Точка невозврата

      — Я уж подумал, что ты не придешь, — голос звучит из полумрака спортзала спокойно, может, самую малость с незлой насмешливостью, но Итан все равно невольно старается сжаться. Щелкает выключатель, бледный унылый свет горящих через одну потолочных ламп падает на старые крашеные доски пола, стены с кое-где начинающей пузыриться штукатуркой, неаккуратную стопу синих матов в углу и монументальную мужскую фигуру.       В прошлой жизни пятница была для Итана днем комедий с Мией, или днем бара с приятелями, или даже временем глобального вечернего безделья в одиночестве. В жизни новой, вылупившейся из луизианского перелома, пятница была жестко вбита как день общей физической подготовки, и человек, без того расчертивший эту новую жизнь четы Уинтерсов стальными рамками по своим правилам, особо поблажек давать не собирается.       — На работе аврал, — вздыхает Итан, откидывает на спину влажный капюшон и боком движется в сторону раздевалки. Он не врет, это не в его натуре, но умалчивает, что иногда сам себе ищет эти авралы.       Он рад видеть Криса Редфилда, правда рад: тот хоть и производит первое впечатление человека очень жесткого, замкнутого и строгого, оказывается очень интересным собеседником, с которым становится приятно и уютно проводить время. Итану поначалу это кажется странным, но он быстро отбрасывает любые рефлексии как совершенно ненужные. Хорошо — значит хорошо, надо ловить момент, а не сушить себе голову лишними мыслями и вопросами без ответов. Жизнь уже показала, что все в один момент может стать слишком плохо.       Тренировки же Итану не нравятся и не интересны, он с детства не уважает любую бессмысленную физическую активность. Единственное, что более-менее заставляет его держать режим и не саботировать совсем уж активно занятия, — четкое осознание необходимости быть в состоянии защитить свою семью. Защитить всерьез, случись что непредвиденное, потому что, и это, увы, правда, Крис может не всегда знать и не всегда успеть.       В раздевалке холодно, как в карцере, из щелей окна посвистывает ноябрь, и Итан невольно ежится даже в куртке. Мысль о том, что куртку все же придется снять, как и брюки, и натянуть на голое тело выстывшую синтетику спортивного костюма, кажется непереносимо отвратительной. Он переминается с ноги на ногу, кидает рюкзак на лавку и берется за молнию, когда входная дверь скрипит, впуская медленные тяжелые шаги.       — Извини, что нарушаю твое уединение, но мне тоже надо переодеться, — Крис появляется из-за пустующих в этот поздний час шкафчиков неотвратимо и весомо, как авианосец из-за ближайшего мыса. Итан с некоторым удивлением отмечает, что он одет в кои-то веки в рубашку, черную, как большинство его вещей, но все же.       Крис внимательно щурится, вокруг уголков глаз собираются лучики морщин, переводит взгляд с Итана на окно и обратно и безапеляционно командует:       — Бери вещи, идем в душевую, там должно быть получше.       — Есть, сэр, — без особого энтузиазма огрызается Итан, но находит предложение весьма здравым. К тому, что Крис раздает приказы явно на автомате, он почти привык, хотя иногда все равно страшно бесит. Научился почти безошибочно определять Крисовы попытки заботиться и сделать как лучше, но так до конца и не смог принять уж очень ультимативной формы этой заботы.       Впрочем, сейчас ему откровенно неохота спорить, он мечтает о горячей ванне, горячем какао и еще более горячих объятьях жены, если, конечно… Если, конечно, Мия захочет уделить ему внимание, если, конечно, они снова не сцепятся из-за Луизианы или какой-нибудь бытовой мелочи. Если она не решит, что им лучше стоит поговорить об особенностях их отношений, не касаясь по-настоящему важных вопросов, или не бросит в сердцах, как неделю назад, что характер Итана стал портиться из-за общения с военными.       Итан сжимает губы в нитку и невольно раскрывает глаза шире, застывая с недоснятым худи в руках. Прокручивает в голове тот разговор с Мией снова и снова и глубоко вдыхает, собираясь позвать шуршащего пакетами в соседней секции душевой Криса. Не успевает, на плечо перегретой лавиной рушится чужая ладонь, вышибая воздух, но не мысли.       — Не спи, пора уже начинать, — Крис мягко усмехается и не спешит убирать руку.       Итан прокручивается на пятке, чтобы оказаться лицом к лицу с ним, сопит, поперхнувшись возмущением, и тыкает худи в грудь.       — Как ты думаешь, я правда стал хуже?       — В каком смысле хуже? — Крис приподнимает бровь. Его тело пышет сухим живым жаром, и Итан едва сдерживается, чтобы не шагнуть вперед, не прижаться, не напитаться теплом до глубин исхлестанной ноябрем и давним недопониманием души. Он и так стоит, по идее, непозволительно близко, пусть даже Криса это не смущает. Жаль, уже жаль, что начал этот разговор, что, кажется, опять ляпнул, не подумав, и можно бы даже оборвать, ничего не поясняя, но Итан считает это неправильным.       — Мия… Мие кажется, что такое плотное общение с военными не очень хорошо влияет на мой характер.       — Что, удобный неконфликтный муж вдруг вспомнил, что имеет право на собственное мнение и не может быть виноват во всем на свете? И ей это закономерно не нравится, потому что муж начинает становиться неудобным? — Крис не повышает голос, не играет саркастическими интонациями, лицо его остается невозмутимо-расположенным, но Итана пробирает до мурашек. Кроме непосредственных слов он слышит что-то еще, напоминающее ему визг старой дисковой пилы, которой пытаются резать ржавую кровлю. А еще где-то в глубине души он чувствует острое и яркое желание согласиться, и это ему не нравится вдвойне.       — Не смей так говорить! — Итан тычет указательным пальцем в грудь Крису, обтянутую зеленой борцовкой и сдвигает брови к переносице. — Мия — моя жена, и…       — И ты ее любишь, и она не сделала ничего, чтобы заслужить плохое к себе отношение, — бесцеремонно перебивает его Крис, монотонно кивая головой на каждом смысловом акценте. Он молчит о том, что она работала на биотеррористов, что лгала мужу напропалую три года, что после Луизианы была далеко не настолько беспамятна, как рьяно доносил до всех Итан. Молчит, перехватывает Итана за плечи и крепко прижимает к себе, чуть похлопывая по спине. — Я знаю это все. Я не говорю, что она дрянная девчонка или типа того, но очень любит валить со здоровой головы на больную. Ты не можешь быть виноват во всей бытовой ерунде, иногда ерунда просто случается, и ее надо просто пережить. Ты хороший парень, Итан, и меняешься в нужную сторону. Ей тоже надо бы измениться и изменить свое отношение к разным вопросам. Но, наверное, для нее нужно больше времени.       Итан ошеломленно замирает, захлестнутый лавиной всего: слов, эмоций, прикосновений. Особенно прикосновений, точно Крис читает мысли или еще как-то предугадывает стремления Итана. Становится тепло, так тепло и необъяснимо хорошо, что слова, необычайно много сказанных за один раз Крисом слов, чиркают его по касательной. Сил и желания спорить нет, по сути Крис прав. Наверное он действительно не такой уж плохой парень, и ему просто надо быть более терпеливым в отношении Мии, все еще смятенной переездом и разновеликими, но совершенно обыденными неурядицами.       — Ты меня понял? — голос Криса рокочет рядом с ухом, дыхание колеблет непослушные пряди у виска. — Ты хороший парень. Не сомневайся.       Он чуть наклоняет голову, заглядывает в глаза пристально, точно хочет во что бы то ни стало удостовериться в чужом согласии. Итан, все так же упиваясь окутывающим его теплом, находит в себе силы кивнуть и посмотреть в ответ, в следующую секунду теряя связь с реальностью. Ему долгое время было глубоко все равно, какого цвета у Криса Редфилда глаза. Потом они казались Итану светло-карими, потом — темно-серыми, но сейчас он летит и падает в глубокую грозовую синеву и, кажется, не может даже вдохнуть, не то, что сказать осмысленную фразу.       — Что ж тебя так кроет сегодня… — ворчит Крис и склоняет голову Итана к своему плечу, медленно и тяжело гладит по макушке, пропуская между пальцев непослушные светлые волосы.       Итан закрывает глаза и на миг позволяет себе обмякнуть, буквально повиснуть на Крисе, погрузиться на самое дно синевы, жара, запаха чужого тела и хороших сигарет. Его не отталкивают, не торопят и ничего более не спрашивают, ему позволяют просто быть и чувствовать, что одновременно заряжает и душераздирающе выкручивает самую суть.       