A1067

      Юнги его ненавидел.       Ненавидел, когда просыпался слишком рано, для человека в заслуженном отпуске, от грохота за стенкой, обозначающего так болезненно явно, что сосед давно проснулся, чтоб раздражать и мешать. Ненавидел, когда сталкивался с ним у входа в квартиру, собираясь лишь прикупить немного сладкого, чтоб порадовать себя и пинающегося, казалось, где-то под ребрами ребенка, а не заводить с альфой милую беседу о погоде.       — Сегодня холодно, — говорил непривычно румяный с мороза Чимин, звеня ключами, на которых болтался брелок, что омега ему когда-то своими руками шил, пальцы все исколов неумело. Глупый такой брелок, пайетками блестящими украшенный. — Одевайся теплее.       — Забавно, что это совершенно не твое дело, правда? — щетинился Юнги, когда дверь хлопала оглушающе громко.       На улице цвел февраль, но лужи уже таяли, превращаясь в грязь, смешанную с серым, а иногда и черным снегом. Машины, проезжающие мимо, будто специально старались обрызгать с ног до головы, а руки правда мерзли без перчаток. Юнги ненавидел себя, когда вспоминал, что ладони Чимина почти всегда были теплыми, а если нет, то альфа заботливо предлагал свой карман, только бы рук не разнимать.       Юнги его не-на-ви-дел.       Юнги чаще, принципиально из ненависти, не открывал альфе дверь, а совсем не потому, что в лицо красивое и когда-то любимое было больно смотреть. Но изредка, повинуясь неясному теплому ощущению в груди и запаху Чимина, знакомому, пропитавшему кожу когда-то, что сквозь стены и дверь просачивался в квартиру омеги, все же впускал его ради короткого диалога.       Правда, это было больше похоже на откровенное издевательство: от альфы не несло другими омегами, его лицо все еще выражало мягкость и любовь. Юнги ненавидел это выражение так сильно, что в глотке заканчивалось дыхание, а руки холодели, обхватывая в защитном жесте живот округлый.       — У меня остался пирог, который ты любишь, — но Юнги смотрел на нетронутую выпечку, засахаренные яблоки, демонстрирующие румяные бока, и давился комом, что в горле стоял горечью.       — Жри сам, — просто выдыхал Юнги, и голос его, как бы он ни старался, не сочился ядом. Зато с ресниц вечером, в тишине пустой квартиры, где эхом от стен отражались всхлипы, а воздух звенел холодом одиночества, лились слезы, разъедая щеки колючей солью.       Юнги совершенно его не выносил.       Раньше, сцепив зубы, он мог терпеть присутствие альфы рядом и не задыхаться, но в утро, когда омега услышал тихий лай, все неожиданно поменялось. Что-то захватило разум, и вот Юнги уже стоял напротив чужой массивной двери, сбивая кулаки о металл, пока лицо альфы не показалось перед ним, а маленькая собачонка не запрыгала под ногами, противно скуля.       — Чертова собака? — шипел Юнги. — И разве это не ответственность, которой ты так боялся?       — Собака — не ребенок, Юнги, я думал, что ты знаешь, — отвечал Чимин впервые зло. — Мне не надо следить, чтоб она не попала в плохую компанию или не начала курить в пять.       — Здорово, — с языка Юнги мог капнуть яд в тот момент, но побитый взгляд альфы охладил его, заставляя уйти. Они теперь чужими были, и эта псина его не касалась.       Юнги его терпеть не мог.       Особенно сильно ощущение жесткого неприятия просыпалось в омеге, когда Чимин предлагал помощь. Не ту, вроде донести пакеты до квартиры или захватить мусор, потому что тоже шел его выбрасывать. Помощь в том, от чего альфа сам отказался, тихо рыча и высказывая неодобрение. Помощь в том, что разрушило их когда-то прочные и счастливые отношения.       — Я видел, к тебе приходили собирать мебель, — говорил Чимин, когда они пересеклись глазами на лестничной клетке. — Это в детскую, да? Мог бы попросить, я бы помог.       — Это в мою детскую к моему ребенку, который к тебе никак не относится, — Юнги жалел, что ключ проворачивается в замке так медленно. — Ты сам от него отказался.       В темноте Юнги сидел в пропахшей краской детской, давясь тошнотой, терпя боль от толчков взволнованного ребенка, но даже это было лучше, чем никак не выветривающийся из квартиры запах Чимина, на который уже должна была аллергия начаться. Омега правда не плакал в этот раз, лишь сквозь зубы проклинал альфу, гремящего за стеной посудой.       Юнги совсем не скучал.       Не скучал и тогда, когда посреди ночи проснулся от боли и, умея справляться самостоятельно, по привычке, набирал номер врача, что почти убедительно просил обратиться в скорую, потому что на дворе цвела темнота, а до часов приема могло произойти все что угодно. Юнги думал, что уровня испытываемой им боли и слез на глазах достаточно, чтоб набрать номер неотложки.       Юнги не скучал, когда стучал в дверь Чимина, дойдя до нее на дрожащих ногах. Не скучал и тогда, когда влетал в его руку, заливаясь слезами горькими и солеными, а руки гладили его почти испуганно. Чимин пах Чимином и казалось, даже легкого аромата альфы хватало, чтоб уменьшить силу того пожара, что горел внизу живота.       — Можно я подожду врачей у тебя? — спрашивал Юнги ломким голосом, пряча нос в шее альфы. — Мне так страшно, можно мне побыть с тобой?       — Конечно.       Юнги не скучал, но смог немного поспать до приезда скорой, пока Чимин гладил его ноющий живот, а слезы на щеках высыхали. Омегу так долго не радовало, что бывший только по факту, а не в чувствах Чимин жил за стенкой, но сейчас было понятно— Юнги так сильно по нему тосковал.