скучное, и попытались вытащить их в сад, поиграть в волейбол три на три. Минсок на запрос попросил отвалить. – Мы так не подружимся, ты в курсе? – А ты хочешь со мной дружить? – Нет, конечно. – Ну и в чем тогда проблема? Проблемы не было. Был только Минсок, который умудрился доверить своего драгоценного Чондэ Бэкхену, а сам поставил на кон все, чтобы Чонин, Кенсу и Чанель спаслись. Он не хотел с ними дружить. Но умел быть семьей. И это читалось в его глазах – огромное, всеобъемлющее желание защитить свою семью, – когда он наклонился и пожал протянутую Чонином руку. – Пожалуйста. Береги его. – Ага. – Все, бегите, давай. Раздался хлопок, и Чанель почувствовал боль Чонина как свою – использование силы без биотоника, корявое, колющееся, как свитер из металлической стружки, как попытка бежать на затекших до иголок ногах. Сноп листьев с кружением опускался на землю. – Нам тоже пора, – позвал Минсок. Он выглядел немного пришибленным, как будто сам не ожидал, что выложит столько честности в руки Чонину. Но глаза горели. – Да, я с тобой. Земля в лесу была не такая как на территории базы, пружинистая, живая, никогда не просыхающая до костей. Лесная земля, не созданная для того, чтобы по ней бегали. Настоящая, а не как… там. За проволокой. “Там” все было не такое, хоть и казалось настоящим. Не жизнь, а ее имитация. И пока ты там, внутри, в куполе этой игры, тебе все кажется незыблемым, натуральным, но стоит огрызнуться, показать зубы, куснуть по-настоящему, до крови – и вот под черно-белой корой березы обнаруживается пластилин. Еще пару раз Чанель упал, но не всерьез, только поцарапал руки и немного отбил бок. Минсок же двигался между деревьев как кошка, большая, дикая, выращенная в этих местах. Иногда казалось, что после него даже следов не остается, но времени обернуться и проверить не было. – Живой? – спросил Минсок, когда они поднялись на холм. – Живой, – Чанель оперся руками о колени, сделал глубокий вдох и распрямился с выдохом. Нога ныла нещадно, но если не обращать на нее внимание, то почувствовал он себя сносно. Сказывались многочасовые тренировки: натруженные икры адаптировались к новым правилам и теперь легко принимали непривычную почву, почти не устали бедра от долгого подъема в гору, в легких было полно воздуха. Что напрягало больше всего – белые пасти фонарей, голодно следующие за ними по пятам, на расстоянии трех-пяти минут, не приближаясь, но и не отставая. И это превращалось в проблему: Чанель мог врать и храбриться сколько угодно, но совсем скоро травмированная нога начнет отказывать, а к сумеркам, без дозы красного биотоника, наступят самые трудные часы. Один на один с собственной силой. Чанель не знал, как проходили эти встречи у ребят с нефизической силой (Чонин, кажется, и вовсе не страдал, его сила была безобиднее ягненка), а вот сам Чанель в нечаянном порыве мог бы спалить лес, выжечь комнату, оплавить асфальт. Уничтожить целый дом. Боже, как ему было жаль. – Тебе не кажется, – он убедился, что Минсок его слушает, повернув голову, как большая умная собака. – Тебе не кажется, что взбираться на холм было плохой идеей? Я имею в виду, – заторопился он, хотя Минсок его не обрывал и даже не проявлял недовольства, – что на таком участке нас очень хорошо видно. Особенно с фонарями. – Согласен. Но теперь у нас будет преимущество в свете, пока они будут забираться на холм сами, – это правда, Чанель как-то об этом не подумал. Он хотел признать свою ошибку, но Минсок его оборвал взмахом руки. – К тому же, если я прав, и ручей действительно раздваивается у подножия, то с этой стороны будет… Ага, я прав, посмотри. Сумерки в лесу сгущались рано (точнее будет сказать, в этом лесу стояли круглосуточные сумерки с перерывами на непроглядную ночь), но руку Минсока, белую-белую, было видно ослепительно хорошо. Он вытянул палец и ткнул вниз по склону, белый гранитный памятник в черном переулке леса. Там, куда указывал его коротко остриженный ноготь, клубился туман. Он, видно, поднимался от ручья и тоже шел вверх, укладывая усталые складки на пни и перевернутые деревья. В детстве Чанель не любил туманы: в них не было ничего, кроме сырости, холода и страха потерять дорогу – но сейчас это было отличным решением. – Круто, – обрадовался он. – Минут на пять они нас потеряют, а потом в таком тумане точно не найдут. – Хорошо бы. Что-то с тоном Минсока было не так – словно какой-то оттенок родился, но оборвал сам себя, так и не превратившись в полноценную эмоцию. Словно Минсок сомневался в собственных выводах. И еще больше – в том, стоит ли говорить об этом вслух. – Хен? – Ты же помнишь версию, что они могут вытягивать чужую силу и помещать ее в сосуд? – Помню. Мы так подумали, потому что тот служащий, которому Кенсу случайно все ребра переломал, два дня полежал под аппаратом и был как новенький. – Да, и у этого аппарата был зеленый свет, как у Исина. И в записях об этом было. То есть я понимаю, что все это неточно, и может у того чувака был брат-близнец, а тот аппарат – просто солярий со светомузыкой, а перекачка силы – просто проект. Но… – Но? – Но если это правда, – Минсок опустил взгляд и сжал кулаки (Лухан, вспомнил Чанель. Его не похоронили. А еще они с Минсоком все