Summer, 21

Я помню, что ты ненавидишь фильм "П.С. Я люблю тебя", но не переживай, Чонин, это будет единственное письмо или открытка, или записка, называй, как хочешь, в котором я расскажу все, что у меня на душе. Можешь сжечь его после прочтения, если захочешь, я все равно не узнаю, ведь к тому времени, я думаю, я уже уйду в то место, где тебя нет. Но если я скажу, что буду ждать тебя там, заняв для тебя свободное место, это будет звучать страшновато, как будто я желаю тебе скорой смерти. И хотя я желаю этого из лучших побуждений и стремлюсь к тебе всем сердцем, я даже не уверен, приемлемо ли говорить подобное. Даже если бы я узнал, что ты сжег письмо или порвал на мелкие кусочки и смыл в унитаз, я полагаю, что все равно не смог бы ничего сделать, кроме как послать порыв очень холодного ветра тебе в шею (раньше принадлежавшую мне, и от прав на которую я сейчас отказываюсь в пользу того счастливого человека, которому выпадет шанс целовать ее более мастерски, чем это получалось у меня, даже когда я был пьян). Ты понравился мне с первого взгляда, когда ты заговорил со мной в том кафе и потом так долго расспрашивал обо мне, хотя, теперь я понимаю, что это была всего лишь твоя работа. Я был действительно счастлив, но одновременно я чувствовал себя виноватым, потому что тем же утром, еще перед нашей встречей, я ощутил пульсирующую боль в бедре, и после кафе мне пришлось заехать в больницу. На следующий день, словно по велению судьбы, мы встретились снова. Это был безумно тяжелый день для меня, потому что... я только что узнал о том, что мне недолго осталось существовать в этом мире. Но я был эгоистичен, я захотел, чтобы кто-то написал обо мне после моей смерти, и я поступил очень низко, не сказав тебе ничего. Я продолжал соглашаться на наши встречи и прогулки, проводя время вместе с тобой, пока я не понял, что, как это ни странно, но я тоже понравился тебе. Мне хотелось контактировать с людьми, хотелось общаться и проводить время, совершая что-то хорошее для тех, кто, в отличие от меня, имеют возможность учиться в престижном университете. И, кажется, я получил гораздо больше, чем рассчитывал. Прости, Чонин. Когда ты сказал, что я нравлюсь тебе, когда в кафе ты держал мою руку с таким теплом и нежностью, я чувствовал себя счастливым и грустным одновременно. Как такое возможно? Быть счастливым от того, что кто-то любит такого ничем ни примечательного меня, и при этом грустить от того, что кто-то любит меня, человека, который скоро умрет и оставит любившего его опустошенным, не цельным, убитым горем? Поэтому я пытался держаться от тебя на расстоянии. Я отказал тебе, сказав, что нам лучше остаться друзьями, а когда я добрался до дома, я выплакал столько слез, что истощил их запас и на следующие жизни. Бабуля так переживала, что готова была из гранатомёта расстрелять человека, что заставил меня плакать. (она подумала, что я с кем-то переспал, а потом меня бросили, потому что я пришел домой не в своей одежде лол.) Бэкхён – забавный парень, правда, он очень-очень прикольный. На следующий день он позвонил мне, попросив вернуть его одежду. Он сказал мне подъехать к вашему кампусу после обеда и встретиться с ним у входа в университет. Но я предполагал, что он что-то задумал. И когда он пригласил меня на свадебный ужин Сехуна и Лухана-ши, он, в общем-то, даже не дал мне вставить слово, буквально затащив меня в здание. Прости меня, я такой эгоист. Я сам себя ненавижу за это. Но люди эгоистичны по своей натуре, они жадны до внимания и слишком легко поддаются своим желаниям и потребностям, вот так и я разбил тебе сердце. Я заставил тебя думать, что у нас впереди целая жизнь, и мы состаримся, попутешествуем по миру и просто будем вместе, и тревоги о здоровье не будут преследовать нас. Ты, должно быть, так ненавидишь меня за это. Чонин, помнишь, я сказал тебе, что каждую минуту в мире умирает сто восемь людей? Я сказал, что в итоге, неизбежно, через пару недель или даже дней, я стану одним из них. Мне было так больно, так грустно видеть, как ты плачешь. Но когда я лежал в