Good girls don't cry

И мне плевать, если я выгляжу некрасиво. Большие девочки плачут, когда у них разбито сердце. Sia — «Big girls cry»

      Увидеть этого парня я не рассчитывала вот уже совсем, привычно выполняя каждодневную манипуляцию: поход в круглосуточный магазин рядом с общежитием по вечерам с целью закупиться тем, без чего некоторым студентам, а таких я знала немало, относясь к их же числу, тяжко. Особенно перед сдачей сессии, когда нервы на пределе, ночи без сна, а мозг, в который так отчаянно пытаются впихнуть за неделю то, что не выучено за два семестра, уже не кликает, вынуждая биться любом об стол или иную твёрдую поверхность, лишь бы не было так до кома в горле отвратительно и термины перед глазами не кружились каруселькой.       Знаем, проходили.       И остались с приличной шишкой, прикрытой, к счастью, чёлкой, что доставала мне до глаз и порядком мешала. Но в тот раз, когда на грани отчаяния я от души, со звучным таким «да блядская хуета блять!», приложилась сначала о стол, а потом уже чисто случайно сосед по парте заехал мне дверью, покидая здание учебного корпуса, ненавистный элемент внешности, который руки не доходили отрезать, очень даже помог, и я, по крайней мере, перестала напоминать Генгара — покемона из мультика, что так любит смотреть мой младший брат, который явно умнее меня, хотя по нему не скажешь.       Несмотря на возраст и постоянные выебоны в духе «я умею сёрфить в Интернете, ха-ха», в то время как я в свои девять ела песок, купалась в лужах ранней весной и не знала, что такое этот ваш Интернет, братец на полном серьёзе сообщил, что в медицину он не сунется даже под страхом быть отлупленным той самой палкой, ведь он же не глупец какой-то (я бы с этим поспорила), чтобы забивать голову тем, к чему не лежит душа и лежать явно по мере взросления не будет. Этим он весь пошёл в меня (а из меня медик такой себе), за что ему огромное спасибо. Как бы меня эта малолетняя пакость не раздражала и не огребала пиздюлей, чаще словесных, рациональное зерно в нём всё же было, и я очень хотела, чтобы он построил себе хорошее, счастливое будущее, а не пошёл по моим стопам.       К примеру, не сдал экзамены на низкие баллы, отстав от одноклассницы, которая, видите ли, «не пинала хуи и не просиживала дни и ночи в Интернете, а реально готовилась, в отличие от тебя, Шоннансон!», если цитировать мою маму, крайне огорчённую моими результатами и до глубины души возмущённую моим отношением к экзамену, хотя это было далеко не так: готовилась я в меру своих сил и возможностей, пусть даже это оказалось не особо заметно.       Кроя меня матом и называя разочарованием, — от которого меня скручивало в приступах истерики каждый раз, стоило только подумать об этом и с сожалением понять, что этот ярлык ко мне прилеплен намертво, ведь даже бывшая классная руководительница вставила тогда этой фразой свои пятьсот вон, что окончательно добило меня и мою веру в людей, — мама отправляла документы в университеты на филологическое, зная, что учёба на этом отделении была моей давней мечтой (до которой я так и не добралась, в итоге сорвавшись камнем вниз с собственных иллюзий и больно приземлившись на скалы суровой реальности), но, получив от ворот поворот, решила, что хуже уже быть не может, а учиться мне где-то надо, «ведь сейчас даже проститутки с образованием, а чем ты хуже их».       И именно благодаря этому я попала в среднее специальное учебное заведение, оконченное когда-то там давно мамой с красным дипломом, за что им большое спасибо и низкий поклон до земли.       Конечно, ведь если бы не медицинский колледж, я бы стояла сейчас несколько часов за кассой и предлагала шоколадки по акции, а не проводила свободные минуты около стеллажей в этом же самом «E-mart24», размышляя с деланно умным лицом, какой же энергетик выбрать, что играло большую роль лично для меня. Ибо комплексный экзамен, а именно неврологию и психиатрию, поставленный самым первым в расписании, зубрить, чтобы от зубов отскакивало, лучше всего под белый «Monster» или классический «Hot6», но никак не под какой-нибудь фруктовый красный «Rock Star» или вообще «Red Bull». Потому что, во-первых, слишком приторно, кажется, до хруста сахара на зубах, а это вредно и очень противно, хотя я та ещё сладкоежка. Согласитесь, что ощущения перекатывающихся хрустящих кристалликов, способных испортить эмаль и вообще не сэкономить на походе к стоматологу, во рту не из приятных и лучше лишний раз такое не испытывать.       А во-вторых, не очень-то мне и нравился фруктовый энергетик просто потому, что не нравился, вот и всё. Никакой демагогии не надо разводить и объяснять простую истину про различия вкусов, как и то, что дороже — не всегда лучше и качественнее, но это не означает, что я не в силах не потратить пару тысяч вон на красивую баночку, взяв которую я ощутила приятный, обжигающий кожу холод и неспешно побрела вдоль отделов, стараясь найти ещё что-то съестное, ведь на одном энергетике, шоколадке и сигаретах далеко на уедешь. Ночь длинная, экзамен на носу, а студент, как бы там ни гласила старая поговорка, не может быть вечно голодным.       