Доля

***

       Не только для Элиф эти полторы недели стали настоящей пыткой. Бессобытийные, нудные дни так же долго тянулись и для Айяса-паши, который с головой ушёл в работу. Целыми сутками он сидел во дворце Топкапы, перебирая документы, передавая вести с фронта Султану и постоянно отказывая в переговорах предателям венецианцам, что сделали надлом на его карьере. Но что бы он ни делал, каждый сочтёт своим долгом приметить какую-нибудь глупую мелкую деталь и указать на неё Повелителю, представив всё как великую ошибку, которую уж точно бы не совершил Ибрагим-паша. И так. Каждый. День. Что может быть хуже? Точно! Вечное мелькание в прихожей перед залом заседаний Рустема-паши, что всё никак не уезжает в Диярбакыр, куда он был назначен Повелителем для того, чтобы в будущем стать членом Совета. Однако, по неведомым Айясу-паше причинам, бывший свинопас до сих пор остаётся в столице. Эти его ужимки, ухмылки, колкости уже лишили албанца спокойного сна и расположения духа. Каждый раз хочется нагрубить, приказать страже вышвырнуть этого шакала за дверь, но ведь он пожалуется Повелителю, а тот может запросто лишить Айяса должности и сослать куда подальше за такое обращение с Пашой, что на хорошем счету у Падишаха за свои заслуги и нашёптывания Хюррем-султан. А такой скандал не останется незамеченным, а это значит, что до конца жизни албанца будут попрекать этим, смеяться. Нет, этого нельзя допустить! Пусть лучше маячит где-то, главное, чтобы не мешал. «Но рано или поздно он начнёт мешать, — пронеслось в мыслях у Айяса. — Этот мерзавец найдёт повод, извернётся, предаст. Он далеко пойдёт. Но у всякого пути есть конец. Хоть бы он не дошёл». Эта мысль возникла как следствие всего того осмысления собственного жизненного опыта Великого Визиря и тех слов, что были сказаны Рустемом во время Итальянского похода: «Успех одного пророчит падение другого». Он часто вспоминал, как долго ему пришлось ждать этой должности, сколько оскорблений пришлось вытерпеть от предыдущего Визир-а-зама. Несомненно, без поддержки Хюррем-султан и в какой-то степени Рустема-аги у албанца вряд ли бы получилось занять этот пост. Отсутствие их своевременной помощи привело бы к увеличению срока ожидания. Но та цена, которую сейчас платит Айяс за эту помощь, слишком велика и до хорошего не доведёт. Однако албанец не смотрит так далеко. Пока аппетиты Хюррем-султан не столь огромны, а амбициозность Рустема не стала проблемой масштаба жизни самого Великого Визиря, он может спать спокойно.       К обеду этого дня, Айяс-паша уже был свободен, поэтому без лишних раздумий поехал сразу домой. Дорога была недолгая и приятная, так что порог своего дворца албанец переступил в хорошем расположении духа. В прихожей его встретили дочь и сын. Дети с особым почтением приложились губами к руке отца в знак приветствия. В своей обычной манере, он потрепал юношу по кудрявой голове, а девочку поцеловал в лоб. Скинув свой верхний черный полукафтан на руки слуге, Айяс прошел в гостиную, сопровождаемый детьми. Махмуд был юноша среднего роста и телосложения, с темно-каштановыми волосами и еле пробивающимися усами. Слегка сощуренные каре-зеленые глаза смотрели на всё оценивающе, тонкие губы ровной линией лежали под длинным, как у матери, носом. Он ступал, переваливаясь с ноги на ногу, при этом сохраняя осанистость. Одевался Махмуд скромно, но любил вешать на тяжелый тканевый пояс с пряжкой подаренный отцом кинжал. Говорил юноша спокойно, хоть и с некоторой задиристостью, не переходящей в дерзость. Насибе — совсем юная, светлая, жизнерадостная девушка, не отличающаяся красотой всё из-за того же длинного материного носа. Но даже эта деталь не отнимала у Насибе того очарования, присущего её нежному возрасту. Она одевалась в яркие платья, свои густые каштановые волосы забирала в прическу, украшая разными заколками. Ей нравилось золото, а учитывая щедрость её отца, в нём нехватки не было. Ходила девушка легкой, слегка пружинящей походкой, вечно оглядываясь на спутника и никогда не переставая улыбаться, ведь считала, что женщина всегда должна быть весёлой, чтобы делать окружающих счастливыми. Насибе первая вбежала в гостиную и принялась сервировать столик. Когда все уселись за ним, то девочка начала без устали лепетать о том, как прошло их утро, как они позанимались. Махмуд изредка дополнял рассказ сестры своими комментариями, рассказал о своих успехах и о письмах, что недавно пришли. — Что еще за письма? — поинтересовался Айяс, до этого лишь краем уха слушавший весь этот поток мыслей. — Одно пришло от Ахмед-бея, — своим обыкновенным тоном, в котором чувствовалась какая-то потаенная ревность, сказал Махмуд. — И что же он пишет? — взгляд Айяса стал заинтересованным в силу его естественного волнения за своего старшего сына от первого брака.       