У Криса внутри как будто ядерный реактор, а то и вовсе вечный двигатель, его энергии хватает на все и на всех. Хватает — и еще остается, и точно тесно этой бешеной неукротимой энергии в человеческом теле, она ищет выход хотя бы так, нечувствительной к холоду раскаленной кожей, бугрящимися непомерно плотными, как высеченными из гранита мышцами. Итан, заново обретая способность стоять ровно на ногах, все равно никак не может вынырнуть из своего полузабытья, гладит Криса по плечам и стеклянно смотрит вникуда. Он не знает, когда и куда делось худи, это уже совершенно не важно, важны только полыхающие ладони и абсолютное принятие. Принятие, какое он встречает впервые, какое не получает даже от собственной жены — зато этот замкнутый суровый мужчина, всю жизнь борющийся с самыми адскими порождениями преступного мышления, оказывается на него способен.       Итан судорожно, почти всхлипывающе вздыхает, пальцы его касаются чужой кожи быстрее, рваными ищущими мазками, дергают лямки борцовки, ведут по груди уже почти неоднозначным движением. Он подспудно ждет, что его одернут, может быть, грубо или скажут что-то колкое с невозмутимым лицом, но ничего этого не случается. Крис молчит, дышит громче, и Итан понимает, что хватка его рук на поясе, рук, взявших в каменное кольцо, становится поистине мертвой. Нет, не болезненной, не ограничивающей, но избавиться от нее не поможет никакая сила в мире. Итан подается чуть ближе, чувствует всю мощь чужого тела сквозь все слои одежды, льнет к нему и не может самому себе дать ответ, когда же наконец остановится.       Шею щекочет чужое дыхание, еще более горячее, чем кожа, Крис утыкается носом ему в висок, зарывается в волосы и упорно молчит. Силится, кажется, что-то сказать, но лишь мимолетно мажет нижней губой по кромке уха Итана, легко-легко, но от этого прошивает высоковольтными мурашками. Итан резко вздрагивает, понимая, что творится что-то неправильное, невыразимое, и чувствует, как начинают полыхать щеки, точно ему шестнадцать.       Крис от такого рывка в его объятьях смаргивает, как выныривает из неведомых глубин собственной души, глубоко вздыхает и интересуется хрипло, ослабляя хватку:       — Согрелся? — голос у него оказывается чуть более хриплый и глубокий, чем обычно.       — Я? Да, все хорошо, — скомканно отзывается Итан, отводя взгляд и не зная, куда толком деть теперь руки. Он чувствует себя одновременно вляпавшимся в мед и деготь, сладко-горькое и тягучее, в одном шаге от чего-то очень неправильного, очень желанного и практически непоправимого.       — Окей, иду раскладывать маты. Догоняй, задерживаемся, — слишком резко переходит Крис к делу, отступает и отстраняется. Итану даже на мгновенье кажется — спасается бегством, но нет, это не про Криса Редфилда. Скорее уж, дает ему самому пространство для маневров и раздумий.       Итан провожает неотрывным взглядом широченную спину в зеленой борцовке, улыбаясь сам себе уголками губ. Переодевается в спортивный костюм, совершенно не замечая прохлады, влажности, выстывшей синтетики и всего прочего грубого материального мира. Надо бы, наверное, сказаться окончательно больным и поспешно вернуться домой, к жене, сериалу и какао, плюнуть на все эти тренировки хотя бы на месяц, но конкретно сейчас Итан осознает с пугающей ясностью: не сможет. Не сможет отказаться от этой чистой энергии в виде человека, от этих рук, которым почти нереально сопротивляться — в удушающем тренировочном приеме в том числе.       Он выходит из душевой и из раздевалки с опьяняющей легкостью, смотрит на белую полустершуюся разметку на полу спортзала и шагает через нее. Он чувствует себя слишком самонадеянным летчиком, проходящим сейчас точку невозврата, за которой — либо невероятная удача, либо смерть.       Итан ощущает потрескивающее и искрящееся неведомое, манящее и убийственное, так похожее на грозовую бездну чужих глаз, и с отчаянной веселостью ни на что не надеющегося человека делает шаг в бездну.       К Крису.