Досадная помеха

Ральф Никльби не смог бы с уверенностью сказать, как прошёл путь от конторы до дверей своего дома. В ушах всю дорогу продолжал отдаваться злорадный смех каторжника Брукера и почему-то скрипучий голос старой перечницы Грайда, твердивший «деньги-деньги-деньги». Голоса прохожих сливались с голосами воображаемыми в один оглушительный хор. Ральфу показалось, что он добирался до дома как-то непропорционально долго. Возможно, он шёл совсем не так быстро, как думал, или, сам не заметив, дал круг по грязным улицам, заполненным попрошайками и праздно шатающимися. Кажется, прошёл мимо кладбища для бедняков и зачем-то постоял у решётки, глядя на покосившиеся холмики и толком их не видя. Место считалось нехорошим, ходить здесь так поздно вечером было глупым поступком, и зачем только Ральф это сделал… Но с другой стороны – а что он должен был делать? Жизнь, казавшаяся ему размеренной и успешной, разрушилась на глазах, будто карточный домик от хлопка дверью. И что ему теперь оставалось? Сквирз, конечно, спасая свою шкуру, обвинит его во всех грехах, и уже сегодня на его порог заявятся полисмены… О другом, более страшном госте, уже явившемся, Ральф старался не думать. Совесть? Что это? Какая-то заразная болезнь? Каким-то чудом он всё же очутился на пороге своего дома. Пару секунд смотрел на давно знакомую дверь, затем поднялся на невысокое крыльцо и полез в карман за ключами. – Сэр! Сэр! – услышал он будто сквозь вату, уже вставляя ключ в замочную скважину. Звать могли кого угодно, но Ральф машинально оглянулся и увидел подбегавшего к крыльцу растрёпанного, кажется, ещё больше обычного Ногса. Какого дьявола тому ещё было надо? Позлорадствовать? Ещё разок напоследок подтолкнуть падающего? Ральфу захотелось заспешить, поскорее войти в дом и захлопнуть дверь перед носом у зарвавшегося подчинённого. Но нет. Он не доставит тому такого удовольствия. Ральф развернулся к Ногсу всем телом и процедил сквозь зубы, старательно изображая привычный презрительный тон: – Чего вы хотите? Рабочий день окончен, почему вы ещё не дома? Ногс не сразу смог и ответить, так запыхался, и некоторое время только хватал ртом воздух, тяжело и шумно дыша. Ральф хотел его поторопить, напомнить, что у него есть дела поважнее, чем ждать, покуда к клерку вернётся дар речи. Но не напомнил, тем более дел у него не было, а просто повернулся и снова принялся ковыряться ключом в замке. Когда он уже входил в дом, Ногс глухим голосом выговорил ему в спину: – Пожалуйста, разрешите мне войти, сэр. Ральф, удивлённый напором, прозвучавшим в голосе клерка, хотя тот и не забыл о вежливости, чуть посторонился, впуская гостя, и только после этого потребовал: – Объяснитесь. Зачем вы пришли? Что означает это вторжение среди ночи? Ногс сделал невнятное движение, будто хотел закрыть за собой дверь и ещё спиной её подпереть, чтобы Ральф не смог вытолкать его взашей. Снял шляпу, обнажив редеющие, висящие неопрятными сосульками волосы, и принялся мять её в руках, хотя куда было её мять ещё? Ральф тоже машинально снял цилиндр и пригладил рукой редеющие волосы. – Мистер Никльби, сэр, я должен был удостовериться, что вы в порядке, – наконец заговорил Ногс, будто его прорвало. – Вы так быстро ушли. Я подумал, что вы можете быть не в себе. Я бы… После таких известий… Простите, мистер Никльби, – закончил он скомканно, натолкнувшись на взгляд Ральфа. – Я. В полном. Порядке, – процедил сквозь зубы Ральф. Да как этот наглец смеет… – Убедились? Теперь убирайтесь. Вы на сегодня сделали достаточно. Ногс съёжился, как побитая собака. Но не попятился, не заторопился ускользнуть за дверь. Пальцы Ральфа сжали набалдашник трости. Если проклятый пропойца сию минуту не уберётся… Терять Ральфу всё равно больше нечего. Он уже представлял, как обломает палку о бока клерка; ну