время были вместе, пока Лухана не увезли обратно). – Если это правда, то у нас проблемы. Потому что они забрали Тао. Игры со временем. Непонятная, плохо поддающаяся объяснению сила Тао, от которой он посреди ночи просыпался с жуткими криками, а потом до утра не мог уснуть. Ходил, усталая невыспавшаяся панда, которая никому не хотела зла. И если с телекинезом еще можно иметь дело, исцеление при погоне, в целом, не ключевой навык, а пострелять огнем по летунам Чанель любил еще с детства – то вот что делать с контролем времени, вряд ли кто-то понимал. – И что нам делать? – спросил Чанель, голос обцарапал сухое горло. – Пока ничего. Будем решать проблемы по мере их поступления, мне просто вдруг пришло это в голову. Идем, надеюсь, ты отдохнул. Спускались медленно и осторожно, упираясь подошвами в пологий склон и почти укладываясь на спину. Из-за тумана эта часть холма была еще более влажной, прелый плотный воздух едва подходил для дыхания. И еще одно неучтенное обстоятельство – стаи, адские толпы мошек и комаров, живущих в этом влажном мареве. Казалось, туман состоит из них вполовину. – Блядь, – кашлянул Минсок, и черное кишащее облако затряслось в потоке кашля, словно вышло из его нутра. – Прости, я об этом не подумал, когда придумывал свой гениальный план. – Да забей, – отмахнулся Чанель, но внутри потеплело. Он знал Минсока больше года, еще утром они едва друг друга выносили, и вот он уже извиняется перед Чанелем за комаров. Чанель не был уверен, что еще хоть что-то в этом дне способно его удивить. Чернозем, разбухший от обилия влаги, скис и едва слушался, утопая под кроссовками. Если их настигнут и надо будет бежать, придется совсем не здорово. Еще большей проблемой становилась жажда: от бега и постоянного стресса Чанелю все время хотелось пить, горло сжалось до размеров игольного ушка, и тяжелый местный воздух гроздьями зависал в нем, вызывая нестерпимый кашель и головную боль. Минсок предлагал натопить воды (“Давай я создам в ладонях снег, а ты его растопишь?”), но Чанель был недостаточно уверен в собственных силах, чтобы разводить огонь над чужими ладонями. К тому же с приема биотоника прошло уже много времени, вряд ли его действие еще сохранилось. Пламя ощущалось в венах, его ток был достаточно уверенным, но проверять не хотелось. Чанель со слабой улыбкой пообещал, что потерпит до завтра. Зато они наконец спустились в низину, к ручью. Здесь туман был настолько плотный, что съедал любые очертания. Мир существовал от колен до горла на расстоянии двух метров вокруг, все остальное растворялось и теряло силу. – Отвратительное ощущение, – поделился Чанель во время очередной передышки. Они шли вдоль устья уже больше часа (внутренние часы уверенно подсказывали, что больше двух, но Чанель не особо им доверял: в конце концов, он был городским мальчиком и часам предпочитал телефон, оттого его часы сточились за ненадобностью), посторонних звуков рядом не наблюдалось, и Чанель искренне решил, что заслужил немного поныть. – Мне не нравится. – Что именно? – Туман. Я вижу себя только по колени. – Ну и замечательно, ниже у тебя все кривое и расцарапанное. Не понимаю твоих возмущений. Чанель хотел оскорбиться – нормальные ноги, не поломанные, синхронные, одинакового размера, не хуже, чем у всех – но неожиданно рассмеялся. Краем глаза заметил ответную улыбку Минсока и разлиновку морщин вокруг его глаз, белый скол света, упавший на его зрачок. – А мне нравится здесь, – признался вдруг Минсок. – Вода, туман. Чувствую себя всесильным. – Хорошо быть тобой. – Думаешь? Еще восемь часов Чанель ответил бы: конечно, такая тварь нигде не оплошает. Ты никого не любишь, никого не жалеешь, и весь твой мир это Чондэ-Чондэ-Чондэ, пропадите пропадом вы оба. Хотя нет, только ты пропади – Чондэ хотя бы милый и всем улыбается. Но прошло восемь часов, и Чанель не знал, что ему отвечать. Не восхищаться Минсоком он не мог, но быть им – нести все его воспоминания, потери, всю его ответственность и безнадежность – он не хотел. У этого вопроса не было правильного ответа. Поэтому он просто повел плечом, а Минсок не стал развивать эту тему. – Ты уверен, что эту воду нельзя пить? – Уверен? – откуда-то сбоку из тумана удивленно выгнулась черная бровь. Это было так весело: Чанель не видел Минсока целиком, только бровь, глаз в частоколе ресниц и кусок челки – все черное-пречерное. – Чанель, мы идем по этому ручью. – Ну и что? – Уверен, некоторые не побрезгуют и поссать сюда. Ты же не скажешь “ну и что”? – Не скажу. Но я почти готов закрыть на это глаза. – Не надо закрывать глаза, иначе ты сейчас навернешься в воду. И вообще, не отходи так далеко, я тебя еле вижу. А еще в этом ручье водится рыба, и всякие головастики, и змеи наверное… – И акулу ты тут видел. – Я рад, что ты понял ход моих мыслей. Но вообще, – голос его внезапно утратил всякий намек на веселье, – ты же понимаешь, что у тебя жажда даже больше не от усталости? – Да-а-а, – грустно потянул Чанель и сразу же об этом пожалел: в рот набилась мошкара. – Фу, тьфу, тьфу, нахрен, бэ. – Вот не надо пасть так широко открывать, потому что…– его голос медленно, но верно убаюкивал. С неспешным следованием вдоль ручья Чанель начал утрачивать суть происходящего: голос Минсока становился глуше и как будто отдаленнее, хотя Чанель был уверен, что идет с ним в ногу и не может отставать, каркнула ворона, и туман разметал ее голос по всем своим перинам, отразил множеством эхо. Чанель почувствовал, что засыпает на ходу, а ворона все каркала, и каркала, и каркала на одной ноте, вверх пополз склон холма, мизинец правой ноги больно врезался в выпирающую корягу (блин, второй раз уже!), деревья стало видно лучше. Как вдруг перед глазами оказалось чужое лицо. – Привет, Чанель. Чанель шарахнул со всей силы в этот респиратор и в эти очки – даже не лицо, а маска, за которой прячется нечто. Родная сила отозвалась россыпью иголок в предплечье, остро, но почти не ощутимо в застилающем адреналиновом мареве. Ударить, еще раз, еще, просто бить, просто бежать. Пахло жженым мясом и пластиком, рядом кто-то застонал, голоса окружили со всех сторон, белые на белом покрывале тумана. Черные дыры очков – Чанель целился в них, пока рядом не осталось ни одного целого. С вершины холма наступали, с топотом и свистом. Чанель вскинул голову и увидел их – один, два, три, семь, как же много! На фоне черных деревьев они стояли бесконечной белой армией, большой волной, грозящей сшибить с ног. Вокруг снова поплыло, и Чанель понял, что его снова куда-то утягивает. Тао! Тао, Тао, Тао, черт, что же ты наделал, как же ты им отдался, и что мне делать теперь? Пустив напоследок горизонтальную волну пламени (летящие ампулы захлопали в воздухе, как фейерверк), Чанель пустился вниз по холму. Конечно, сила Тао страшная, такая страшная, но она не может быть всемогущей, так не бывает. Тао говорил, что ему сложно использовать свои способности, когда рядом идет бой, потому что его сила – такая же сила, ее можно сжечь огнем, ее можно ослепить грозой, и сквозь воду ей так же придется перебираться вплавь. Тогда Чанель его плохо понял, но сейчас, чувствуя, что при каждом использовании пламени его перестает тащить обратно на холм, кажется, начинал вникать. Подошва почти не цеплялась за скользкую землю, но Чанель и не пытался остановиться. Он катился вниз с холма, почти улегшись на спину и подложив под голову руки. Футболка задралась, камни и ветки царапали кожу на пояснице, но какие же это были мелочи; хуже стало, когда на очередной кочке ему что-то больно вонзилось меж позвонков, развернуло и поволокло на боку. На секунду отказали ноги, и Чанель в ужасе сжался в комок и покатился дальше кубарем, собирая плечами и коленями все неровности на своем пути. В какой-то момент корней стало меньше и начались сплошные камни вперемешку с землей, округлые и гладкие, они собрались в самобытную галечную дорогу, в рельефный черепаший панцирь. Чанеля пронесло по ним уже медленней – склон завершался, дорога шла по прямой, – в какой-то момент остановило и осторожно, почти бережно окунуло головой в ручей. Туман привел его обратно, в свои пушистые безопасные объятья. Чанель с трудом развернулся, запрещая себе стонать, неспособный определить, где болит сильнее всего. А нет, способный – при попытке подняться на четвереньки поясница предательски отказалась работать, да и нога, ушибленная ранее, горела огнем. От бесконтрольного использования силы легкие кололись и работали через раз, горла не было совсем – один тоненький, с волос, ход между спекшимися губами и пылающим нутром. Прохладная вода погладила пылающий лоб, и Чанель прижался щекой к ласковому гладкому боку камня. Руки-ноги плохо но слушались; этой ночью боги дураков хранили своих любимцев от самых печальных исходов. Наверху закричала ворона, и это прозвучало как спусковой крючок. Если он не встанет, если он не сможет драться, его уволочет обратно из этого тумана, из этой прохлады, ворона будет каркать и каркать, этот день для Чанеля никогда не закончится, а Минсок один не дойдет до станции. Сила Тао огромна, но даже для ее использования нужно видеть цель – значит, осталось просто не подставиться. Рыдая, Чанель заставил себя подняться на колени и не выдержал – набрал несколько пригоршень воды и закинул в себя. Какая же вкусная, волшебная вода, боже, спасибо тебе за нее. Вернулся голос, расправились легкие, руки перестали дрожать. Умывшись напоследок, Чанель поднялся на ноги и, шатаясь, пошел вперед. Потом перешел на бег. Нужно идти, нужно просто идти, на том конце воды всегда есть люди. Ворона кричала, кричала, кричала. Ноги заскользили по воде. – Хен! – заорал Чанель и ударил стеной огня от себя, во сколько было сил. Ноги освободились, и Чанель припустился вдоль ручья, поскальзываясь на камнях, но не падая (боги дураков нынче заступали в ночной караул). По левую сторону, с холма, на него наступали голоса, один самый громкий различался особенно четко: “Он должен идти вдоль ручья, направьте фонари”. Голодные белые блики отражались от воды и иногда кусали за пятки, но туман хранил его от бед. – Хен! Наверное, это было нечестно. Чанель сам вызвался прикрыть Минсока, а теперь, когда тому удалось уйти, просил спасти его самого, прикрыватель-неудачник. Но Чанель ничего не мог с собой поделать, ему хотелось безопасности, ему хотелось протянутой руки, ему хотелось короткой улыбки и глаз, в которых отражается свет. Ему все еще хотелось жизни (правда, на любую он все-таки теперь не согласен). – Хен! Он больше не был уверен, кричит ли он на самом деле, или горло болит от рыданий. Или от бега воздух стал такими колючим, что обцарапал всю гортань. Или это его сила (она еще осталась?) грызет его внутренности железными огнедышащими челюстями. Почувствовав движение за спиной, Чанель развернулся и скрутил из остатков силы шар, толкнул его вперед. Получилось неубедительно, но кто-то закричал и с плеском упал в ручей, зашипела, испаряясь, вода. Прости, ручей, пожалуйста, прости, я не хотел причинить тебе боль, не сдавай меня. Он сказал это вслух или не сказал? Был ли в этих словах хоть какой-то смысл? Что с его ногами и почему он бежит по огню? В его позвоночнике застряло жерло вулкана. Нужен огонь, нужно больше огня. Хен, где ты, пожалуйста, помоги мне, я сгорю. Мысли оборвал короткий укол в плечо, почти не ощутимый, если бы после него не подкосились ноги. Скула больно встретилась с камнем, вода плеснула в лицо, но не было сил, даже чтобы просто высунуть язык и слизать ее. Перед глазами оказались две рифленые подошвы, тяжелые и бесцветные из-за налипшей толстым слоем грязи. – Он здесь, – сказал голос в респираторе. Каркала, и каркала, и каркала ворона. И очень хотелось зимы. * Чанель осторожно опустил ноги на пол и сразу одернул: подошвы сгорели за секунду. Новая кожа, розовая и вся морщинистая, как пальцы после душа, нарастала с тихим шипением. Больно, но не смертельно. Неприятно. Пол это лава. На стенах висели плакаты, на плакатах улыбались люди, у людей черные глаза. Чанелю нравился кей-поп и джей-поп, ему в целом нравилась музыка. Синтезатор у окна щерился черно-белым отполированным ртом. Чанель не стеснялся своих увлечений. Вот Кенсу тоже нравился кей-поп, но он прятал свои плакаты и карточки по чемоданам, а Чанель вешал на стены, напоказ. Ему нечего стесняться собственных эмоций. Суджу, ВТОВ, Шинва, Эйтиз. И Соши, конечно же Соши. Как Соши вообще могут не нравиться? Чанель протянул палец к Юне, поддел острый край ее улыбки – ну вот, теперь казалось, что Юна улыбается для него. От ее улыбки по плечами и рукам бежали горячие мурашки. Верхний угол плаката с Суджу (эпоха Сорри, сорри – легендарно) отклеился, надо найти скотч. Чанель слез с кровати, но тут же с шипением забрался обратно. Черт, точно, пол это лава. Он откинулся назад, тряся обожженными ногами, прислонился головой к стене – и ошпарил затылок. Стены – это лава. В уголке рта Юны – черное обугленное пятно. Чанель нахмурился. Подгорелая улыбка Юны была против правил и совершенно ей не шла. Чанель успокаивающе пригладил плакат и стер до пепла Теен и Сохен. Какого черта? Под пальцами загоралось пламя. Чанель прижал ладонь к стене, перекрывая огню доступ к кислороду, но только сильнее его разозлил. Кусок стены под пальцами продавился и вывалился в коридор, рассыпаясь пеплом. Зато без грохота, хоть бабушку не разбудит. Огонь перекидывался с одного плаката на другой, сворачивая их в дымящиеся самокрутки, Чанель ловил его руками, но только крошил стену. Накренился и медленно пополз вбок синтезатор – пол-лава жрал его лакированные ноги. Надо было все-таки спуститься и предупредить бабушку: с ее домом творилось что-то непонятное, он бредил и сходил с ума. Чанель панически огляделся вокруг, но с подводной лодки не было выхода. Только вместо лодки – кровать, в роли воды – океан огня, а пол это лава и стены это лава. – Чанелли, – донеслось снизу скрипучее, – у тебя там все в порядке? – Бабушка! – Чанель едва не взвизгнул: огонь подобрался ближе и начал грызть его пальцы. – Бабушка, уходи скорее, пожалуйста. Тут пожар! – Что, мой хороший? – Пожар! Бабушка, пожар! – Какой пожар, милый, откуда пожар? Не может быть никакого пожара, я ж у тебя даже свет не включала, чтобы не того. – Я знаю, – Чанель плакал и не знал, как сказать бабушке, чтобы бежала со всей мочи отсюда. Плакаты улыбались ему со стен черными улыбками. – Это я, бабушка, прости меня, это я, я не хотел. Я не хотел. Я не хотел. Пахло горелым мясом и жжеными волосами, трескучим хрипом горячего дерева. – Я не хотел, пожалуйста, я не хотел. – Я знаю, ш-ш-ш, Чанель, я знаю, тише. Пошел снег. Снежинки таяли на лице, и Чанель собирал жестким, как наждачка, языком их сладкое растопленное нутро. По губам прошелся ослепительный холод, такой восхитительный, такой свербяще-ледяной, что клацнули от дрожи зубы. Застонав, Чанель открыл глаза. Склоненное лицо Минсока походило на белую маску, повешенную на черную стену. Очень печальную маску: уголки губ опущены, вокруг глаз потрескалась краска, челка расколола лоб надвое, и теперь оттуда текла вода. – Хен, – позвал Чанель и испугался – показалось, будто каркнула ворона, но это всего лишь его голос осип и раскрошился. – Хен. – Все хорошо, Чанель, все хорошо, – Минсок обводил его губы кубиком льда, вторая его рука лежала где-то в волосах, и от нее шла упоительная прохлада. – Ты отлично справился, ты молодец. – Я тебя звал. – Я знаю, я слышал. – Я хотел, чтобы ты пришел, но я так боялся, что они тебя поймают, я так боялся. – Они меня не поймали, видишь, – улыбка расколола его лицо, и от нее почему-то стало очень больно. – Ты отлично дрался. Неожиданно он выдохнул