***
В это утро Себастьян позволил себе несдержанность — маленькое, но такое приятное послабление. Этот план возник у него в голове спонтанно, когда в кабинет Сиэля неожиданно ворвался Финни. Он быстро и неуклюже пробежал к столу, держа в руках какую-то незнакомую Себастьяну чёрную кошку, и тут же плюхнул ее на стол, от чего та недовольно мяукнула. — Милорд, я нашел эту кошку в саду! Можно ее оставить? Она такая хорошая, смотрите! — с этими словами Финни поднес кошку ближе к Сиэлю, но тот раздражительно отстранился: — У меня аллергия на кошек! Держи ее подальше от меня! Финни растерянно замер у стола, пока кошка оглядывалась по сторонам, видимо, тоже не понимая, что делать дальше. Вдруг кошка встретилась глазами с Себастьяном и в ту же секунду резко прыгнула на лицо Сиэля, поцарапав когтем его щеку прямо под глазом, спрятанным за повязкой. За той повязкой, что скрывала печать на глазу Сиэля — знак их пожизненного контракта с Себастьяном. Сиэль вздрогнул, скорее от неожиданности, чем от боли, хотя царапина на таком нежном месте должна была быть довольно болезненной. Себастьян впервые за последние две недели стал свидетелем хоть каких-то его чувств. Словно первый глоток воды после дня в пустыне! Но одним глотком жажду не утолишь... Себастьян совершил над собой усилие, чтобы не смотреть на место пореза слишком пристально — это могло бы выдать его живой интерес к происходящему. Присутствие Финни придавало случившемуся особенную остроту. Для господина наверняка было унизительно пострадать от какой-то уличной кошки в присутствии садовника. Запах крови ударил Себастьяну в мозг. Хоть он и не вглядывался сейчас в лицо Сиэля, усиленная демоническая чувствительность к запахам ясно давала ему понять, что царапина, оставленная кошкой, была довольно глубокой. — М-милорд, у вас кровь! — испуганно пробормотал Финни, но Сиэль лишь раздраженно прикрикнул на него: — Вон! И забери кошку! Финни поспешно удалился из кабинета, прихватив кошку с собой. По выражению кошачьей морды можно было предположить, что кошка сама не понимала, что только что сделала. В нее будто бы бес вселился. Или кто-то в нее его вселил… Себастьян насквозь видел ход мыслей Финни и был уверен, что тот просто спрячет кошку где-то в поместье, будет держать ее подальше от господина и тайно подкармливать запасами с кухни. Себастьян подошел к Сиэлю ближе и теперь мог видеть его гордое лицо, по одной стороне которого стекала струйка крови. Умение подчинять животных своей воле и раньше бывало полезным, но в этот раз оно оказалось еще и приятным. — Позвольте обработать рану? — Теперь служение было Себастьяну в радость. Сиэль ничего не ответил и не поменял выражение лица. Значит, он и не сомневался, что Себастьян обработает царапину, — это ведь его обязанность как ближайшего слуги. Себастьян аккуратно вытер щеку Сиэля большим пальцем, с трудом подавив желание облизать его: кровь так вкусно пахла! Ему хотелось обрабатывать царапину медленнее, наслаждаясь каждым мгновением этого процесса, но он не стал рисковать: вдруг Сиэль поймет, что ему нравится наблюдать за его болью и раздражением. Себастьян помазал царапину каким-то раствором, от чего лицо Сиэля немного дрогнуло. «Обычные двенадцатилетние мальчики при этом дергаются и жалуются, что им больно и щиплет», — подумал Себастьян, преисполнившись гордостью за своего сдержанного господина. — Себастьян. — Да! — У нас есть задание от королевы, — сказал Сиэль, отложив в сторону письмо, которое читал перед вторжением Финни. Себастьян еще больше обрадовался, предвкушая опасные приключения.***
