Горячие ночи (и дни) в Тейвате

Грань между Чжун Ли и Мораксом стирается для Кэ Цин пугающе быстро. — На колени, — обманчиво мягко велит Кэ Цин ее бог. У ее бога обманчиво негромкий, спокойный голос, но силы в нем столько, что на мгновение кажется — пара слов обрушиваются на нее с весом каменной плиты или, может, лавины. Колени на мгновение становятся слабыми. Обнаженный до пояса, небрежный, властный, он восседает на кресле, подвернув под себя ногу словно одна из статуй разбросанных по всему Ли Юэ, и требуется вся ее воля, вся ее внутренняя сила, вся злость и решимость чтобы не подчиниться. — Ты не будешь приказывать мне больше, Моракс, — шипит она словно кошка, яростно и гневно мерцая на него глазами. — Ты оставил нас. Ты оставил Ли Юэ на Цисин, и твое слово больше не имеет здесь власти. — Кто же по-твоему наделил властью Цисин?.. Взгляд Моракса впивается в ее лицо, проникая словно куда-то в самую сердцевину ее существа, туда, где воля той, что не раз горячо нарекала Архонта и его власть над Ли Юэ устаревшим, ненужным уже пережитком, боролась с наивным, полудетским благоговением, словно от самой этой земли, от ее легенд и сказаний впитанным. Перед Властелином камня, перед тяжестью его долгой власти над Ли Юэ… О, теперь Нефритовое Равновесие знает об этой тяжести не по наслышке. Знает и как иной раз едва не ломается под ней, пусть разделенной среди многих, ее человеческая спина. Во устремленном на нее взгляде Моракса нет гнева на дерзость и непокорство — только насмешливое, чуть снисходительное любопытство; склонив голову набок, он молчит, рассматривая ее упрямо сомкнутые губы, очерченные платьем округлые груди, плечи. Это слишком мужской взгляд для прежде далекого, отстраненного бога, и одна мысль о том, что хоть на мгновение он может ее пожелать, пробуждает в ней мучительно сладкий трепет. — После стольких веков, что я отдал служению Ли Юэ и его людям, после стольких жертв, — говорит он негромко. — Вот что я получил взамен. В воцарившемся молчании Кэ Цин не отводит глаз, словно маленький, жалкий зверек перед древним драконом. И когда Моракс внезапно смеется над ней, низким, глубоким, рокочущим словно горный обвал смехом, это разламывает ее по всем трещинам разом. — Прости, — порывисто опускается она на колени, уже без приказа прижимается губами к его лежащей на колене тяжелой кисти. — Прости мою дерзость, господин. Я… я искуплю. Я все искуплю, каждое свое глупое, злое, жестокое слово. Дрожа, словно своим же стилетом задетая, она касается губами его запястья, ладони, длинных, божественно красивых пальцев, и какая-то часть ее задыхается внутри от стыда, но другая замирает от любви и покорного, сладкого благоговения. В том, чтобы вновь ощутить себя слабой перед настолько превосходящей все ее разумение силой, есть что-то упоительное. Все так же подперев висок рукой, Моракс наблюдает за ней какое-то время, позволяя ей насладиться падением и прочувствовать это падение до конца, а потом ненадолго кладет тяжелую ладонь на ее затылок, поглаживая и поощряя. Расценив это как беззвучный приказ, Кэ Цин сама сквозь мучительное смущение тянется к поясу его штанов, и от одной мысли что ей придется доставить ему удовольствие, между ее ног все наливается сладкой, болезненной почти тяжестью. Пересохший рот наполняется слюной. Моракс властно и почти нежно сжимает ее подбородок пальцами, способными превращать в пыль самые прочные скалы. — Сними свою одежду, Кэ Цин. — коротко поглаживает он ее щеку. Недолгое прикосновение его напоминает согретый на солнце камень, и ей хочется ласкаться об его руку как весенней кошке. Приходится поднять на него взгляд. На мгновение она колеблется, часть ее, горделивая, привыкшая к всеобщему подчинению, поднимает голову, потому что после уже не будет дороги назад. Вниманием Моракса полностью завладевают кружащиеся вокруг его кисти кусочки корляписа. — Если хочешь, ты в любое мгновение можешь уйти, — бросает он равнодушно. — Я тебя не держу. Уйти?! Одна мысль об этом прошибает ее ужасом, и поднявшись, Кэ Цин торопливыми, нервными пальцами расстегивает застежки и пуговицы. Одежда вопреки вбитой на подкорку привычке даже после самых тяжелых дней оставлять ее идеально сложенной, неряшливым комком ткани ложится на полу. В комнате тепло, но под пристальным взглядом Моракса ее кожа быстро покрывается мурашками, а соски становятся твердыми. Внутренняя сторона бедер кажется неприлично липкой и влажной от смазки — в попытке скрыть это Кэ Цин сжимает их теснее. — Налей нам вина, — словно бы ничего