так… Чанель не помнил у Минсока таких выдохов – длинный, усталый, он обрывался в конце, как будто ему не хватало воздуха. Минсок всегда был сильнее таких выдохов. Только этой ночью что-то переменилось. – Где мы? – Километра полтора ниже по течению от того места, где ты упал. – Ты протащил меня на себе полтора километра? – Я протащил бы и больше, но у тебя начался жар. – Я заболел? Это из-за того, что я пил из ручья? – Ты еще и из ручья пил, – Минсок покачал головой, но улыбаться не перестал. – Не думаю, что ты заболеешь, просто сейчас самые темные часы. А мы разучились справляться с ними. Он улыбался, но улыбка не доходила до глаз, остывая в трещинах вокруг рта. Стояла тихая свежая ночь, полная звуков воды и птицы, треска сучьев, ломающихся под чьими-то лапами, и такая темная, что было не различить – это небо над головой Минсока такое черное, или ветки деревьев переплелись так густо, что не видно звезды, или во всем мире закончился свет. В венах тек жидкий огонь – далекое воспоминание, призрачный образ, от которого так хотелось сбежать. Но он нагнал и вот сейчас, в самый темный час, он требовал возмездия. – Я не справлюсь, – простонал Чанель, закрывая глаза и ощущая, как с ресниц под веки сыплются искры. – Конечно справишься, куда ты денешься. – Я не смогу, – он облизал губы; пот испарилась, осталась только соль. – Я в детстве во время одного из приступов сжег бабушкин дом. Она еле успела спастись. – Она тебя в этом винит? – Нет. – А почему ты себя в этом винишь? Чанель покатал эту мысль в голове и не нашел ответа. Новый приступ накатывал на него волной, и не хотелось ни о чем думать – только дышать, только слушать огонь, только гореть. – Чанель, не вздумай, – выдохнули на ухо, и пришлось сцепить зубы, чтобы не заорать: выдох был ледяным. – Если ты сейчас сдашься, я сгорю. – Оставь меня и отойди. Пожалуйста. – Тогда сгоришь ты. Послушай, это самое сложное после биотоников – первая ночь и первый день. Нельзя сдаться и натворить делов. Потом будет легче. – Хен, я не могу, пожалуйста, оставь меня и уйди куда-нибудь. – Не получится, Чанелли, я так устал, у меня нет сил подняться и скинуть тебя. – Хватит издеваться. – Я не издеваюсь. Всего одна ночь. Тебе надо постараться. – Да тебе-то откуда знать! Если тебя с детства учили этому! Если ты воспитан, только для того, чтобы управлять силой! Если у тебя никогда не было с этим проблем! Как ты можешь меня поучать?! Наконец-то он мог это сказать. Не сказать даже – выкрикнуть в тяжелую склоненную голову. Мелькнула мысль, что если кричать прямо Минсоку в ухо, то можно услышать эхо. Мелькнула и пропала. Минсок поднял лицо, и в этот момент взошла луна, огромная, круглая, такая же обнажающая мир под собой, как прожектор, и такая же беспощадная. Чанель затаил дыхание. У склонившегося над ним Минсока вся правая щека была засыпана снегом – сугробы, барханы снега. Лед корочкой покрывал веки и таял, потому что горел Чанель. Казалось, что Минсок плачет, потому что ему тоже очень тяжело. – Меня воспитывали не с детства, – когда он открывал рот, вылетал пар, и вместе с паром выходили слова. – Вас собрали около четырех лет назад. Я тренируюсь почти пять. Но в Китае тренировки… немного другие. Если у тебя что-то не получается – там наказывают. Причем не тебя, а того, кто тебе дорог. А они просекли очень быстро, кто слишком дорог мне. Поэтому да, я никому не позволяю обижать Чондэ. Никому. Потому что я люблю его – за то, что он выжил. Выжил, в те времена, когда у меня ничего не получалось. С его губ на Чанеля шел снег, в лунном свете было видно каждую снежинку, как пыль на солнце. Чанель не знал, видел ли он в своей жизни что-то более прекрасное, чем эти слезы и эта слабость, которую ему показали. Сердце колотилось так, что перекрывало любой огонь. Чанель не понимал, справляется ли он, или Минсок справляется за них двоих, но пламя дрожало внутри, дрожало, перемалывая клетку ребер, вышибая окна и снимая дверные замки одним оплавленным жестом; дрожало – и не могло выйти наружу. Наступила зима. – А если я поймаю снежинку языком, – предположил Чанель, мало что соображая; сознание, как свеча, дрожало от родникового ветра, – это будет считаться за поцелуй? – Какой же ты идиот, – рассмеялся Минсок, и вся охапка снега полетела Чанелю на лицо. Или это крошилась его маска. – Это будет значить, что ты взял у меня в рот. – Фу, я хотел романтику. – Романтику? – Минсок вздернул брови и придвинулся ниже. – Так я же тебя не люблю, какая романтика? Ты мне даже не нравишься. – Я знаю, – выдохнул Чанель, прежде чем ледяные губы накрыли его рот. Получалось только дышать этим снегом, этим ручьем и этой ночью, черной и бескрайней, с огромной дырой во лбу, из которой текла родниковая вода. В какой-то момент он подавился этой водой, закашлялся, и из горла хлынул огонь – Минсок еле успел отпрянуть. Заслонил лицо рукой, зажмурил глаза. На ресницах тлели оранжевые искры. – Прости, – простонал Чанель через стиснутые зубы. Он боялся говорить (огонь внутри него разворачивал жерло), но и молчать был не в состоянии. – Я тебя не виню, – ответил Минсок ему в губы. Ледяные пальцы с шипением перебирали волосы на макушке Чанеля. – Тебе нужно закрыть глаза и уснуть. – Расскажи