В глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле...

Ранней осенью к крепости N за Тереком пришел транспорт с провиантом; в транспорте был высокий крепкий человек, офицер, в полной форме, чистенькой и новенькой, судя по боевому шраму на лице редко надевавшейся. Офицер этот прошел к коменданту крепости и подал бумагу, согласно которой ему было велено остаться в крепости. Комендант, штабс-капитан, принял пришельца радушно, он об нем и его истории уже слыхал: «Что ж, очень рад, очень рад… вам у нас будет немножко скучно…генеральских жен мы не держим.» Офицер лишь усмехнулся, и без дальнейших проволочек ему отвели квартиру. Офицера этого звали Вадим Вениаминович Ламздорф, он был единственным сыном ныне покойного Вениамина Генриховича, барона Ламздорфа из русских немцев и Елены Михайловны, девицы из небогатой дворянской семьи из-под Киева. Баронесса Ламздорф, младшая из шести сестер, всецело владела мужем, называл он ее не иначе как по имени отчеству и на вы даже наедине, говорил о ней с трепетом, ее слово решало в доме все. Сына своего Вадима любил именно как сына Елены Михайловны, как часть ее плоти и крови, мальчику ни в чем не отказывал и очень баловал. Впрочем, хозяин он был порядочный, оставил сыну отличное состояние и добротное имение с фабрикой. Вадим Вениаминович ничего из отцовского не приумножил и не потерял, ибо был большим умельцем жить за чужой счет, особенно ему нравилось жить за счет бесчисленных знатных поклонниц. Он всех своих пассий честно любил и на короткий миг был готов отдать за них жизнь, что и делал стреляясь с их мужьями. Он был вполне себе недурен, высок и широкоплеч, с густой копной белокурых волос, которые широкой пятерней зачесывал назад, всегда улыбался прекрасными крепкими белыми зубами и вид имел разбойника и головореза, что не было неверно. Изобличал породу только голос его, удивительно приятный, мужественный и сочный баритон, от самого звука которого веяло чем-то необыкновенно благородным, благовоспитанным и даже благоуханным. А, впрочем, сердце под офицерской шинелью билось горячее и доброе. - Вадим! Ты ли это? К Ламздорфу широко улыбаясь спешил высокий крепкий брюнет в расстегнутом мундире. - Князь! Вот ведь опять судьба – плутовка нас свела! Приятели расцеловались как родные. В самом деле, жизнь дотошно сводила двух офицеров вместе, и каждый раз выходила у них какая-нибудь история. - Давно ты у нас? - Да вот, только вылез из экипажа. - Идем ко мне, я тебя чаем напою, - князь Волков засуетился вокруг друга. – И Сергей Дмитриевич будет рад тебе. - Ах ну раз Сергей Дмитрич, тогда веди. Барон не был удивлен встрече с князем Олегом, он знал, что князь был сослан в крепость N, и довольно радостно сам отправился к Волкову. Лишь присутствие графа Разумовского, лица гражданского, его удивило. Князь ввел его в небольшую офицерскую квартиру, очень опрятную и увешанную богатыми коврами. На столе уже стоял золотой дымящийся самовар, изящный чайный сервиз с волковским гербом, сладости и варенья. По всему видно было, что Волкова давно ожидали. - Сережа! – крикнул Волков без малейшего стеснения, показывая Вадиму, что он здесь свой и нечего для своих разводить церемонии. Из смежной комнаты, по видимому служившей хозяину спальней, выплыл граф Разумовский, весь в локонах и широком пестром халате на японский манер, из-под воротничка и рукавов белело батистовое белье. Ему тоже приятно было видеть знакомое лицо, он ласково улыбнулся и протянул барону маленькую аристократичную ручку в кольцах для трехкратного shake hands. Ламздорф ловко извернулся, склонился к ручке и оставил на тыльной стороне поцелуй. Волков недовольно заворчал, приглашая компанию к чаю. Полились обычные в таких случаях разговоры, обсудили дороги, местный распорядок