может не обломает, но пару ударов тот точно получит, ему хватит… Ногс подался вперёд, нагнулся и одной рукой взялся за трость, а другой аккуратно разжал закостеневшие на ней пальцы. Ральф отдёрнул руку, будто от прикосновения к холодной лягушке, и отпрянул. Ногс тоже отшатнулся и теперь уже он вцепился обеими руками в вынутую из хозяйских рук трость, с запоздалым испугом глядя на Ральфа. – Что… – Что… Оба начали фразу одновременно и одинаково и запнулись. Ральф собирался спросить, или скорее возмутиться: «Что вы себе позволяете?!» Что хотел сказать Ногс, он, кажется, сам тут же позабыл и сказал другое: – Мистер Никльби, сэр, вы и правда не в себе. Пожалуйста, разрешите мне вам помочь. «В чём вы мне можете помочь?! – захотелось вскричать Ральфу. – Вернёте мне мои деньги, без которых я не сегодня-завтра попаду в тюрьму для должников или просто в тюрьму? Вернёте мне сына, без которого я сам добровольно запер себя в тюрьму пришедшего в запустение дома и, сам того не зная, потерял его дважды? Ничего этого уже не вернуть и не исправить, так в чём вы можете мне помочь?! Разве что верёвочку свить, если мне вздумается удавиться…» Ногс оглянулся и пристроил хозяйскую трость в подставку для зонтов. Там ей было не место, но это было такой ничего не значащей мелочью, что Ральф не стал спорить. Он вообще ничего не сказал, не ответив и на просьбу Ногса. Тот, наверное, принял его растерянное молчание за знак согласия и как-то бочком, по-крабьи, начал подступаться к Ральфу, обходя его и несмело протягивая руки, чтобы освободить его от пальто. Ральф, содрогнувшись, содрал пальто сам, не дав к себе прикоснуться, и уронил на протянутые руки клерка в надежде, что тот займётся поисками вешалки и хоть на время от него отстанет. Однако Ногс, оглянувшись и вешалки не увидев, похоже, решил поизображать её сам, так и остался стоять с пальто в руках. Ральф мстительно протянул ему ещё и свою шляпу, так что теперь у Ногса обе руки были заняты двумя шляпами и пальто. Ральфа подмывало добавить к этому вороху и сюртук, и жилет, и ещё сверху сапоги, просто чтобы посмотреть, на каком предмете одежды упрямый клерк сломается и бросит это неблагодарное занятие вместе с неблагодарным хозяином. Его удержала от этого эксперимента лишь мысль, что жаль пачкать одежду сапогами, побывавшими в лондонской грязи. Ральф пожал плечами и пошёл по парадной лестнице наверх, бездумно ведя рукой по не вполне чисто протёртым перилам. Экономка, зная, что гости в его доме теперь бывали редко, позволила себе расслабиться и пренебречь некоторыми обязанностями по поддержанию чистоты. Ральф давно подумывал провести с ней серьёзную беседу, но это казалось не слишком важным делом, которое можно было отложить на потом. А теперь уж подавно. Ногс, молча ковылявший по лестнице за ним следом, точно не был такой важной персоной, чтобы переживать, что он обратит внимание на то, в какое полное запустение пришёл дом его хозяина. Двери столовой были открыты. На столе, как всегда, стоял оставленный экономкой поднос. Она часто уходила раньше, чем Ральф возвращался домой, но не могла же она позволить, чтобы её наниматель остался голодным. Сколько вечеров он провёл в одиночестве во главе длинного стола, сидя на единственном ещё не увешанном паутиной стуле? А ведь когда-то, казалось бы недавно, этот стол ломился от угощений и недовольно поскрипывал, когда на него опирались весёлые гости, чтобы подняться со своего места и сказать очередной тост. И зеркала в пышно обставленной комнате не были такими пыльными и мутными, и хрустальные подвески на люстре покачивались и нежно позванивали от взрывов хохота. Да, компания не всегда подбиралась приятная, зато приятной была власть, которую Ральф над ними имел… Ральф с отвращением посмотрел на накрытый посеребренными крышками, но наверняка