Стараясь прислушиваться к песне, играющей в наушниках-каплях, и при этом смотреть по сторонам внимательно, чтобы ничего интересного не пропустить, не взирая на то, что всё на этих полках вдоль и поперёк изучено и несколько десятков раз распробовано, я не могла не остановиться в отделе с алкоголем и не сморщить нос. Цены уж больно кусачие, навевающие на мысль найти подработку, но тут же гонимые восточным ветром из моей дурной головы, вынудившие переместиться дальше по курсу, но всё же прихватить пару бутылочек вишнёвого «Garage» из холодильника. Внутренние демоны довольны моим действием, а я же противиться им не собиралась, укладывая выбранные товары в корзинку, а второй рукой переключая композиции в плейлисте, лишь бы не очередной грустный трек из предложки.       А зачем грустить, если можно просто радоваться жизни и не оглядываться на так и норовящее укусить за ягодицы прошлое, стремительно наступающее на пятки? Я старалась следовать этому принципу, не вспоминая о плохом и уж тем более не возвращаясь на девять месяцев назад, гнала мысли прочь и позволила наконец открыть себя новым знакомствам и наладить отношения с одногруппниками, явно запомнившими меня как интровертного интроверта, кем я активно была на первом курсе, не желая вступать в контакт с кем-либо. Всему виной было банальное стеснение, помноженное на колоссальную дозу смущения, из-за которой по лицу шли алые пятна, а от волнения язык заплетался и мысли разбегались по уголкам разума, как мышки от кошки, и поэтому изо рта вылетала полная белиберда, вынуждающая лишний раз языком не трепать, — только когда спросят преподаватели или староста.       Сейчас же всё было по-другому: мозги встали на место, смущение как-то улеглось, наоборот — в кругу друзей я только и делала, что отпускала такие шуточки, от которых все за животики хватались, как бы мне сейчас ни хотелось хвастаться. Да и настроение было на редкость хорошим и, казалось, ничего не могло его испортить.       Но я ошиблась.       Одна встреча — совпадение. Две — стечение обстоятельств. Три — судьба.       Почему же я вдруг заговорила про судьбу, пусть и искренне веря во все тайные знаки, мистику, и будучи крайне суеверной и помешанной на гороскопах личностью, спросит кто-то, на что я не постесняюсь назвать причину. Только бы сначала надо подобрать с пола упавшую челюсть и успокоить разбушевавшееся не на шутку сердце, взбунтовавшееся будто бы (тахикардия — отдельный вид пиздеца) от того парня, остановившегося в каких-то жалких метрах от меня, взглянув на которого внимательнее и почувствовав сразу же кислый привкус во рту, я поспешила отвернуться в попытке сделать вид, что уж больно меня заинтересовал сыр в яркой упаковке. Красивой, между прочим, и не менее дорогой. Демократично от слова «ни разу».       А вот глаза-предатели так и норовили взглянуть на молодого человека ещё раз, впечатать образ в сетчатку, чтобы по задворкам разума пробежаться, выуживая из потаённых глубин что-то связанное с ним. Вдруг это ошибка? Может, я просто обозналась и это вообще левый чел, просто очень похожий чисто внешне, а разыгравшееся воображение в коллабе с плохо работающим от недосыпа и хронической бессонницы мозгом решило меня таким вот образом подставить. Всякое же бывает. А со мной и не такие приключения случаются, даже на ровном месте их найду. Тем более город большой, но…       Не надо было оборачиваться сейчас. Поняла я это слишком поздно, в тот самый момент, когда парень, чья красная толстовка привлекала и без того много внимания, шагнул ближе, возвышаясь на целую голову, обдавая знакомым ароматом — смеси никотина и туалетной воды, — отбросившим меня на короткий миг на пару лет назад, и не взглянул на меня своими нереальными глазами, цвет которых — это убийственное, засасывающее в свою глубокую пучину море, когда-то меня похоронившее в своих тёмных водах.       Острые скулы, о которые можно с лёгкостью порезаться, волевой подбородок с родинкой у самого уголка губ, милые ямочки от улыбки на щеках, иссиня-чёрные брови вразлёт, делающие глубокий взгляд и без того выразительным: эти показатели относились только к одному знакомому мне человеку.       И он сейчас стоял прямо передо мной, передавая привет из прошлого, на котором я мысленно ставила крест ровно шестнадцать грёбаных месяцев с той самой точки отсчёта — августа две тысячи девятнадцатого года, когда окунулась в эту бездну с красивым именем и обворожительной улыбкой и пропала в ней с концами.       Когда разум и сердце забрал, вырвал с корнем, а воспользовавшись сполна, уничтожил, станцевав танго с удовольствием на моём распластанном на земле трупе, из глаз которого катились горькие слёзы, смешивались с собственной кровью из разбитых костяшек и обжигались пламенем чиркающей чаще и чаще зажигалки, а рядом валялись осколки былой себя, не собрать которые больше, не склеить, не превратить в единое целое. Нет такого искусства ещё, не изобрели таблетки, исцеляющие сердечные раны полностью, чтобы не оставалось шрамов, кровоточащих при любом намёке на бередившие раны события, сделавшие особенно больно.       А больно сделали знатно. Глупое, глупое сердце…       Всё начиналось спонтанно, красиво даже, как в глупых книжках, что я любила зачитывать до дыр и мечтать, как и многие девочки моего возраста, о принцах на белом коне, что обязательно увезёт в лучшую жизнь, где всё будет хорошо. Ни невзгод, ни проблем, ни-че-го, что сделает больно. Это же принц — статный, величественный, добрый — идеальный.       Сколько там эпитетов у парней с короной, что голову обычно жать не должна? Много.       