мне… Расскажи, как ты справляешься. – Сейчас уже легче, – Минсок распрямился, и без его губ на губах Чанелю сразу стало жарко, запахло гарью. – Просто вспоминаю дни, когда меня оставляли в одной комнате с Чондэ на ночь, только ему кололи красную дозу, а мне нет. И запирали. Справляйся, как хочешь. Ты никогда не спрашивал у Чондэ, сколько раз он болел ангиной? – Нет. – Спроси при встрече. – Почему вы не сбежали? – он прошелся языком по нижней губе, соль и пепел. – Это ведь полный кошмар. То, что ты рассказываешь. – Это с твоей точки зрения. Вас изначально воспитывали, как в детском лагере, через игры и тренировки, чтобы было психологически легче, чтобы вам самим нравилось. А мы… Нам ведь тоже некуда было деваться. Тот же Чондэ – представляешь, каково это: жить в страхе, что в любую секунду можешь обесточить целый город, включая все больницы с аппаратами ИВЛ, заводы, парки аттракционов. – У него такое было? – Я не буду тебе рассказывать, спроси у него сам. Но как бы там ни было, все нам хотелось с этим справиться, неважно какая сила. А то, что методы были суровыми – ну, зато я теперь киборг-убийца. – Я имел в виду, в хорошем смысле. – Нет, не имел. Нет, не имел. Однажды я расскажу тебе об этом, всю правду о том, что чувствую к тебе. Особенно – вот про эту секунду, когда вокруг ночь, и небо отвалилось, и лес, как колыбель, и ты почему-то плачешь – я знаю, что плачешь, – а я не знаю, как мне дышать. Воздух как газовая горелка, кровь громче ручья, погоня где-то застряла со всеми своими респираторами и карманными фонариками – неважно. – Неважно, – сказал Минсок и мотнул головой, расплескивая волосы по щекам. Он, конечно, не мог слышать мысли Чанеля – просто в какой-то момент они двое совпали на одной волне. Огонь и лед – до шипения. – Сейчас это совершенно неважно. – Расскажи мне еще что-нибудь. – Я думаю, что все эти рассказы, что силы передаются в одном поколении и сейчас их так мало, потому что эти поколения прервались – полная хрень. Когда я в первый раз заморозил воду, как записалась к психиатру. – А нам говорили, что эти способности появились из-за ядерных бомбардировок Японии американцами. Ну, мы же близко находимся. Или из-за атомных электростанций. – Тоже ничего такая версия. Новая волна ударилась о волнорез ребер, и Чанель застонал, елозя затылком по мокрой земле. Под ним горела и тлела земля. Когда он открыл глаза, небо оказалось выжжено до белизны. – Отойди, – попросил он на исходе сил. – Нет, справляйся. – Это нечестно, это так нечестно, – слова были похожи на сухой хлеб, ссаживали губы. – Нечестно, что ты заставляешь меня проходить через то же, через что проходил сам. – О чем ты? – О том, что тебя запирали на ночь с Чондэ. В распахнутых глазах Минсока билась истерика. Чанелю хотелось его успокоить: не бойся, я не признался, а если и признался, то ничего не прошу взамен – но из горла больше ничего не выходило, кроме кашля и огня. Чанель сам с собой играл в огнедышащего дракона и сам же себе проигрывал. Качало из стороны в сторону, как при температурной простуде – хотя температура и в этот раз была виновата. Он мотал головой, и Минсок то пропадал из его видимости, то снова появлялся, бледное видение вскользь. Иногда Минсок вскидывал руку, от чего-то заслоняясь, иногда что-то говорил, но его перебивал рев огня, иногда он умудрялся даже касаться кипящей кожи, и тогда Чанелю хотелось кричать. Интересно, думал Чанель, задыхаясь в беспомощности перед собственной силой, я сгорю или просто умру – у меня, например, сердце остановится от напряжения. Будет смешно, если сгорю, на самом деле, Бэкхен точно будет ржать. Бэкхен, пожалуйста, будь живым. Пожалуйста. – Пожалуйста, – зашипел Минсок, или это шипел его лед, или вся эта ночь обернулась одной огромной змеей. – Чанель, пожалуйста, ты должен справиться. Ты обязательно справишься. Знай, я никуда не уйду и не оставлю тебя. Поэтому справься ради меня. Пожалуйста. За белой расколотой маской его лица прятались испуганные глаза, закушенные от боли губы и полоска сожженных ресниц. Если Минсока действительно пытали страхом причинить боль тому, кого любишь, то Чанель мог понять, почему он сейчас такой сильный. Чанель смотрел на его мокрые губы и держался изо всех сил. Я повзрослел ради тебя, подумал он, кажется, вслух. Вместе с прикосновением чужих губ к губам на него упала ночь. * В такие дни как этот Чанель обычно шутил, что утро наступило прямо в него. Сам себе он казался одним сплошным мешком с ушибами и ссадинами, нога распухла, поясница затекла, в голове вата, во рту коты нассали и разбросали наполнитель. Жених, чего уж там. Поелозив еще головой по земле, он открыл глаза и силой заставил себя проснуться. Солнце висело низко, едва видное, сквозь рваный отступательный строй деревьев, воздух снова наполнился мошкарой и комарами, и сложно было разобрать, это от них полыхает все лицо или от того, что он вчера этих самым лицом кочки на склоне пересчитывал. Но несмотря на всеобъемлющую боль, настроение был просто отличным, наверное, потому что… Чанель резко сел, лицо запылало еще сильнее. Интересно, если он сейчас засмеется вслух, то покажется Минсоку еще большим идиотом, или там уже превышен лимит? Уже почти решив, что