всё равно остывший ужин. Это ли последняя пища осуждённого? Его передёрнуло. Даже думать о еде, не то что садиться за стол, не хотелось. – Возьмите что-нибудь, – предложил он наугад, однако никогда не евший досыта Ногс вежливо отказался: – Спасибо, но нет. У меня с собой мой ужин, – и продолжал выжидательно-обеспокоенно на него смотреть. Ральф припомнил привычку клерка заворачивать то, что он называл ужином – и что, вероятно, по совместительству являлось и завтраком, и обедом – в грязный платок и прятать в шляпу. Ах да. Шляпа. Ногс ведь так и стоял с одеждой в руках, шутка – если это была шутка – затянулась. – Положите куда-нибудь, – Ральф с вялым раздражением ткнул пальцем в пальто. – Хоть вон на стул. Экономка с утра разберётся. Бросать одежду не убранной с вечера было совсем не в его правилах, но… к чёрту правила. Он сомневался, что завтра ему куда-либо придётся идти. А если за ним придут, чтобы доставить его в тюрьму, будет тем более неважно, если пальто на нём будет мятое. Ногс, впрочем, поставив на сиденье стула цилиндр Ральфа, излишне долго возился, развешивая пальто относительно ровно на спинке стула. Длинные полы остались свисать, волочась по затёртому паркету. Ральф, понаблюдав за трудами клерка, пожал плечами, развернулся и вышел из столовой. Ногс тут же бросил своё занятие и хромой шавкой потрусил за ним, словно опасался и на секунду упустить его из виду. В бильярдной Ральф снова остановился, совершенно не представляя, зачем сюда зашёл. К тому же, его оставили последние силы, и он грузно опустился в ближайшее продавленное и начинающее облазить кресло. Ногс огляделся по сторонам, но почему-то не сел в такое же кресло напротив, будто испугавшись его запачкать, а пристроился, неловко вытянув больную ногу, на уголок бильярдного стола. Стол вовсе для этого не предназначался и возмущённо крякнул, но Ральф не сделал Ногсу замечания. Какое-то время оба сидели молча, глядя не друг на друга, а строго перед собой. Потом Ральф, сам не зная, почему и зачем, заговорил: – Я ведь его оплакал. Моего сына. Тогда, когда вернулся из деловой поездки, и мне сказали, что он умер. У меня не совсем нет сердца, и оно болело, когда мне сказали, что я потерял своего мальчика. Моё дело помогло мне справиться – не потому что я заменил любовь к сыну на любовь к деньгам, а потому что я с головой ушёл в работу и перестал думать о чём угодно другом. Сколько лет я так прожил, я отвык жить иначе. Но сегодня, хотя я и сказал, что вам не верю, у меня всё же затеплилась безумная надежда – вдруг это правда, вдруг мой сын жив, и что-то ещё можно исправить? Вы своим рассказом заронили эту искру, вы же её и растоптали. Хотя кого я обманываю, с этим справился я сам. Уж во всяком случае активно поучаствовал. – Мальчик уже был очень болен, сэр, – попытался слабо возразить Ногс. – Конечно, похищения и нервные потрясения больным не полезны, но… Он умолк на полуслове, догадавшись, что утешение вышло плохим. Ральф вцепился пальцами в подлокотники кресла. Ему хотелось закрыть лицо руками, но он стеснялся такого излишнего проявления эмоций. Довольно было уже того, что он взялся изливать душу перед Ногсом, а тот внимательно его слушал с печальной гримасой на лице. Ральф позволил себе вяло махнуть рукой, говоря – да что уж теперь. – Я снова потерял всё, не успев обрести. И вот-вот потеряю работу, которой мог бы занять себя и на этот раз, чтобы спастись от горьких мыслей. Вам не хуже меня известно плачевное состояние моих дел. Говоря это, он совсем не жаловался, просто констатировал непреложный факт. – У вас осталась семья, – твёрдо и даже торжественно заявил Ногс. Ральф повёл плечом, точно заново пытаясь сбросить пальцы мальчишки Николаса. Пытавшегося навязать своё сочувствие или утешить. Как будто он мог бы. И как будто Ральф считал