и бесхитростные развлечения, коснулись вопроса перевода Ламздорфа: - Как вы, Сергей Дмитрич, уехали так аккурат в ваш дом генеральская чета и вселилась. И ведь до чего ревнивый старик! Ну женился ты на молодой барышне, ведь зачем ты ждешь что она будет верна? Коли генеральша на пятнадцать лет младше мужа, что же ей делать? А он в ярость, в угрозы! Вульгарщина! Требует стреляться! Ну да нашему брату это не впервой! - Так что ж ты его? Застрелил? – спросил князь. - Только ранил слегка, -засмеялся барон. – Ему полезно, засиделись генералы в тылу. - Может, вам, барон, не стоило за чужой женой волочиться? – изогнул красивую темную бровь Разумовский. - Так ведь я ее любил! Мне что прикажете делать? Страдать молча? Нет уж, я для такого не создан. Мне только счастье подавай! Сергей Дмитриевич нахмурился, он был человек светский, но еще по молодости идеалист и романтик. - Что было, то было, - вмешался Волков. – Идем-ка с нами сегодня на свадьбу! Мирной князь выдает племянницу замуж. Лично приезжал звать! Вино будет, танцы. А завтра на кабана утром пойдем! *** Старый князь принял офицеров и графа очень радушно, особенно Разумовского, которому успел продать немало диковинных вещиц. Вокруг шумели гости, играла музыка, молодежь танцевала и пела, безостановочно жарили и подавали мясо, наливали вино, славили молодых. Народу собралось со всей округи, аул был полон гостей. - Где же невеста? – спросил Вадим, вглядываясь в танцующих девушек. - Ты её не увидишь сегодня, тут свой обычай. Девушки и юноши встали в две шеренги, а в центр вывели черкешенку в богатом черном бархатном платье, всю в золоте, туго подпоясанную, обильно нашитые золотые галуны рвали на груди красный шелковый кафтанчик. Навстречу ей вышел юноша, завязался танец. - А это кто, по твоему? - Это дочь князя, – усмехнулся Волков. – Хороша? - Прелесть! – воскликнул Вадим не отрывая глаз от тоненькой гибкой фигуры, и бледного личика, на котором как два уголька горели раскосые глаза. Громкий возглас привлек внимание красавицы, дивные бархатные глаза не стесняясь разглядывали офицера – Как ее зовут? - Юма, барон. Только эта девушка не для вас, - Разумовский хитро прищурился. - Отчего же? – запальчиво спросил Ламздорф. Граф молчал. Неподалеку от них старый князь был явно недоволен, красен, на морщинистом лице ходили желваки, он почти не смотрел на красавицу-дочь, а выглядывал кого-то в толпе гостей. Уехали поздно, много выпив и отведав. Вадим весь вечер не спускал глаз с княжны. - Украду, да и все! – неожиданно вскрикнул он. - Барон, я вас должен предупредить, - мягко начал Разумовский. – Эта девушка, которую вы видели, это … не совсем дочь. - А кто же? – удивился Волков. - Это тайна для всех, я случайно узнал, когда ковры забирал… - Сергей Дмитриевич замялся, - ну, в общем, это его младший сын – Алтан. - В женском платье плясал? – засмеялся барон. – С длинными косами? - Так и есть. Это Алтан был. Старый князь Алтана совсем не жалует, даже кажется презирает… У князя действительно есть старшая дочь Юма, вот они с братом вечно между собой переодеваются. Вы, может, заметили в толпе невысокого молодца в косматой шапке? Вот это Юма, она и вполовину не так красива, как брат, вот уж не повезло… но девушка очень умна и характером вышла…вся в отца. Вадим был весь вечер занят княжной, оказавшейся княжеским сыном, и никого больше не заметил. - Почему ты мне не сказал? – спросил Волков. – Ведь мы сколько раз у них были. - Не моя это тайна, говорю же, случайно узнал, - пожал плечами граф. – а сейчас сказал, лишь потому что барон его украсть вздумал. Ты ведь никакую княжну похищать не собирался! - Вот еще! – буркнул князь. Вадим молчал и думал. Княжна-не княжна, а все же Алтан был чудо как хорош. «Нет, все равно! Украду!» Барон