Но, кажется, Себастьяну была уготована другая роль в этом мероприятии. — Куда мы едем, милорд? — поинтересовался Себастьян. — Мы — никуда. А вот я еду к барону Голденфильду. Королеве угодно, чтобы я заключил с ним сделку. Будет лучше, если я поеду с Элизабет. Ты ведь помнишь, как он себя вел, когда мы в прошлый раз были у него? Он старался это скрыть, но по нему совершенно ясно было видно, что он с презрением относится к тем, кто предпочитает мужское общество. Он будет более благосклонен, если я явлюсь к нему со своей невестой, как и полагается уважающему себя человеку. — Понимаю, — сухо ответил Себастьян, успешно скрывая разочарование. — Я отправляюсь завтра утром. Подготовь все. Себастьян сделал легкий поклон и удалился. Остаток дня он провел, выполняя рутинные дела по хозяйству. Предстоящий отъезд Сиэля не требовал каких-либо особых приготовлений. Следующим утром Себастьян молча одевал господина. Сиэль подозрительно и недовольно спросил его: — Что-то случилось? Ты кажешься более молчаливым, чем обычно. Если есть, что сказать, — говори. Себастьян помолчал еще несколько мгновений, а потом как будто пришел в себя и со своей обычной улыбкой ответил: «Ничего, милорд», при этом туго затянув бабочку на шее Сиэля. Туже, чем было нужно. — Слушком туго! Мне тяжело дышать. Да что с тобой такое? Ты сам не свой. Но Себастьян не отреагировал на жалобу господина. Напротив, он подцепил туго затянутую бабочку своим указательным пальцем и с легкостью притянул лицо Сиэля ближе к себе: — Как ваша рана, милорд? — искренне поинтересовался он, поднеся руку к месту пореза. Сиэль замешкался на долю секунды, но быстро ответил: — Это всего лишь царапина. Себастьян продолжил пристально всматриваться в лицо господина. Оно было безупречно даже поцарапанным: уверенный и гордый взгляд, слегка сдвинутые брови. Лицо человека, который нуждался в заботе больше, чем другие, и отвергал эту заботу решительнее, чем другие. Да, несмотря на то, что Сиэлю было всего двенадцать лет, Себастьян думал о нем как о взрослом, ведь ребенок становится взрослым не из-за прожитых лет, а из-за пережитых обстоятельств. — Ты много позволяешь себе, Себастьян, — довольно мягко сказал Сиэль, но при этом решительным ударом убрал руку Себастьяна от своего лица и ослабил бабочку. Это была та рука, на которой под перчаткой была пентаграмма, связывающая жизни демона и его хозяина. Эта мысль взбудоражила Себастьяна: «Интересно, если бы он ударил по руке без перчатки, были бы чувства еще острее?» — подумал он. — Как раз из-за такой двусмысленной заботы барон Голденфильд и недолюбливает тебя. Это весьма сомнительное зрелище для приличного общества, — педагогично сказал Сиэль. — Прошу меня простить, милорд, — на этот раз с искренней улыбкой ответил Себастьян. — Законы общества меняются быстрее, чем проходит человеческая жизнь, поэтому я не всегда успеваю их подмечать. Выражение лица Сиэля стало более благосклонным. — Счастливого пути, милорд, — поклонился Себастьян и не спеша вышел из комнаты Сиэля.***
Все время до обеда демоническую душу Себастьяна терзали смутные образы и чувства. Не случится ли что-нибудь с господином в пути? Вдруг колесо кареты наткнется на что-нибудь, и Сиэль ударится? А Себастьян будет обрабатывать его ушиб. Или, может, на Сиэля нападут грабители и приставят нож к его горлу? Он будет таким беспомощным и будет так сильно нуждаться в Себастьяне, своем самом верном слуге. А может, эти грабители даже порежут нежную кожу Сиэля ножом, и тот будет истекать кровью? Будет в страхе и злости от своего бессилия звать Себастьяна, будет хвататься за свою рану, пьянящую демоническое сознание запахом крови. Себастьян буквально упивался этими фантазиями. Он смаковал каждую такую сцену, как сладкоежка смакует новый кусок торта. «Нет, — остановил поток своих мыслей Себастьян, — милорд никогда не умоляет меня помочь ему. Он приказывает». «Какие же страдания ему надо испытывать, чтобы он умолял меня спасти его? — подумал Себастьян. — Но я служу ему как раз потому, что не знаю этого». Однако в глубине души Себастьян жаждал это проверить. Он не хотел, чтобы его господин потерял хотя бы йоту собственного достоинства, гордости, уверенности и внутренней силы. Но одновременно с этим ему хотелось быть нужным Сиэлю, не только для приготовления завтраков и экипажа. Он хотел быть причастным к внутреннему миру этого уникального человека, к его душе. К грязным сторонам его души тоже, потому что она вся была прекрасна и неповторима. Казалось, если убрать хотя бы одну деталь, вся композиция потеряет