себя вправе утешиться. Сочувствие мальчишки казалось издёвкой после всего, что Ральф сделал, чтобы ему навредить. Ральфу даже померещилось на секунду, будто чужие пальцы оставили след, как клеймо на плече преступника. Он опять поёжился, Ногс, похоже, истолковал его мысли по-своему. – Они от вас не отвернутся, сэр, им это не свойственно, – почему Ногс выразился именно так, был ли это новый осознанный укол, предназначенный разбудить его совесть? Неужели Ногс не подозревал, насколько она уже бодрствовала и поднимала свои уродливые головы одну за другой, каждая с жалом зазубренней и больней предыдущей? – Только скажите, я передам, чтобы они пришли вас навестить. Они не хотели бы навязываться, когда у вас горе, но я уверен, они очень за вас переживают и с радостью помогут, насколько это в их силах. – Перестаньте! – оборвал его Ральф. Как мог Ногс быть таким простодушным, и могли ли быть такими же его племянники, могли ли они действительно его простить? Ральф не хотел проверять, и не потому, что боялся разочароваться, он уже вообще ничего не боялся. – Я их оскорбил. Они не захотят иметь со мной ничего общего, и правильно сделают. Тем сохранней будут их и без того скудные средства. Лучше передайте, пусть держатся от меня подальше, чтобы не пострадать заодно со мной. Переупрямить Ногса оказалось нелегко. – Они ваша семья, сэр, разве они оставят вас наедине с бедой? Я объяснил вашему племяннику, что делать, если явятся приставы, и куда сходить, чтобы попробовать упредить новые проблемы с законом. Он обещал помочь, а если с чем-то не разберётся, то придёт за советом сюда или… Ногс не договорил, но Ральф и так понял, что вероятно, останется обязан своим спасением Чириблам, о которых так нелестно отзывался прежде. Если его вообще можно было спасти. Его мысли снова обратились к тому, что ему самое место было на каторге. Или на виселице. – Я не хочу больше об этом слушать, – Ральф хотел сказать это сурово и непреклонно, сказать, как отрезать, чтобы Ногс понял – он не просто не хочет ничего знать, а и не желает, чтобы ради него объединялись люди, которым он причинял зло. Выразить всё это у него не получилось. Получилось только устало промямлить, и Ногс, конечно, совсем ничего не понял. Или не пожелал понять. – Вы очень устали, – он разом весь пришёл в нервное деятельное движение, вскочил на ноги, потёр руки и подошёл к Ральфу, опасно кренясь в его сторону, будто собирался поднимать его из кресла и подпирать собственным сутулым плечом. – Пойдёмте, я уложу вас спать. Вам нужно. Это он добавил, когда Ральф, упрямо сжав губы, отрицательно замотал головой. – Нет, – отрезал Ральф. – Я хочу кое-что сделать. Здесь, в доме, наверху. – Тогда пойдёмте, – не стал спорить Ногс. – Если дело не терпит отлагательств, то давайте сперва займёмся им. Но потом – сразу в постель. Ральф поневоле криво усмехнулся. Таким строгим тоном с ним когда-то разговаривала разве что матушка. С тех пор больше никто не решался. Или не находил нужным проследить, ляжет ли он вовремя спать. По пути они ещё раз зашли в столовую и взяли пару свечей в простых подсвечниках. Деревянная лестница, которая вела в мансардный этаж дома, немилосердно скрипела и жаловалась. Помещение давно использовалось только для хранения ненужных и сломанных вещей, сюда никто не поднимался и тем более ничего здесь не убирал. Кое-какой свет проникал через окно в потолке, в которое мутно-жёлтым глазом заглядывала луна. Но даже со свечой под ноги приходилось смотреть очень внимательно, чтобы не запнуться, зазевавшись, о какой-нибудь ящик или поломанный ухват и не упасть, свернув себе шею. И всё-таки, при всей захламлённости помещения, в нём ещё можно было отыскать черты когда-то продуманно обставленного жилого уголка. Свет свечи выхватил не отставший от стены и не совсем потемневший