решился. *** На следующий день барон с Волковым отправились на охоту, весь день проездили по лесу в пустую пока все-таки не загнали кабана. Домой возвращались уже поздно, князь предложил отужинать вместе и честно разделить трофей. Вадим отказался, сославшись на важные дела, и был таков. А на следующее утро на всю округу прогремело, что княжескую дочь похитили нынче ночью. - Вадим! Открой немедля! – Волков стучал в двери квартиры Ламздорфа. – Я знаю, что это ты! - А, князь! – барон распахнул дверь, улыбаясь во все тридцать два зуба, но глаза его не смеялись. – Это ты! Входи, дорогой! Волков взошел в комнату, заприметил сразу нетронутую кровать и запертую на замок дверь в соседнюю комнату. Вадим сидел на стуле и курил толстую коротенькую сигару, Волков курить отказался и остался стоять. - Ну как знаешь, - равнодушно пожал плечами барон. - Вадим, ты зачем Алтана выкрал? - Да когда он мне нравиться? Князь обреченно вздохнул и уселся подле друга. - Но ведь это неправильно, чести в этом нет. - А что, думаешь, мне б старый князь так его отдал? Зарезал бы его что так что так за то, что семью позорит. Так пусть лучше он при мне будет. Разве может ему со мной быть хуже, чем там? - А все-таки нехорошо, – больше князь не нашел, чем возразить. Посидели немного молча, покурили. - Что, не принимает? - Волков кивнул на закрытую дверь. - Нет, забился в угол, лицо прячет. Кажется, по-нашему совсем не понимает. Я вот подарков накупил… тканей там, побрякушек разных…блеснул глазами и выбросил за дверь. - Эх ты, ты этот народ не знаешь. Его подарками не купить. - А я попробую. – усмехнулся Ламздорф. И действительно, скупой на личные траты барон тратил деньги налево и направо, приставил к княжичу старую черкешенку, чтобы учила его русскому языку и уговаривала принять подарки Ламздорфа. Женщина каждый день расстилала перед Алтаном бархат и парчу, и разноцветные шелка, примеряла к нему сережки и перстни, кормила сладостями, подавала искусной работы зеркальце, инкрустированное перламутром, с крупным рубином на рукоятке. И все нахваливала щедрость Вадима: «Смотри, как он тебя балует! Смотри, как любит! Смотри, какие подарки!» Вадим приходил к княжичу каждый день. Сидел с ним, разговаривал, учился его языку, улыбался ему и шутил. А сам все грустнел, почти не покидал квартиры, боялся оставить Алтана одного, забросил товарищей. Пленник держался строго, поначалу совсем не реагировал на слова Вадима, затем начал осторожно поглядывать, скрывал лицо и волосы, пока Вадим не объяснил на его языке, что знает, кто он. Со временем привык, но домой не просился и вообще ничего не просил, только смотрел в окошко и метал на барона любопытные взгляды. Лед тронулся, когда Вадим толи сдуру, толи от отчаяния приволок княжичу котенка, чумазенького, черненького, с одной белой лапкой, жалобно мяукавшего. Алтан неожиданно принял подношение, а затем, словно так и надо стал принимать другие подарки. Обернулся в органзу и шелка, обвешался золотыми побрякушками, весь звенел браслетами и тяжелыми серьгами при каждом движении. Вадима теперь принимал, сидя на застланной парчой кровати, со свернувшимся котенком на коленях, только продолжал молчать и поглаживал питомца. Вадим для него ничего не жалел; сам себе поражался, как захлестнуло его чувство к принцу из дикого племени, а все, что получал он в ответ это тихие песни из-за закрытой двери на гортанном, неизвестном ему языке. Наглядевшись со стороны на маянья друга, Волков поставил вопрос ребром и вытащил барона на офицерские посиделки. - Ты совсем уж зачах со своим Алтаном. Ко мне не заходишь, всё свое золото стережешь. - Стерегу. А он все не принимает. - Отец его ищет. А вдруг узнает, что это ты сына украл? - Да как он узнает? - И все-таки? Барон задумался.