палате, позволяя химиотерапии пожирать меня заживо, я подумал, что пока что я – один из тех семи миллиардов минус сто восемь человек, живой, вдыхающий живительный кислород. Эта мысль заставила меня дорожить еще больше теми минутами, что я проживаю, видя тебя, касаясь тебя, целуя тебя и просто находясь рядом с тобой. Не смотря на то, что с каждой секундой я приближаюсь к смерти, понимания того, что я нахожусь с тем, кого люблю – более чем достаточно, чтобы забыть о боли, ежесекундно пожирающей частичку меня. Ты понимаешь это, Чонин? Каждый раз, когда ты заходишь с видом, как бы ты сказал, «сногсшибательной мегасексуальной» модели, я благодарен за то, что жив, что мне так повезло, что кто-то свыше подарил мне возможность встретить тебя, влюбиться в тебя и в мои последние дни стать счастливее, чем я когда-либо был. Я не могу передать, насколько я благодарен тебе за это, мой любимый. Ну, вот, клякса. Прости, иногда слезы текут сами по себе. Они не от боли от химиотерапии, а от боли в сердце, ее просто невозможно контролировать или пытаться подавить, потому что она всегда приходит так неожиданно. Если бы вечности было с нами по пути, я бы вечно был твоим. Но, к несчастью, кажется, вечность не на нашей стороне. Когда ты теряешь то, что изначально было твоим, он же перестает принадлежать тебе? А я потерял свою вечность, потерял тебя, а ты потерял меня, и я не знаю, могу ли все еще называть тебя своим. Но если в далеком будущем я все еще буду существовать в каком-нибудь отдаленном уголке твоей памяти, я буду более чем счастлив и рад, если ты заглянешь на мою могилку и оставишь те красивые пионы, которые ты выбрал для меня когда-то в цветочном магазине. Жизнь на том свете кажется мне такой пугающе одинокой, я боюсь, что все остальные души будут горевать о своем, не разговаривая со мной, а я, даже если буду как герой «Жизни Пи», не смогу начать разговор, не согласившись на программу практических консультаций со студентами-медиками. Боже, я все-таки такой эгоист, хоть я и знаю, что мне осталось совсем немного. Чонин, помнишь наш побег в Игванса? По дороге домой ты спросил, что значило мое «пойдем за временем». Мне было грустно, но между тем и радостно, потому что в тот момент ты еще не замечал, как мало времени у нас осталось. Наши дни сочтены, Чонин, и я не могу терять их зазря, лежа на кровати и позволяя химиотерапии поглощать меня и мое здоровье. Я хочу пойти с тобой в торговый центр, хочу ходить с тобой на свидания, а все утро подбирать одежду, в которой я смогу впечатлить тебя и заставить любить меня еще больше. Я хочу проводить время с твоими друзьями и ходить на пикники, я хочу сердиться на то, что ты сжег кухню в нашем новеньком доме. Я хочу видеть, как ты смеешься и живешь, хоть еще несколько лишних секунд, но даже в эти несколько секунд я хочу сделать все возможное вместе с тобой. Я хочу больше времени для меня, для тебя, для нас. Я хочу больше времени. Я люблю тебя. Так сильно, что боль, причиняемая капельницей с химиотерапией, больше не волнует меня, потому что у меня есть ты, центр моей вселенной, сердце моей души. Письмо пропиталось слезами, и чернила расплылись. Прости, но я просто не могу остановить их. Джон Грин как-то написал: «Мне больно. Мне больно, потому что мне не всё равно». Ты значишь для меня очень много, и мне больно, потому что я так хочу, чтобы ты не забыл обо мне. Но это – то, что любовь делает с людьми. Я до сих пор очень четко помню вечер после свадебного ужина Сехуна и Лухана-ши. Ты выглядел таким рассерженным и сломленным, что я чувствовал себя ужасно из-за того, что сделал, из-за того, что последствия моих действий были слишком даже для меня самого. Казалось, бог – такое бестолковое существо, раз так несправедливо наказывает меня. И когда ты открыл дверь, предлагая мне уйти, я подумал, что ты возненавидел меня за то, что я совершил (и я полностью заслужил это, я знаю), и я уже никогда не смогу изменить все к лучшему, никогда не смогу снова заговорить с тобой, поэтому я ушел. Но когда я вышел на улицу и глотнул знойного воздуха, по