кусок обоев. Конторка для письма зачем-то стояла с выдвинутыми и пустыми ящиками, вся запорошенная извёсткой, осыпавшейся с потолка. На перекошенной и поломанной грифельной доске Ральф подсознательно почти боялся увидеть полустёртые каракули, выведенные детской рукой – но она была только равномерно пыльной. В углу стояла такая же одинаково серая от пыли железная кровать без матраса. На неё была свалена в беспорядке какая-то рухлядь, включая детского коня с оторванными полозьями, с мертво торчащими вверх прямыми ногами. И всё-таки очертания кровати угадывались. Ральф отвернулся как от страшного напоминания, но они тут были всюду. Пока он блуждал без какой-то видимой цели, Ногс унылым призраком маячил в дверях, словно боясь переступить порог и войти в это пыльное святилище несбывшегося будущего. Ральф сделал знак рукой, прося его подойти. Горло стянуло, будто удавкой, и он нисколько не был уверен, что сможет сейчас заговорить, тем более с привычными им обоим интонациями. На несколько мгновений его взгляд остановился на вбитом в балку под потолком железном крюке. Вбитом, вне всякого сомнения, крепко, на него ведь собирались повесить… что, собственно? Не люстру ведь? Отмахнувшись от этой нелепой и неважной мысли, Ральф продолжил осматриваться. Наткнувшись взглядом на такой же старый, как всё здесь, сундук, Ральф опять потерял счёт мгновениям, а когда поднял голову и столкнулся взглядом с подошедшим Ногсом, заметил в лице того странную перемену. В тусклом свете свечей было не разобрать, но Ральфу показалось, что Ногс, всё это время во все глаза следивший за ним, будто сильно побледнел. Ральф пожал плечами и вернулся к сундуку. И только сейчас заметил, что тот был наспех перетянут верёвкой – видно, подходящего замка не нашлось. Ногс же не подумал, сопоставив направления его взгляда… Да верёвка, верно, уже сгнила, как и балка, в которую был вбит крюк?.. – Подойдите сюда, – всё-таки позвал Ральф, даже для себя самого непривычно тихо, прося, а не требуя. – Помогите мне это открыть. Кажется, Ногс вздохнул ощутимо свободней и кинулся помогать. Ральф не мог и припомнить у подчинённого подобного рвения раньше. Ногс удивительно ловко – вот уж нельзя было ожидать такой гибкости от его пальцев, послушав, как ужасно он ими хрустел – распутал сложный узел, а затем так же быстро свернул верёвку и спрятал её в карман. Ральф не стал возражать против такого бессовестного присвоения его собственности. Возможно, Ногс в самом деле понимал его сейчас лучше, чем он понимал себя сам. Чтобы поднять тяжёлую и заевшую крышку сундука, им снова пришлось потрудиться сообща, но наконец сундук получилось открыть. Вещи, сложенные в него с глаз долой столько лет назад, слежались и были попорчены неумолимым временем. Не так уж много их и было. Небольшая стопка потрёпанных книг, перехваченная таким же потёртым ремешком – Ногс тут же измерил злополучную полоску кожи подозрительным взглядом, будто прикидывал, как бы и её прикарманить. Облезлый плюшевый медведь с одним глазом-пуговицей и торчащим из дыры в боку клоком грязной ваты. Сломанный и тоже облезый волчок, который когда-то был выкрашен в два цвета, синий и жёлтый. Теперь краска на нём облупилась и слезала хлопьями, оставляя следы на руках. На самом дне было запрятано самое ценное, то, что действительно могло ранить в самое сердце. Пожелтевшее от времени крестильное платьице с измятыми кружевами – в нём бедного мальчика нарекли именем, которое потом все забыли. И такая же истрёпанная, как книги, и пожелтевшая, как ткань кружев, старая тетрадь. На обложке там, где когда-то было выведено имя владельца, красовалась огромная клякса. Ральфу даже казалось, будто он припоминал, как пожурил сына за неаккуратность, но вряд ли он правда мог это помнить. Скорее подумал, что не мог не пожурить. Хотя