На полях

      На город опускался мягкий летний вечер, один из тех, которые сменяют изнурительно жаркие дни. Жар спадал, оставляя за собой мягкий бархат, подчёркнутый дыханием лёгкого, совсем уже не обжигающего ветерка. Воздух раскалённого асфальта схлынул, как отлив, обнажая своеобразный берег, усыпанный тополиным пухом и преждевременно засохшими листочками. Солнце золотило верхние этажи массивных зданий середины прошлого века. Люди, почувствовавшие облегчение, заполнили улицы, и я не был исключением.       Я шёл по широкому тротуару, автоматически уворачиваясь от велосипедистов и обгоняя неторопливых тётушек, погружённый в свои мысли. Я никуда не спешил, скорее шёл своим обычным шагом, но что-то не давало мне совсем замедлиться и отдаться потоку. Люди, люди, люди — все они мелькали вокруг меня, но я смотрел как будто сквозь них. Меня было невозможно отвлечь или сбить с пути, потому что я и сам не знал, куда шёл, машинально поправляя время от времени воротничок клетчатой рубашки. Кажется, я немного закосил его при глажке, и линия сгиба прошла не там, где нужно, что слегка раздражало, как раздражает камушек в обуви. Наконец, я остановился, достигнув какого-то очередного сквера на пересечении улиц. Я встал слегка в стороне, так, чтобы не мешать потоку, окидывая площадку, лавочки и цветущие клумбы слегка рассеянным взглядом. Время от времени я бросал взгляд на циферблат наручных часов. Но если бы кто-то спросил меня, который сейчас час, я бы дёрнулся посмотреть снова, пытаясь поймать ускользающие стрелки и цифры. Почему я там стоял? Ума не приложу.       Что-то неуловимо изменилось вокруг. Тем не менее, глаза говорили, что ничего не изменилось. Всё те же спешащие пешеходы, всё те же шумящие машины, всё те же дома вокруг. Я опустил взгляд. Казалось, от асфальта всё так же поднимается невидимое марево горячего воздуха.       На моих пальцах лёгким сквозняком застыло прикосновение чьей-то прохладной руки. Я не успел обернуться, а уже почувствовал окружившее меня невесомое облачко черешни и корицы. Я ощутил невероятный покой и уют. Даже касание не вызвало раздражения или недовольства, наоборот, оно приятно охладило опалённую зноем кожу.       — Здравствуй. Давно ждёшь? — Женский голос прозвучал россыпью хрустальных колокольчиков. Я был уверен, что знаю его, но не мог вспомнить.       — Добрый вечер. О нет, ничуть, — меня не смутило даже то, что я совершенно никого не ждал. Или всё же ждал? Я не мог дать себе ответа, почему я остановился на том самом месте. Я обернулся к собеседнице. На какое-то мгновение мы пересеклись взглядами, и её серо-голубые глаза задержались на моём лице, чтобы через пару ударов сердца спрятаться под веером ресниц. Чуть вьющиеся каштановые волосы до плеч оттеняли бледное не по сезону лицо, с этой же задачей справлялось и слегка старомодное платье цвета морской волны. Мне было незнакомо её лицо, но я знал её много лет, десятков, сотен, тысяч, вечность!       — Замечательно, тогда пойдём? — Она улыбнулась уголками рта и слегка сжала мои пальцы. Странно, что я не услышал, как она ко мне подошла, ведь теперь я отчётливо слышал лёгкий перестук каблучков её туфель.       — Пойдём. — Я не удержался и улыбнулся в ответ. Мы пошли вперёд по какой-то улице, но я даже не посмотрел на указатели.       — Как думаешь, мы могли быть героями какого-то старого полузабытого фильма? — Она посмотрела на меня снизу вверх, слегка наклонив голову и отстранившись в сторону.       — Пожалуй, но тогда с нами точно должно произойти нечто особенное.       — Нечто особенное... — Она задумчиво посмотрела куда-то далеко. — Вся наша жизнь — это нечто особенное, ну правда же?       — Думаю, — я не нашёл, как возразить, осёкся и засмеялся с непонятным облегчением. — Кажется, мы уже и заговорили как надо.       — А и правда, — она снова рассмеялась своим мягким смехом. — Чёрно-белый фильм, какой пришёл в голову первым, срочно?       — «Франц», — выпалил я без промедления. — Да, я понимаю, он довольно новый, но какая история, какая игра с цветом, а уж...       — Ни слова больше, — она остановила меня и внезапно поцеловала в щёку. — Я уже люблю тебя за твой выбор.       — Спасибо, — сказал я на выдохе, заглянув в её бездонные, полные бесконечной благодарности глаза.       Старый город окружал нас, и я бы действительно теперь не сказал, какой на дворе год, да что год, какой сейчас век. Как соль растворятся в воде, так и я растворялся в окружающем меня времени и пространстве. Люди, машины, подобно чаинкам из заварочного чайника, проносились мимо меня и исчезали в отдельных чашках. Я утонул в невероятной мудрости старых улиц и в нежном облаке духов своей спутницы.       — Мне совсем не к месту вспоминается «Транзит», не смотрела?       — Кажется, что-то знакомое, напомни?       — Это история человека, взявшего документы мертвеца, чтобы спастись. Он живёт одновременно своей и не своей жизнями, он должен убежать из Марселя в Мексику, но...он не хочет, представляешь? Все в этом обречённом городе хотят, а он не хочет, хотя транзитная виза у него почти в кармане. А ещё он везде встречает вдову хозяина документов, но не знает, кого она ищет. В свою очередь, она везде натыкается на него, но не может связать имя своего мужа с этим знакомым незнакомцем. Вот такая слепота выходит. Но я не об этом, я о немного другом. Знаешь, режиссёр смог растворить героя во времени. Его фильм — он больше не только про конкретную эпоху, он про вечность. Про человека, заплутавшего в любом времени. И я сейчас как будто немного иду его тропой.       — Нет, не видела, — она задумчиво прижалась щекой к моему плечу. — Но я бы слушала тебя и слушала. Раз мы растворяемся.       — А ещё я узнал, что это экранизация старой-старой книжки, и, что удивительно, это тот редкий случай, когда экранизация отличается от первоисточника, но не портит его, а бережно несёт в своих руках путеводной свечкой.       — Не будем о грустном, то есть об экранизациях, ладно? — Она накрыла свободной рукой мою ладонь и, глядя на меня, печально улыбнулась.       — Не будем.       — А вообще, звучит как какой-то Ремарк, но без Лиссабона, тебе не кажется?       — О да, и в этом тоже своё очарование.              Мы вышли на набережную. Вечернее солнце золотило дорожку на речной глади. В моей голове всплыла строчка про великолепный вид, и я мысленно усмехнулся. Какую черту суждено переступить впервые за сто лет? Мы замедлились, подходя к очередному мосту. Моя спутница украдкой бросила взгляд на маленькие часики на запястье и почему-то нахмурилась. Я вопросительно посмотрел на неё, на морщинку, пересёкшую лоб.       — А дальше нам пока не пройти. Жаль, — разочарованно проговорила она чуть в сторону.       — Как? Почему? Уже всё? — Я был немного растерян.       — Мне пора, к сожалению.       — Мы ведь ещё встретимся?       — Мы обязательно встретимся. Я знаю, ты сможешь меня найти, — она встала лицом к лицу со мной и взяла мои ладони в свои.       — Я тебя никогда не забуду.       — А я тебя, — она вскинула взгляд, и мы снова встретились глазами. — Я буду тебе писать. Я буду писать на полях у Ремарка, везде, где только встречу «Трёх товарищей». Ищи меня в строках, на полях, между строк, ищи в каждой книге, я буду там.       И я поверил, что всё будет именно так. Она подалась вперёд и коснулась своими прохладными губами моих губ. Когда я открыл глаза, рядом никого не было. Черешня и корица. Я улыбался.