Матрица времени

Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, но у меня вышло иначе. Если честно, мне всегда казалось, что все эти истории с последним мгновением, мысленным сканированием жизни звучат довольно зловеще. Кто старое помянет, тому глаз вон, как любит повторять моя мама. Я бы, например, лучше не вспоминала весь пятый класс (эпоху очков и розовых брекетов), и разве кому-нибудь захочется пережить заново первый день в промежуточной школе? А нудные семейные вылазки, бессмысленные уроки алгебры, менструальные спазмы и слюнявые поцелуи я и в первый-то раз с трудом вытерпела… Хотя я бы не отказалась заново пережить лучшие мгновения: когда на вечере встречи выпускников мы с Роном Уизли впервые обжимались посреди танцпола и все видели, что мы вместе; когда в мае мы с Пенси, Джинни и Луной напились и делали «снежных ангелов», оставляя здоровенные отпечатки на лужайке Луны; когда на вечеринке в честь моего шестнадцатилетия мы зажгли на заднем дворе сотню греющих свечей и танцевали на столе; когда на Хеллоуин мы с Пенси подшутили над Кларой Сьюз и за нами погнались копы, а мы так хохотали, что нас едва не вывернуло, — то, что я хотела бы запомнить, то, чем мне хотелось бы запомниться. Но перед смертью я не думала о Роне или о каком-нибудь другом парне. Не думала о наших с подругами возмутительных выходках. Даже о семье не думала, или о том, как утренний свет окрашивает стены моей спальни в сливочный оттенок, или как пахнут в июле азалии за моим окном — корицей и медом. Вместо этого я подумала о Дафне Гринграсс. А именно о случае в четвертом классе, когда на физкультуре Пенси заявила перед всеми, что не возьмет Дафну играть в «вышибалу». «Она слишком толстая, — выпалила Пенси, — в нее можно попасть с закрытыми глазами». Тогда еще я не дружила с Пенси, но она уже выдавала чертовски забавные фразы, и я засмеялась вместе со всеми, а лицо Дафны стало пурпурным, подобно изнанке грозового облака. Вот что я вспомнила в мгновение перед смертью, когда мне полагалось узнать нечто потрясающее о своем прошлом: запах лака и скрип наших кроссовок по полированному полу; тесноту моих полиэстровых шортов; гулкое эхо в большом, пустынном спортивном зале, как будто хохотало не двадцать пять человек, а намного больше. И лицо Дафны. Странно то, что я сто лет об этом не думала. И даже не догадывалась, что такое есть в моей памяти, если вы понимаете, о чем я. Не то чтобы Лаванда получила психологическую травму или типа того. Дети постоянно поддевают друг друга. Невелика важность. Всегда кто-то смеется, и над кем-то смеются. Это происходит каждый день, в каждой школе, в каждом американском городке — и даже, по-моему, во всем мире. Весь смысл взросления — научиться оставаться среди тех, кто смеется. На самом деле Дафна была не такой уж толстой, просто у нее были по-детски пухлые щеки и животик, а перед средней школой она и вовсе похудела и выросла на три дюйма. Она даже подружилась с Пенси; они вместе играли в хоккей на траве и здоровались в коридорах. Как-то в девятом классе Дафна устроила вечеринку, мы все здорово напились и хохотали что есть мочи, особенно Дафна, пока ее лицо не стало почти таким же пурпурным, как много лет назад в спортивном зале. Это была странность номер один. Еще более странным было то, что мы только это и обсуждали — в смысле, как все будет перед смертью. Не помню, как мы перешли на эту тему, помню только, Джинни пожаловалась, что я всегда сижу рядом с водителем, и отказалась пристегнуть ремень; она перегнулась за айподом Пенси, хотя права диджея принадлежали мне. Я попыталась объяснить свою теорию предсмертных «лучших мгновений», и каждый начал предлагать подходящие варианты. Пенси, разумеется, пожелала еще раз узнать, что ее зачислили в Дьюк. Луна, которая, как обычно, жаловалась, что ей холодно, и угрожала умереть на месте от пневмонии, успела сообщить, что хочет целую вечность длить свою первую свиданку с Блейзом Забини, и это никого не удивило. Пенси и Джинни курили, и через приоткрытые окна залетал ледяной дождь. Дорога была узкой и извилистой; по обе стороны деревья размахивали темными голыми ветвями, будто ветер пустил их в пляс. Джинни поставила песню «Splinter» группы «Фэлласи», чтобы позлить Луну, возможно устав от ее нытья. Это была песня Луны с Блейзом, который бросил ее в сентябре. Луна назвала Джинни сукой, отстегнула ремень, наклонилась вперед и попыталась выхватить айпод. Пенси возмутилась, что кто-то ткнул ее локтем в шею; сигарета выпала у нее изо рта и приземлилась между ног. Громко ругаясь, Пенси стала смахивать пепел с подушки сиденья, Джинни и Луна дрались, а я пыталась помирить их, напоминая, как мы делали «снежных ангелов» в мае. Покрышки скользили по мокрой дороге, в автомобиле было полно сигаретного дыма, его клубы парили в салоне подобно привидениям. А потом вдруг впереди вспыхнуло белое пламя. Пенси что-то завопила — я не разобрала слово, не то «тихо», не то «лихо», не то «ослиха», — и машина полетела с дороги прямо в черную пасть леса. Я услышала жуткий звук — скрежет железа по железу и звон стекла — и ощутила запах гари. Машина вдребезги. Я еще успела озадачиться вопросом, потушила Пенси сигарету или нет. Затем из прошлого всплыло лицо Дафны Гринграсс, и вокруг закружился гулкий смех, переходящий в визг. И после — ничего. Понимаете, суть в том, что вы не знаете заранее. Не пробуждаетесь с дурным предчувствием. Не видите теней в ясный полдень. Забываете сказать родителям, что любите их, или, как в моем случае, вообще забываете с ними попрощаться. Если вы похожи на меня, вы просыпаетесь за семь минут и сорок семь секунд до того, как за вами должна заехать лучшая подруга. Вы слишком переживаете, сколько роз получите в День Купидона, и потому успеваете только одеться, почистить зубы и взмолиться, чтобы косметичка оказалась на дне сумки и вы сумели накраситься в машине. Если вы похожи на меня, ваш последний день начинается так…