не заметил, глазами указывает он на кувшин, стоящий на маленьком столике рядом с маленькими чашами из нефрита. Внезапно его жестко очерченных губ касается легкая полуулыбка. — Но сначала… Покажи мне себя, Кэ Цин. Краска невыносимого стыда заливает жаром ее лоб и щеки, разливается по груди. Нет. О, это просто невыносимо. В немой просьбе избавить ее от непристойного унижения она пытается поймать его взгляд, но Моракс лишь задумчиво разглядывает левитирующие куски корляписа. Те словно сами собой приобретают округлую форму, становясь похожими на бусины. В любое мгновение Кэ Цин может уйти… но вместо этого скованная своей неловкостью, неуклюже опускается на колени и широко раздвигает бедра, втайне умоляя небеса чтоб этого оказалось достаточно. Хорошо еще что она всегда поддерживает свое тело в идеальном порядке — гладким, чистым, лишь с узкой полоской волосков на лобке. Но между ног у нее так влажно, что смазка, наверное, едва не стекает по бедрам. — Ты так красива, — неспешно говорит Моракс, касаясь ее мимолетным взглядом, и ее сердце наполняется почти пугающим блаженством. — Настоящее произведение искусства, госпожа Нефритовое равновесие… — небольшие куски корляписа, кружащиеся вокруг его ладони, вдруг отделяются и необычно теплые для камней скрываются в ее ладони. — Заполни ими себя, Кэ Цин. Их два, один и один, зачем-то тупо перебирает их в руке Кэ Цин, словно от этого что-то изменится в его слове. Поднявшись на ноги, он подходит ближе, удивительно мягко поглаживает ее по волосам, не расплетая сложно собранных хвостиков. — Я не буду ни к чему тебя принуждать, — кончики его пальцев касаются ее губ дразнящей, почти нежной лаской, и глядя снизу вверх она с трудом сдерживается что не вобрать их ртом. Уйти? О нет, нет. Выбор не велик, выбор уже сделан… Такие маленькие и округлые в ладони, камушки кажутся ей почти огромными, когда она мысленно примеряет их к своей тугой, нерастянутой заднице. — Высуни немного язык, — говорит ей Моракс, и уже по-накатанной она подчиняется. Только мысль как глупо и развратно она, Нефритовое равновесие Цисин сейчас выглядит с высунутым языком и раздвинутыми, влажными от смазки бедрами, жаром вновь заливает кожу. Жар стекает в низ живота, заставляя ее беспокойно ерзать. Заметив это, Моракс немного смеется, своей рукой вкладывая два кусочка корляписа внутрь ее раскрытого рта. Влажный от слюны, гладкий камушек практически безболезненно умещаются в ее узкой заднице, другой проскальзывает по мокрому и скользком вообще без труда. Они трутся друг о друга, когда Кэ Цин встает, возбуждающе задевают друг друга через тонкие стеночки. Приходится даже сжать бедра, чтоб не дать им случайно выскользнуть из нее. Вино, о котором он говорил ей, находится в противоположном от них углу, всего десять, может двенадцать шагов, но едва она делает первый, странное, распирающее изнутри ощущение заставляет ее охнуть и схватиться за низ живота. — Они увеличиваются, — бросает она на Моракса растерянный взгляд. — Меняют форму. — Вино, — лишь напоминает он вместо ответа, и Кэ Цин не остается ничего кроме идти. Едва ее босые ступни касаются пола, с губ срывается громкий стон — каждый шаг, каждое неловкое движение заставляет проклятый корляпис внутри нее вибрировать. Иной раз вибрации их сливаются в умопомрачительный резонанс, словно всю ее насквозь прошивая, и ее колени становятся восковыми и начинают дрожать. Впрочем, у Кэ Цин достаточно упрямства и воли, чтоб расправить плечи и проделать этот путь. Но когда она изящным, отработанным движением наливает темно-бордовое, густое вино в маленькую нефритовую чашу, руки ее дрожат так, что на каменной столешнице из местного камня остаются брызги и пятна. Подавая Мораксу чашу, она пытается ступать так осторожно и плавно, чтоб не вызывать срабатывание вибраций. Но когда приняв вино из ее рук, он притянув за талию, усаживает ее к себе на колени, от беспомощности и желания Кэ Цин уже хочется плакать. — Ты кажешься бледной, — с едва заметной улыбкой он отводит прилипшую к ее взмокшей от пота щеке прядку. — Дай мне свои губы. Вино, когда он наклоняется над ней, тонкой струйкой стекает из его губ, теплое, крепкое и сладкое. От него, кажется, кровь быстрее течет по жилам. Почти поцелуй с богом, и от мысли об этом, голова Кэ Цин кружится только еще сильней. — Пожалуйста, — тонким голосом просит она, почти уже извиваясь на его коленях, потому что его близость заставляют корляпис внутри нее пульсировать тягучими, сладкими волнами. — Я больше не могу. Я сейчас умру, кажется. На