правде говоря, на меня словно снизошло озарение. Я подумал, что если я отпущу то, что уже было у меня в руках, если я перестану пытаться (хотя я даже толком и не пытался), я потеряю что-то безумно важное для меня, что-то, что нашел совсем недавно. Поэтому я развернулся. Ты был таким грустным. Я тоже. Мои мысли кричали, что мы подходим друг другу. Поэтому я доверился инстинктам и рванулся к тебе, чтобы поцеловать тебя в последний раз, готовый к твоему отказу. Но, к моему удивлению, ты обнял меня так крепко, ответил на мой поцелуй с такой силой и одновременно с такой нежностью и любовью, что на какое-то мгновение я подумал, что ты перестал ненавидеть меня. Мой милый, наш секс был потрясающим. Но когда после пережитой эйфории ты поддался утомлению и заснул, я просто лежал я в кровати, раздумывая над тем, что если ты меня ненавидел и хотел, чтобы я ушел, почему ты все-таки принял меня обратно? А потом я посмотрел на твое лицо, такое кавайное и умиротворенное, и я решил, что если ты просто собираешься поиграться со мной, то так тому и быть. Я все равно люблю тебя. Ты мог бы приказать мне отказаться ото всех лекарств, инъекций морфина и умереть тотчас же, и я бы согласился, не раздумывая. Но по мере того, как шло время, ты доказал мне несостоятельность моих теорий, и мыслей, и комплексов. Я знаю, что ты искренне любил меня. Я знаю это, потому что никто не находился постоянно рядом со мной, не отвозил меня вплоть до Гоянг, не ждал терпеливо, пока стихнет мое головокружение. Никто никогда не навещал меня каждый день и не проводил летние каникулы, сидя у кровати того, кто с каждым днем становился все слабее и слабее от болезни. Никто не будет любить того, кто умирает, а ты, Чонин, любил меня, даже зная, что мне придется уйти. Я до сих пор спрашиваю себя, если ты любил меня так сильно, то почему тем вечером ты открыл дверь, чтобы я ушел, вместо того, чтобы попросить меня остаться. Это была загадка, над которой я ломал голову каждую ночь, каждый момент, проведенный с тобой, но я так и не решился спросить, из страха напомнить тебе о ненависти ко мне. Но я пишу в прошедшем времени, потому что сейчас я понимаю. Теперь я понимаю, Чонин. Любить, значит проводить время с людьми, которыми дорожишь, но еще любить – значит уметь отпустить. Если ты любишь кого-то очень-очень сильно, то позволишь ему уйти искать большего, достигать новых высот. Я люблю тебя, я люблю тебя достаточно, чтобы суметь отпустить тебя, точно так же, как твоей любви достаточно, чтобы отпустить меня. Я хотел бы, чтобы ты не забыл меня, но ты должен, прошу тебя. Пока я пишу все это тебе, я тоскую по ощущению твоей руки в моей, твоего поцелуя на моем лбу или губах, ведь от него хоть и ненадолго, но мне становится лучше. Только я не думаю, что смог бы писать в твоем присутствии, потому что у нас слишком мало времени, и оно слишком драгоценно, чтобы тратить его на невысказанные прощания. Я уверен, что ты разорвал бы этот лист бумаги на кусочки прежде, чем я бы успел написать хотя бы три строчки. Никто не прощается уже после того, как ушел, так что я, наверное, первый. Прошу, прости меня. Иногда умирающим может быть так одиноко, но рядом со мной есть ты, и от твоего присутствия последние крохи моей жизни были терпимыми, даже захватывающими, если можно так сказать. Спасибо тебе за понимание, спасибо за самопожертвование, спасибо, что все это время ты любил меня. Я бы хотел любить тебя больше и дольше. Я не совру, сказав, что восемнадцати дней любви недостаточно для меня. Но что есть, то есть. Жаль, я не смогу жить вечно в той бесконечности, о которой мы так мечтали. искренне твой, твой возлюбленный, (я не хочу писать «твой возлюбленный», Чонин. Прости меня, но это звучит самонадеянно с моей стороны, я не жду, что останусь твоим единственным, ведь ты будешь продолжать жить, встречать новых поразительных людей, что пленят твое сердце. Но для меня – ты мой первый и единственный. Ты всегда им будешь, и даже если бы я не умер, я уверен, это осталось бы неизменным.) С любовью, Кенсу *не хочу расставаться с ними*