мог и вовсе отсутствовать, когда эта досадная катастрофа приключилась. Внутри тетради, под хрусткой пересохшей обложкой, нетвёрдой детской рукой были выписаны шатающиеся в разные стороны ряды цифр. Цифры были важнее букв, так было в жизни Ральфа, и на жизнь своего сына он пытался перенести то же правило. Дальше цифры начали складываться в простые примеры. А ещё дальше не было ничего. Так или иначе, а ученье его сына закончилось, не заполнив своими результатами и одной тетради. – У него было не так уж много игрушек, – зачем-то озвучил очевидное Ральф, будто извинялся за такое упущение – вероятно, перед самим собой. Ногс в ответ издал только невнятное «угу». – Я хотел купить ему в подарок на Рождество ковчег. Из тех, знаете, какие рекомендуют давать детям по воскресеньям, чтобы таким образом воспитать в них интерес к божественному. Я сам исходил скорее из соображений, что зверей можно считать. Игрушку, купленную для такой цели, было бы глупо прятать на шесть дней в неделю. Ральф посмотрел на Ногса, будто только что задал тому вопрос. Ногс с готовностью согласно кивнул. – Ваша правда. Не дело игрушке собирать пыль на шкафу, пока ребёнок из неё не вырастёт, и не поиграв толком. Думаю, вашему мальчику она бы понравилась… Тут Ногс осёкся и глянул испуганно. Он, конечно, подумал, что Ральфу могло не понравиться это напоминание, что Ногс знал его сына лучше, чем Ральф знал его сам. Ральф устало покачал головой. Мог ли он злиться из-за того, что у его бедного мальчика был хоть кто-то, кого по-настоящему заботила его судьба? Ревновать его к Николасу и Кейт, да хотя бы даже и к Ногсу, потому что они оказались рядом и скрасили его последние дни? Даже Ральфу подобная ревность показалась уродливой, и он изо всех сил наступил ей на плоскую змеиную голову каблуком. – Как вы понимаете, никаких подарков я купить так и не успел, – продолжил он и начал складывать вынутые вещи обратно в сундук. Он сам не знал, зачем объяснял очевидное, Ногс ведь и правда это понимал. – Брукер лишил меня этой возможности своей страшной ложью, а я сам лишил себя сына своей невнимательностью и пренебрежением родительскими обязанностями. Тогда я не понимал, что никакие подарки и деньги не заменят ребёнку отца. Он и теперь едва начинал это понимать. Для него, всю жизнь свою построившего на представлении, что иметь деньги – значит иметь всё – такие мысли были внове. Как и мысль о том, что своими переживаниями можно делиться с другими людьми, и их выслушают и поймут, а не сочтут его бесхребетным жалким созданием, ноющим о тяготах жизни. Он ждал, что от того, что он весь вечер говорил и не мог остановиться, ему станет ещё хуже, быть может, совсем невыносимо. Но он говорил, а Ногс слушал, а хуже не становилось. Лучше, правда, не становилось тоже, но ведь и не могло же стать легче так сразу, просто от того, что он выговорился? Это ведь были просто слова. Они ничего не значили. Внезапный негромкий звук помешал его монологу. Ральф поднял голову и всмотрелся в лицо собеседника, и вдруг увидел, что оно было мокро от слёз. Слезинки прокладывали себе путь в морщинах, терялись в неаккуратной щетине, а одна даже повисла на кончике красного носа. Ногс неустанно гримасничал, стараясь их стряхнуть или сморгнуть, однако не отирал лицо, очевидно, чтобы не отвлечь Ральфа движением. – Почему вы плачете? – хотелось спросить привычно-раздражённо, но получилось только устало. Ногс пару раз сглотнул, будто его душили рыдания, и наконец ответил глуховатым, в нос, голосом: – Потому что мне вас жаль, сэр. Вы, конечно, уж простите мне эту дерзость, не всегда поступали по справедливости, но и к вам жизнь была несправедлива. – Я не просил меня жалеть, – в другое время Ральф огрызнулся бы, но сил на эмоции не осталось совсем. Ногс поспешно попытался утереть слёзы