И у Юно тоже корона была. Пусть он и не был принцем, как сразу было понятно при первой встрече. Да не простая корона это — вся гвоздями украшена была, как помню, и шипами, чьи концы окроплены ядом были, что под кожу проникал и ранил нещадно тех, кто касался дольше положенного, пытался проникнуть на задворки души, такой же тёмной, как свежий американо, и узнать парня лучше, увидеть что-то большее, нежели образ, показываемый окружающим. А что там за ним — тайна за семью печатями, страшный секрет, табу, за нарушение которого следовало наказание.       Он сломал меня с лёгкостью, без сожалений, как тех безнадёжно влюблённых девочек в возрасте девятнадцати лет, которым тоже очень больно бывает. Просто, так, парой слов, которые до сих пор свежи в моей памяти, словно это было вчера. Хотя вовсе не вчера я была краснеющей по пустякам и без дурочкой, смущающейся и улыбающейся робко, — это время прошло, пролетело быстро, канув в Лету — в мои девятнадцать: возрасте особенном, когда уже не ребёнок, но ещё и не взрослый, когда до взрослой жизни, наступающей с приходом совершеннолетия, один только шаг.       Глупо было ехать в тот лагерь, чтобы насладиться детством в последний раз, потому что потом в качестве отдыхающего тебе такие развлечения не светят, а вот в качестве вожатого — пожалуйста, но для меня это было бы слишком. Глупо было увидеть его в разномастной толпе таких же робких парней и девчонок, сформированных воспитателями в отряд номер один, потому что возраст всё решал, встретиться взглядами и почувствовать вокруг это напряжение, сменившееся полётом сердечек вокруг моей головы и чувством невесомости, и пропасть в нём окончательно, когда познакомиться решил первым, заговорить, подойдя вечером перед ужином, а потом уже затащить на турники, чтобы наверняка покрасоваться, ловить моё смущение и упиваться им, улыбаясь до безумного красиво.       Тогда я не понимала, что делала что-то не так, а просто наслаждалась последним месяцем лета, стараясь не думать об экзаменах, о месте поступления, о туманном и неизвестном будущем. Да и можно ли назвать неправильным чувство первой любви, которое наверняка испытывали многие подростки? Лично я никогда не считала это чем-то запретным и глупым, старалась как-то убедить себя, что это временно. Пройдёт, перегорит к концу смены — через двадцать один день, они пролетят быстро, даже не замечу и уеду домой со счастливой улыбкой, буду вспоминать весёлые деньки, глядя на фотографии, и чувствовать привкус лета на языке, ощущения тепла под кожей будут такими же эфемерными, лёгкими, как взмах крыльев бабочки.       Но не перегорело ни через неделю, ни за два дня до конца смены. Только усиливалось, не давало спать ночами, вынуждая глушить рыдания подушкой, чтобы не разбудить соседок по комнате и избежать лишних расспросов. Свои чувства в себе держала, никак не показывая внешне, что мне нравится кто-то, несмотря на каверзные вопросы некоторых ребят из отряда, пытавшихся подколоть, а внутри, каюсь, разрывалась от переполняющих тело и душу чувств, делающих мою улыбку шире в присутствии того самого человека, с которым мы стали неплохими приятелями.       Наши интересы совпадали во многом: одна и та же музыка была в плейлистах, как и одни и те же фильмы, прочитанные до дыр томики Мураками, отчего я готова была чуть ли не вопить от восторга. Чон Юно любил книги, запах старины, а ещё курил «Винстон» с двумя кнопками, чей запах, кажется, проникал в меня, когда стояли вдвоём в своеобразной курилке для вожатых (это было запрещено, но никого из курильщиков это не волновало) — предбаннике не работающей по техническим причинам душевой, где, по слухам, одна девчонка из другого отряда устроила оргию с двумя парнями из нашего. То-то они ходили довольными, хвалили умелой ротик какой-то Элки и что она может им делать. Было по-человечески её жалко — нашла с кем удовлетворить свои потребности, надеясь на конфиденциальность, а выяснилось, что эти двое сами разболтали кому только можно и нельзя, отчего девушка уехала домой за неделю до конца смены и больше не вернулась.       Поэтому от многих парней я и воротила нос, не приближалась к ним, не заглядывалась и уж тем более не рассматривала в качестве потенциального кавалера, с кем потом придётся связать свою жизнь в будущем узами брака. Для меня они — парни — были странными, непонятными существами, в голове которых много всякой херни, гуляющий по задворкам ветер, пошлятина и ничего хорошего. Так казалось, когда общалась с бывшими одноклассниками, знакомыми и друзьями друзей. Всё просто: шутки из разряда «ниже пояса», насмешки, помноженные на трёхэтажный мат через слово в предложении, а темы любого разговора перескакивали от количества каток в какой-то компьютерной игре до женских прелестей, скрытых под слоями одежды, которые они не прочь потрогать, полапать и так далее, следуя по мере испорченности и полётам чужой фантазии. Я как-то сидела в одной такой компании и наслушалась за полчаса такого, что уши горели, а желание раздать смачных пинков росло и росло, казалось, реально так сделаю, не сдержавшись, потому что это было несколько противно. А Юно таким не интересовался, все эти разговоры про члены и скабрезные шутки его утомляли, насколько я знала, общаясь с ним на многие темы, споря о литературе и искусстве, к которым питала особую любовь и поэтому была рада такому собеседнику, не рассматривающему девушек в качестве кукол.       А меня же и рассматривать нечего было, всё и так понятно, что ничего хорошего: не слишком худая, округлая даже там, где не надо, маленького роста, делающего меня даже младше, отчего и по сей день приходится показывать удостоверение личности, чтобы продали сигареты и энергетик и с вопросами не докапывались.       