Махмуд поверхностно рассказал об основных положениях из письма, стараясь не выдавать в голосе своего недовольства, ведь парень уже давно хотел получить назначение, стать Беем, покинуть отчий дом, но Айяс до сих пор не давал добро на это. Когда юноша закончил пересказ послания, то албанец удовлетворенно кивнул. Ахмед-бей всегда был гордостью Айяса за свою верную службу Османскому государству. — Славно. А второе письмо? — спросил Великий Визирь. — Оно пришло матушке, — юноша произнес это так трепетно. Он питал к своей матери самые нежные чувства и не понимал причины холодности отца к ней, поэтому при каждом удобном случае старался защитить её. — Из дворца. — И что там? — уже без прежнего энтузиазма спросил Айяс-паша. — Матушка приглашается сегодня на благотворительный вечер во дворец на Ипподроме, — ответила Насибе. — Хорошо, — сухо произнес Великий Визирь, отпивая щербет. — Вы тоже приглашены, отец, — добавил Махмуд.       Айяс изогнул в удивлении бровь, но кивнул, соглашаясь с этим заявлением. Всё оставшееся время трапезы прошло в гробовой тишине. Айяс-паша сидел задумчивый, медленно и нехотя ел, изредка поглядывая на детей, что опускали глаза и тоже не спеша жевали. Разговор не клеился, шёл по спирали, ведь все дежурные темы были уже обсуждены. Когда тарелки опустели, албанец кратко поблагодарил детей за компанию. Он встал и вышел в другие покои, где заперся, желая побыть в одиночестве. Дети, которые вскочили с насиженных мест, дабы раскланяться с отцом, остались в комнате одни. Они переглянулись и стали убирать со столика. — Сегодня с папой что-то не то, — вдруг молвила Насибе, по обыкновению чуткая к любым, даже самым малейшим изменениям в поведении родителей. — По-моему, всё как обычно, — безучастно ответил Махмуд, помогая сестре убирать со стола. — А вот с матушкой взаправду что-то случилось, — юноша грустно вздохнул. — За весь день она ни крошки в рот не положила, после письма из покоев не выходила. — Я схожу к ней, узнаю, — серьезно произнесла Насибе.       Девочка отдала грязную посуду слугам и поднялась по лестнице наверх. Пройдя по короткому коридору, она зашла в одну из комнат, где у окна тенью сидела Айше-хатун в своем привычном тусклом платье. Женщина расчесывала свои длинные секущиеся каштановые волосы, приглаживая их ладонью. Её лицо за эти полторы недели погрустнело, осунулось и казалось прозрачным. Продолговатый уродливый нос казался клювом цапли, а губы поджались, словно удерживая крик или плач. Когда Насибе переступила порог и подошла в поле зрения, Айше оторвалась потухшим взглядом от окна и посмотрела на дочь. — Насибе, доченька, — она вымученно улыбнулась, из-за чего её лицо стало плоским. — Матушка, — девочка приложилась губами к тыльной стороне сухой ладони. — Вы не сошли к обеду. Что-то произошло? — Нет-нет, — отмахнулась Айше. — Просто я не голодна, — она немного помолчала, а потом добавила. — Паша Хазрет Лери уже пришёл? — Да, — коротко ответила Насибе. Девочка прекрасно понимала, что её мать знала о приходе главы семейства и задала этот вопрос только ради приличия. — Хорошо, — женщина кивнула и снова отвернулась. — Ты ему рассказала о приглашении? — Конечно. — И как он отреагировал? — осторожно спросила Айше, зная неприятие мужа к совместному времяпрепровождению. — Обыкновенно сдержано, — пожав плечами, ответила Насибе. Она задержала взгляд на грустном лице матери, которое после этих слов не поменяло выражения. — Может, мне с вами пойти? — Не стоит, доченька, — женщина улыбнулась и взяла руки девочки в свои. — Там будет много взрослых людей, тебе станет скучно. — Так я буду рядом с вами, — всё не унималась Насибе. — Перестань, — Айше потрепала дочь за щёчку. — Ты лучше выбери себе ткани, что утром принесли. А те, что не понравятся, мне оставь. Попросим сшить новые платья. — Хорошо, — Насибе, чувствуя, что мать явно не хочет обсуждать личные переживания, решила перевести тему. — Вечер будет торжественный? — А как же! Там соберутся все заседатели благотворительного фонда, — сиплый голос Айше приобрёл воодушевлённую интонацию. — Будет Хасеки Хюррем-султан