не слишком чистым рукавом, но больше размазал, чем вытер. – Я понимаю, сэр. Но ничего не могу с собой поделать, – сказал он извиняющимся тоном и предложил: – Вам будет спокойнее, если вы будете считать, что я жалею не вас, а беднягу Смайка? Ральф вовсе не был в этом уверен. Хотя, признаться… В том, что его мальчика было, кому пожалеть, вспомнить и отозваться о нём с теплотой, как будто было некое слабое утешение. Словно доказательство того, что его сын жил на свете и оставил след не только в его памяти. Ральф опустил крышку сундука, снова захлопывая свои воспоминания в нём. Весь вечер он думал, что жизнь окончена и потеряла смысл, но сейчас впереди смутно забрезжила новая цель. Если он сможет. Если ему позволят. Он хотел бы заполучить возможно больше новых воспоминаний о своём сыне, о Смайке, от тех, кто имел счастье его знать. На его взгляд, это было легче решить, чем сделать, но Ральф готов был постараться. Вниз по той же плакуче-скрипучей лестнице спускались молча, молча же шли по коридору второго этажа, где располагались спальни. Ральф шёл впереди, Ногс всё так же плёлся за ним, не отставая ни на шаг. Ральфу показалось, что ещё немного – и он начнёт ощущать между лопаток тепло от его свечи или слышать над ухом его дыхание. – Вы собираетесь продолжать надо мной трястись всю ночь? – спросил Ральф, разворачиваясь навстречу. – Или вы полагаете, что я не замечаю, чего вы опасаетесь? У Ногса вид стал такой, словно его уличили в чём-то предосудительном. Ральф не стал дожидаться нелепых оправданий, а продолжил: – Я не собираюсь ничего с собой делать. Возможно, эта мысль и могла меня посетить чуть раньше, но момент слабости миновал. Вам нечего опасаться, без хозяина вы не останетесь. Пока что, во всяком случае. Он хотел добавить ещё что-то про то, что не доставит такого удовольствия своим врагам, но почему-то язык не повернулся. Как и о Ногсе больше не получалось думать как о враге или даже как о недоброжелателе. Ногс в ответ на его уверения кивнул, принимая их во внимание: – Хорошо. Я рад. Вы обещали пойти спать. Ральф не собирался спорить, тем более они уже пришли. Одну из спален на этаже занимал хозяин дома, другие две считались бы спальнями для гостей, если бы в доме Ральфа Никльби когда-нибудь бывали гости, остававшиеся ночевать. Проходя мимо одной из этих спален, Ральф указал Ногсу на дверь, приглашая остаться тут, однако Ногс предпочёл не заметить или проигнорировать этот жест. Так что в спальню Ральфа они вошли вдвоём, что было для Ральфа совершенно необычно, он как-то очень давно отвык от того, чтобы его сопровождали с целью уложить в кровать. Двери в его доме сегодня были положительно заколдованными, они оба только и знали, что в них застревать, вот и сейчас остановились, едва войдя, один – решая, что делать дальше, другой – смиренно ожидая его решения. Постель, как и ужин, была приготовлена экономкой заранее. Таких роскошеств, как грелка, Ральф не признавал, считая пожароопасными излишествами. Однако мягкие перины и подушки и тёплые одеяла любил, и в обязанности экономки входило следить, чтобы эти постельные предметы всегда были тщательно взбиты, проветрены и просушены. Приятное на ощупь постельное бельё было ещё одной слабостью, хотя понежиться на нём получалось редко. Зато засыпалось приятнее и быстрее. Хотя сегодня Ральф вообще сомневался, что сумеет уснуть и в самой мягкой постели. И право, Ногс совершенно зря тут же направился к кровати и принялся поправлять подушки, его старания в любом случае должны были пропасть даром. Ральф, впрочем, не стал ему об этом говорить, а ушёл за китайскую ширму, которой был отделён закуток для умывания. На маленьком столике за ширмой стояли таз и кувшин с ещё тёплой водой. Тут же на спинке слегка покосившегося стула висели ночная сорочка и халат, а под стулом