терять ему нечего (особенно, если это лицо; точнее, то, что от него осталось), Чанель заметил сгорбленную спину Минсока – тот сидел у ручья и полоскал ладони. Распрямившись и кряхтя, как старая раскладушка, Чанель поднялся, дотащил себя до берега и уронил рядом. Минсок повернул голову и коротко однобоко улыбнулся. Увернулся, когда Чанель попытался чмокнуть его в край этой улыбки. – Ну эй! – Я же говорил ночью, что не люблю тебя, ты чем слушал? – Я ничем не слушал, я страдал, – он попытался снова, но был пойман двумя пальцами за подбородок. Глаза напротив нехорошо сверкнули, тусклые и острые, металлическая свалка. – Ну что? – Чанель, я серьезно. – Нет. – Да. – Но ты же первым полез ко мне целоваться. Я даже не просил. – Я помогал тебе справиться. – Ты меня поцеловал! – Ты что, не знаешь самый действенный способ справиться с приходом силы? Я бы и сексом с тобой занялся, но ты слишком мелкий. Разговор походил на вчерашние сутки, запертые в миниатюре: солнечное утро, суматошный день, а потом лицом в грязь, головой об камни и из огня в холод, из огня в холод. Только вороны не кричали – наверное, не проснулись еще. Или Чанель не проснулся тоже. – Ты серьезно сейчас? – он поднялся на ноги – просто не мог сидеть на месте – и принялся ходить кругами, иногда загребая носком кроссовка воду. – Я ведь уже говорил, что да, ты не слышал? Чертов, чертов Минсок! Ослепительная ярость цокнула под языком. После всего того, что Чанель сделал ради него этой ночь – или из-за него, или для него, но уж точно не для себя. Чанель был готов оставаться взаперти на старой уютной базе, готов был гулять по посадке, пусть и не похожей на настоящий лес, готов был носить чип под кожей. А Минсок заставил его бежать и гореть. Не было в жизни Чанеля другого такого человека, который бы путешествовал от любви до ненависти по несколько раз за сутки. Чанель понял, что беспрестанно ходит на одном месте туда-сюда, когда запнулся о камень. Пнул его, наблюдая, как его серое брюхо с плеском падает в ручей. Стопу прострелило болью, и Чанель, коротко взвыв, присел на корточки, обнимая ладонями свой измочаленный кроссовок. На периферии зрения Минсок пришел в движение: – Чанель, ты можешь сделать мне одолжение? – Какое? – Не огрызайся, я просто спросил. Вдохнуть-выдохнуть. Он не заслуживает того, чтобы тратить на него сейчас нервы, внутренний ресурс надо беречь, им же еще столько идти. – Какое одолжение? – спросил Чанель со всем имеющимся спокойствием и обернулся. Минсок смотрел в родник, и лицо его было бледное и окончательное, утонувшее между круглыми плоскими камнями. – Возьми это, – ему протянули крошечную белую коробочку с проводами, но взгляд остановился на пальцах, воспаленных, со сползшей кожей. – И если почувствуешь, что стало холодно, воткни наушники и выкрути громкость на полную. – Ты все еще таскаешь с собой радио? – на автомате спросил Чанель. Картинка не складывалась, как будто он смотрел не на нее, а на ее отражение в ручье, и отражение плыло. В воде не видно было правды. – Да, обожаю корейское радио. Взгляд пополз по пальцам выше, на плечи укрытые спортивкой, по спине – Минсок наверняка чувствовал, что Чанель смотрит, но не мешал себя рассматривать. Спина заканчивалась на широкой резинке спортивных штанов, а дальше шло… Он вспомнил, как ночью пахло жженым мясом и как потом плакал над ним Минсок. – Это я тебя…? – вопрос оборвался. Не было слова, которое бы подошло тому, что видел Чанель. Одна штанина, сожженная по колено, была совершенно пуста – края ткани прилипни к коже на бедре и впаялись в нее. На второй пострадала только манжета, слегка подпаленная, но очертания ноги были такими тонкими, что Чанель совершенно им не верил. – Вторую до кости, – неожиданно поделился Минсок. – Если ты вдруг хотел спросить. И я сам подставился. Знал, что так будет. Я знал, ты слышишь? Чанель стоял, окаменелый, внутри стоял сплошной белый шум, внутри которого стояли одни восклицательные знаки. И в этом их символическом троекратном стоянии не было абсолютно никакого смысла. – Я… – Ты пойдешь и позовешь на помощь, ты слышишь меня? – Минсок говорил медленно и четко, словно камни бросал в Чанеля свои тяжелые слова. – Ты меня не бросаешь. Я буду ждать тебя здесь и никуда не уйду, – он неожиданно хохотнул, – очевидно. Отсюда до станции еще часа полтора через лес. Ты пойдешь, найдешь наших и приведешь помощь, понял меня? Ты понял меня, Чанель? – Да. – Иди. Минсок как-то умел делать так, чтобы Чанель слушался его, даже если не планировал. Вот и сейчас он развернулся, стиснул в пальцах коробочку-радио (кто сейчас вообще такие носит?) и пошел в чащу. Никаких эмоций, никаких мыслей, внутри – обваренная мертвая земля. Ровно день назад, в это же самое время, он был самым счастливым человеком на земле. Он планировал свадьбу сестры и день рождения бабушки. А сейчас у него остался только оклик в спину? – Чанель! Только не оборачивайся! – голос опередил его: он действительно собирался. Обернуться, спросить: эй, хен, ты уверен, что этот план рабочий и нам не нужен запасной на какую-нибудь букву из середины алфавита? – Ты же мне обещаешь, да? – Что именно? – Что наденешь наушники, если станет холодно. – Да. – Произнеси это