… И слышался голос Тамары: Он весь был желанье и страсть, В нем были всесильные чары, Была непонятная власть. На голос невидимой пери Шел воин, купец и пастух; Пред ним отворялися двери, Встречал его мрачный евнух. На мягкой пуховой постели, В парчу и жемчуг убрана, Ждала она гостя… Шипели Пред нею два кубка вина…

- Кто это? – спросил барон, незаметно указывая Волкову на молодого завитого офицера, в пьяной компании, бодро декламировавшего стихи. - А, это офицер, переведенный к нам из Петербурга…забыл, как его фамилия… Сережа очень любит его стихи. Сам Волков к материям высоким был равнодушен, как, впрочем, и Ламздорф, а все же «стишки» его задели. - Что ж, с отцом я разберусь. - Берегись, Вадим. А если комендант прознает? - Мне это, признаться, все равно. - С ума тебя мальчишка сведет. Представишь его Сереже? – внезапно спросил князь Олег. – Граф хочет с ним познакомиться. - Зачем? – удивился Ламздорф. – А, впрочем, приходите завтра, посидите с ним. Может твоему графу удастся его разговорить. *** Ночь опустилась резко, оборвав день в один миг. Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали сизые струйки облаков, а на вершине лежала черная туча. Пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошел мелкий дождь. Затем повалил снег. Метель стихла лишь к утру. Солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса. А значит, нынче будет буря. Вадим притаился в кустах, не отрывая глаз от дороги. Шум копыт и гомон голосов он слышал уже издали. Старый князь возвращался из очередного тщетного поиска «дочери». Он был зол, истощен и невнимателен, его свита галдела вокруг, скрывая любой посторонний шум как завеса. Чуть поодаль по правую руку, в бурой черкеске, держался невысокий тонкостанный всадник в косматой шапке – сестра Алтана, закованная в мужской костюм как в броню. Она молчала и смотрела вокруг напряженно. Глаза ее сверкали как два горящих уголька, маленькие и широко расставленные; тонкие бескровные губы были плотно сжаты, лицо с преждевременными морщинами, было сухое, некрасивое лицо, хранившее необъяснимое родственное сходство с нежным личиком младшего брата. Всадники подъехали совсем близко, Вадим заготовил кинжал, каждая мышца в его сильном теле разом напряглась и изготовилась к движению, в ушах шумела кровь, сердце привычно забилось быстрее… вот… сейчас…Вадим нырнул из-за куста, прыгнул сзади на лошадь старого князя, ударом кинжала свалил того наземь, схватил поводья – и был таков. Черные горящие глаза провожали взглядом золотистые волосы на затылке выбившиеся из-под мохнатой шапки. *** Разумовский вырядился для знакомства с княжичем как на бал. Ну или вырядился бы, если бы князь Олег не указал на несоответствие придворного фрака предполагающемуся предприятию. Черкесского костюма граф не признавал, а посему общими усилиями Волкова, Разумовского и Виктора сошлись на бархатном сюртуке, пестром пурпурном жилете, живой орхидее в петлице, невесть где раздобытой Виктором и бриллиантовых запонках. Все это великолепие быстро оказалось сброшенным на первое попавшееся кресло. Алтан принял их настороженно, сдержанно, особенно побаиваясь Волкова в офицерском мундире; старая черкешенка все еще была при нем, хотя он уже неплохо выучился говорить по-русски. Беседа не вязалась, Алтан больше молчал, но граф Разумовский так соскучился по любому светскому обществу, что полудикий, выросший в горах и долинах Алтан ему казался существом высоким и преисполненным. Сошлись наконец очень просто и обыденно – Алтанов котенок бесстрашно запрыгнул на тщательно отутюженные брюки Разумовского и замурчал. Все разом расслабились, княжич почувствовал, что угрозы со