Именно тогда, в один из вечеров, сидя на турнике и любуясь алым закатом, Юно сказал одну фразу, которую я запомнила надолго: «Ты слишком хорошая девочка, Сон, чтобы плакать. Не плачь. Никогда. Жизнь не стоит того, чтобы рыдать в подушку, тем более что мудаков везде полно, даже если они таковыми не являются». И меня, стоявшую рядом, наблюдающую с интересом за носящимся неподалёку детьми из более младших — четвёртого и пятого, — отрядов, подбросило на месте, а глаза, казалось, готовы были выпасть из глазниц, но парень никак не отреагировал, продолжая вслух рассуждать о пользе квантовой физики. Будто и не замечал моего состояния, хотя нас отделяли жалкие полметра, или не хотел видеть моё пришибленное, как после шока, лицо. И пусть мы вели себя как ни в чём не бывало, веселились на вечерней традиционной дискотеке, покачиваясь под медленные композиции (в такие моменты я готова была отдать всё на свете, лишь бы это не кончалось, лишь бы продолжал сжимать мою талию, обнимать, прижимая слишком бережно, позволяя обвить руками его шею и устроить голову на своём плече), я не могла выкинуть его слова из головы и ощущение, будто он знал обо мне куда больше, чем показывал. Откуда мог узнать про слёзы в подушку, про истерики, закатываемые родителям, потому что те довели, если во всех наших разговорах никогда не затрагивались данные темы, потому что ни к чему выносить из дома сор и делиться с чужими людьми — какие бы чувства к ним не испытывал — тем, что может вызвать триггер. Да и не хотелось, чтобы парень просто принял меня за нытика, страдающего от всякой ерунды, на которую чужие люди рукой махнут и посоветуют засунуть язык в жопу и терпеть, потому что так надо, так принято и вообще тогда проблем не будет.       Глупость: проблемы будут в любом случае, а взрослые люди не такие уж понимающие и умные, какими хотят казаться. У них свои взгляды на жизнь, иное восприятие мира и отсутствие в большинстве своём принятия своего ребёнка таким, какой он есть. Какой нормальный родитель будет, глядя на других детей, заставлять своего ребёнка меняться, просить стать как какая-нибудь Чан Сынён только потому, что она лучше выглядит, фигурой выдалась и играет на фортепиано, в то время как у своей дочери слух отсутствует и нет музыкального образования вообще, телосложение далёкое от идеала и не вписывается в общепринятые стандарты, а ещё куча секретов, которыми она делиться не желает, воротит нос от всего розового и предпочитает в равной степени и парней, и девушек, потому что так заложено природой, а не кем-то, потому что по-другому не может, да и не желает менять себя по чьим-то просьбам, даже если об этом просит родная мама.       Изменилась ли я с того самого вечера? Отчасти. Когда терпение всё же лопнуло к концу смены, когда что-то внутри сломалось на части, дало пинка под зад и заставило подойти к парню и робко, чувствуя колоссальную дозу смущения и робости, словно вернулась в период начальной школы (тогда краснела буквально со всего), попросить отойти в сторонку, чтобы «сказать что-то очень важное». И Юно, конечно, послушался, затаскивая меня за руку в курилку, где как раз никого не было, что только сыграло мне на руку: по крайне мере, со своим позором пришлось остаться один на один.       Сердечко трепетало в груди, клокотало, нереальные глаза напротив прожигали насквозь, ждали ответа, поднятая в удивлении бровь выражала крайнюю степень любопытства. Заинтересовала его, конечно, за всё время видеть не доводилось, как я краснею и бледнею одновременно и двух слов связать не могу.       — Я давно хотела тебе сказать, но побоялась признаться раньше, — я всё же выпалила это, глядя в глаза, в которых что-то промелькнуло на короткий миг. То, что я так и не смогла расшифровать, сколько бы ни вглядывалась во время затянувшейся паузы. — Чон Юно, ты мне нравишься. Не как друг нравишься.       Казалось, в этот момент время остановилось, замедлив ход стрелок старых часов на стене в нашем корпусе, а моё сердце разрывалось за грудиной, ударяясь о рёбра и причиняя невыносимую боль, отдаваясь в ушах ускоренным, повторяющимися «тук-тук» из раза в раз.       Вот так просто: «нравишься». Без лишних цитаток ванильных, прочих рассусоливаний и того, что я чувствовала к этому парню на самом деле: что-то намного сильнее обычной симпатии, но чуть меньше, чем любовь до гробовой доски, как то было в «Ромео и Джульетте» — культовом произведении, читаемом в школе по ролям, которое, признаться честно, вызывало у меня в те годы толику недоумения и скуки, ибо как так вообще можно: отдать жизнь за молодого человека, отправившись следом за на тот свет, хотя можно было жить и жить. И пусть фибрами души я понимала, что моё признание ничего не даст. Оно абсолютно бессмысленно — зачем же забивать голову человеку своими чувствами, которые ему не нужны.       Да и что бы изменилось? Начали бы встречаться, несмотря на разделяющее нас расстояние? Переписываться днями и ночами, обмениваясь сердечками до утра до широких улыбок и постоянных взглядов в телефон, пока другие попытаются понять, что же на тебя нашло?       Отношения на расстоянии — сложно, на это нужно терпение и много моральных сил, чтобы сохранить их как можно дольше, а не разбежаться спустя пару месяцев, когда нервы не выдержат от постоянной тоски и отсутствия возможности не видеть человека в живую, рядом, терзаться постоянными сомнениями, как бы ни доверял второй половинке и не был уверен в испытываемых друг к другу чувствах.       Но всё равно призналась.       