сам. – Обещаю. – Умница. А теперь поторопись. Может, в этом был смысл? Просто поторопиться, привести помощь быстрее, вытащить его отсюда? Обрывки мыслей летали в голове, как после взрыва на печатной фабрике: заголовок от одной новости, вывод от другой, а в общем – один сплошной мусор. Но это было слишком сложно, мозг отказывался обрабатывать информацию с такой скоростью, ему что-то мешало, что-то ставило на паузу. Что-то во всем происходящем было глубоко неправильно, но Чанель побежал, он же обещал поторопиться. Осознание настигло его вместе с усталостью, внезапным ударом под колени. Чанель очередной раз споткнулся – уже, кажется, сам об себя – упал на колени, уперся ладонями во влажную дышащую землю. – Господи, – выдохнул он в пространство между расставленными руками. – Господи. Так он и стоял, на коленях, тяжело дыша от бега и внезапно накатившего ужаса. Ребра сходились и расходились, из глаз текло. Чанель облизал губы – соленые. Тут же вокруг головы столпилось голодное жужжащее облако. Мошки лезли в глаза, трогали крошечными лапками кожу, собирались на голой шее. Что же он сделал… Распрямиться получилось с трудом. Чанель обернулся – чаща расстилалась перед ним, черно-зеленая, одинаково бескрайняя во все стороны, с огрубелыми голеностопами огромных деревьев и влажной порослью травы. Нужно было возвращаться. Сейчас, одну секунду, он только наберет побольше воздуха в легкие и… Из леса ударило волной прожигающего холода – как будто летом, в одичалые плюс сорок, открылась дверь в огромную морозилку. Заиндевела трава, покрылись инеем стволы деревьев с той стороны, что смотрела на оставленного где-то далеко Минсока. Затрещал воздух. И вдруг стали доноситься крики, далекие призраки боли и ярости. Чанель отшатнулся от них, в голове зашумело. Он обязан был вернуться, но между сжатыми в кулак пальцами не было огня. Минсок сказал ему идти, сказал дойти до станции, до своих. Привести подмогу. Заставил дать обещание. В лицо дохнуло морозом, раз, другой, третий. Затрещал мерзлый пластик. Голоса смешались в кучу: часть из них вопила от боли, а другая кричала страшным первобытным голосом, как охотники во время погони. Под ногами хрустнул лед. Закричала ворона. Подошвы повело по земле. Чанель развернулся и побежал. Уже на ходу вспомнил про обещание – достал из кармана пластинку радиоприемника, ткнул вкладыши в уши, включил. Сначала ему показалось, что он провалился в другой мир, где не было криков и хриплого надсадного дыхания, светило солнце, везде были развешены ленты от насекомых, а дети не просыпались по ночам от того, что их дом горит. Соши пели о том, что умеют вдохновлять парней. Утерев лицо о сгиб локтя, Чанель побежал быстрее. Иногда ему в спину доносились слабые отголоски холода, щелкали зубами у голых щиколоток, как голодные псы. Каждый щелчок – напоминание, что там, за спиной, есть причина бежать быстрее, забив на боль. Плечи, укрытые толстовкой. Утонувшее лицо. Он бежал через песни Севентин и Дуа Липы, через утренние новости, через прогноз погоды, обещавший грозу к концу недели. Не останавливаясь, не слыша усталости и собственного дыхания, совершенно без мыслей, как только что рожденный. Наконец, когда деревья стали расступаться и впереди забрезжил свет, усталость все-таки нагнала его, толкнула широкой ладонью в спину – он поскользнулся, но устоял, обняв руками ближайшее дерево. Тяжело втянул воздух носом, привычным уже движением разогнал стаю мошкары у лица и пошел дальше. На бег почему-то не хватало сил, хотя он попытался себя заставить. Станция прорисовывалась за поляной, вылезала из-за деревьев, шаг за шагом. Маленькая, деревянная и сухая, как на старых открытках. Зеленые стены, красная крыша, усталые обсыпавшиеся глазницы окон, и в них – движение. Чанель даже не сразу ему поверил, этому профилю, мелькнувшему в окне. Но потом профиль развернулся в знакомый, едва различимый с такого расстояния анфас. Сердце бухало в горле, и Чанель сглатывал его с каждым движением онемевшего кадыка. Он вышел на поляну и смотрел, как станция рассыпается ему навстречу тремя фигурами, убедился, что узнает их, и только тогда остановился. Сам не запомнил, как упал на колени. Стоял и просто дышал, соль вместо губ, сквозное в груди, хотя не попали ни разу. Даже моргать больше не осталось сил. Приближающиеся через поляну лица что-то кричали ему – не разобрать. Для него Хоши пел, что не хочет плакать. Солнце облизывало лоб, прибитое высоко над горизонтом. Иногда его протирали облака. Чанель думал, что Хоши счастливый человек. Перед глазами вдруг оказалось обеспокоенное лицо Бэкхена. Он что-то говорил, что-то спрашивал, хватал за плечи, прижимал к себе. Чанель его не слышал, да и не чувствовал почти, разве что прохладу волос и запах пыли. Позади него застыл Чондэ, в перепачканной одежде, одна рука висит хлыстом, перетянутая бинтами на конце, и бинты эти мокрые насквозь, капают на землю бордовым цветом, как гроздья переспелых вишен. А потом Чанель случайно врезался взглядом в его лицо. – Где Минсок? – отчетливо прочитал по губам, обветренным, скусанным до крови. – Где Минсок? – Там, – только и сумел Чанель выдавить из себя. Как вдруг музыка закончилась: села зарядка. И тогда он закричал.