свою силу и притягательность. Утром Сиэль воспринял его поведение как заботу, но сам Себастьян не был так уверен в своих мотивах. Ему доставляла удовольствие лишь причастность к проявлениям души Сиэля. Часто это были темные проявления. Ему нравилось, что он может влиять на состояние господина — избавлять его от страданий. Но ведь чтобы помочь, нужно быть рядом. Быть рядом тогда, когда Сиэль наиболее уязвим, когда он больше всего нуждается в своем слуге. Себастьяну нравилось, что этот сильный и решительный мальчик периодически оказывался в полной зависимости от него. Нравились любые проявления души Сиэля: он одинаково прекрасно радовался и страдал, всегда сдержанный и гордый, преисполненный внутренней силы. Эмоции и устремления Себастьяна были нетипичны для демона. Возможно, за века жизни среди людей он и сам в какой-то степени очеловечился: теперь он был подвержен некоторым человеческим слабостям и зависимостям. Но он совсем не хотел, чтобы окружающие об этом знали. Хоть Себастьян и пытался подавлять мысли о Сиэле, он не мог полностью противостоять своим первобытным желаниям. В последнее время у него было так мало возможностей питаться эмоциями господина, поэтому он невольно упивался хотя бы своими фантазиями. Они сводили его с ума. Теперь, когда Сиэль уехал в Лондон, у Себастьяна полностью исчезли возможности взаимодействовать с ним. При этом стало меньше и дел, которые могли бы отвлекать его от фантазий. Раздраженный своим безволием, присущим людям, Себастьян разогнал слуг, чтобы самому выполнить всю работу в поместье, но этих мер оказалось недостаточно. Не нужно было готовить обед и ужин для господина, не нужно было убираться для господина, не нужно было исполнять приказы господина. А что же тогда делать? Себастьяна все больше пожирали мысли о Сиэле. Он брел по длинному коридору поместья, прислонив руку к лицу. Только недавно он вытирал этой рукой кровь с лица Сиэля. Он все еще чувствовал легкий запах его крови. Или у него просто помутилось сознание, и он выдавал желаемое за действительное? Себастьяну казалось, что запах крови усиливается, при этом он четко понимал, что чувствует это лишь в своем воображении. Это было очень странное чувство, и Себастьян не мог сопротивляться ему. Никто не узнает. Никто не увидит его таким, если он сейчас зайдет в эту комнату и запрется изнутри. Так он и сделал. Заперев дверь на ключ дрожащими руками, Себастьян прислонился спиной к двери и медленно сполз по ней. В таком состоянии у него не было сил держаться на ногах. Он был словно один из тех несчастных англичан, попавших в опиумный плен. Алыми глазами он смотрел на свою руку. Казалось, что он сможет отчетливее вспомнить запах крови Сиэля, если снимет перчатку с той руки, которой он вытирал его царапину. Себастьян стянул с руки перчатку, и его будто ударило молнией: он живо представил утреннюю сцену, когда Сиэль ударил его по этой самой руке. Себастьян издал еле слышный стон и в экстазе ударил себя по руке сам, представляя, что это делает Сиэль. Он неистово бил себя по руке снова и снова, так увлеченно, что не заметил, что пентаграмма на этой руке начала словно бы светиться в темноте. Себастьян все больше погружался в мысленные образы с участием Сиэля. На этот раз он не только отчетливо чувствовал сладкий запах крови господина, но и видел весьма пикантные сцены, лишь больше подстегивающие воображение и разжигающие желание Себастьяна. Он видел Сиэля без рубашки, сидящего в темнице и за обе руки прикованного цепями к холодной стене. Но даже такое незавидное положение не лишило Сиэля храбрости: он бесстрашно смотрел перед собой, пока ножи полосовали его грудь и тело, оставляя глубокие порезы — гораздо глубже, чем те, что оставила по команде Себастьяна кошка. Каждый новый порез забирал у господина частичку гордости. По телу Сиэля текла горячая и сладкая кровь, такая же алая, как глаза Себастьяна в его истинном обличье. Себастьян с наслаждением ловил каждый крик, срывавшийся с уст его господина, когда в его плоть вонзался нож. Казалось, что этот нож хочет не убить