стороны этих господ для него нет и даже позволил Сергею Дмитриевичу заплести его косы и вплести в них золотые шнуры. Разумовский ловко перебирал нефтяные прядки, между тем рассказывал про оперные ложи, балы, блеск света, шампанские реки, интриги и заговоры, а Алтан слушал как ребенок, приоткрыв красивый ротик. Графу было интересно наконец-то увидеть княжича вблизи, без рисовок и притворств, в бархатном черном черкесском платье, стянутом на талии искусным поясом из чистого золота. В нем все изобличало породу: маленькие уши, руки, ноги, тонкие черты лица, нежная кожа, пушистые волосы, самый голос, слегка картавый, но приятный. Женственного вблизи в нем было мало, кроме любви к украшениям и презрению к простому, скучному в своей практичности мужскому наряду; он был настоящий воин, как и его сестра. В бледных тонких членах было силы не меньше, чем у любого воина из свиты его отца. Снаружи послышалось конское ржание и звук выстрела. - Ваше благородие! Простите, христа ради, не признал! Алтан кинулся к окну. Во дворе, барон Ламздорф в черкесском заплатанном костюме пытался слезть с лошади, солдат бегал вокруг него и мешался под ногами. - Не мельтеши, дурак! Сам видишь, не задел ты барина, иди прочь! Получив из рук Ламздорфа рубль серебром, солдат быстро скрылся. - Это конь моего отца, - прошелестел Алтан, бледный как полотно. Граф с Волковым переглянулись. Они тоже поняли, что произошло. Вадим взошел в квартиру, князь Олег поклонился Алтану и утащил Разумовского с собой, напоследок сжав плечо друга в молчаливой поддержке. Вадим прошел в Алтанову комнату. Княжич, бледный и серьезный, ждал его, стоя посреди комнаты. Вадим, как и всегда, поразился красоте его лица, подчеркнутой тяжелыми серьгами и подведенными глазами. Что за глаза! Они сверкали, будто два угля. - Послушай, Алтан, ты знаешь, что я сделал. Ты знаешь, как я тебя люблю. Я все готов отдать, чтобы тебя развеселить. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Если ты будешь грустить, то я умру. Алтан призадумался, не спуская с него черных глаз своих, потом улыбнулся только уголками губ и кивнул головой в знак согласия. Вадим взял его за руку и попытался поцеловать, Алтан не позволил, задрожал. Вадим не стал его уговаривать, отпустил руку, отошел к двери. - Отчего ты мучишь меня? Может быть ты любишь кого-нибудь другого? Если так, я тебя сейчас отпущу. – Алтан едва приметно покачал головой. – Я решился тебя увезти, думая, что ты, когда узнаешь меня, полюбишь. Я ошибся. Прощай: ты свободен! Я еду – и бог даст недолго буду гонятся за пулей или ударом шашки. Вадим отвернулся, в эту минуту он и сам верил, что уедет, Он дрожал, как в горячке, и в самом деле был готов исполнить то, о чем говорил шутя. Только он коснулся двери, как Алтан встрепенулся, зарыдал и бросился ему на шею. Признался, мешая свой язык и русский, что с того дня, как увидел Вадима он ему грезился, что жизнь в отцовском доме ему была невыносима. Что если он его не обидит, Алтан всю жизнь готов провести подле него. И в маленькой офицерской квартире в крепости N воцарилось счастье. *** Вадим своего Алташу любил, как никогда и никого: целовал его смольные локоны, наряжал его как куколку, холил и лелеял. Алтан теперь ходил свободно, гулял со своим котом на руках по лесу, выступал как павлин, увешанный драгоценными подарками барона. Даже комендант, старый бывалый штабс-капитан принял княжича, баловал его, приходил слушать его пение и игру на сазе. Алтан раскрылся, похорошел, посветлел, оказался капризным и сварливым, подшучивал над офицерами и Вадимом. Барон только смеялся в ответ и не отходил от своего княжича. Забросил охоту, не