Его ответа ждала как самое большое событие в своей жизни, даже больше, наверное, чем свой день рождения или Новый год, которые просто обожала, отсчитывая чуть ли не часы до этих дат. Просто застыла, как сурок в свете фар несущейся на полной скорости машины, стараясь не поддаваться нарастающей с каждой секунды панике. А Юно… Выражение его лица я вряд ли когда-то забуду: резко вытянувшееся, без тех огоньков в глазах, манивших своей яркостью, и намёка на улыбку — ту самую, с милой ямочкой, которая мне так нравилась, которую так иной раз хотелось накрыть губами и, не сдерживаясь, целовать-целовать-целовать, пока не подкосятся ноги и не уронят на колени.       — Забудь об этом, — от стали в голосе на короткий миг подбросило, и я растерянно уставилась на Чона Юно, в чьём взгляде можно было сгореть заживо. Понятно стало сразу: можно не надеяться на хороший конец диалога. — Давай не будем поднимать эту тему больше, хорошо? Ты же умная девочка и должна понимать, что я не тот, кто тебе нужен. Отношения — это последняя вещь, которая меня интересует.       И не то чтобы такого исхода не предвиделось, но всё равно сделалось чуточку больно от этих слов. Они словно проникали острыми коготочками в мои внутренности и заливали всё там бензином, чтобы потом с лёгкостью поджечь, лишь поднеся зажигалку.       Юно отвёл взгляд, а я растеряла все слова. Не выйдет обернуть всё это в шутку, сказав, что это лишь идиотский спор, да и по парню видно: не шутил.       — Хорошо, ладно, — выдохнула, стараясь произнести спокойно и не выдать дрожь в голосе от того, что слова парня всё же задели за живое, надломив что-то хрупкое внутри, отчего в глазах подозрительно защипало. Прикрыла глаза, зажмурилась, опуская плечи под навалившейся на них усталостью. Просто не могла не спросить, не могла просто так развернуться и уйти, так и не узнав того, что особенно волновало. — Тогда ответь мне честно на один вопрос: я тебе хотя бы нравилась?       И уж точно не могла вынести этого его холода, морозившего похлеще антарктического льда, колючего взгляда и грубого голоса, добившего меня хлёстким «Нет».       Не нравилась. Совсем нет. Мои плюсы были минусами, чепухой и не воспринимались всерьёз, не ценились даже по-дружески. Тёплые слова были ничем, трепетные касания — забавной игрой, а улыбка с ямочкой — настоящим проклятьем, под воздействие которого попала такая глупышка, как я.       Сама же правду просила, а вышло то, что вышло: наивно повелась на красивое лицо, открыла своё сердце тому, кому не нужно было — ничего хорошего.       — Я тебя поняла, — выдавливать улыбку из себя и делать вид, что я в порядке, хотя на деле ничего не было в порядке, — это ещё нужно было постараться. — Прости за это, ладно?       — Надеюсь, мы друг друга поняли, — с этими словами Юно, хмуря брови, покинул курилку, оставив меня наедине с тем океаном, что обрушился настоящим цунами, едва высокая фигура скрылась за углом, а я, ощущая слабость и глотая начинающие скатываться по щекам слёзы, съехала по стене вниз, давая волю эмоциям, которые даже не видела смысла сдерживать.       Пока никто не видит — можно побыть слабой, а не натягивать улыбку, наверняка напоминающую оскал голодной акулы.       Одна часть меня хотела, чтобы Чон Юно страдал так же, как я, даже сильнее, мучился, хотела сделать больнее, чтобы понял, что зря дал от ворот поворот и вообще мудак последний; другая же моя сторона — более рациональная (насколько вообще это можно) и слабая — хотела свернуться комочком и просто слиться с кирпичной кладкой, исчезнуть из этого мира или просто забыться.       Забыться.       Хорошо сделать это скорее, чтобы вообще ничего не чувствовать, не воспринимать пространство и отключить мозг напрочь. Люди слабые по натуре, раз ищут успокоение даже в ужасных вещах — алкоголе, наркотиках, беспорядочных половых связях, — лишь бы перекрыть травмирующее событие чем-то другим. Я поняла это тогда, когда вытянула руку вбок, шаря по «тайнику» в стене, роль которого выполнял сдвинутый в сторону кирпич, и, нащупав полупустую пачку сигарет (видимо, забытую кем-то из парней), затянулась впервые в своей жизни.       Горько. Противно. Отвратительно. Жалко.       Это всё, что чувствовала я, что орало моё подсознание, пока никотин проникал в каждую клеточку, горло сдавливалось при каждом вздохе и ныло при выдохе. Секунда за секундой разрывалось сердце, хотя, казалось, дальше его терзать уже просто некуда.       Хотелось выть волком, выблевать отвечающий за жизнь орган из себя, вытащить из головы мозг и хорошенько встряхнуть, потому что нежданно-негаданно накатило сожаление, сменившееся пустотой, что в пачке, что в душе, нывшей так, что делалось тоскливо и мерзко. И зачем, дура, признавалась только?       Его слова крутились в голове, вертелись и били по ушам этим отвратительным «Нет», пуская с ядом по венам дрожь вдоль позвоночника, а пальцы сжимались в кулаки, царапая длинными ногтями кожу ладоней, лишь бы физическая боль перекрыла душевные терзания. Но не перекрыло оно, не сработало, как бы ни пыталась, заходясь в приступах кашля с непривычки, не обрушивала кулаки на кирпичную кладку, разбивая костяшки из-за собственного бессилия.       Глупая наивная девочка не сразу поняла, что в тот момент заработала вредную привычку — никотиновую зависимость, переросшую в бессонницу и кучку новых, вбитых в голову комплексов, от которых избавилась со временем, хоть и с трудом, убив долгие шестнадцать месяцев, которые показали, что время отчасти лечит, перекрывая шрамы защитной корочкой, которая не лопнет, если её не трогать.       