Сиэля, а лишь оставить на нем какое-то изображение, иначе порезы были бы намного глубже и могли бы оказаться смертельными. Сиэль явно ослаб и опустил голову вниз. Себастьян хотел знать, сколько еще боли и унижений вытерпит Сиэль, прежде чем будет умолять его прийти на помощь. Он жаждал этого. И вот образ Сиэля начал тихонько и слабо шептать: «Себастьян»…. «Этого мало», — подумал Себастьян и продолжил дальше смаковать эту мысленную картину, провожая безумным хищническим взглядом каждую струйку крови, стекавшую по телу господина. «Себастьян!» — повторил образ Сиэля, на этот раз громче. «Еще! Зови меня! Нуждайся во мне!» — не мог противиться своим фантазиям Себастьян. На этот раз Сиэль собрал остатки своих сил, гордо поднял голову и громко сказал: «Себастьян! Я приказываю тебе немедленно явиться и спасти меня!» Этот голос оказался громче, чем внутренний голос самого Себастьяна, соблазнявший его ждать, пока мучения Сиэля дойдут до предела. Голос Сиэля звучал так отчетливо, будто был настоящим. Это отрезвило Себастьяна, но образ не исчез. Наоборот, теперь он мог лучше сфокусироваться на деталях: теперь он видел, что Сиэль был без своей повязки на глазу, а на людях он снимает ее только тогда, когда зовет Себастьяна… Себастьян пригляделся: на полу этой темницы лежала одежда Сиэля, точно такая же, в какой он с утра отправлялся в Лондон. И тут Себастьяна осенило: этот образ не был плодом его фантазии, это происходило на самом деле. Печать на глазу Сиэля обеспечивала самую близкую связь хозяина и слуги, поэтому Себастьян мог так отчетливо чувствовать запах его крови, чувствовать его страдания и даже визуализировать его. Себастьяну стало стыдно, что он наслаждался этим. Все желания вмиг улетучились, осталось только одно: спасти Сиэля. Это тот редкий случай, когда сильнейшее желание и главная обязанность совпадают. Благодаря такой крепкой связи между ними Себастьян уже четко представлял, в каком направлении нужно двигаться, чтобы прийти к Сиэлю: настолько отчетливо он чувствовал запах его крови. Себастьян мгновенно поднялся на ноги и без колебаний пробил своим телом окно комнаты, выскочив на улицу. Буквально через десять минут он был уже на месте происшествия.***
Когда Себастьян прибыл на место, Сиэль уже потерял сознание. Увидев устрашающую фигуру, люди в масках, истязавшие Сиэля, бросились бежать, но Себастьян был быстрее: он прикончил их одним ударом и тут же освободил господина. Его жизнь была вне опасности, но он нуждался в отдыхе — потеря крови была значительной для детского организма. Когда они добрались до дома, Себастьян положил Сиэля отдыхать и набираться сил, а сам сел у его постели. Он терзался чувством вины. Почему он не смог отличить реальность от фантазии? Как он мог наслаждаться вымышленными страданиями господина, пока тот страдал в реальности от рук каких-то грязных сектантов? Позже Себастьян навел справки и выяснил, что это были сектанты: изображение, вырезанное на теле Сиэля, было точно такое же, как недавние изображения, оставленные на стенах неким культом, возникшим близ Лондона. Себастьян чувствовал, что сейчас он не достоин быть дворецким семьи Фантомхайв. Он боялся, что никогда не сможет искупить вину, поэтому одновременно жаждал и безумно страшился будущего наказания. Себастьян провел в этих муках несколько часов, пока Сиэль не проснулся. Господин ничего не сказал. Он лишь холодно посмотрел на Себастьяна и приказал ему удалиться. Себастьян был удивлен и расстроен, но не посмел возражать. Презрение было хуже всего. Лучше бы господин нанес ему такие же повреждения, которые ему самому пришлось перетерпеть в темнице. Или даже больше. Он мог бы изрезать тело Себастьяна насквозь: демон от этого не умрет, но испытает боль. Себастьян чувствовал, что никакое наказание не будет достаточным, чтобы он мог искупить свою вину. Он покорно избегал Сиэля, желая и страшась взглянуть ему в глаза. Он не смел умолять о наказании: такое слабоволие и неподчинение прямому приказу только вызвало бы в господине еще большее отвращение. Весь день Себастьян не находил себе места. Он хотел снова начать сам терзать себя: например, бить себя по руке, но чувствовал вину за то, что еще недавно он наслаждался этим. Поэтому Себастьяну оставалось лишь ждать. И вечером Сиэль позвал его к себе в кабинет.***