и сестра Повелителя Шах-и-Хубан, первые люди государства! Пригласят музыкантш, будут сладости, светские разговоры, — под этими «светскими разговорами» жена Великого Визиря подразумевала ничто иное, как сплетни. Любая женщина такого общества обожает обсуждение слухов, и Айше-хатун не была исключением. — Ах, как интересно, — засверкала глазами Насибе. Ей уже давно хотелось повзрослеть и быть на таких праздниках. Правда, она плохо представляла, насколько подобные мероприятия скучны по существу, о чём уже упомянула её мать. — Все, наверное, будут в красивых платьях и украшениях. — Разумеется, — Айшё подмигнула дочери, что сложила руки в замок у подбородка и мечтательно вздыхала о драгоценностях. — Вы должны быть самой красивой на этом празднике, мама, — воскликнула Насибе. — Я помогу вам. — Прекрати, — женщина рассмеялась, легонько толкая девочку в плечо, чтобы она не вешалась на неё. — Это как это? — Насибе снова кинулась в объятия матери. — Вы жена Великого Визиря, второго человека в государстве после Султана! Вы обязаны быть неотразимой!       Айше-хатун стала препираться, но потом сдалась и позволила дочери помочь ей в сборах, ведь солнце постепенно клонилось к горизонту, а дорога была не близкой. Насибе вихрем пронеслась по комнатам второго этажа, собирая из разных шкатулочек всякие побрякушки, которые она посчитала достойными красоты своей матери. Поставив перед женщиной настольное зеркало в золотой рамке, девочка принялась сначала за причёску. Чистые, но секущиеся прямые волосы плохо расчёсывались и сильно пушились, поэтому Насибе заплела их в длинную косу, которую обернула кольцом вокруг головы матери и закрепила заколкой с небольшим пёрышком на боку. Затем девочка принесла серьги с крупными жемчугами и такое же колье, которое помогла Айше надеть на её худую, исполосованную собирающимися из-за потери эластичности кожи складками. Женщина облачилась в нарядное бордовое платье, покрыла голову полупрозрачным красным платком и накрасила угольно-черной подводкой щенячьи карие глаза. Айше-хатун посмотрелась в зеркало и довольно заулыбалась привлекательному, насколько это возможно для её немолодой внешности, отражению. — Ты у меня волшебница, Насибе, — жена Великого Визиря обняла дочь и поцеловала её в лоб. Она повернулась лицом к окну, через которое просачивались золотые лучи уходящего солнца. — Ладно, мне пора уже ехать. — Удачи вам, матушка, — Насибе почтительно поклонилась и поцеловала у матери руку.       Айше-хатун улыбнулась дочери и вышла из комнаты. Тяжёлыми шагами она спустилась по деревянной лестнице на первый этаж, где посреди коридора стоял Махмуд. Юноша, увидев мать, восхищённо засиял. Он восторженно наговорил тысячу комплиментов, которые заставили Айше смущаться и отмахиваться, дабы скрыть краску на бледном лице. Насибе, стоявшая позади, умилялась, предчувствуя восхищённые, а может, завистливые взгляды жён других советников. Дети сопроводили родительницу на улицу, где у ворот стояла карета, запряжённая четвернёй гнедых лошадей. Айяс-паша стоял спиной и о чём-то беседовал со стражей, которая, завидев приближающуюся Айше-хатун, склонилась и, не поднимая взглядов, отошла на пару шагов. Великий Визирь сначала не понял произошедшего, но потом, осознав причину подобных действий стражи, развернулся. Его серо-голубые глаза тут же зацепились за яркую, открытую, источающую воодушевление жену. Айше подошла к супругу и присела в лёгком поклоне. Она улыбнулась, и её лицо стало плоским. Но внутреннее осознание своей нынешней привлекательности нивелировало эту портящую внешность деталь. — Паша Хазрет Лери, мы можем ехать, — кротко произнесла женщина, незаметным жестом пальцев руки отпуская детей, которые поняли всё напряжение момента и отступили.       Айяс-паша хотел возмутиться столь длительной задержкой, но его взгляд, заинтересованно скользящий по этому бледному, но похорошевшему от внутреннего сияния лицу, остановил намеченное недовольство. Албанец удовлетворённо кивнул, будто стесняясь сделать жене комплимент, и изобразил приглашающий жест. Айше, нарочно игнорируя смятение в глазах супруга, оперлась о его руку, залезая в карету. При этом вполне обычном жесте женщина ещё больше засияла, ведь она так редко могла касаться Айяса, хоть и пламенно желала этого. Паша забрался следом, не желая ехать верхом в виду общей усталости, которую он пытался скрыть. Карета тронулась, загрохотав колёсами по каменистой лесной дороге.