А с Юно я всё же увиделась тогда. Он уехал спустя час после моего признания, собрав вещи и попрощавшись со всеми, включая меня, напоминающую со стороны вампиршу, у которой выдалась неудачная ночка: подходящих людишек, чью кровь можно испить, под рукой не оказалось, и она с какого-то перепуга решила отказаться от прежнего образа жизни и перейти на веганство.       Объятие было коротким, слишком трепетным и до отвратительного нежным: одна ладонь скользнула выше по локтям, огладила спину, пройдясь по охваченным мурашками рёбрам, а вторая легла на затылок, впутав пальцы мне в волосы и чуть оттянув, чтобы короткий выкрик сорвался с губ, тут же потонувший в дозе смущения от того, эти чёртовы губы коснулись моего лба в медленном тягучем поцелуе, но он оборвался слишком быстро. А внутри от этого всё взвыло протестующе, заколотилось, воздушные замки обратились в пепел мгновенно от этих странных, ненужных действий, делающих больнее вдвойне.       Словно издеваясь, играясь и проверяя выдержку, не покатятся ли слёзы из моих глаз, Юно оборвал все хрупкие ниточки, подарив не долгожданное затмение — не Луна, кем мог бы стать для меня, закрыла собой полностью Солнце, — а самое настоящее новолуние — полностью накрыла тьма, лишила источника света и тепла, оставив лишь тусклый светильник, от которого пользы никакой, кроме привкуса металла во рту и разочарования в людях, особенно в парнях.       Вернувшись домой, я упорно пыталась делать вид, что всё прекрасно, когда контактировала с одноклассниками, участвовала во всех мероприятиях, куда меня ставили в качестве то ведущей, то актрисы в сценках, с какими иной раз выступали. Хотела, наверное, в первую очередь, убедить себя, что со мной всё в порядке. Что у меня вовсе не тоска, воспоминания о лагере и этом придурке перед глазами не прокручиваются на повторе ночами, не разбито сердце, синяки под глазами и лопнувшие капилляры из-за подготовки к экзаменам, а не из-за бессонницы, ставшей частой гостьей. Но на деле я только выкидывала бумагу, на которой многие строки коротеньких рассказов были посвящены ему. Чон Юно, несмотря на те колючие слова, оказался прекрасным Музом, подарившим вдохновение и открывшим второе дыхание, правда, выносить это было невозможно. Каждый раз накрывала истерика, листы рвались и отправлялись в корзину для бумаг. И как-то не тянуло ещё что-то делать. Словно зависла в одном моменте, повторяющимся каждый раз изо дня в день. День Сурка, не иначе.       Ни родители, ни бабушка, к которой меня и отправили жить на время учёбы в старших классах, потому что добираться до школы иначе неудобно, не замечали ничего, погрязнув в рутине. А если и чуяли сигареты, считали, что так пахнет из-за контактов с кем-то из моих одноклассников, ведь большинство из них курили и совершенно этого не скрывали, что мне было только на руку. Ирония лишь в том, что именно у них я таскала сигареты и вела себя крайне глупо, не так, как должны вести себя выпускницы, почти первокурсницы.       Я вовсе не хорошая большая девочка, кем меня нарёк тот парень, а слабачка. Это было той вещью, которую я чётко тогда осознавала. Сильные девушки не тех не выбирают, вредными привычками не страдают, не рыдают в подушку и не умоляют прекратить всё это…       — Девушка, вы что-нибудь брать будете?..       А ещё не зависают на несколько минут, кажущихся часами, глядя в одну точку — на стойку с молочными изделиями, возле которой моя мыслительная деятельность на время прекратилась из-за парня, что вопрос этот задал, глядя на меня своими невозможными глазами, отчего меня передёрнуло, словно от холода. Широкий шаг в сторону, немного виноватая улыбка появилась на моих губах и сорвавшееся с них извинение за свою оплошность, зато внутри всё просто вопрошающе кричало, просто требовало понять: «Узнает или нет?» Прошло три года, как-никак.       — Не хочу казаться банальным, но кого-то вы мне всё же напоминаете, — Чон Юно — по голосу узнала, не узнать эти ласкающие нотки просто невозможно, сколько бы воды с тех самых пор не утекло, — видимо, поддавшись любопытству, осматривал меня с ног до головы, прикидывая что-то в своей голове. — Одну мою знакомую, с которой я не очень красиво обошёлся когда-то.       «Глядите-ка, в ком совесть взыграла впервые за всё время», — мысленно я не могла сдержать кривую ухмылку, внешне оставаясь совершенно спокойной, вновь вернувшись к рассмотрению товаров, но, на деле, я чувствовала себя абсолютно нормально: ничего внутри не ёкнуло во второй раз, сердце не забилось о рёбра сильнее, а желание придушить его, возникающее в прошлом, улеглось в спячку и не показывалось.       Абсолютно нормально. И немного пофиг. Взрослею.       — Уверена, была на то причина, — закинув в корзину пачку сыра, я внимательно посмотрела на парня, продолжающего разглядывать меня так, словно пытаясь что-то выцепить интересное. — И я не музейный экспонат, чтобы вот так пялиться. Или платите, или идите своей дорогой.       Конечно, грубить было необязательно, но согласитесь, когда долго так смотрят, кажется, в попытке проделать дыру в боку, — начинает нервировать, а у меня, студента-медика, терпение однако не железное. Да и Юно заметно стушевался, отведя взгляд в сторону.       — Извините, немного увлёкся, — неловко запустил пальцы себе в волосы — от нервов, насколько я запомнила. — Причина… Да не было её у меня, на самом деле, причины этой уважительной. Зассал откровенно и ляпнул от балды. Поступил как обмудок, решил спонтанно, что так будет лучше для всех: сказал, что отношения мне не нужны и что она мне не нравилась ни как друг, ни уж тем более как девушка. Даже не подумал о том, что сделал человеку, который меня понимал как никто другой, больно. Даже не извинился нормально. Прошло почти три года, а я, кажется, не переставал думать о той девочке из лагеря.       Надо же, как ловко судьба разыграла эту партию, столкнув меня с этим человеком спустя долгие тридцать месяцев, когда всё уже отболело и прошло. Пусть ещё отголоски старых обид какие-то внутри имелись, отзывая ноющим ощущением за грудиной, держать зла на Чона Юно я не собиралась, видя, что человек уже и так настрадался: прокуренный, охрипший голос (а ведь раньше нотки мелодичности сносили двери разума напрочь), тёмные круги под глазами больше самого лица — то ли учёба, то ли никотин с травкой сделали своё дело, впавшие скулы — мало было приятного в молодом человеке, выглядящем старше своего возраста. Ему должен быть двадцать один сейчас, а кажется, все двадцать восемь.       Однако пора расставить все точки над «i», поставить жирный крест и оставить прошлое в главе лиловых закатов.       — Не буду утверждать, что вы поступили правильно, обидев ту девочку и нанеся ей моральную травму своим необдуманным поступком, от которого она не спала ночами, начала курить, плакала в подушку и медленно угасала на глазах окружающих. Однако, — паузу выдержав, заметила, как лицо Юно вытянулось: промелькнуло узнавание. Пусть и не сразу, хотя не особо-то я поменялась с тех пор, не считая покрашенных в блонд волос и подведённых глаз — косметикой пользоваться раньше не доводилось. — Та девочка всё-таки поступила мудро, раз решила простить и отпустить своё прошлое, а не обижаться на того человека. Пусть прошлое останется там, где ему суждено быть, а она будет жить настоящим и не оглядываться назад. Чертовски правильно, Юно.       И двинулась в сторону касс, где расплатилась быстро, радуясь отсутствию очереди в это время, оставив растерянного, хлопающего глазами парня, позади себя, отправилась в общежитие, подставив лёгкому ветерку пылающее лицо из-за быстрого темпа ходьбы.       Жалела ли я, что так всё обернулось? Вообще нет. Просто сказала то, что вертелось давно на языке. В какой-то степени я даже гордилась тем, что не испугалась, не засунула язык в анальное отверстие и молча ушла, пусть кому-то это могло показаться правильным вариантом. Но игнорировать проблему, давно мозолившую глаза, и не решить её, когда предоставилась такая замечательная возможность — тоже не очень хороший вариант.       Сделала ли я выводы для себя какие-либо, исходя из сегодняшней вылазки в магазин? Отчасти, я поняла только то, что можно встретить кого угодно, несмотря на то, что наш мир огромный, а мимо нас в день проносится больше нескольких тысяч человек, каждый из которых со своими проблемами, чувствами и мыслями, со своей грустной и не очень историей.       А моя история — самая обычная история одной девочки, каких миллионы, как серая пыль, оседающая на серых людских извилинах. Я бы сказала, у кого-то — прямых, как рельсы, а у некоторых она вообще единственная в черепушке.       И как у меня в зачётке выведено «отлично» по психиатрии с такими рассуждениями, ума не приложу.       Возле общежития, когда всё же дошла на своих двоих, меня уже поджидал тот молодой человек, ради улыбки которого можно и горы свернуть, и просыпаться на первую пару раньше положенного часа на два, лишь бы ещё раз посмотрел своими бесстыжими глазами, с шаловливыми танцующими чёртиками в свете стробоскопов в потаённой глубине, от которых бабочки в животе устраивали кордебалет вместе с тараканами в черепушке.       Моя тихая гавань. Моё яркое не угасающее Солнце. Мой человек.       Юта, в чьи объятия я тут же нырнула, ощутив себя в своей тарелке — в спасательном круге, — едва раскрыл руки, улыбнулся, как улыбался мне одной: так по-детски наивно, приподняв уголки пухлых губ-сердечек, но влюблённо донельзя, ведь в глазах его — океаны поглощающих чувств, в котором тонула регулярно на протяжении последних нескольких месяцев.       Кто бы мог подумать, что парень, одногруппник, уж никак ни поведением, ни внешним видом, — с кучей проколов в ушах, обвешанный цепями на контрасте с огненно-рыжими волосами и вечно чёрной одеждой, — не тянущий на того, кто учится в медицинском на круглые «отлично» и готов отдавать всего себя ради любимого дела, а именно спасения чужих жизней в будущем, заговоривший со мной, находящейся тогда ни в состоянии связать двух слов в предложении без опущенных глаз и тихого булькания, в первый учебный день, окажется тем самым человеком, кто внутри что-то надломит и заставит хотя бы попытаться выбраться из кокона угрюмости и разбитости и подтолкнёт двигаться дальше.       А именно: не оглядываться в прошлое, не проживать дни в режиме ожидания непонятно чего, а жить ими и полноценно дышать полной грудью, а не задыхаться от спёртого воздуха, не думать о том, какое же я разочарование для своей семьи, раз не поступила в престижное учебное заведение, подтолкнет, наконец, к внешним изменениям — тоже очень важной человеческой составляющей, благодаря ему я наконец-то это осознала в полной мере. Не шарахаться от людей, особенно от лиц мужского пола, пусть я их продолжала сторониться, но по причине того, что была занята Ютой Накамото, целиком и полностью, растворившись в убийственной нежности и ласке, что он так умело дарил, разнося по организму трепетным касаниями тепло, которого так не хватало.       — Устала, котёнок? — немного отстранившись, только для того, чтобы коснуться кончика моего носа губами, Юта взял у меня пакет, не дав даже рот протестующе открыть: не так уж трудно пакет донести до третьего этажа, но это даже мило. — Таскать тяжести я тебе не дам — обойдёшься. Настоящие парни должны на руках носить своих девушек, а не вот это вот всё, — сразу заметил мой посыл парень.       — Вымоталась, а так — бодрячком держусь, хоть сейчас готова идти и грызть гранит науки под названием «терапия», — и не сдержала смешок, увидев скривившееся лицо Накамото, услышавшего название не только своего самого не любимого, но и самого отвратительного предмета, который вёлся не самой лучшей женщиной во всём колледже.       — Пощади, только не это убожество, фу.       — Ты-то чего переживаешь? Ты единственный, кого госпожа Мин любит, а не дрючит, как всю остальную группу только потому, что «мы тупые и этим самым не уважаем медицину, раз не можем запомнить элементарных вещей», — произнесла я, изобразив истерические нотки, услышав которые Юта хотя бы улыбаться начал, а не напоминал обиженного на весь мир человека.       — Это она просто не очень умная. Мы — самая лучшая группа, а я терпеть не могу терапию. Экзамен по ней — самое настоящее блядство, придуманное человечеством в качестве пыток для студентов.       — Да ладно тебе, оппа. Анатомию же на первом курсе как-то сдали, — поспешила успокоить, пока Юта не начал распаляться и рассказывать, что он на самом деле думал о системе образования и экзаменах в частности. На первом курсе анатомию с трудом, но всё же сдали, получив свои «хорошо» и «удовлетворительно», которые многие из нас всё же пересдали для очистки совести: зубрили всю ночь не зря.       — Ты абсолютно права, — приобнял меня за плечи, вынудив немного сгорбиться из-за навалившегося сверху парня, Юта, я чувствовала, улыбнулся, подняв голову наверх, где в небесной синеве зажигались маленькими фонариками далёкие звёзды. Красиво. Раньше как-то не замечалось, а сейчас невозможно было отвести взгляд и не улыбнуться.       Звёзды всё знают. Всё видят. Все наши неудачи и радости, сладостные победы и горькие разочарования, коими наполнены жизни каждого человека.       Да все мы когда-то разочаровывались: в окружающих нас людях, стараясь держаться от них подальше или выкинуть из своей жизни окончательно, чтобы не лезли в голову в попытках навязать никому не нужное «фе» и не плевали в самую душу; в самих себе, обещая стать лучшей версией того убожества, кто есть сейчас, и не наступать на одни и те же грабли, а именно — не влюбляться в парней помладше, как это случилось со мной. Пусть эта разница была незначительной, всего лишь полтора года, но это дало своеобразный пинок и подтолкнуло найти парня чуть старше себя (десять месяцев стали для меня приличной разницей между тем, что было и что стало).       — Я счастлива встретить тебя, Юта, — эти слова вырвались как-то сами, и я не особо вдумывалась в то, что говорила дальше, больше чувствуя душой. — Я не знаю, что было бы со мной, не окажись ты рядом в нужное время в нужном месте. Ты — мой спаситель, и не спорь, — Юта приоткрыл рот в попытке перебить, но тут же его закрыл. — Спасибо тебе.       — Я всего лишь сел с тобой за одну парту и одолжил ручку, которую всё же потерял, — он почесал затылок, отчего несколько прядок упали на лицо, перекрыв обзор, и я протянула ладонь в попытке поправить, касаясь чётко выраженных скул и висков подушечками пальцев. — Знаешь, я как тебя впервые увидел, то подумал: «Боже, эта малявка совсем улыбаться не умеет, с такой не поладим», но я сильно ошибся, когда мы всё-таки начали общаться. Оказалось, что за колючками угрюмого кактуса-интроверта всё это время прятался солнечный одуванчик с красивый улыбкой, которого надо было только расшевелить, и я сам не понял, как пропал. Растворился, — мои ладони оказались перехвачены и поднесены к губам, вызвали румянец на щеках и робкую улыбку: смущена, несмотря на то, что Накамото — мастер говорить красивые слова, от которых бабочки в животе оживают, а ушам — приятно. — Baby, I'm lost in you.       — Shi haana tano naka de shitsu wa re tei masu, — выговорила давно выученную фразу на родном языке Юты, ловя в ответ широкую улыбку, которая и стала целебным бальзамом для моей души, истерзанной, нуждающейся в ком-то близком, родном до боли между третьим и пятым ребром, до сорванного голоса и подкашивающихся ног.       Пропала безнадёжно. Потерялась в сладостном голосе, светящихся от счастья глазах и улыбках на завтрак, найдя в этом свой персональный Рай, без которого уже точно не протяну. До того Накамото Юта въелся в Шоннансон Саджакуль, что наждачной бумагой не выскоблишь, не вгонишь под кожу необходимую инъекцию, которая сотрёт память и заставит думать о ком-то другом.       С ними не так будет.       С ними слащавые три слова всем известные, а у нас с Ютой давно уже «Lost in you» вместо клишированного «I love you».       Так что Чон Юно ошибся. Хорошие девочки тоже плачут из-за мудаков, но, в отличие от остальных, они всё же не копят обиды долго и прошлое отпускают, оставляя в лиловых закатах горькие слёзы и тех глупых мальчишек, которые когда-то ножом по сердцу полоснули неосторожными словами.       Я отпустила. Окончательно. Мне больше не больно из-за тебя, Чон Юно.       Однако если бы не он, то Юты в моей жизни бы точно не было.