Тюрьма
— Эти стены рухнут, стены всегда падают. Ходячие и раньше обменивались звуками, как животные — свистом, хрипом и стоном. Иногда само их тело хрустело, ломаясь, и это было привычно... но голоса? Когда-то Карл объяснял: — Они не говорят, не думают, они едят людей, убивают их. Но что он, в сущности, понимал? Всего лишь мальчишка. Лиззи спрашивала: — Это как взросление? — Нет. — Это уже Кэрол. Она сердилась, не находя слов, а Лиззи сыпала ими, как умеют сыпать дети — щедро, дрожа от нетерпения, невпопад. — Когда мы взрослеем, мы тоже меняемся. Не так выглядим, не так мыслим. — И еще: — Ходячие тоже раньше были другими, пока не переродились. — Они монстры, Лиззи. — Кэрол мягко держала ее за плечи и смотрела в глаза. Она не хотела быть их новой мамой, но была. Таким уж стал мир. Кэрол говорила, ее голос обволакивал: — Наши друзья погибли, но мы живы. Мы живы и должны двигаться дальше. Держи нож. Не бойся. Берегись. — Это были наставления. Кэрол умела наставлять, она много чего умела. Иногда Лиззи приходилось напоминать себе, что Кэрол тоже не знала всего. Никто из взрослых не знал. Люди тоже бывают монстрами, но не все люди, так почему ходячие — все? Почему? Их разделяло три метра между двух заборов, как в вольере зоопарка, но это была тюрьма. Люди — внутри, ходячие — на воле. Было ли это правильным? — Да, — отвечала Кэрол, — здесь мы в безопасности. Но они не были. Лиззи вжималась щекой в сетку, среди толпы мертвецов она заметила ребенка. Девочку. Одну из ходячих. Волосы, слипшиеся от грязи, закрывали половину ее лица. На вид ей не было и десяти. Лиззи не говорила об этом с Кэрол. Почему переродившихся детей было так мало? Ответ звучал просто — обычно их съедали целиком. Лиззи не говорила об этом и с Микой. Та затыкала уши и несла тарабарщину, лишь бы не слушать. Мика боялась. Она была слишком маленькая, ее сестра. Она слишком боялась. Ходячие шумели, когда передвигались, не замирая и не таясь, — мир покоился у их ног. Они его подчинили. Захватили мир. Одежда болталась на них рваными клочьями, они были изуродованы и худы — безносые, однорукие, с выпирающими костями и вывернутыми суставами. Могли ли они сохранить разум? Хотя бы те, что перешептывались у забора. — Мы будем смотреть, как это место падет, как и все остальные, — обратилась ходячая к девочке. Не к Лиззи, к другой девочке. — А потом пойдем дальше, как звери. Но Лиззи тоже слышала их. И смотрела. Девочка не ответила. Если бы только просунула палец под кожу на шее и оттянула вверх, задыхаясь, желая освободиться, но она не посмела. Не тогда, когда смотрят. Могла только вообразить, как стаскивает с себя кожу, не свою кожу, а мертвецкую, и остается с перепачканным лицом — обычным, детским. Как пальцы сожмут маску, и безгубый рот провиснет в немом крике. Это оказалось бы сокрушительным, как упасть, разбив подбородок. Выбило бы все мысли из головы, оставляя звон. Если бы Лиззи заглянула им в голову... или хотя бы под маску, но этого не случилось. Ходячие говорили, они шептались. Лиззи пропихивала эту мысль поглубже и не рассказывала никому. Носила в себе яд.Роща
Пальцы закрыли рану, смыкая края, но кровь все равно хлестала, она казалась черной, и ее было так много. Руке стало тепло, а потом холодно. Лиззи — холодно. И она присела перед телом на колени, боясь на него упасть. Это ведь была ее сестра. Лиззи знала, что ходячая не права, но когда на тюрьму напали, взорвав вышки, и стены горели, пришлось целиться в голову врагам. Не хотелось, чтобы они вернулись. Они не заслуживали той жизни на свободе — жизни после смерти. Если не тронуть мозг, человек сможет вернуться. И будет прежним, но лучше — только такие теперь и были в безопасности. Мика всего боялась, а Кэрол не могла защищать их все время, и тогда Лиззи решилась. Держи нож, не бойся, берегись. Карл когда-то спросил, видела ли она, как это происходит, как такими становятся. Лиззи сказала: — Да. Но она наврала, она не видела ни разу. Только знала, что ты не вернешься, если сначала не умрешь. Ради новой жизни, в которой мертвые тебя не тронут. Но узнать, каково это — заглянуть в только что распахнутые глаза, — Лиззи не смогла, Кэрол и Тайриз вернулись раньше. Мика не очнулась, не успела стряхнуть с себя сон, хотя ее рана в животе больше не кровоточила. Расстроились ли они? Они были в смятении. Мика лежала на траве, безмолвная и посеревшая, а крови вокруг было так много, и Лиззи попросила подождать, дать ей время. Кэрол пообещала: — Мы подождем. — Она ведь была их мамой. Ее лицо осунулось, глаза промочили кожу. Зажмурившись, Лиззи все представляла ее, эту встречу с сестрой. Под веками не кружили стекающие лица — маски с дырками для рта и глаз, только цветы дрожали в густой траве, пока ветер трепал их. Потом — только всхлип. Звон. И ничего.