Себастьян присел перед Сиэлем на одно колено, положив на другое свою руку. Это был бы тот редкий случай, когда Себастьян смотрит на Сиэля снизу вверх, если бы только Себастьян не смотрел сейчас в пол. Вся его демоническая душа была наполнена чувством вины, и как любой слуга, он хотел, чтобы господин избавил его от этого чувства. — Дай руку, — излишне холодно сказал Сиэль. Его лицо не шелохнулось. На грудь Себастьяна словно кто-то выплеснул ведро кипящей воды. Он послушно и бесстрашно протянул Сиэлю руку, на которой была пентаграмма, связывавшая их. Сиэль сам снял с руки Себастьяна белоснежную перчатку и бросил ее на пол. Себастьян чувствовал себя голым, испытывая странную смесь стыда и наслаждения. Он решился поднять глаза на Сиэля, взглянув на господина с восхищением и благодарностью. Благодарностью за готовность избавить его от гнетущего чувства вины. Себастьян жаждал, чтобы Сиэль сделал это. Это поведение так подходило его натуре: справедливость, право наказывать, способность даровать чувства — восхищение, уважение, и способность избавлять от чувств — от чувства вины, пустоты. Сиэль достал из ящика кинжал с богато украшенной рукоятью и крепко сжал его в ладони, направив вниз. Посмотрел Себастьяну в глаза. То, что он собирался сделать, было справедливым, но по взгляду господина Себастьян мог понять, что тот все-таки злился на него. Видимо, Сиэль считал ниже своего достоинства выказывать такие сильные чувства слуге. Люди считали такие чувства слабостью, но для Себастьяна любые сильные чувства господина были наградой. Уголок рта Сиэля немного дрогнул, и тот уверенным и четким движением вонзил кинжал прямо в середину пентаграммы на руке Себастьяна. Густая демоническая кровь омрачила белую ладонь. Себастьян продолжил смотреть на Сиэля, не сводя с него глаз. Наступило облегчение. Кто, как не дворецкий семьи Фантомхайв, может так достойно принять свое наказание? Себастьян наполнялся гордостью за своего господина и за себя самого. Сиэль вел кинжал ровно по линии круга пентаграммы, оставляя глубокие порезы, даруя заслуженное наказание и милосердное прощение. Себастьян был так сосредоточен на происходящем, что ему даже не было досадно от того, что кровь испортила его дорогой костюм. Он ничего не говорил. Он лишь принимал то, что дарует ему Сиэль. Жаль, что демоны чувствуют боль не так остро, как люди. Он не хотел, чтобы ощущения, испытываемые им в такой важный и редкий момент, слабели: ни физические, ни душевные. Но для Себастьяна эти глубокие порезы были все равно что та царапина, которую оставила на лице у Сиэля взбесившаяся кошка. Шрамы у демонов тоже заживали быстрее. Себастьяну даже не хотелось, чтобы шрам, оставленный Сиэлем, проходил. — Помни о контракте, — холодно, но настойчиво приказал Сиэль и посмотрел на окровавленную пентаграмму, которая этот контракт и символизировала. — Ты должен являться по первому моему зову. Для того я и оставил клеймо на своем глазу, — с этими словами Сиэль решительно отодвинул повязку и грозно посмотрел на Себастьяна обоими глазами. Пентаграмма в его правом глазу словно бы гипнотизировала Себастьяна. — Отныне так и будет, милорд, — покорно сказал он. — А теперь иди готовь ужин. Да помой руку как следует. Я не намерен есть твои блюда, если обнаружу в них хотя бы каплю крови. Теперь Себастьяну даже рутинная готовка не казалась скучной. Он испытывал гордость, насыщая тело, которое было носителем такой прекрасной души. Тело, которое испытало так много страданий, было достойно того, чтобы насладиться комфортом и сытостью. Которые Себастьян сам ему обеспечит! «Только я буду избавлять его от страданий. Только я буду делать ему хорошо», — собственнически подумал Себастьян и отправился готовить самый лучший ужин для господина. Рана на руке начала затягиваться — быстрее, чем хотелось Себастьяну.