светлой ткани его одежд остаются влажные следы ее смазки — от взгляда на это она покраснела бы, если бы только еще сильнее могла краснеть. Впрочем, Моракс на этот раз оказывается почти милосерден и корляпис исчезает, словно его и не было. Тянущее, почти болезненное ощущение неудовлетворенности, не слишком облегчают жизнь. Понятие гордости и стыда словно утрачивают сейчас весь смысл. На мгновение напоминанием о рассудке мелькает мысль — что бы сказала госпожа Нин Гуан, увидев Нефритовое равновесие Цисин в таком неподобающем виде. Нин Гуан бы еще раз утопила в пучинах свой дворец и все богатства до последней моры, чтоб хоть немного побыть ей сейчас. — Господин… — извивается Кэ Цин, ощущая себя совершенно беспомощной перед своим богом и своими желаниями. — Пожалуйста, господин… С осторожной, властной силой Моракс ставит ее на ноги спиной к себе. Губы почти нежно касаются ее плеча. — Тебе придется чуть-чуть поработать, — низкий, чувственный голос касается ее уха, и в каком-то странном, уже безразличному ко всему кроме слияния их тел отупении, она послушно опускается на его член. Слегка приподнимается на дрожащих, нетвердых ногах и тут же вновь торопливо опускается, принимая его до упора. И он большой и твердый, действительно настолько большой что, кажется, должен быть заметен через ее плоский живот. Привыкает Кэ Цин быстро и уже вскоре крепче вцепляется в подлокотники его кресла дрожащими пальцами. Насаживается на него в какой-то безумной скачке, забывая обо всем, захлебывается абсолютно бесстыжими стонами, криками. Теплые, крепкие ладони накрывают ее груди, сжимают соски — внутри у нее словно добрый десяток звезд взрывается разом, оставляя ее захлебываться удовольствием до самозабвения, до темноты перед глазами… Чуть-чуть придя в себя, Кэ Цин обессиленно сползает на пол между его коленей и жадно вбирает еще твердый член ртом. Собственный солоновато-терпкий вкус остается на губах, но сейчас это все о чем она может думать — ощутить наслаждение своего бога. Она старательно пытается как можно глубже взять его ртом, но чувствует себя обессиленной, и только рука Моракса на затылке не дает ей осесть на пол бессильной грудой слаймового желе. С губами, влажным, тесным кольцом обхватывающими его член, Кэ Цин поднимает умоляющий взгляд, и снова он оказывается к ней милосерден. Уже сам глубоко толкается в ее рот — остается лишь покорно расслабить горло, и вскоре его солоноватое, теплое семя заполняет ее рот. От неожиданности Кэ Цин давится и дергается. Член Моракса выскальзывает из плена ее губ, оставляя влажные белесые капли на ее щеках, губах, груди. Расфокусированным, затуманенным взглядом она находит его глаза, и ей кажется, что они горят расплавленным — настоящим — золотом… Позже, Кэ Цин приходит в себя уже в постели — в чистом домашнем ханьфу, на мягких, чистых простынях, укрытая одеялом; кажется, во всем теле не осталось единой косточки и сил совсем нет, но тугой, болезненный узел напряжения в груди, мучивший ее последние, загруженные больше обычных месяцы исчез. — Все хорошо, любовь моя? — Чжун Ли обеспокоенно склоняется над ней с обычной своей мягкой заботой, и от того какой он хороший, Кэ Цин немного хочется плакать. — Я помог тебе вымыться и уложил в кровать. Тебе надо как следует отдохнуть. Стыд и раскаяние охватывают ее удушливой, горячей волной, и в попытке не утонуть в ней, Кэ Цин с трудом переворачивается на живот. — Я ужасна, — стонет она, пряча голову под подушку. — Я ужасно испорчена и не заслуживаю тебя, Чжун Ли. — Не говори глупостей. Его смех — мягкий и теплый, но на мгновение ей эхом чудятся в нем властные интонации Моракса, которого для ее удовольствия он так талантливо изображал совсем недавно. — Ты так много работаешь на благо Ли Юэ, — поглаживает он ее по распущенным волосам и плечам. — Если эта немудреная игра тебя развлекает и радует — для меня нет в этом проблемы. Подтянувшись, она лицом смущенно утыкается ему в колени. — Я тебя не заслуживаю, — повторяет она, вздыхая уже полусонно и устало. — Но клянусь, я никого не желала кроме тебя. Это как если бы ты всегда был Мораксом, а он тобой… Ты и правда ничуть не ревнуешь? — К Мораксу?.. — с легкой улыбкой склоняет Чжун Ли голову набок тем же самым жестом. — Моракс мертв, а я жив как видишь. Мне нет никакой нужды тебя к нему ревновать. — Хорошо, — зевает Кэ Цин, на ощупь находя его ладонь, и прижимается к ней щекой, засыпая. Сквозь ресницы ей уже полусонно чудятся искры чистого, расплавленного — настоящего — золота в его карих глазах.