двигался дальше крепостного вала, стерег свое сокровище, как дракон, преданно и неотступно. Четыре месяца длилось безграничное счастье. Вадим с досадой заметил в себе признаки скуки, той самой, которой заканчивались все его романы. Он отдалился, все ходил по квартире заложив руки за спину, как заточённый зверь, и Алтан это почувствовал, помрачнел, затаил обиду, но молчал. На рассвете Ламздорф постучался в квартиру Волкова. Ему открыл Виктор как всегда собранный и накрахмаленный. Его светлость князь Олег еще почивали, барон велел его разбудить и даже вызвался растолкать Волкова сам и требовал немедленно ехать на охоту. Князь наконец вышел из спальни, осторожно притворив за собой дверь, молча выслушал Ламздорфа, велел подать одеваться и седлать его лошадь. Они взяли пять человек солдат и уехали рано утром. Бродили по лесу все утро и день, искали коз и кабанов. Князь Олег ничего не спрашивал, Вадим ничего не говорил, что было совсем не в его характере. Барон всегда хохмил и кричал громогласно, распугивая всю живность в округе, охотиться с ним обыкновенно бывало невыносимо. А тут как воды в рот набрал. Уже пересекая крепостной вал Волков сделал мягкий укор другу: «Алташа все печальный ходит». - Я надеялся, что скука не живет под чеченскими пулями, - они уже приблизились к квартире Вадима и стали привязывать лошадей, - напрасно. И любовь дикаря немногим лучше, любви аристократа. - Вадим! – Волков напряженно смотрел барону за плечо и делал знаки, но тот в задумчивости понял друга по-своему. - Я его еще люблю, если хочешь знать; я за него отдам жизнь, только мне с ним скучно… - Вадим! – Волков грубо развернул Ламздорфа к дому. На пороге стоял Алтан простоволосый, в одном черном шелковом бешмете, бледный и такой печальный, что оба друга испугались. - Если ты меня не любишь, то кто мешает тебя отослать меня домой? Я тебя не принуждаю, - он заплакал, потом с гордостью поднял голову и отер слезы. - А если это так будет продолжаться, то я сам уйду: я не раб твой – я княжеский сын!.. Прытко как дикий кот Алтан выхватил поводья из рук Вадима, вскочил на коня и пустился прочь в лес. Он был прекрасный наездник, а конь под ним был не измучен пустой охотой. Вадим рассвирепел, о скуке уже не могло быть и речи. - За ним! Дайте коня! – барон грубо вырвал поводья из рук подоспевшего солдата и бросился следом за княжичем. - Дьявол, а не человек! – кричал он князю Олегу. По горам и ущельям мчались они за Алтаном пока не достигли его у быстрого широкого ручья, холодного как лед и в самую жару. Едва завидев погоню Алтан жестоко засмеялся, крикнул что-то по-своему и сиганул в ледяную реку. Вадим заледенел. Никогда ему не было так страшно: ни в бою, ни глядя в дуло дуэльного пистолета, никогда. Страха смерти он не знал до этих пор. На ходу сбрасывая черкеску и оружие, барон прыгнул за Алтаном в воду. Черной головки не было видно, только тянулись над поверхностью маленькие белые ручки, а течение несло его к порогам. Чудом схватив княжича Вадим погреб к берегу, неумолимое течение сопротивлялось ему. Разве заканчивался когда-нибудь бой стихии и человека в пользу человека? На берегу Волков подхватил обмякшее тело Алтана и помог барону выбраться самому. Вадим бросился к Алтану, неподвижно лежавшему на земле, целовал его холодные губы, кутал в черкеску и плакал, как не плакал будучи еще совсем мальчишкой под крылом заботливой матушки. Когда Алтан начал откашливать воду, все выдохнули от облегчения; он слепо тянулся куда-то пока не наткнулся на большую горячую руку барона и крепко сжал ее, начал звать Вадима. - Я здесь, подле тебя, унэтэй, мой золотой принц, - отвечал он. – Я тебя не оставлю.