стояли домашние туфли с немного стоптанными задниками. Пока Ральф переодевался для сна и умывался, Ногс, очевидно, продолжал возиться с подушками, перекладывая их то так, то этак. Хотя, когда Ральф вышел из-за ширмы в накинутом поверх ночной сорочки халате, Ногса он нашёл стоящим рядом с кроватью едва не по стойке смирно. Ральф бросил взгляд за не совсем чистое окно, вздохнул и сказал: – Уже совсем поздно, незачем вам по темноте шататься по улицам. Оставайтесь до утра. Можете выбрать любую гостевую спальню. Ногс отмер не сразу. Возможно, осмысливал необычайно щедрое предложение хозяина, хотя все события сегодняшнего вечера были из ряда вон выходящими, и приглашение Ральфа было не страннее всего остального. – Хорошо, – сказал он наконец, и поковылял к двери. Благодарности за предложенный ночлег или хотя бы дежурного пожелания доброй ночи Ральф от него не дождался. Зато, когда Ральф уже снял халат и совсем было собрался лечь в постель, дверь спальни вдруг снова слегка приотворилась, и в неё просунулась растрёпанная голова Ногса: – Я буду рядом, если что. Просто позовите. С этими словами он скрылся совсем. Ральф пожал плечами, по привычке аккуратно сложил халат в ногах постели, скинул туфли и забрался под одеяло, натянув его по самый подбородок. Поначалу зазябшим ногам было не согреться в холодной же постели, Ральф недовольно ворочался, натягивал на колени сорочку и поджимал пальцы. Потом вроде бы начал согреваться, и сколько он ни думал чуть раньше, что вряд ли сегодня сможет уснуть, а глаза начали слипаться. Сквозь наползающую мягко, как пуховое одеяло, дремоту Ральф вроде бы смутно слышал грозный стук во входную дверь, шаркающие шаги Ногса и голоса снаружи. Потом всё снова стихло, или просто сон вступил в свои права, не считаясь с внешней действительностью. Так или иначе, а больше Ральфа никто не тревожил. Просыпаться и вскакивать в постели среди ночи Ральфу было не впервой. Особенно в последнее время кошмары, в которые обернулись накопившиеся сожаления, его мучили с удвоенной силой. Сейчас он не запомнил, что именно его разбудило. Но когда глаза пообвыклись в полумраке комнаты, Ральф заметил одно разительное отличие от других ночей, когда он вот так же сидел, таращась в темноту, с колотящимся в горле сердцем. В комнате он был не один. На потёртой банкетке под окном, за которым тускнел лондонский рассвет, напряжённо приподнялась прикорнувшая там угловатая фигура. – Сэр? – услышал Ральф обеспокоенный шёпот. – Что такое, сэр? Вам что-нибудь приснилось? Вам что-нибудь принести? Ральф покачал головой. Упорству Ногса можно было только позавидовать. – Нет, – голос со сна был хриплым и не своим – а может он ещё и разговаривал или даже кричал во сне? Если и так, то никогда прежде он никому не мешал. – Я в порядке. А почему вы спите тут? Это ведь неудобно. – Видите ли, вашими спальнями для гостей так давно не пользовались, что я расчихался, едва попытавшись снять покрывало с одной из кроватей, – объяснил Ногс удивительно словоохотливо. Ральф недоверчиво хмыкнул. У него осталось подозрение, что Ногс вернулся в его спальню специально, чтобы иметь возможность за ним приглядывать, но он не стал это подозрение комментировать, а произнёс: – Ясно. Спите, ещё рано. Ногс покосился на окно, за которым едва начинало слегка сереть, что-то буркнул и неуклюже завозился, укладываясь обратно. Банкетка была узкой и короткой, вовсе не предназначенной для комфортного отдыха, однако Ногс как-то исхитрился свернуться на ней калачиком. Как пёс у ног хозяина, подумал Ральф, но без обычного презрительного чувства. Собак заводят, чтобы охраняли покой хозяев. И Ральф, опускаясь обратно на подушку и натягивая на зазябшие плечи одеяло, думал, что Ногс, в общем-то, неплохо справлялся. Во всяком случае, до утра Ральф проспал спокойно.